Текст книги "Страх Ада(СИ)"

Автор книги: Михаил Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Живу, работаю, документ имею от царя и пенсию тайно от Коровина получаю, а у самого на душе кошки скребут. Знаю я, что рано или поздно надо ехать в Петербург, семью искать того Мочалова, что служил до меня в этом мире расположенном за адом. Я так думаю и ничего с этим не могу поделать. Муторно мне на душе, нет покоя.

Я ведь сразу додумался солдатской смекалкой, что судьба закинула меня в жуткий предел ада. Понял, что обманули меня демоны из царского подвала и отправили-таки на исправление. Я даже подумывал к вере приклониться. Думаю, помолюсь и проясниться моё положение, что ангел какой-нибудь растолкует, объяснит, почему так случилось? Думаю так, а дядька Коровин Иван велит на правах старшего родственника и мастера, мол, работа и деньги есть, так поезжай теперь за семьёй, вези жену и детей в Смоленск и дом начинай строить.

Больше всего я боялся этой поездки. Тут-то в Смоленске, кроме Коровиных, мне все незнакомые и нет нужды объясняться или опасаться, а там, в Петербурге, как я буду узнавать неузнаваемое? Вот что страшным сном мне казалось. Не мог я объяснить никому про свои сомнения и в себе держать, жуть берёт. Иногда у меня появлялись дурные мысли о сумасшествии, однако терпел, пока мощи хватало, а потом переборол страх и поехал в столицу.

Приехал я в туманный моросящий дождями Петербург, хожу по улицам и чувствую что это не совсем мой город. Что-то мало уловимое, вроде бы как-то забытое чудится мне в домах и дворцах, даже Нева показалось другой, река передо мной была меньше той, Невы моей молодости и берега в ней укрыты по иному, камень я помнил иной на них и её мостах. Люди какие-то хоть и малозаметно, но другие и говорят по иному и водку пьют иначе, чем я привык, когда служил царю и отечеству в гвардии. Маюсь, по городу брожу, а где искать чужих жену и детей, не знаю? Да и страшно мне, боюсь, что встречусь ненароком сам с собой. Вот ведь засело в голове, что живу я где-то другой. Я к тому времени без обиняков понимал, что есть человек как две капли похожий на меня и что он действительно женат и имеет двух детей, как постоянно талдычил мне дядька Иван. Он-то наверняка знал правду обо мне. Хожу по столице и думаю о прошлом, вспомнил, что в нашем полку служили два брата близнеца как два цыплёнка похожие друг на друга. Прикинул в уме, вспомнив о братьях и решил, что в их жизни вполне могло случиться то, что происходит со мной. Мне даже как-то спокойней стало от такой думы, и я представил не существующего своего брата двойника и стал себя уговаривать, что так всё и было, что я почему-то забыл о его существовании. Много чего я передумал за свою жизнь, но спасался тем, что стойко переносил напряжение и не выказывал своей ненормальности. Люди не должны были знать о моём недуге. В моём положении легче всего было списать всё на болезнь, тем более что я встречался в своей жизни с настоящими безумцами, которые выставляли себя за других людей и даже за ангелов и демонов. Именно безумцы со своими фантазиями привносили в мою теперешнюю жизнь смысл и порядок.

Семью, о которой говорил Коровин, я не нашёл. Где-то в районе Путиловских заводов жила солдатка по фамилии Мочалова, но женщина куда-то ушла вместе с малыми детьми и отыскать её, не было никакой возможности. Знающие её люди говорили, что муж Мочаловой погиб девятого января девятьсот пятого года в заварухе на дворцовой площади и ей от Государя была назначена пенсия в двадцать рублей за год. Эти сведения напугали меня и в то же время обрадовали. Я, наконец, удостоверился, что мой близнец или двойник, понимай, как хочешь, погиб, исчез, и встреча с ним мне не грозит. Мысль, конечно, возникала, что это не тот Мочалов, но выбора не было. В казармы я не пошёл, нельзя было нарушать условия высылки. Немного успокоившись, я в скобяной лавке купил для себя столярный инструмент и вернулся в Смоленск.

Иван Коровин и его жена сильно переживали, что я не смог отыскать семью, мне же было всё равно. Я теперь даже Коровиных перестал считать своими родственниками и вскоре купил на Слободской улице избу, нашёл себе девку и женился. Женился без венчания, но появившихся детей Марию и Федю записал на свою фамилию.

Наконец– то моя жизнь стала приобретать упорядоченность. Столярное ремесло приносило неплохой доход, но в воздухе витали революционные бунтарские флюиды. Революционеры, вдохновлённые итогами первых попыток изменить самодержавный строй развернули по всей державе террористическую деятельность, мутили народ, объединяя трудящихся во всевозможные собрания, тайные общества и группы. В одну такую группу в десятом году вовлекли и меня и это, случилось несмотря на то, что я десять лет служил гвардейцем царского полка. Агитаторы говорили мне, что я был одурачен самодержавием, что гнул спину на опостылевшего самодура государя и что пришла пора покончить с властью фабрикантов, раздать землю крестьянам. Агитация сработала. Я не был нищим, но вокруг видел много обездоленных людей. В организации я участвовал во всех собраниях до девятьсот двенадцатого года. В мае месяце меня выбрали делегатом на конференцию и отправили в Петербург. Провокатор из наших же рядов, выдал охранке место проведения конференции и мне, не удалось ускользнуть от жандармов. Меня арестовали, осудили на два года каторги в Шлиссельбургской тюрьме-крепости. После отсидки мне предписывалось ехать на Урал на Михайловские заводы и там осесть. Вторично знать царский режим меня ссылал подальше от дворцов да больших городов.

Я не знаю, почему меня заключили в тюрьму-крепость? Там отбывали каторгу особо опасные преступники, знаменитые люди, попавшие в немилость самодержавию. Я же был обычным отставным солдатом армии Его Величества, но ведь что-то недоступное моему разуму заставило власть заключить меня в эту проклятую крепость.

В моей истерзанной душе шевельнулось страшное прошлое, оказавшись в Шлиссельбурге, я стал со страхом размышлять о том, что вновь по неизвестной причине оказался в преддверии ада и как бы я не старался отстраниться от этих безумных мыслей, время неумолимо приближала меня к новым потрясениям. В мире, в котором я теперь ютился, назревали страшные события. Именно об этом поведал мне умный человек, о котором я уже упоминал, он тоже был узником крепости.

В тюрьме два первых месяца мне пришлось ютиться в общей камере, где почему-то содержали теперь всем известного революционера грузина по фамилии Орджоникидзе. Григорий был чуть старше меня и очень умным. Он даже в заключение не оставлял своей революционной деятельности. Судьба неожиданно поспособствовала, и знаменитый узник завязал со мной знакомство. Я сильно радовался, что и деда моего по материнской линии звали Гришей. Это не было дружбой, но мы с ним вели долгие беседы, касающиеся грядущей революции, прошлой проигранной японцам войны, как-никак я был когда-то гвардейцем и о приближающейся войне говорили, он не сомневался, что она назревает. И ещё, как не странно, мы обсуждали проявление чертовщины, во всех её страшных особенностях, хотя ни тот ни другой, вроде бы, не верили в бога и готовы были разорять церкви. Григорий мне сказал, что теперь настало то время, когда о боге надо забыть, но про бесов помнить. Именно этому человеку я впервые рассказал свою историю, случившуюся в дворцовых подземельях. Ты спросишь, почему я разоткровенничался перед грустным задумчивым грузином, не отвечу. Я и сам не знаю, что побудило меня рассказать Григорию о случившемся в пятом году, раскрыть ему невероятную тайну? Возможно, я понимал, что революционер не обвинит в сумасшествии, а отнесётся с пониманием к моей беде. Так и случилось. Выслушав рассказ внимательно, Григорий долго молчал, обмозговывая странную и совершенно неправдоподобную историю и заявил, что непознанного в нашем бытие много, но надо быть осторожным и не скатываться в суеверия и тёмную мистику. Грузин искренне пытался втолковать мне, что всё происходящее в нашем мире можно объяснить физическими законами, что надо, мол, изучать книги настоящих учёных и особенно Маркса и Ленина. Ещё он сказал, что в этой крепости-тюрьме, которой больше пятисот лет, часто происходят мистические вещи и некоторые происшествия задокументированы очевидцами.

Я спросил у Григория, неизвестно ли ему, по какой такой причине меня заточили в этой крепости.

– Здесь полвека сидели провинившиеся перед самодержавием военные, в том числе и низших чинов. – Сказал задумчиво грузин. – С каких-то пор стали сажать и политических узников. По всей видимости, власти посчитали тебя и тем и другим? Ты ведь хоть и отставной, но военный, да ещё и в запрещённой организации состоишь. Вот тебя и заключили здесь. Срок присудили не большой, посчитав начинающим социалистом, но отсюда тебе путь прямиком в ссылку, в Сибирь или на Север. Тебе определят постоянное место жительства лет на тридцать, а то и пожизненно. – Точно определил мою судьбу революционер, хотя и без его пророчеств меня захвалили ещё более ужасающие события. Дальнейшие события в тюрьме приняли для меня самый неожиданный оборот. Вот как всё случилось и произошедшее не имеет объяснений, даже если верить моему знакомому по тюрьме.

Спустя какое-то время Григория перевели в одиночную камеру, оказалось, что и такие в крепости существуют, говорили, что казематы предназначены для особо важных политических узников. Грузина перевели и больше, я с ним никогда не встречался, но знакомство в тюрьме помогло мне через пятнадцать лет, когда советская власть постановила меня раскулачить и репрессировала как чужеродный враждебный строю элемент. Случиться всё это много позже, после войны, революции, гражданской бойни и страшного голода и совсем не в том мире, в котором я сидел в тюрьме и познакомился с кавказцем Григорием.

Я остался досиживать в общей камере, но с моими нервами случилось что-то необъяснимое? Я со страхом стал ожидать жутких перемен и действительно, случилось страшное событие, вновь перевернувшее мою горемычную жизнь. -

Старик долго молчал глядя в голубое весеннее небо, потом окликнул младшего сына и велел ему разжечь огонь в новенькой, срубленной из сосновых брёвен бане. Парень взял в руки деревянное ведро, сделанное отцом, и пошёл в сторону избушки, весело насвистывая какую-то легкомысленную песенку.

– Для меня наши с тобой совместные дети очень поздние. – Сказал Степан, вяло махнув рукой вслед сыну. – За старшего я уже не беспокоюсь, парень женился и своего дитя народил и жена его, вновь понесла, а Володьку тебе придётся доводить до ума ещё лет пять. – Он опять ласково погладил Анну по голове. – Я верю, ты справишься. Война кончилась, уже никого не убьют и не покалечат, а впереди вас всех ждёт счастливая жизнь. -

Женщина поймала руку старика, сжала её слегка и сказала.

– Может быть, ещё поживёшь Степан Федорович? – В её голосе прозвучали нотки безнадёжности, Анна верила предчувствиям мужа, и раз он сказал, что скоро умрёт, значит это случиться. Старик покачал сокрушённо головой, не ответил женщине, продолжил рассказ торопясь завершить задуманное.

– Когда я освоил столярное мастерство, то мне пришлось выполнить один особый заказ для церкви. Потом я долго колебался, но однажды всё же сходил в эту маленькую церквушку, стоящую на краю слободки и поговорил с попом. Говорили мы в основном о рае и аде. Мне было важно узнать, как понимают божьи приделы служители религии. Священник оказался словоохотливым и много болтал на предложенную тему, но при этом хитро поглядывал на меня, очевидно, заподозрил, что я приготовился отдать богу душу? О смерти я и правда, заикнулся. Я ведь в тот первый раз, оказавшись в адском подземелье со страхом подумал, что по-настоящему умер и что перед демонами стою на коленях ни я, а что-то от меня, вроде бы часть какая-то меня там оказалась. Мне и в голову не пришло, что это душа моя после смерти тела провалилась в жуткий подвал. Я помнил, мне когда-то мой сослуживец Иван Слепнёв – призванный из Новгорода рассказывал по пьяни, что перед смертью, ну если, например, убьют человека на войне или на посту, у несчастного в башке вся жизнь прокручивается. Теперь я знаю, врал Ванька. Ничего не прокручивается у попавшего в ад. Я ведь свой провал к демонам под ноги к смерти прировнял, а значит по Слепнёвской науке, должен был всё прошлое увидеть. Не случилось этого. Ведь там, в преисподней невозможно что-то вспомнить из прошлого по причине всеохватывающего страха. Как раз наоборот всё забывается при виде демонов. – Старик вздохнул, переведя дух. – Послушай Аннушка, что со мной произошло позже в тюрьме, когда революционера грузина перевели в одиночку. Ты можешь решить, что твой старый муж лишился рассудка и лепечет невесть что, но придётся во всё поверить, иного выхода у тебя нет. Тогда, можно сказать, я совершил странный побег и помощниками мне выступили опять те же демоны из ада.

Однажды зимой во время жуткой непогоды, меня заставили работать по очистке выгребных ям под арестантскими уборными. Ужасной работой всегда занимались заключённые. На эту самую грязную работу в крепости, я был назначен впервые и отправился туда под присмотром конвойного, молодого безусого солдатика. – Старик тяжело вздохнул, очевидно, воспоминания о страшных событиях в мрачной крепости-тюрьме и сейчас пугали его. – Я помню тот день с особой ясностью, что-то необъяснимое для моего невежественного ума заставило запечатлеть события навсегда. – Сказал Степан. – Вот как всё произошло.

На ямах я отработал часов семь, пока не стемнело. Ночь как-то неожиданно быстро навалилась. Мрак, перемешанный с туманом, задел во мне какие-то струны, мистические мысли закопошились в черепе. Я даже стихотворения Пушкина вспомнил, в котором он ночь сравнивает с чернотой тюрьмы, и удивился проницательности поэта, будто он сидел в казематах. Про колдунью в тех стихах говориться, про волшебную воду, от которой вещи оживают. Гусары у нас в армейском расположении сильно любили это стихотворение, я с тех пор знал слова. Строки из стиха в моей голове стукают, а шагать всё одно надо в темень. Назад в казематы крепости надо было идти по длинному полуподземному проходу, вырытому специально для движения арестантов. Зашли мы в проклятый коридор, я иду первым руки за спину, солдатик тащится за мной, винтовка за плечом. Сбежать-то с острова невозможно, вода кругом студёная и место открытое, вот охранник и не сторожиться, не беспокоиться, что я дёру дам, не держит ружьё наизготовку. Идём мы по тёмному зловещему проходу, а самих жуть берёт, от холода зуб на зуб не попадает, вонь от меня во все стороны распространяется. Я в ямах весь от сапог до душегрейки перемазался говном. Дерьмо хоть и подмёрзло, но мажется и воняет до жути, отлетает ошмётками от пешни прямо на тебя, даже за шиворот попадает. Так и двигались мы едва освещённым смоляным факелом проходу. Какое-то время солдат шёл молча, а в середине пути сказал уныло, что завтра десятого января мне придётся ещё раз работать в уборных и ему меня сторожить, не смотря на рождественскую неделю. Много позже я догадался, что сообщение служивого каким-то образом подействовали не только на моё состояние, но и на что-то таинственное и необъяснимое, и сыграли роковую роль в дальнейших событиях. Сработало что-то необъяснимое в природе и страшная, загадочная сила вновь сыграла со мной жуткую шутку. -

Старик поёжился, уловив худым телом свежий весенний ветерок, кхекнул тихо, прочищая голос. В его ясном, совсем не старческом мозгу мелькнула мысль о том, что жизнь в любом мире прекрасна, но ограничена силой смерти. Он покачал седой головой и заговорил вновь, обращаясь к своей притихшей жене и одновременно к собственной памяти, Степан понимал – горевать о произошедшем нет нужды.

– Как только долетели до моих ушей слова солдата о десятом числе, я сразу же вспомнил, что сегодня девятое января девятьсот тринадцатого года, то же самое число, когда восемь лет назад в Петербурге со мной случилось несчастье в подвалах царского дворца. Мне, почему-то, стало жутко от совпадения чисел и, особенно от понимания, что тринадцатый год настал, вроде бы по суевериям народным нехороший год с дьяволом связанный? А тут ещё и Пушкинские мистические стихи о жути бытия напоминают. В голове возник какой-то странный звон и сквозь него голос прорвался, голос грузина Григория. Будто он мне говорит или говорил когда-то, что под крепостью за пятьсот лет её существования нарыли много подземелий и что туда попасть могут не многие, так как там тайна хранится страшная. Говорил грузин и о том, что, дескать, некоторые узники пользовались этой тайной в своих корыстных целях. Что, правда, что нет, мне и до сей поры неизвестно, только со мной тоже произошло страшное.

Почему такие мысли заплясали в моей голове? – Спросил сам себя старик.

– Видно предзнамения мне были в тех словах узника-кавказца. Я, как только услышал про старые подземелья, так и провалился вниз. Всё случилось, как и в первый раз в Питере. Рухнул я больно на колени, стою как в церкви перед образами и слышу откуда-то издалека, словно из другого мира, кричит не своим голосом перепуганный конвойный, как затвор у винтовки передёргивает безусый солдатик и материться, не понимая, куда мог деться арестант. Видать исчез я перед ним, провалился сквозь камень, а он от страха понять ничего не может, жуть его покорила. Я тоже ни живой не мёртвый, но вижу, что темень вокруг раздвинулась и опять передо мной, как и в пятом году, демон тот же в чёрном плаще и в капюшоне грозно стоит. Я лицо его ясно увидел. Страшное лицо. ... Под капюшоном оно выглядело почти человеческим, только очень бледным, как у мертвеца обескровленного. Это видать от темноты лицо бледным пятном показалось? От страха мне кажется, что и плащ адского беса просвечивается и вроде бы как рога угадываются под ним, а от удара посоха по каменному полу искры разлетаются. Морда демона стала ещё страшней, и он загремел жутким голосом.

– А..а.. это опять ты сороковой? – Я ужаснулся тому, что он даже номер мой гвардейский помнит. – Как ты служивый, будучи живым уже другой раз в наш предел попадаешь? Не по правилам это. – Не унимается бес. – Я же тебе говорил, что время не твоё, что маяться тебе ещё долго в том земном аду, откуда приходишь, а ты сюда норовишь заскочить без спроса. Не по правилам...м служивый, придётся вернуться назад. – У демона даже удивление в голосе прорезалось. – Видать неверие толкает тебя в потусторонний мир? – Лупит по перепонкам мерзкий голосище, предупреждает. – Но мимо нас не проскочить, а если кому удаётся пробраться в ад без разрешения, то такому бедолаге возврата оттуда нет. Сгинет не прошеный гость навсегда в огне и холоде одновременно. -

Я поднял голову и столкнулся взглядом с этим бесом в капюшоне. Раньше я никогда не видел таких страшных зенок и понял, что у людей не бывает таких глаз, не бывает такого прожигающего взгляда. Из них, из глазниц демона сверкнул жуткий свет, да такой, что в моих глазах потемнело, а когда прозрел, то понял, что ползу вдоль строя. Демон зашуршал грозно одеждами и сказал, указывая в темноту в сторону ступенек, что вели к железной двери.

– Туда теперь лезь. Ползи быстрей арестант да смотри не оглядывайся, воля там, ещё тридцать пять лет жить будешь среди отроков, а потом загнёшься по всем правилам, как вижу отсюда, сдохнешь в жарком месте. Как помрёшь, так милости просим к нам на попечение. Распрощаешься с телом тогда действительно приходи, тут мёртвым всегда рады, я думаю, порядком нагрешишь, не пройдёшь мимо ада. -

Старик смахнул костлявой рукой набежавшую слезу и сказал. – Вот почему Аня известно мне, что помру я нынче. Срок точный назначен был и тридцать пять лет, с тех пор минуло, и весна вот пришла, солнышко пригреет и преставлюсь. Только известно мне и ещё одна тайна. Знаю я, что смерть настигнет только тело, а душа она вечная, она брат не умирает, а только страдает. – Вроде бы голос у Мочалова повеселел, бодрее стали нотки в нём.

– Там же в подземелье в тринадцатом году творилось ужасное и необъяснимое, будто адский привратник со своими помощниками действительно решил избавиться от меня вторично. Смилостивился чёрт поганый, – старик плюнул через плечо и дёрнул рукой, чтоб крест наложить, но передумал, понимал, что знамение теперь не поможет, что иссякла его жизнь по велению совсем другого властелина и что бог, если он есть, останется равнодушным к его порыву. Он вздохнул и заговорил вновь.

– Страх раздирал моё сознание, но сквозь ужас я понимал, что демон тот же и что он помнит меня, помнит тот восьмилетней давности случай в этом же подвале царского дворца. Было страшно подумать, что судьба вновь закинула меня в адское подземелье. В голове мелькнула мысль спрашивающая, почему это случается со мной. Демон уловил мысль и рассердился ещё сильнее, он ткнул посохом мне в спину и я, шоркая коленями камень, пополз к лестнице. Я в тот момент уже знал, что буду, вытолкнут в какой-то другой мир, не в тот в котором я сидел в проклятой тюрьме и чистил там выгребные ямы. Понял я это задним умом, вроде бы как навеял мне кто-то эту мысль. Самыми пугающими и удивительными для меня оказались совсем другие мысли о том, что я теперь уже не тот человек, который учился у Коровина столярному ремеслу, а вновь тот, что десять лет до этого держал в руках трёхлинейку, служил в гвардии Русского царя. Я полз в неизвестность подгоняемый пикой демона, полз вдоль строя его помощников и видел их толстые волосатые шевелящиеся как змеи хвосты. И ещё было страшно от того, что в голове продолжал греметь голос наместника дьявола в аду. Он говорил, что если я нагрешу, то не поленится, примет меня лично и отправит прямо в пучину, в темень, в то место где одновременно и холод и жара, где меня повяжут по рукам и ногам и будут курять в кипяток, как об этом проповедают попы. Так и пополз я до выхода, а демон захохотал на прощанье вслед мне страшно и громогласно. Когда я, наконец, забрался вверх по ступенькам, то увидел, что дверь железная открыта и ночь беззвёздная распростёрлась над тёмной Невой. Узнал я Питер и место узнал, обрадовался даже безотчётно. Я шагнул на брусчатку и дверь, кованная с грохотом, захлопнулась за спиной. Да, я действительно стоял лицом к реке, стоял, как бывало на посту, только без ружья и в арестантской одежде выпачканной тюремным говном. Я тогда испугался ещё больше теперешнему своему положению. Я был бы счастлив вновь оказаться в казематах крепости но, увы, знал задним умом, что этого не будет. Испугался того, что демон ада по какому-то невероятному стечению обстоятельств на теле Мироздания исправил прошлую свою ошибку и теперь действительно вытолкнул меня в тот мир, в котором я несчастный когда-то родился. Это меня ничуть не обрадовало, а наоборот переполошило. Я ведь читал Библию и знаю, что только Иисус смог в ад спуститься и не понимал за что эта участь мне выпала дважды за короткую жизнь?

Я выполз из подземелья и не знал, что в городе случилось за восемь минувших лет и как, я теперь буду здесь жить? Однако инстинкт самосохранения заставил меня спасаться, и я побежал что есть силы вдоль Невы, вверх по её течению. Я помнил, что только в той стороне можно будет раствориться среди городской черни, не попасться жандарму или городовому, а ещё хуже агенту из тайной канцелярии Его Императорского Величества. Ад адом, но я хорошо усвоил, что являюсь каким-то непонятным для моего ума политическим заключённым, не отсидевшим срок по приговору суда.

В Петербурге пришлось жить до весны.

С каждым днём я убеждался, что нахожусь не в том городе, в который год назад приехал на партийную конференцию, но одновременно осознавал, что Питер был тем, в котором я служил гвардейцем и это я чувствовал душой. Я специально ходил по знакомым местам, где мог бы встретиться с людьми из прошлой армейской жизни, но так и не столкнулся ни с одним знакомым человеком, даже из далека не усмотрел знакомого лица. Я понимал, минуло восемь лет и многое в городе поменялось, но это никак не успокаивало, а как раз наоборот наталкивало на мысль, что я вновь оказался в чужом мире. Долгое время я боролся с желанием взглянуть на себя в зеркало, но боялся, что увижу отражение незнакомого мне человека. Какое-то неведомое доселе внутреннее чувство убеждало меня, что из подвала бесы вытолкнули не совсем того, который провалился в адское подземелье, двигаясь по арестантскому проходу в древней крепости.

Иногда я со страхом думал, что вовсе и не сидел в тюрьме, что всё, что испытал, есть помутнение рассудка, но вонючая арестантская одежда возвращала меня к действительности и я её вскоре поменял на обычную крестьянскую, которую украл на базаре. Так я превратился в вора, хотя солдатская мысль о том, что могу убить человека, напрочь, выветрилась из моих чувств. Я бродил по городу, время шло.

Однажды я всё-таки рискнул и посмотрелся в зеркало. Мне показалось, что я остался прежним, это немного укрепило мой дух, навеяло уверенность, что я не сдурел, что соображаю и что всё-таки узнаю себя. Петербургские приключения не могли продолжаться долго. Я понимал, что власть может меня разыскивать или если не меня, то того второго, что сидел в тюрьме в этом мире. Я был уверен в совпадениях в самом главном обоих миров. Заработав немного денег в плотницкой артели, я купил билет на поезд и отправился в губернию, туда же в Смоленск где, казалось мне, я обрету покой.

В Смоленске мне вновь пришлось разыскивать дом дядьки Коровина Ивана Григорьевича. Было удивительно и тревожно от того, что в моём восприятии все городские улицы и постройки поменялись местами. Они теперь выглядели как-то уловимо иначе и встречные люди не походили на тех, к которым я привык в период прошлого проживания, даже одежда на них была чем-то иной и говор, отличался от моей речи, будто и не жил я никогда здесь, не учился столярному мастерству у родного дяди?

Дом Коровина отыскал со страхом и не напрасно боялся, тут же понял, что в нём никогда не был и дядя меня не узнаёт, хотя, на мой взгляд, он ничуть не изменился, даже вроде бы помолодел, и седины в его усах было меньше. Всё как бы вернулось на круги своя, происходило заново и это страшно пугало.

Иван Григорьевич, после долгих разговоров о родне и моей службе, про тюрьму я ему умолчал, наконец, признал во мне племянника, жена его тихо запричитала, крестясь, помянула моих покойных мать и отца, принялась, как и восемь лет назад, собирать на стол угощение, а дядя выставил бутылку водки, чтобы выпить за встречу и порадоваться родственной душе прибившейся к его бездетному дому.

Свой же дом я разыскал на следующей неделе.

Изба на первый взгляд была той же, в которой я когда-то жил, но стояла на другой улице. В доме жила вдова с двумя ребятишками – мальчиком и девочкой. Но это была не моя супруга. Женщина была тощей, не в пример моей суженой и чёрной лицом, словно только что раздувала меха в кузне. На мои вопросы отвечала медленно и часто невпопад. Слова из неё надо было вытаскивать как ржавые гвозди из дубовой доски. Её грустные бесцветные глаза смотрели на меня как на посторонний предмет или как на таракана, выползшего из-за печи. Одним словом не моя это была Арина, хоть и звали её тем же именем. Мне пришлось долго допытываться до подробностей её жизни. Я ей назвался знакомым мужика главы их семейства и всё пытался узнать, что с ним, где он сейчас.

Оказалось, что её муж был схвачен губернской охранкой и заточён в местной тюрьме, где и умер от какой-то чахоточной болезни. У меня даже на сердце повеселело. Выходит не я это был? – Старик покачал седой головой и спросил глядя в пространство. – А может быть и я, только в другом мире, может действительно я там умер, а здесь и сейчас живой благодаря проискам демонов ада. Мне в пору, благодарить было "нечистых" за своё спасение и я, кажется, послал им мысленно благодарность.

Полдня я протолкался в той семье.

Женщина долго пристально вглядывалась в моё лицо, будто пыталась что-то вспомнить, но у неё ничего не получилось. Не узнавала она меня и для меня была чужим посторонним человеком. Дети её хоть и носили привычные имена моих отпрысков, но я их не смог узнать и по возрасту, они были помладше моих ребят.

Я сказал женщине, что знаком с её мужиком и что он действительно умер в тюрьме и просил вот зайти проведать семейство. Подыграл, значит, вдове. Что я мог ещё сказать? То, что со мной случилось, не поддавалось объяснению, в это невозможно поверить никому. И ты не поверишь Аня, да что с того, мне важно высказаться перед завершением жизни. – Старик махнул слабой рукой и продолжил рассказывать.

– Чернолицая баба, как только услышала про смерть мужа в тюрьме, плакать принялась, видно ещё теплилась у неё надежда, ждала она мужика. Плачет тихонько и за икону лезет рукой, подаёт мне солдатскую книжку своего покойного мужика. Я прочитал книжку и понял, что она точно такая же, как моя, в девятьсот пятом году выписанная в Петербурге штабным офицериком. В книжки и пенсия указана, но нет записи о моём семейном положении. Я понял, не могла вдова получать пенсию без меня. Сын её Федя сходил в горницу, и гармонь принёс, тальянку и подал мне. Я не знал что делать? Но гармонь взял и с тех пор играю на ней. Вот так всё происходило. – Вздохнул Степан Федорович.

– Я сунул книжку в карман, гармонь взял под мышку и сказал женщине, что буду приходить, проведывать её дом, и ушёл к Коровину. Надо было начинать всё с самого начала. Учиться столярному делу я решил, хотя вроде бы руки помнили и без того все премудрости будущей профессии и гармонь послушно играла. Так уж выходило, дважды мне пришлось осваивать столярное мастерство и я, это делал с особым упорством. Ты знаешь Аннушка о моём умении бондаря краснодеревщика, да и инструмент музыкальный мне подвластен. Это брат наука сложная, но мне далась легко. Талант не пропьёшь, как говаривал мой дядя. Он так говорил, потому что уже в то время я изредка напивался до чёртиков, всё боялся вновь в здравом уме в адский придел попасть, в руки страшного демона и его помощников. Хмель-то он не только ум, но и страх отбивает.

Однажды незадолго до того, как решил навсегда уехать из Смоленска, я осторожно рассказал Коровину, что какое-то время жил в ином мире. Иван не мог в полной мере осознать, в чем тут дело, не смог понять меня, хотя я упомянул ад, тюрьму и службу в гвардии. Иван долго молчал, обдумывая мой рассказ, потом сказал вполне серьёзно.

– Я тебя понимаю Степан. Солдатская служба очень тяжёлый труд, я бы сказал тяжкое лишение и не ты первый и не ты последний из служивых, кто пытался создать семью. Я думаю тебе известно, что из этого мало что получается даже у высших армейских чинов. Или убьют солдата на очередной войне, или замордуют на службе до потери интереса к женскому полу. Обычное дело, когда служивый расстаётся с семьёй, а бабы в солдатках живут или вдовствуют. -