Текст книги "Скелет дракона"

Автор книги: Михаил Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Микеланджело. Двадцать шесть.

Джорджо. Он ведь вам когда-то позировал. Вы говорили, что у него совершенная форма ноги… римская ступня… высокий подъём… округлые и рельефные голени …

Микеланджело. Только не смей об этом писать!

Джорджо. Значит, он женился, и у него есть дети… Удивительно!

Микеланджело. Джорджо! Ты слышал, что я сказал?

Джорджо (слегка обиженно). Даже если я и напишу об Урбино, то не в вашей биографии.

Микеланджело. А в чьей? В своей? Я так и думал, Джорджо… Ты затеял эту книжку, чтобы добавить своё жизнеописание к остальным… величайшим…

Джорджо (краснея). Может быть, когда-нибудь!

Микеланджело. Э, нет! Это и была твоя цель. И подарок мне. Ну, правильно! Если рисовать не умеешь, так хоть примазаться жизнеописанием…

Джорджо пыхтит и краснеет.

Микеланджело. Я давно живу, Джорджо. Меня не обманешь.

Джорджо (вдруг, несмотря на бороду и солидность, становится похож на обиженного мальчишку). Ну, и ландо. Ну и пусть! Если вам не нужен никто! Даже те, кто вас уважает!.. Кто преклоняется… кто счастлив только тем… То я уйду! И сидите тут! В одиночестве… Под тряпками… Со своим Урбино!

Микеланджело. Ну, ладно тебе, Джорджо. Не обижайся. Мы, старики, ворчливы. И врать не умеем. Времени уже нет, чтобы врать. Ну, давай, показывай, что ты там про меня написал?

Джорджо открывает книгу, подаёт Микеланджело.

Джорджо. Вот.

Микеланджело (щурясь, читает). «В Казентино в 1474 году под знаменательными и счастливыми созвездиями родился младенец у почтенной и благородной жены Лодовико…» О, Боже, благородной!.. «Лодовико нарёк сына Микеланджело: отец хотел этим показать, что существо это было небесным и божественным…» Да, по мне это видно… «…как это и подтвердилось позднее в его гороскопе тем, что при его рождении Меркурий в сопровождении Венеры были благосклонно приняты в обители Юпитера…» (Микеланджело хохочет, хохот перерастает в кашель). Как тебя ещё не сожгли в Риме за всю эту ересь?

Джорджо. Мастер Микеланджело, это же литературный стиль!

Микеланджело (листает страницы). Да? И вот это: «Нравом Буонарроти обладал таким кротким, какой только и мог быть под стать его искусству…» Что это, Джорджо? Это же обыкновенная ложь!

Джорджо (срывается). А что я должен был написать? Что из-за вашего склочного характера вас едва терпели все, кому бы ни пришлось вам сделать заказ? И неизвестно ещё, потому терпели, что вы прекрасный художник, или потому, что выдавали вам приличный аванс ещё до начала работы!

Микеланджело. Вот. Да. Если бы ты написал так, было бы лучше. И не потому, что это правда.

Джорджо. Мастер Микеланджело, простите… Это не правда. Вы величайший…

Микеланджело. Это не важно, Джорджо. Всё вот это (Микеланджело бегло перелистывает страницы книги) мёртвое, пустое… Здесь столько славословий, и так мало жизни. Где все наши ссоры, ворчание, вражды и дружбы? Где крики, драки, объятия, досада, разочарования? Где отчаяние и победы? Где любовь, ненависть? Где страсть?

Джорджо. Разве это важно? Это все мелочные частности, которые не могут заинтересовать…

Микеланджело. Да только это и важно, Джорджо! Для любого, кто берётся красками или резцом и молотом оживлять мёртвое! Смотри!

Микеланджело даёт Джорджо папку, с которой вылез из-под стола. Джорджо развязывает тесёмки и смотрит на разрозненные листы. Микеланджело тем временем ковыляет обратно к столу.

Джорджо (благоговейно). Это, ваши эскизы, учитель?

Микеланджело. Черновики. Взгляни, Джорджо! Это так же прекрасно, как у Леонардо да Винчи?

Микеланджело возвращается к Джорджо со свечой в руке, которую взял со стола.

Джорджо (вежливо). Интересно.

Микеланджело. Не ври мне!

Джорджо. Это… очень хорошо, но… это как-то… очень схематично… ученически… по-моему у меня эскизы лучше…

Микеланджело. У тебя? Не надейся. Ты мне ответь про Леонардо!

Джорджо. Леонардо – величайший рисовальщик.

Микеланджело хватает у Джорджо несколько листов, поджигает их на свече.

Джорджо. Что вы делаете, мастер Микеланджело?

Микеланджело. Не тронь!

Микеланджело кидает горящие листы в ржавую бочку, ставит свечу на пол, потом идёт к Джорджо, хочет забрать у него всю папку с листами.

Джорджо. Нет! Я не позволю! Я не дам! Это величайшая ценность!..

Микеланджело. Нет! Это подготовка! Это следы паники начинающего художника! А я начинающий каждый раз, когда задумываю что-то новое. Мои вещи рождаются под резцом, а не на бумаге. Поэтому видеть этого никому нельзя! Публика должна лицезреть совершенство, а не злорадствовать, глядя на мучения на пути к нему!

Микеланджело удаётся вырвать папку у Джорджо, он идёт к бочке, кормит огонь листами.

Джорджо. Отдайте! Это вам уже не принадлежит! Это принадлежит искусству!

Джорджо подбегает к Микеланджело, хочет вытащить из огня рисунки, но коротким движением жилистого кулака получает в солнечное сплетение, сгибается пополам.

Джорджо (стоит на коленях). Сумасшедший старик!

Микеланджело. Не знаю, зачем Господь даровал мне такую долгую жизнь, но пока она ещё не кончилась… Это всё – моё. Захочу – сожгу, захочу – подотрусь!

Микеланджело кашляет, греет руки над огнём.

Микеланджело (внушительно). И никто не будет сравнивать меня с Леонардо.

Джорджо поднимает голову, забывает о боли, смотрит на Микеланджело заинтересованно. Хочет что-то спросить, но тут входит Урбино. У него на подносе два керамических стакана, какое-то блюдо.

Урбино. Тёплое вино… Синьор Вазари, с пола-то встаньте! Ревматизм заработаете… Что, мастер Микеланджело? Греетесь? Морозит вас? У вас жар! Давайте приляжем! Да не туда… Не в это ваше… ложе… А вон туда, на кровать… Она немногим лучше, но на ней хоть вытянуться можно.

Микеланджело. Успею я вытянуться! Что вы меня все торопите сегодня?

Джорджо. Кто же вас торопит, мастер, что вы говорите?

Урбино (ставит поднос на одну из табуреток). А на меня все кричат. Вот вам вино. И сыр. Позовёте, если будет нужно.

Урбино ставит поднос на одну из табуреток, поджав губы, уходит.

Микеланджело. Обиделся… Что-то сдаёт он у меня… (смотрит на огонь в бочке, Джорджо) Хочешь присоединиться?

Джорджо (пьёт вино). Мне не холодно.

Микеланджело. Да я про книжку. Сожжём её, и никто не узнает!

Джорджо. Нет, я так не могу.

Микеланджело усмехается.

Джорджо. И потом, у неё тираж… В Лауренциане несколько томов.

Пауза.

Микеланджело. Леонардо был прекрасный рисовальщик, потому что в нём страсти не было. Он сперва всё разложит по полочкам в своей голове, а потом берётся за карандаш.

Джорджо. Мастер Микеланджело, при всём уважении, но вы ошибаетесь… Вы же знаете его фреску на стене Зала Пятисот, «Битва при Ангиари». Там всё дышит страстью. Я, когда смотрю на неё, у меня начинает чаще биться сердце. Как будто сам я попал в самую гущу сражения. В этом изображении люди проявляют такую же ярость, ненависть и мстительность, как и лошади, из которых две переплелись передними ногами и сражаются зубами с не меньшим ожесточением, чем их всадники, борющиеся за знамя. С таким ожесточением биться за какую-то тряпку на шесте! Ярость и тщета переданы в этом произведении с таким искусством! Противоречат и дополняют друг друга!

Микеланджело. Ты мне опять из книжки читаешь? Да и что ты мне про эту фреску? Мы с Леонардо работали там вместе. Друг напротив друга!

Джорджо. Да. Вашу фреску я тоже люблю. «Битва обнажённых»! Удивительный сюжет!

Микеланджело. А Леонардо не любил! Говорил, что мои мужские тела похожи на мешки с орехами! Представляешь? А я ему: «Мастер Леонардо! Это же воины… Они же такими и должны быть!» А он: «Раз воины, так и показывай битву!» А я такой: «Зачем? Битва у вас! А у меня момент, когда солдаты в перерыве между сражениями только окунулись в ручей, чтобы помыться, и тут их зовут, трубят тревогу! И вот они вылезают, натягивают чулки, одежду, латы… Прямо на мокрые тела… Не у всех получается, из-за этого они принимают необычные позы, падают… Но спешат в бой!» А он: «Вы всех обманули, Микеланджело. Вам заказали битву, а вы снова пишете обнажённую мужскую натуру». Словом, отгородился я от старика ширмами и больше с ним не разговаривал.

Микеланджело разгребает тряпьё на кресле, садится.

Микеланджело (зовёт). Урбино!

Выходит Урбино. Он всё ещё обижен. Стоит, ждёт.

Микеланджело. Сколько тебе лет теперь?

Урбино, кажется, обижается ещё больше.

Урбино. Пятьдесят два. Это всё?

Микеланджело. Пока всё, Урбино, спасибо. (Джорджо) Вот и Леонардо было что-то около пятидесяти, когда мы с ним работали… Старик… Я его уже на тридцать лет старше … Когда он умер?

Джорджо. Ему не было и семидесяти…

Микеланджело мотает головой.

Урбино. Что же вы не пьёте, мастер? Вино остыло.

Микеланджело. Да! В самом деле! Давай сюда!

Урбино. Ну, уж нет, ещё раз подогрею.

Урбино уходит со стаканом Микеланджело на подносе.

Микеланджело. А во фреске Леонардо нет страсти! Есть лишь наблюдение и холодный расчёт. Как и в бабах его, которые загадочно улыбаются. Что там за тайна такая? А ничего, просто – тайна! Пусть все ахают, ломают голову. Расчёт, Джорджо, расчёт!

Джорджо. За что вы его так ненавидите?

Микеланджело (усмехается). Знаешь, что он мне однажды сказал? «Вы же скульптор, – говорит, – мастер Микеланджело, как же вы терпите эту вечную пыль, это постоянное напряжение всех ваших членов, пот? То ли дело живописец! Сидит в красивой и чистой одежде у холста, может слушать приятную музыку, стихи, вести учёные беседы…» Чистоплюй. А для меня… пока я долблю камень – я жив! Сейчас, конечно, силы уже не те! Но я всё равно… долблю…

Микеланджело кашляет. Входит Урбино, молча ставит на табуретку возле Микеланджело стакан. Микеланджело берёт, делает большой глоток, но вдруг вскакивает, швыряет стакан, отплёвывается.

Микеланджело. Ты что? Ты его… кипятил, что ли?

Урбино. Я хотел… чтобы грудь прогреть…

Микеланджело. Да ты мне все потроха прогрел! Рот горит… теперь язык распухнет…

Урбино. Простите меня, хозяин!

Микеланджело. Вот выкину тебя вместе с женой и детками!

Урбино. Не надо… Не прогоняйте! Пожалуйста!

Урбино плачет, ползает по полу, собирает осколки стакана.

Урбино. Простите… я больше не буду… Я всегда буду предупреждать… Ай!

Урбино отдёргивает руку, на руке проступает кровь.

Микеланджело. Чего там у тебя? Порезался? Дай!

Микеланджело бросается на пол рядом с Урбино, берёт его руку, прикладывает порезанный палец ко рту, пытается остановить кровь. Оба, Микеланджело и Урбино застывают в этой позе на полу, на коленях. Джорджо наблюдает эту сцену с удивлением. Но они его, похоже, не замечают. Урбино дотрагивается до коротко стриженой головы Микеланджело.

Урбино. Простите меня, мастер. Я не думал, что вы сразу будете пить. Думал, опять поставите… Остынет…

Микеланджело (отнимает руку Урбино ото рта). Это ты меня прости. Я гадость сказал. Я никогда тебя не выгоню.

Урбино. Я знаю.

Микеланджело. Я в сердцах сказал…

Урбино. Я понимаю.

Микеланджело. Ну, иди…

Урбино. Я уберу. Я подмету.

Микеланджело. Не торопись.

Урбино встаёт, помогает подняться Микеланджело.

Урбино. Приляжете?

Микеланджело. Не надо… посижу…

Урбино. Ноги вам накрою.

Микеланджело. Хорошо. Спасибо.

Урбино уходит. Микеланджело сидит в своём кресле, смотрит на остолбеневшего Джорджо. Микеланджело смущён, но вдруг что-то озорное проступает в его лице.

Микеланджело. Отомри!

Джорджо проводит рукой по лбу.

Джорджо. Простите, мастер… что я стал невольным свидетелем… Конечно, вы можете быть уверены, что я никогда…

Микеланджело. А жаль. Написал бы об этом – было бы по-настоящему.

Джорджо не знает, что сказать, он отпивает глоток.

Джорджо. И все ваши статуи разрушили бы, а фрески соскоблили…

Микеланджело. Эти – могли бы… (Пауза) Как-то раз в нашем соборе… Санта-Мария-дель-Фьоре… Я был на проповеди фра Джироламо Савонаролы… Слышал о таком?

Джорджо. Конечно. Религиозный фанатик, который превратил Флоренцию в ад.

Микеланджело. Да… а добивался рая… Но ты знаешь, он преуспел во многом благодаря тому, что Папой у нас тогда был Борджиа… И всякий, кто был против Борджиа, казался чудом смелости и надеждой на спасение. Но фра Джироламо сумел создать ещё больший ад, запретив всё живое, всё настоящее… Да просто всё красивое… Я видел его детские отряды, которые врывались в дома, отбирали драгоценности у дам, картины, книги… По всей Флоренции стоял хрустальный звон бьющихся зеркал: фра Джироламо считал, что само желание смотреть на себя – греховно. Никто во Флоренции не оставался равнодушным. Кто-то шёл за ним, кто-то кидал в него камни. Поначалу камней было меньше, чем молитв, а потом – наоборот. Я пошёл на проповедь, чтобы своими ушами услышать, что он говорит, понять, чем нам всё это грозит. И увидел злобного завистливого карлика, бешеного пса господня в капюшоне, и понял, что это – конец Лоренцо Великолепного. Конец искусствам, наукам, разуму… Останется только праведный экстаз, которому могут быть подвержены даже самые лучшие люди. Боттичелли в слезах сам волок в костёр на Площади Синьории своих одинаковых Венер. Я – уехал в Рим. Бороться с деспотом-попом у меня не было ни сил, ни желания. Да и Лоренцо к тому времени уже умер… Но больше всего на той проповеди меня поразил Леонардо. Он стоял прямо, спокойно и безо всяких эмоций на лице. Некоторые кричали Савонароле проклятия, правда, их быстро выводили детские отряды брата Джироламо. Большинство распростёрлось ниц и неистово молилось, то ли на распятие, то ли на священника, стоявшего под ним. Я – плакал. А Леонардо просто стоял в нише со своим блокнотом и зарисовывал уродливую голову доминиканца. И вот тогда я подумал, что Савонарола – это, конечно, зло, но мастер Леонардо, может быть, ещё хуже. Потому что он не желает, не способен отличить зло от добра. Для него всё – предмет исследования. Каждый человек для него – мышь, вошь, труп, который рано или поздно можно вскрыть и посмотреть, что у него внутри. Я этого понять не мог.

Микеланджело кашляет.

Микеланджело. Говорят, Леонардо потом тоже уехал. Когда одежду запачкал…

Микеланджело тяжело закашливается. Входит Урбино. Он несёт новый стакан в руке с замотанным какой-то тряпкой пальцем, в другой руке у него веник и совок. Он подходит к Микеланджело, подаёт ему стакан.

Урбино. Не горячее, тёплое.

Микеланджело берёт, пьёт.

Урбино. Хорошо?

Микеланджело (делает глоток). Да, Урбино, всё хорошо, спасибо.

Урбино (поворачивается к Джорджо). Хотите ещё, синьор?

Джорджо. Нет, довольно.

Урбино (Микеланджело). Прилегли бы, ваша милость.

Микеланджело. Не хочу. Я сейчас немного постучу.

Урбино. Куда? Вы простужены!

Микеланджело. Всё равно. Пока я долблю, я жив.

Урбино пожимает плечами, идёт подметать осколки предыдущего стакана.

Микеланджело. Леонардо да Винчи – это твой идеальный персонаж, Джорджо. Человек-мертвец.

Услышав имя Леонардо да Винчи, Урбино настораживается. Микеланджело встаёт, берёт со стола молот и долото, идёт к одной из каменных глыб.

Джорджо. Это не так, мастер Микеланджело! Он жалел животных, не ел мяса. Он помогал своим ученикам. Он… любил отца!

Микеланджело (несколько раз стучит молотом по долоту, приставленном к камню). Это откуда известно?

Джорджо. Мне показывал его дневники Франческо Мельци!

Микеланджело. Милый старик?

Джорджо. Да!

Микеланджело. Я не знаю, что там тебе показывал его ученик, но я знаю, что он не терпел страсти и в других… Он ненавидел меня так же, как и я его. И я подозреваю, что именно за это. За то, что я – это жизнь.

Урбино, улыбаясь чему-то своему, уходит с совком, полным осколков.

Джорджо. Почему вы так уверены, что Леонардо вас ненавидел?

Микеланджело. По многим признакам. Но главное, чего я ему никогда не прощу – «Давид». Помнишь его? Сколько трудов, а всё зря!

Джорджо. Почему же зря? Это величайшее произведение нашей эпохи, которое по праву займёт место в пантеоне…

Микеланджело (морщится). Джорджо! Сжёг бы ты свою книгу! (Микеланджело возвращается к своей глыбе, долбит её и говорит, всё больше заводясь) Я ваял «Давида» для площади Синьории, чтобы он стоял там в самом центре, чтобы его было видно отовсюду. А Леонардо – дивный и небесный! – признанный гений, член городского совета! – убрал её в Лоджию Ланци! Под крышу! К стене! Лишь бы её никто не видел. А «Давид», он же круглый, понимаешь? Круглый! Чтобы понять, что в его позе и напряжение, и уверенность в своих силах, и покой… его же надо рассматривать со всех сторон!

Микеланджело вдруг замечает, что Джорджо протягивает ему какой-то листок, который до этого он вынул из своей книги. Микеланджело перестаёт долбить, берёт листок.

Микеланджело. Что это?

Джорджо. Не узнаёте?

Микеланджело. Мой «Давид». Хороший рисунок. Неужели твой, Джорджо?

Джорджо. Да что вы! Я же не умею рисовать! Прежде, чем прийти к вам, мастер Микеланджело, я был на площади Синьории. Там стоит множество статуй. Под открытым небом. И все они… в печальном состоянии. Голуби, дожди, ветра. Да и прохожие… Ваш «Давид» в лоджии Ланци… наш «Давид»… отлично сохранился. А ведь он стоит там уже пятьдесят лет!

Микеланджело. А! Ну, конечно! Теперь ты будешь меня уверять в том, что Леонардо спрятал «Давида» от зрителей, чтобы его сохранить? Это всё твои домыслы, Джорджо!

Джорджо. Этот рисунок дал мне милый старик Франческо Мельци. Я у него еле выпросил, чтобы показать вам. Это рисовал Леонардо да Винчи. Судя по формату странички – в тот самый свой блокнот. Это и есть мой подарок вам.

Микеланджело потрясён.

Джорджо. Он не питал ненависти ни к вам, ни к вашему «Давиду». Потому, что это – не мешок с орехами. А что касается страсти… Великий человек непостижим, мастер Микеланджело. Как вы непостижимы для меня. Потому, что я – не велик. Я не могу понять, как при вашем тонком вкусе, удивительном чувстве красоты и точном глазе, вы можете жить с этими тряпками… с этой пылью… с этой бочкой. Я думал, вы мне что-нибудь расскажете о тех, с кем были знакомы… Например, о Леонардо. Чтобы мои жизнеописания не были такими мёртвыми. Но, очевидно, вы… великие… так же непостижимы друг для друга, как и для всех остальных. А может, вы друг друга и не видите… Я не знаю. Мне этого не понять никогда. Я могу лишь благоговейно наблюдать за вами, писать о вас, восхищаться. Но даже на сто локтей не приблизиться.

Джорджо идёт к столу, кладёт на него свою книгу.

Джорджо. Я вам оставлю. Раз уж привёз. Захотите погреться – можете сжечь, я разрешаю. (слега кланяется) Выздоравливайте, мастер. Вас ждут в Риме. Я знаю, у вас ещё много работы. Выздоравливайте.

Джорджо выходит. Потрясённый Микеланджело рассматривает рисунок.

Картина 17. 

Огромный зал в «Новом дворце» Медичи. Посреди зала, широко расставив ноги, стоит огромный рыцарь в доспехах. Это герцог флорентийский Козимо I Медичи. У него круглое лицо, он достаточно толст, но из-за большого роста это не очень заметно. У герцога глаза навыкате, он смотрит куда-то в сторону. Перед ним за мольбертом сидит художник Аньоло Бронзино, благообразный седобородый основательный человек, и пишет портрет Козимо. Тяжёлая тишина.

Козимо. Долго ещё?

Бронзино. Тише-тише-тише…

Козимо. Что – тише?

Бронзино. Вы мне мешаете, ваша светлость.

Козимо (капризно). В конце концов! Кто здесь герцог?

Бронзино. Вы, ваша светлость. И вам важно, чтобы портрет отражал всё ваше герцогское величие в глазах будущих поколений. А для этого необходимо полное сосредоточение.

Козимо. Два часа, Бронзино!

Бронзино. На молитве стоят дольше.

Козимо. Вы предлагаете мне молиться?

Бронзино. Да. От этого ваш взгляд станет только вдумчивей и глубже.

Козимо тяжело вздыхает. Снова несколько секунд тишины. Потом дверь распахивается, входит лорд-распорядитель Джанстефано Альби, стучит три раза посохом по полу.

Джанстефано. Мастер Джорджо Вазари!

Бронзино. Мы же просили нам не мешать!

Козимо. Это я велел доложить, мастер Аньоло. (Джанстефано) Зовите!

Бронзино недоволен, но покоряется. Входит Джорджо. Он кланяется герцогу.

Джорджо. Светлейший герцог! Для меня великое счастье лицезреть вас в добром здравии и благополучии, во всём блеске ваших военных…

Козимо. Довольно, синьор Вазари. Не так высокопарно. Во всём блеске я исключительно потому, что мастер Аньоло Бронзино пишет мой портрет. Вы знакомы?

Козимо делает жест в сторону Аньело.

Бронзино. Ваша милость, умоляю, хотя бы не шевелитесь!

Джорджо (кланяется художнику). Мастер Аньоло. Для меня огромная честь…

Бронзино (нетерпеливо). Да-да, мне тоже приятно. Я прошу вас, мастер Джорджо. Говорите с нашим светлейшим герцогом, не со мной. Он велит мне написать его портрет в очень сжатые сроки, но при этом не даёт мне того, что я прошу: тишины, сосредоточенности и тридцати часов позирования.

Козимо (с тяжёлым вздохом). Осталось двадцать шесть…

Джорджо. Знаете, дивный и небесный Леонардо да Винчи, не любил полного сосредоточения и тишины. Более того, он считал, что если модель во время сеанса скучает, то и картина выйдет тоскливой.

Бронзино (сухо). У каждого свои методы.

Джорджо. Когда он писал известный портрет жены торговца шёлком Джокондо, в его мастерской было множество музыкантов и шутов. Они развлекали мадонну Лизу своим искусством, и именно поэтому она так улыбается нам с портрета.

Козимо. Отличная идея!

Бронзино. У нас парадный портрет. Нам не нужна двусмысленная полуулыбка.

Козимо (пропускает мимо ушей). Джанстефано!

Входит лорд-распорядитель.

Козимо. Позови наших шутов.

Джанстефано. Светлейший герцог, они отдыхают… после вчерашнего…

Козимо. Хватит! Я же стою! Зови!

Джанстефано кланяется, уходит. Бронзино мрачнее тучи, его мазки становятся резче.

Козимо. Ну-ну, мастер Аньоло… Я обещаю не шевелиться… Итак, мастер Джорджо! Что привело вас к нам?

Джорджо (немного растерян, кланяется). При всём моём глубочайшем уважении, ваша светлость…

Козимо. Да! Извините. Это я… после вчерашнего… Я помню, что это мы позвали вас. Палаццо Веккьо, знаете?

Джорджо. Как можно не знать?

Козимо. Пришла пора его перестроить. Это здание устарело прежде, чем его достроили. Правда, на долгие годы оно было заброшено. А теперь – негоже нам на главной площади Флоренции иметь недостроенное здание.

Джорджо. Я с удовольствием примусь за этот проект, ваша светлость.

Козимо. Да, и с фресками внутри Зала Пятисот… там есть Зал Пятисот, вы знаете? …тоже надо будет что-то сделать.

Джорджо (почти в священном ужасе). Вы хотите, чтобы я их закончил? После Леонардо, после Микеланджело?

Козимо. О, нет! битва при Ангиари, битва при Кашине… Это было больше, чем сто лет назад! Кто о них помнит? Я хочу, чтобы вы написали новые. О наших победах.

Джорджо. А что же делать со старыми фресками?

Козимо. Убрать.

Джорджо. Как же их уберёшь? Они же на стене написаны…

Козимо. Закрасить, счистить… Синьор Вазари, в конце концов, художник – вы. Вам лучше знать, как их убрать…

Джорджо. Вы предлагаете их… уничтожить? Но ведь это – Леонардо!

Козимо (передразнивая). А вы – Джорджо!

Джорджо ошарашен. Джанстефано открывает дверь, входят музыканты и шуты. Шуты крутят сальто, жонглируют, музыканты играют.

Козимо. Так-то лучше.

Бронзино. Не шевелиться, не улыбаться!

Козимо. Мастер Аньоло!

Джорджо (погружён в себя, задумавшись). Не сердитесь на художника, синьор Козимо, это он в пылу работы. Видите, он даже, кажется, меня не слышит.

Козимо. Тяжело с вами, художниками. Так что же, мастер Джорджо, вы возьмётесь за это дело?

Джорджо. Я должен подумать.

Козимо. Мой нотариус, сер Алонсо, уже составил договор. Джанстефано! Условия очень и очень приличные!

Джанстефано подаёт Джорджо папку.

Джорджо (всё ещё в задумчивости). Я прочту.

Козимо. Вы что же, не доверяете Медичи?

Джорджо. Как можно, ваша светлость? Но мне необходимо подумать.

Джанстефано стучит посохом об пол.

Джанстефано. Посольство из Египта!

Козимо. Просите!

Бронзино. Ваша милость!

Козимо. Стою-стою!

Джанстефано. Наши египетские гости привезли подарок и просят, чтобы его светлость герцог флорентийский Козимо Первый Медичи выглянул в окно.

Козимо поворачивается и отшатывается – в окне торчит жующая морда жирафа.

Козимо. Господь всемогущий! Что это?

Бронзино. Ну, ваша милость!

Джорджо. Жираф.

Козимо. Диковинный зверь! Как интересно! На чём это он стоит?

Козимо подходит к окну.

Бронзино (отбрасывает кисть). Всё! Я отказываюсь… я не могу! Зовите, кого угодно! Я больше не в силах!

Козимо. Вы не поверите, синьоры! Он стоит на земле!

Козимо радуется как ребёнок. Звучит восточная музыка, в зал входят египетские гости, в диковинных одеждах, диковинно кланяются, Козимо встречает их с благосклонностью. Козимо, кажется, уже совсем забыл о Бронзино, тот насупившись сидит у своего мольберта. Джорджо подходит к Бронзино, кладёт руку ему на плечо, утешая.

Картина 18. 

Палаццо Веккьо. Зал Пятисот – огромный зал, в котором действительно могут поместиться пятьсот человек. На одной стене (справа) – едва начатый эскиз «Битвы при Кашине» Микеланджело, а на другой напротив (слева) – законченная фреска Леонардо «Битва при Ангиари». Молодые художники в ряд сидят перед фреской Леонардо, копируют. Перед эскизом Микеланджело нет никого. Входит Маурицио, нагруженный мольбертами, палитрами, всякими принадлежностями художника. Маурицио оглядывается.

Маурицио. Опять этот зал…

Идёт в противоположную дверь. Художники, едва оглянувшись, улыбаются. Через секунду Маурицио возвращается.

Маурицио. Опять не туда… Слушайте, где этот Зал Маппамондо?

Художники машут руками на одну из дверей. Маурицио уходит. Но через секунду появляется снова.

Маурицио. Там нету… Там другой зал. С бюстом историка этого… как его…

Один из художников. Макиавелли?

Маурицио. Точно.

Один из художников. Всё правильно. Это Зал Канцелярии. Пройди его насквозь и попадёшь в зал Маппамондо.

Маурицио разворачивается, но не может найти, откуда он вышел. Тыкается раз, другой.

Художники (смеясь и указывая ему дорогу). Туда, туда…

Маурицио уходит, ворча.

Маурицио. Ничего нельзя найти в этом чёртовом дворце!

Маурицио скрывается. Через парадные двери входит Джорджо Вазари. При виде его художники вскакивают.

Джорджо. Работайте-работайте.

Художники легко кланяются Джорджо, садятся, продолжают работать. Джорджо проходит к эскизу Микеланджело. Быстро осматривает его. Потом подходит к фреске Леонардо. Здесь он стоит дольше. Входит Маурицио уже с пустыми руками.

Маурицио. О! Вернулся! Еле нашёл!

Джорджо. Тише, Маурицио!

Маурицио. Простите. Это не дворец – это Кносский лабиринт! Я три часа изучал его устройство по всем планам и макетам, и никак не могу прийти туда, куда мне нужно.

Джорджо. Значит, ты раздобыл макеты?

Маурицио (с гордостью). Да, мастер Джорджо. Они в зале Маппомондо. Там, где карты на стенах. Это (не очень уверенно) там… или там…

Джорджо. Хорошо. Принеси мне для начала чертежи.

Маурицио. Сюда?

Джорджо. Если можно.

Маурицио (с поклоном). Хорошо, синьор.

Он поворачивается, тыкается в одну дверь, потом в другую. Потом поворачивается за подсказкой к художникам, те, смеясь, показывают ему дорогу. Джорджо тоже смеётся.

Джорджо. Простите моего ученика, синьоры. Он очень рассеян. Всё время всё теряет, а потом долго ищет. Мой дом постоянно оглашается его криками: «А где?..» Но кто ищет, тот обязательно найдёт.

Джорджо смотрит на фреску, потом на работы художников, идёт за их спинами. Останавливается за спиной одного из них.

Джорджо. Как вас зовут? Сидите!

Питер (всё-таки встаёт и кланяется). Питер, ваша милость.

Джорджо. Сидите, говорю вам, работайте.

Питер садится.

Джорджо. У вас интересный акцент. Откуда вы?

Питер. Из Фландрии.

Джорджо (кивает). Объясните мне, пожалуйста, Питер, почему вы все сидите здесь, а перед эскизом мастера Микеланджело никого нет?

Питер. Потому, что это эскиз. Есть его картон, его я уже копировал на прошлой неделе.

Джорджо. Покажете?

Питер роется в своей папке, которая стоит, прислонённая к стулу, подаёт Джорджо рисунок.

Джорджо. Интересно. У Микеланджело тела посуше… рельефнее. У вас они более… Плоти в них больше, что ли? Очень интересно… А здесь… (Джорджо возвращается к копии «Битвы при Ангиари»). Вот это место… вы считаете, что вы его закончили?

Питер. Да…

Джорджо. Но вы и здесь кое-что изменили.

Питер. Простите, мастер Джорджо. Просто мне показалось… Ну, нельзя же делать одно и то же выражение глаз у людей и у лошадей… Да и рты у них открыты ну совершенно одинаково. Мне кажется, Леонардо да Винчи просто допустил анатомическую ошибку.

Джорджо. Нет, Питер, не допустил. Анатомических ошибок мастер Леонардо не допускал. А насчёт одинаковых выражений… В этом и была его идея. В пылу войны люди, что животные, а животные заражаются яростью людей. В нас дремлет зверь, а когда просыпается, – он делается пострашнее льва.

Питер. Я переделаю.

Джорджо. Не обязательно. Это – ваше произведение. Леонардо – там.

Слышны крики Маурицио: «Мастер Джорджо! Мастер Джорджо!» Художники смеются.

Джорджо (кричит с улыбкой). Ау, Маурицио! Ау!

Художники смеются, входит Маурицио с папкой.

Маурицио. О! Вот вы где!

Подаёт Джорджо папку.

Джорджо. Спасибо.

Джорджо открывает папку. Рассматривает планы.

Маурицио. Здесь пока всё обойдёшь! Вот теперь мне понятно, почему Медичи отсюда переехали! Здесь же договоришься встретиться – и не встретишься. Положишь вещь в одном зале, а потом её ни в жисть не найдёшь. Так и будешь бродить и кричать: «А где?!»

Художники смеются.

Маурицио. Что? Чего вы смеётесь?

Джорджо. Отлично!

Маурицио. Что?

Джорджо (отводит Маурицио в сторону). Мы не будем уничтожать фреску Леонардо, Маурицио! Ни соскабливать, ни закрашивать…

Мауриио. А как же? Ведь вам герцог приказал…

Джорджо. Герцогов много. А Леонардо да Винчи один. Посмотри, Маурицио. Разве можно это уничтожить?

Джорджо возвращается к фреске, Маурицио идёт за ним.

Джорджо. В этом клубке тел, в бешеной каше Леонардо показал нам ход битвы… Как будто это не запечатлённый момент, а несколько моментов сразу… Целая история… Смотри! Этот пустил лошадь вскачь, ухватившись за древко, надеясь силой вырвать знамя у врагов, которые держат его крепко, вдвоём… Но товарищ того, первого, уже взмахнул саблей, чтобы отрубить обе руки, мешающие отобрать знамя! А внизу есть трус под щитом… Он даже меча не вынул из ножен! А вот последний миг солдата, которого сейчас убьют, а убийцу в следующее мгновение растопчет разъярённый конь… Это нельзя уничтожать, Маурицио. Я не Савонарола.

Джорджо замечает, что молодые художники его внимательно слушают. Маурицио теперь берёт за руку учителя и отводит в сторону.

Маурицио. Мастер Джорджо, но если вы откажетесь, герцог наймёт другого мастера, и тогда…

Джорджо. Кто сказал, что я откажусь? Нет, Маурицио. Я эту фреску спрячу. Спрятать, значит, сохранить!

Маурицио. Но как?

Джорджо. Мы построим тут стену… Новую стену на расстоянии в дюйм перед этой. На ней намалюем какое-нибудь сражение Медичи… А за ней в целости и сохранности останется «Битва при Ангиари».