Текст книги "Не уходя в атаку"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
НЕ УХОДЯ В АТАКУ
3
10
НЕ УХОДЯ В АТАКУ
Повесть
1
Стоял жаркий полдень двадцатых суток войны. За лесами, полукружьем охватившими железнодорожную станцию Шаромыш, уже рвались первые снаряды, гулко, словно от глубинных толчков, вздрагивала земля.
По пыльному тракту, что пролег на Москву, безудержной, беспорядочной вереницей, громко гудя и требуя дороги, шли машины, скрипели телеги, мычал встревоженный окот. Туда и сюда метались усталые пешеходы, бесцеремонные верховые. По обочинам дороги наспех рассаживались утомленные люди, закусывали накоротке.
А над всем этим скопищем стоял тревожный гомон:
– Не-е-емцы прорвались!..
Далекие подземные удары, после которых с деревьев сеялась тонкая пыльца, а люди нервно оглядывались, торопя себя и других, следовали все чаще, мощнее.
Начальник станции Захар Акулов, загорелый сухощавый парень, смотрел на этих спешащих, мечущихся беженцев и думал о том, что фронт приближается. Через станцию уже не первый день следовали эшелоны, облепленные людьми. Только вчера отправили свой поезд с рабочими и служащими молочного завода. Успеют ли они уйти за ночь от линии фронта? Наверное, успеют.
Беспокоило и то, что на станции оставалось слишком мало железнодорожников. Справятся ли люди? Должны справиться. Правда, его, Акулова, по диспетчерскому телефону уже предупредили о возможной эвакуации Шаромыша. Но он все-таки не мог представить себе, как это вдруг на его родной станции будут хозяйничать немецкие солдаты.
К начальнику неожиданно подковылял рыжеватый монтер Мороз: в первый день бомбежки он вывихнул ногу и теперь ходил прихрамывая.
– Горя-то, беды сколько! – стараясь угадать мысли Акулова, сказал Мороз. – Кто бы мог ожидать? И это культурные немцы...
Монтер вздохнул и вдруг весело добавил:
– А я вот червонец нашел. Иду, а он, грешный, в пыли валяется.
– Постыдились бы, Давыд Остапович!
– Советский Гознак, чего же стыдиться? Не германский же... Новости есть?
– Новости известные: бежим, бросаем. – Акулов сердито оглянул неказистого монтера.– А вы что ко мне? О чем-нибудь слышали?
– Брешут, будто бы немцы штатских не трогают. Кто же этому поверит? Дурак последний и тот не поверит... Да, чуть не забыл: вас тут Фотиев спрашивал.
Через минуту Акулов входил в сумеречную комнату военного коменданта станции. Скрывая свою тревогу, начальник размашисто сел на стул у разбитого окна и шумно вздохнул. За громоздким столом, уставленным телефонами и конторскими книгами, лейтенант Фотиев водил толстым карандашом по измятой карте. Увидев Акулова, комендант выпрямился, устало бросил карандаш и прищурился, словно оценивая, можно ли доверить собеседнику большое и важное дело. У припухлых губ Фотиева прорезались преждевременные косые морщины, старя и делая его лицо некрасивым.
– Так вот, Захар Николаевич,—заговорил он, нажимая на букву «о». – Получено срочное . задание – немедленно вывезти раненых. И по возможности стариков, детей, женщин...
– Что значит «по возможности», Иван Сергеевич? – упрекнул его Акулов. Он хотел добавить: «Черствый же вы народ, военные», – но смолчал, зная, что комендант станции тут ни при чем. И ему трудно. Ведь Шаромыш даже в мирное время не приспособлен к большим перевозкам. А фронт вдруг придвинулся, грузовые операции возникли в невиданных размерах. Забот – уйма, начальство нервничает, разноречивые приказы и указания следуют друг за другом. Немцы, понимая значение Шаромыша, громят станцию с воздуха. В полдень они разбомбили последний паровоз. Как теперь эвакуировать раненых? Успеет ли диспетчер выслать другую машину?
– С маневровым отправите, – хмуро отозвался Фотиев и, устало, до хруста в суставах потягиваясь, добавил: – Сопровождающих пошлем.
Где-то неподалеку ухнул глухой взрыв. Задребезжало железо, привешенное вместо стекол. Тугая волна душного воздуха хлестнула в окно, вырвала форточку. На стол посыпалась штукатурка, зазвенели осколки.
Акулов и Фотиев упали на пол и, когда кругом все утихло, смущенно поднялись.
– Уходим, значит? – спросил Акулов.
– Приказа еще не было...
Снова послышался взрыв. Они переглянулись, но остались у стола. На столе запищал зуммер. Фотиев схватил трубку.
– Слушаю, товарищ первый! С маневровым отправим. Вагоны найдем. Что? Тот поезд? Бомбой взорван вместе с бригадой...
Фотиев повертел трубку и опять приложил ее к уху, вызывая:
– Алло! Алло! Роща! Роща!
«Связь пропала», – подумал Акулов. Вокруг творилось что-то непонятное для него, как и для многих в начале войны. Навезли машин, орудий, войск. Значит, надеялись люди на отпор, на наступление. А что выходит? Отступаем, даже не успеваем вывозить. Попробуй вывези все! Велик ли Шаромыш, а как его сразу эвакуировать? И кто виноват в этакой неразберихе, никак не понять.
Мысли начальника станции прервал голос коменданта.
– Обстановка изменилась, Захар Николаевич, – сказал он.– Противник прорвался к железной дороге. У станции Баратынской перерезал линию. Там его будто бы отбили. Но, прямо сказать, неясное сложилось положение. Так что здесь оставлять госпитали неразумно. Давайте решать: кто поедет с поездом комендантом? Твердого человека надо послать. Бойцов дадим...
«Вчера бои шли далеко-далеко. А сегодня – на тебе, Баратынскую немцы отрезали», – думал Акулов, еще не представляя всей опасности этого прорыва. Опасность для него была пока отдалена заботой о срочной отправке санитарного эшелона. Он прикидывал в уме, откуда взять вагоны, чем оборудовать, где уберечь их от бомбежки. Не отвечая коменданту, Акулов позвонил дежурному, распорядился насчет подготовки состава.
– Может, монтера Мороза пошлем? – раздумчиво предложил Фотиев.
– Нет, Иван Сергеевич. Слабоват Мороз. Всякое встретится в дороге.
Акулову вспомнился давешний разговор о десятке, и он повторил:
– Нет, Мороз не годится. Демину отправим. Крепкая дивчина. Смелая, отчаянная... И рука у нее твердая, как ты говорил, комсомольская.
– Какая такая Демина?
– Стрелочницей у нас. Которая диверсанта поймала...
– Зо-оя! Так бы и говорил сразу, – комендант скупо усмехнулся. Акулов смутился, порозовел, зачем-то вышел на перрон.
Вновь загрохотало: немцы бомбили Шаромыш. С потолка сыпалось, пол мелко дрожал, стены глухо гудели, будто по ним колотили кувалдами. Фотиев позвонил в Рощу, доложил обстановку. Оттуда строго повторили приказ о немедленной подготовке санитарного состава. Фотиев попытался предостеречь: поезд может попасть в руки немцев. На коменданта прикрикнули.
– Легко вам командовать! – раздраженно озлобился Акулов, вбегая в комнату. – Немцы замедленных бомб набросали.
– Правда?
– Сам слушай.
Взрывы гремели то в одном, то в другом конце станции. Потолок потрескался, и оттуда сеялись пыльные струйки.
– Пойдем уточним обстановку. – Фотиев надел фуражку и, сутулясь, зашагал к двери. Акулов еле поспевал за высоким длинноногим комендантом.
На путях было безлюдно. Солнце еле проглядывало сквозь бурые облака дыма. Над поселком по-прежнему плыли серые пыльные волны: беженцы уходили подальше от врага.
Иван Сергеевич думал о том, как бы скорее отправить раненых и удержать железнодорожный мост через речку возле самой станции. Из штаба передвижения войск его категорически предупредили о назначении этого моста в качестве запасной переправы. Теперь он беспокоился, как там охраняется мост, хорошо ли подготовились к обороне.
Откуда-то вынырнул заметно хромающий Мороз. На его хрящеватом длинном носу краснела ссадина, всклокоченные рыжие волосы топорщились копной на крупной голове. Он показал, где упали невзор-вавшиеся бомбы. Комендант отметил места на карте станции. Подошли и другие наблюдатели. Фотиев и от них принял рапорты.
– Кто же поведет состав? – спросил он Акулова.
– Бригада Палкина.
– Справятся ли? Они ведь двое суток без отдыха.
Акулов хорошо знал Палкина и его ребят. Потому без колебания подтвердил:
– Справятся! А как там главный путь? – Акулов заглянул в карту. – Э-э, черт! Целых пять мин. Как же отправлять, если бомбы? Товарищ Мороз, попроси-ка сюда машиниста Палкина.
Рыжий парень молча козырнул и захромал по шпалам.
Командиры задумались, как быть. Бомбы замедленного действия – страшная тайна. Гадай, когда они взорвутся: может, до отправления, может, после...
А за рекой уже начиналась перестрелка. Надо спешить. Надо успеть во что бы то ни стало.
2
Трофим Федотович Палкин догадался: неспроста вызвали его к начальнику станции. Кто же приглашает машиниста на беседу, если рейс ожидается обычный? Выслушав Акулова, он расстроился, но виду не подал.
– Насчет трудностей ясно: война есть война...
Переминаясь с ноги на ногу, попросил:
– Ежели что, то семья у меня тут. На этот поезд? Нет, не управимся. Кто ж его ждал, немца-то, так скоро...
Палкин родился в Шаромыше, здесь же обзавелся семьей, вырастил детей. Горько пятидесятилетнему человеку узнавать о беде, надвигающейся на родные места. По разговорам он догадывался об эвакуации станции. А как же семья? Куда с Екатериной? Ему представилось, как немцы ворвутся в Шаромыш, начнут глумиться над всем дорогим ему. Вот и сад вокруг вокзала. Сами его вырастили. И депо, хотя и маленькое, необорудованное, но построено своими руками.
И чем больше он думал, тем сильнее серчал на армию. Учили, поили, кормили, одевали. Самую здоровую силу послали в войска. А они бегут... Ну, впервые дни оно понятно. А то ведь третью неделю.
Когда он возвращался к паровозу, вдалеке за поселком неожиданно зачастили выстрелы. Кто там стреляет? Нашли время для учений...
На душе было тревожно, неспокойно.
– Ты, Павлуша, побудь тут, я скоро, – сказал он своему помощнику Смирнову. – В случае чего, дай длинный гудок.
– Работы не будет?
– Попозже...
Помощник прислушался к отдаленной перестрелке, подумал: «Старику не по себе. Ясно, семья немощная. Давно надо было отослать. А куда? Страна большая, а ехать некуда. Свое гнездо тут. А где-то кому нужен лишний рот, лишняя кровать в квартире?»
Машинист, чуть сутулясь, перебежал пути. Высокий, сажень в плечах, заторопился он на край улицы.
Дома его встретила десятилетняя внучка. Она катала в кресле бабушку вокруг цветочной клумбы. Трофим Федотович резко замедлил шаги, оглядел свое хозяйство. Яблони заметно отцвели, окутались свежей листвой, как зелеными шалями. Вдоль забора поднялся малинник – все выращено, выхожено своим трудом, полито своим потом...
Он открыл калитку и вошел.
Глаза жены смотрели тревожно и вопрошающе. Чем ее утешить? Разве она поверит, если он скажет, что на станции рвутся игрушечные хлопушки? А куда ее отправишь? Дочка и зять с первого дня в армии. Ни слуху ни духу. А может, все обойдется? Может, немца остановят? Может, его заманивают, чтобы потом одним ударом покончить со всей фашистской армией?
– Вы ели? – озабоченно спросил Трофим Федотович, словно это было главным в данный час. – Ты что, Галочка, притихла?
Он гладил льняную голову внучки, а она чувствовала, как необычно вздрагивают пальцы деда.
– А мы тебя не ждали. И воды не погрели, – виновато отозвалась внучка.
– Галя, беги поставь самовар.
Трофим Федотович хотел остановить жену, но потом решил: так лучше.
Внучка нехотя побрела к дому, оценивая поведение взрослых по-своему. Дедушка рассеян, дрожат руки, наверное, боится бомб. Бабушка куда-то собралась, только куклу не упаковала. Поедут! Хорошо ехать! И ее маленькое сердечко замирало от восторга и нетерпения. Какой тут чай!..
Трофим Федотович взял сухую жилистую руку жены, вкладывая в пожатие всю нежность и доброту.
– Все будет хорошо, Катенька, – сказал он. – А меня вот в поездку посылают.
Екатерина Самойловна не сразу осознала смысл сказанных им слов, а когда поняла, всполошилась:
– А у тебя и сундучок не собран. Галя!.. Галочка! Нарви дедушке зеленого луку, сала отрежь. Ах ты, незадача какая!
За поселком стрельба разгоралась, рвались гранаты, стрекотали пулеметы. Где-то на краю станции громыхнула бомба. Красным пятаком проглянуло сквозь темный плотный дым солнце.
Трофим Федотович осторожно погладил руку жены.
– Ты бы не выходила, Катя.
– Так спокойнее, – возразила она, – все видно. А теперь унеси меня, Троша.
И она потянулась к нему, крепко обхватила белыми худыми руками его мускулистую, бурую от загара шею. Он бережно поддержал ее недвижные ноги.
– Легонько, Троша...
Ей вспомнилось, как когда-то, давным-давно, вечером в Иванов день, на берегу речки у костра он, молодой, чубатый, подхватил ее на руки. Она испугалась, прижалась к нему и прошептала: «Легонько, Троша...» То было их объяснение в любви.
Трофим Федотович внес ее на крыльцо, опустил на кровать в светлой горнице, заметил, что комод опустел, а на вешалке нет одежды.
Екатерина Самойловна упредила его:
– В углу, под тополем убрано, стрелочникова Глаша помогала. – Она виновато и робко улыбнулась: – Так, на всякий случай, Троша. А ты когда вернешься?
Он промолчал. Когда? Палкин и сам этого не знал.
В открытое окно залетел длинный гудок паровоза и тут же снова повторился резко и настойчиво. Когда-то таким сигналом помощники вызывали машиниста с обеда, а теперь... Куда зовет его этот гудок?
– Иди, иди, Троша. Тебя зовут. Не забудь сундучок. Поезжай спокойно. Мы управимся...
Он набросил на ее ноги легкое покрывало, вздохнул и, косолапя, вышел. Екатерина Самойловна перекрестила его вслед, утомленно закрыла глаза.
Над садиком, испуганно каркая, пронеслась стая ворон. Галя, повернув голову, обиженно посмотрела дедушке вслед: зачем ставила она самовар, если не пили чай?
На тракте по-прежнему разбойно тарахтели телеги, сигналили машины. Стрельба за рекой не прекращалась.
В тесной комнате перед столом начальника станции Акулова стояла кареглазая, рослая, с волевым лицом девушка. То и дело поправляя пышные вьющиеся волосы, она горячо доказывала, что ее место в Шаромыше. А не то она пойдет в военкомат, пусть отпускают на фронт.
– Зоя, пойми меня, родная, – Захар Николаевич обошел стол, привлек к себе девушку. – Состав, быть может, последний...
– Ты тут, и я не уеду. – Она вдруг положила голову ему «а плечо, прижалась, ласково спросила:–Как же я без тебя? Как?
И забылись на миг бомбы, страхи, поезда. Глаза в глаза: глубокие, бесконечно родные, нежные.
3
С началом стрельбы за рекой поселок охватила паника. Обезумевшие люди метнулись к станции – уехать! Уехать на чем придется, как угодно, но только подальше от этого грохота, ужаса, риска попасть в плен.
Редкие часовые не смогли сдержать напора буйной толпы, и голосящие, орущие люди с узлами окружили санитарный эшелон, полезли в вагоны, на крыши. Топтали слабых, мяли сопротивляющихся, давили друг друга в борьбе за место.
Фотиев ошалело смотрел на это столпотворение отчаявшихся людей. А что, если такая паника повсюду? Кто же остановит фашистов?..
Поступая в военное училище, комендант, как и многие, мечтал о подвигах. А сейчас, когда наступило время проверить и показать себя, он стоит в бездействии и не знает, что делать, как поступить.
Беженцы между тем осаждают вагоны, санитары бессильны их остановить.
Мимо Фотиева промчался здоровенный, атлетически сложенный детина в зимнем кожаном пальто, с желтым чемоданом в руке. Задрав голову, он налетел на санитаров. Те выронили носилки: раненый пронзительно вскрикнул. Атлет перескочил через упавшего, свалил чемоданом стоявшую вблизи беременную женщину.
Комендант не вытерпел, рванулся к верзиле, выхватил из кобуры пистолет.
– Стой!
Атлет отмахнулся, работая локтями, протолкнулся к заветному вагону. Выстрелить Фотиев не успел: десятки горячих тел мгновенно захлестнули, сжали
паникера, завертели в панической людской коловерти.
А над топотом ног, руганью и стоном стоял нечеловеческий крик:
– Не-е-емцы!
– Не ори! – вдруг строго приказал атлету пожилой человек с пустым рукавом вместо руки. Казалось, что толпе не хватало именно этого спокойного окрика, чтобы остепениться. К безрукому мгновенно протиснулись две девушки, протолкался сильный парень в майке. Они сцепили руки, ограждая женщин. Фотиев подумал, что нужно было давно обратиться к людям: возможно, и санитарные вагоны никто бы не занял.
– Помоги, товарищ, – требовательно сказал он знакомому весовщику. И тот присоединился, увеличивая цепочку защитников.
– На военных надежда слаба, – резко сказал безрукий, переходя к соседнему вагону, помогая образовывать подобие живых коридоров, по которым проходили к вагонам беспомощные старики, женщины, дети.
И куда бы ни добирался Фотиев, везде он видел, как сами беженцы оттесняют крикунов и паникеров. Его удивляло, что недавно бесновавшиеся люди теперь заботливо оберегают больных и слабых, пытаются втиснуть в вагоны носилки с ранеными. Но там уже битком набито, и раненых с сожалением относят в сторону.
Фотиев с трудом выбрался из толпы, убедившись, что для санитарного поезда нужно искать другие вагоны.
4
В дальнем тупцке среди развалин кирпичного завода коптил небо маневровый паровоз. Бригада, закончив подбор вагонов для санитарного состава, отдыхала.
Помощник машиниста Пашка Смирнов, живой бесшабашный парень лет двадцати двух, лежал в сторонке на зеленой траве, раскинув руки. В тени паровоза сидел кочегар Григорий Мухин. Он с неделю назад был прислан в Шаромыш, поэтому не нашел еще общего языка с товарищем, и говорил больше Смирнов.
Кочегара же очень волновало отсутствие машиниста. «Неужели старик смылся, десанта трухнул?» – думал он, посматривая по сторонам. Вслух добавил:
– Убег наш механик, непременно убег.
Смирнов горячо вступился:
– Плохо людей знаешь, кочегар. Вчера видел переплет? Горит все, а Палкин ни шагу не отступает. Пока не погасили, не отъехал. Я помоложе и то угорел. А ему как с гуся вода. А ты «убег»...
Сторонкой прошла Зоя Демина в легкой курточке и белом берете, с небольшим чемоданом в руке. Кивком головы ответила на чересчур громкое приветствие Смирнова. Она шла принимать поезд, прощаться с Шаромышем. Помощник машиниста проводил ее долгим небезразличным взглядом.
– Бывало, подкатывался. Не получилось. А девушка... Что говорить. И-им!..
– Влюбился?
Мухин ухмыльнулся, присаживаясь поближе.
– Не пара! Вот в чем трагедия! Она студентка. Без пяти минут инженер транспорта. На практике с весны. Инже-нер! А тут хоть бы из помощников не выперли...
Помолчали, думая каждый о своем: кочегар – о молодой жене, оставшейся в областном городе, Смирнов – о том, что после войны он обязательно начнет учиться.
– Так и ходит холостая? – снова спросил Мухин.
– Холостая-то холостая. Да вот сошлась по науке с Акуловым. Взбредет же человеку в голову на писателя учиться! Стишки читает, статейки пописывает. Трогательные, правда. Ну, и приманил. Вот и осталась тут на каникулы. На все лето, стало быть...
И снова умолкли, мрачно поглядывая вдаль. За околицей, по ту сторону реки, стрельба приближалась к станции. Над вокзалом клубились дымные облака.
Огибая высокие кирпичные завалы, к ним хромал Мороз.
– Сквалыга проклятый. Так и не отдал долг, – сердито сказал Смирнов о Морозе, вставая и поднимаясь по лесенке в будку.—Как я ему тогда в глаза не посмотрел, когда деньги давал? Все бы по глазам и определил. Один желтый, другой коричневый, с косинкой. Неверный какой-то, к деньгам жадный...
– Чего это вы не мотаете отсюда? – спросил Мороз, вытирая потное лицо. – Ну и жарища! Десантники подпирают, вот-вот на станции окажутся. Я хотел ввязаться в бой, да Фотиев не разрешил. Вот погнали опять за Палкиным. Где он?
– Ладно трепаться...
Смирнов нажал рукоятку гудка. Над станцией полетел мощный и тревожный голос паровоза.
Мороз закрыл уши руками, потом, не выдержав, быстро заковылял подальше, затерялся в руинах.
А горластый паровоз все так же пронзительно кричал, вызывая к себе хозяина.
– Как думаешь, зачем зовут старика? – спросил Смирнов у кочегара, отпустив рукоятку гудка.
– Эвакуация, думаю, отступать собрались, – тоскливо предположил Мухин.
Оба замолчали, прислушиваясь.
5
– Не-е-емцы! Слышь, начальник, ехать надо.
Перед Акуловым в кабинете стоял красноносый
кряжистый стрелочник.
– Ребят пятеро, жена больная. Уже собрались.
– Не могу отпустить, товарищ. Работать некому, сами понимаете...
Дверь распахнулась, и на пороге появилась высокая худая женщина с большими горящими глазами.
– А вы понимаете? – с ходу закричала она визгливым сиплым голосом. – Небось кралю свою в первую очередь отправили. Пойдем, Ефим! Плевать мы хотели – нам дети дороже!..
Она схватила стрелочника за рукав, утянула к двери.
Акулов вышел следом.
Стрелочник в окружении малых ребят трудно шагал к поезду. На плечах он нес чемодан. Жена нагрузилась большим тюком. Дети держали в руках разные вещи: кто чайник, кто стиральную доску, а самый маленький, карапуз лет пяти, тащил деревянную игрушечную тележку.
Захар Николаевич догнал семейную процессию, подхватил на руки малыша с тележкой. Женщина исподлобья глянула, пробубнила что-то нелюбезное.
У эшелона не протолкнуться: даже на крышах вагонов не было свободного места.
Акулов со стрелочником с трудом пробились к теплушке, где разместились врачи. Часовые сумели удержать этот вагон, и в нем было сравнительно просторно. Захар Николаевич не без труда упросил врачей принять к себе новое пополнение. Когда вое узлы и ребятишки оказались в теплушке, Акулов сказал главе семьи:
– Вам надлежит быть на посту.
– Никуда он не пойдет! – опять заголосила худая женщина, хватая мужа за руки. – Не ходи!
– Не шуми, Глаша! – сердитым басом осадил ее муж. – К отправлению я вернусь...
6
Только к вечеру подобрали новую группу вагонов, усилили охрану. Желающие покинуть Шаромыш вновь попытались отбить состав, но часовые выстрелили вверх – толпа отпрянула, рассеялась.
И тут Фотиеву показалось, что среди небольшой группы отменных паникеров он увидел рыжую голову Мороза. Комендант обеспокоился: станция не могла оставаться без связи. Встретившись с Акуловым, он спросил про монтера. Однако тот в суматохе не приметил рыжеголового.
– На линии где-нибудь, – безразлично отозвался начальник станции. – Ему приказали отходить последним. Ну, что с десантом?
– Силен, наши еле сдерживают... Уже отступили к реке. Успеть бы с эшелонами. Из Рощи передали, будто бы танки прорвались.
– Палкин берется увести сразу оба состава. Только вот бомбы не все взорвались...
К ним подошел вызванный через монтера машинист Палкин. Лицо его заметно осунулось, глаза запали, плечи ссутулились. В другое время его мрачный вид не остался бы без внимания, но сейчас Акулов деловито указал ему на карту, на кружочки, которыми были отмечены фугаски, сухо спросил:
– Что будем делать, Трофим Федотыч?
Палкин хорошо понял смысл вопроса. Они на могут больше ждать: немцы рядом. Любой шальной снаряд подожжет вагоны. А беспомощные люди на носилках нуждаются в покое, лечении. Но ехать по бомбам! Малейшее сотрясение – и верная смерть всего эшелона.
– Считаю, надо обождать, пока мины взорвутся сами, или же разминировать, – после долгого раздумья ответил Палкин. – Люди ведь...
Приблизилась к ним и Демина, уже принявшая комендантство над эшелоном.
– Ваше мнение, Зоя Петровна?
– Рисковать, проехать потихоньку, чтобы не потревожить бомбы.
– Не согласен.
Палкин громко позвал бригаду:
– Смирнов, Мухин, идите-ка сюда, обдумать надо.
Начальнику станции не понравилось поведение машиниста, но он терпеливо ждал: на такое предприятие надо посылать добровольцев. Будь Акулов машинистом, он ни минуты бы не колебался. Чтобы они не сомневались, Захар сам станет перед бомбой. Вместе с ними будет рисковать жизнью. Он понимал, что это напрасный риск, но другого выхода не видел.
Когда подошла вся бригада, Фотиев, все время молчавший, опять спокойно, коротко обрисовал положение, напомнил о сильном десанте немцев. Да десант и сам напоминал о себе: за рекой уже рвались гранаты, четко стучали пулеметы.
– Неприятель может закрыть выход и там, у Баратынской. Решит дело скорость.
Фотиев, как и начальник станции, ждал ответа.
– А ходячих можно провести пешком за бомбы? – поинтересовалась Демина.
– Там ходячих нет. Ходячие отбивают десант. Все тяжелораненые остались. Сама понимаешь, нельзя...
К Фотиеву подбежал посыльный, подал записку и громко спросил:
– Роща запрашивает: когда отправлены раненые?
Иван Сергеевич обвел всех взглядом, словно приглашая каждого дать ответ. И каждый решал задачу по-своему. Кочегар Мухин с перебинтованной головой спокойно смотрел на Акулова, готовый выполнить любой приказ. Помощник Смирнов о чем-то шептался с машинистом. Зоя смотрела на них, напряженно ожидая решения.
Фотиев разорвал пакет, прочитал записку и сказал:
– Дорога все время под обстрелом. Смелые люди требуются. Не вы – другую бригаду найдем, более надежную...
Жаркой пощечиной прозвучали слова коменданта станции. Но Палкин по-прежнему упорствовал. Акулов смотрел на него и не мог понять, боится машинист или не верит в полезность риска. Оценив, наконец, состояние Палкина,коротко приказал коменданту эшелона:
– Товарищ Демина! Через пять минут отправляемся!
Машинист понуро пошел к паровозу. За ним потянулись помощники, не узнавая своего командира.
Поднявшийся ветер разогнал тучи дыма, дневное солнце обожгло лица.
Палкин, побледневший, с опущенными и растрепанными усами, поднялся в будку и начал пробовать тормоза.
Акулов остался верен своему решению: отыскал место, где зарылась бомба. На бровке заметна яма с осыпанными краями и возле нее – вешка. Тут, в глубине, мина. Холодок страха пополз по коже, сжал сердце. Уйти? А чем он лучше Зои, старого машиниста, военного коменданта, которые рискуют каждую минуту? Фу-у, как стучит сердце! Вспомнилась Зоя, с карими глазами, с ясным взглядом, как тот вон клочок неба. Акулов распахнул ворот, сорвал фуражку, помахал:
– Вперед!
Ответный негромкий гудок показался Акулову очень бодрым, но во рту почему-то пересохло. Поодаль от путей взорвалась фугаска, комья грязи долетели до Захара Николаевича, запутались в его волосах. Он стряхнул их, вытер лоб. И снова не терпелось уйти подальше от этих бомб, от ежеминутной опасности, но он пересилил себя.
Палкин разогнал поезд так, будто бы впереди не существовало никакой опасности. Демина сжала плечо машиниста:
– Тише!
Трофим Федотович ничего не слышал и не замечал. Он смотрел на вешку, у которой стоял Акулов, и ему представилось вдруг, что рейс зависит только от желания вот этого человека, бесстрашно стоявшего над самой бомбой и легко машущего фуражкой над головой. И машинист поверил, что все обойдется благополучно: он с силой толкнул рычаги, увеличивая ход паровоза.
Впереди поезда неожиданно вырос черный столб земли. Ухнул воздух. Вверх подскочила бурая шапка пыли, застелив горизонт.
Палкин затормозил, но состав полз по инерции. Зое показалось, что они неотвратимо валятся в пропасть. Машинист дал задний ход. Демина даже не сразу поверила, что движение приостановилось. Торопясь, стала спускаться по лесенке будки: жив ли Захар? Где же он? Где?..
У места взрыва толпились люди.
В провал требовалось не меньше вагона балласта. А времени было так мало! Люди предлагали разное – каждый свое. Все торопились: состав могли обстрелять ежесекундно. Женщины опасливо обходили глубокую воронку, с ужасом представляя себе, что могло случиться, если бы машинист не остановил поезд.
Акулов прислушивался к советам, расставлял людей. Все еще билась мысль: «А если бы та, над которой стоял я?..»
Зоя обессиленно остановилась с ним рядом, перевела дыхание.
– Захар!
Он тихо, только для Зои, сказал:
– Родная; береги себя, родная...
За рекой не утихал бой. Десантники медленно пробирались к мосту, уничтожая последние заслоны. Их временно задержали у глубокой быстрой речки, на подступах к переправе. В случае прорыва создавалась явная угроза станции, санитарному эшелону, всему поселку. Но приказа о взрыве моста до сих пор не было. Связь с Рощей порвалась. И Фотиев принял решение самому возглавить оборону моста. Дела на станции поручил своему помощнику, деловитому молчаливому старшине.
Собрав бойцов из охраны поезда и часть железнодорожников, Фотиев направил их к мосту.
– Пусть Мороз связь подкинет, – попросил он Акулова, подходя вплотную. – Ну, Захар...
Они обнялись.
– Отправишь поезд, позвони! – крикнул он уже на бегу. – Ждем!
Вскоре Акулова позвал к телефону Фотиев: он был у моста и справлялся насчет восстановления пути. Волновало его и молчание Рощи: не забыли ли там о Шаромыше? На вопрос Акулова о положении у моста ответил коротко:
– Держимся... Но поезд отправляйте поскорее!
7
Екатерина Самойловна с помощью внучки опять перебралась в кресло, попросила вывезти коляску в сад. Очень тревожно и неспокойно было у нее на душе. Стрельба за рекой становилась все слышнее и слышнее. Больную не страшила смерть, но жаль было внучку, хотелось увидеть дочь. Когда взорвалась большая бомба, она твердо уверовала, что Трофим Федотович не вернется. Женщина раздумывала, кому бы поручить девочку. Соседи разъехались или попрятались. А если придут немцы? Что ж, немцы тоже люди. Не станут же они воевать с калеками да детишками малыми. Не звери же они...
– Оставь меня тут, Галя.
Остановились у полураскрытой калитки. Через переулок от дома Палкиных было видно движение на тракте. Поток людей там не уменьшался. Хмурые, озлобленные проходили они мимо, неся свои убогие пожитки.
Откуда-то из-за леса вывернулся самолет. С ревом промчался он над домами: люди бросились врассыпную, запрудили переулок. Упал хромой мужчина в овчинной шапке, не шевелится. Его обегают. Еще одна смерть...
А вражеский самолет вновь пронесся над людьми. Кто-то дико закричал, захлебнулся, смолк.
Екатерина Самойловна, дрожа не от испуга, а от жалости к людям, прикрывала голову внучки худыми трясущимися руками.
В калитку протиснулась пожилая женщина в запыленном дырявом тулупе. За плечами у нее был мешок, на руках стонал мальчик с перебинтованной головкой. Беженка злыми глазами поглядела на Екатерину Самойловну, которая своим креслом загораживала ей дорогу дальше, во двор.
– Пусти, барыня! – прохрипела она, отталки-еэя кресло в сторону. – Сиди, жди. Отольются вам наши слезы.
– Опомнись, бабонька! Бог с тобой! Неходячая я...
Екатерина Самойловна возмущенно поправила на коленях платье и хотела что-то добавить, но тут же взяла себя в руки, поняв раздражение путницы.
А та присела под яблоней и, не считаясь с тем, что глубоко обидела хозяйку, попросила:
– Пить бы...
Галя подала беженке ковш с водой, стала впереди бабушки, готовая в любую минуту прийти ей на помощь.
Напоив ребенка, женщина смочила себе голову, посадила сына рядом.
– Замаялась. Седьмой день в дороге. Вот Витюше щеку пробило...
Она смотрела усталыми мутными глазами и ровным голосом жаловалась:
