Текст книги "Хищник"

Автор книги: Михаил Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Он и нам никому ничего не оставил, – зло вырвалось у Константина. Его римский профиль продолжал рдеть румянцем волнения.

– Это совсем другое дело, – сразу же не согласилась Генриетта Сергеевна. – Мы и так с голоду не пропадаем. Он знал, что все, чем мы управляем, перейдет к нам.

– Мама! – резко оборвал его сын. – Ты что, забыла, что все теперь принадлежит Аркадию.

– Ах! Боже мой! Аркадий другое дело! Аркадий наш близкий родственник, он все поймет.

Я внимательно разглядывал их всех. Меня они не замечали. Кто я был для них? Так, один из помошников Князя, почти слуга с уголовно-милицейским прошлым. Я покачал головой, вытащил сигарету, предложил Аркадию (тот взял) и насмешливо сказал:

– А день сегодня прекрасный!

В этот момент все и произошло.

Облако забрало солнце, праздничная зелень лужаечной травы и листьев живой изгороди внезапно потускнела, словно бы природа готовила фон для последующих событий; из кустов, по обеим сторонам веранды, будто ловкие черти, возникли четыре человека в черных масках с прорезями для глаз и камуфляжной форме – по два с каждой стороны – и, наведя на нас черные дула глушителей, вмиг оказались рядом.

Лишь я сумел мгновенно подобраться, но на меня сразу уставились два из четырех глушителей, причем хозяин одного из них медленно стал обтекать меня сбоку. Все остальные застыли в тех позах, которые остановило оружие: Генритта Степановна с брошкой-бабочкой на плече всплеснула руками, муж её меланхолически и успокаивающе тянулся к её рукам, отметив всплеск досады и злости, а на пришедших уставился с намерением выгнать отсюда – окрик не состоялся, а Аркадий, с усталой обреченностью просто ждал окончания того неизбежного, что сейчас-то обязательно должно произойти.

Произошло другое.

Охрана как всегда, когда она была нужна, отсутствовала. А собак, – я его знал точно – в виду прибытия гостей неосмотрительно заперли в псарне. Тот, что забрался к нам за спину, продолжал осмотрительно держать меня на мушке (Аркадий повернул ко мне голову посмотреть – дуло пистолета дернулось к нему, но тут же вернулось к более опасному объекту), а из троих перед нами один, самый маленький и широкий, тихим, грубым голосом произнес вдруг, ткнув пистолетом в Константина:

– Кто?

– Что? – не понял, или не захотел понять тот.

– Имя, фамилие?

– Самсонов Константин Сергеевич.

– Кто?

– Самсонов Сергей Николаевич.

– Кто?.. – И ещё раз. – Кто?..

Все назвались.

– Куницын! Два шага вперед!

Аркадий машинально подчинился. Я приготовился прыгнуть... Куда?.. вперед? назад?.. Один из троих, продолжая держать меня на мушке, шагнул мимо Аркадия, и в ту же секунду сзади на меня обрушилось небо. Причем, небесная лампочка разбилась о мою башку, отчего померк свет.

ГЛАВА 7

БЫКОВ РАССЕРДИЛСЯ

Невидимое сейчас солнце вышло, наконец, из-за тучки и залило этот темный мир. Сразу стало жарко, и я открыл глаза.

Череп мой раскалывался и, хоть я пролжал в беспамятстве какое-то время, мир даже не успел измениться. Чего нельзя было сказать о семействе Самсоновых, прилегших рядом в убийственно-непринужденных позах. Иначе не скажешь, потому что все трое лежали мертвыми. Стреляли профессионалы: по одной пули на человека. Сергею Николаевичу и Константину пули попали точно между глаз, а Генриетте Сергеевне один глаз выбили, и на нем, словно в этюде Босха, находилась прекрасная бабочка, успевшая вспорхнуть с её плеч и сесть сюда, видимо, привлеченная запахом крови.

Аркадия же нигде не было. Из чего я сделал вывод, что его похитили.

Не скажу, что настроение у меня было хорошее. Ладно Самсоновы, хотя жалко конечно. Но я их почти не знал, а к трупам привык ещё в Чечне, трупы дело привычное. Хуже всего было ощущать оскорбительное пренебрежение, с которым гастролеры (а напавшие были гастролерами, сомнений не оставалось) расправились со мной, отодвинув в сторону как ненужную, мешающую вещь. А Аркадия было жаль. "Скорее всего где-нибудь кончат по дороге," – подумал я И тут же сообразил, что ярость, продолжавшая душить меня, мешала и соображать: раз Аркадия не убили здесь, значит он для чего-то нужен, и, значит, пока ему особенно ничего не грозит.

Я закурил и пару минут старался прийти в себя. Это мне далось нелегко: в какой-то момент, не сдержав прилива бешенства, ударом кулака развалил журнальный столик, стоявший рядом, и тут же стал успокаиваться. А солнце уже клонилась к верхушкам деревьев, было жарко, гудели пчелы и шмели, на лбу Татьяны Сергеевны все ещё сидела красно-коричневая бабочка и, вздыхая крылышками, раз за разом опускала длинный упругий хоботок в густеющую кровь, залившую пробитый пулей глаз. Мимо ступенек веранды пробежала, на секунду приостановившись, большая рыжая мышь полевка. Я закурил новую сигарету. Я думал, что похитители уже убрались далеко, вряд ли их тут найдешь, тем более, что никуда они теперь не денутся, обязательно объявятся с требованием выкупа, если все было совершено ради этого, конечно. Только вряд ли. Против говорит убийство Самсоновых – на первый взгляд глупое, ненужное преступление, но я ещё во всем этом разберусь. Разбойнички сделали очень большую ошибку, оскорбив лично меня, лучше бы им было меня убить, потому что им нельзя будет позавидовать, когда я их найду. А я найду. И я ещё подумал, как же все странно происходит: умирает Князь, тут же убивают семью его сестры вместе с самой сестрой, похищают сына... И что теперь? Ждать других смертей? Последнее дни вообще много разборок, вспомнил я. Мой сотрудник доложил ещё по приезду моему из отпуска, что несколько человек уже отправили на тот свет с подозрительной чистотой и жестокостью. Есть о чем подумать.

Я щелчком выбросил окурок, по широкой крутой дуге покинувший веранду и почему-то спугнувший возможно насытившуюся бабочку-кровопийцу, и решительно вошел в дом. В коридоре увидел потерявшегося старшего лейтенанта Аксенова, которого хорошо знал: тот иной раз выполнял отдельные несложные поручения без отрыва от службы, так сказать. Впрочем, мелочь разную.

– Ты что здесь делаешь? – все же удивился я, так как по идее сегодня должны были присутствовать лишь родственники, либо компаньоны покойного.

– Идем со мной, – приказал я, на ходу выслушивая сбившиеся объясниния лейтенанта касательно того, что это полковник Конев распорядился быть ему здесь на всякий случай.

– На какой такой случай? – вдруг остановился я, подозрительно уставясь на милиционера.

– Не знаю, – ответил тот растерянно. – Распоряжение.

Я вдруг осознал, что подозрительный зигзаг мысли уводит меня в сторону, и, вновь жестом торопя старшего лейтенанта, вышел из коридора в большую гостиную (кстати, в этом доме было все большое: гостиная, библиотека, бассейн в подвальном этаже – многое).

Я увидел хозяйку, Елену Михайловну, в обществе нескольких пожилых дам, от которых и на расстоянии тяжело пахло пудрой и плесенью (последнее можно было отнести за счет моей злобы, кое-как погашаемой). я, сопровождаемый старшим лейтенантом Аксеновым, подошел к этой группе, поклонился и светски осклабившись, сказал, обращаясь ко всем:

– Вы позволите украсть у вас ненадолго прекрасную хозяйку?

Никто не возражал. Почти не знавшая меня, – и потому несколько удивленная, – Елена Михайловна все же последовала за нами. То, что она не знала меня было не удивительно, ибо я появился в городе много позже её заточения её в этой башне из слоновой (то есть супружеской) кости, так что если она и видела меня, то издали.

Мы сделали несколько шагов в сторону. Старший лейтенант Аксенов следовал за ними, словно тень.

– Вы?..

– Быков Сергей Владимирович – компаньон вашего покойного мужа.

Она повернула голову в сторону старшего лейтенанта Аксенова, и, несмотря на то, что мысли мои и чувства занимало совсем другое, я не мог не отметить царственности, почти пугающего очарования каждого её движения. Старший лейтенант Аксенов, во всяком случае, был подавлен, так что фамильярность, с которой он обратился к ней, была, конечно, наигранной:

– Привет, Лена. А ты изменилась за эти три года. Повзрослела... нет, похорошела.

– Простите?.. – сказала она.

– Ты что, не узнаешь меня? Это же я, Сашка Аксенов. Мы же с тобой танцевали в бальных классах...

Он, видя её недоумение, окончательно стушевался, и я, молча переводящий взгляд со старшего лейтенанта Аксенова на хозяйку дома, заметили искреннее недоумение и обиду на его лице. Но Елена Михайловна уже вспомнила:

– А, Саша! Извини, у меня и так голова идет ругом. Впору себя забыть... Так чем могу служить... или быть полезной? Сейчас все хотят что-нибудь... чтобы я была полезной.

Старший лейтенант Аксенов вспыхнул, но Елена Михайлована, словно не замечая его реакции, обратилась к мне:

– А вам чем я могу быть полезной?

– Я бы хотел попросить вас пройти со мной к полковнику Коневу. Я думал, вам тоже следует знать...

– Что знать?.. Впрочем, пойдемте. Станислав Сергеевич кажется в библиотеке

Она поврнулась и поплыла впереди. я, как всегда ничего не упускавший, отметил вдруг, что её безусловная красота чем-то мне неприятна. Чем? Я не мог понять. Да и мысль сразу же исчезла.

Мы с лейтенантом вслед за хозяйкой, вошли в библиотеку, где стулья частично уже были вынесены, а частично расставлены вблизи журнальных столиков, количество которых в доме было слишком большим. Впрочем, мало ли сколько здесь могло бы быть народу, чем-то занять гостей все равно надо. Я между тем уже увидел полковника Конева, стоявшего на степеньках складной лестницы на высоте метра двх метров с книжкой, снятой с полки. Он читал. Вдруг полковник Конев заметил какое-то движение в полутемном и полупустом зале (до сего момента всего лишь три-четыре человека, вооружившись сигаретами, бутылками и рюмками, о чем-то тихо спорили в углу ) и стал спускаться с лестинцы.

– Полковник! – сказал я, сверху вниз глядя ему в глаза. – У нас ЧП.

Надо отдать полковнику Коневу должное: он мгновенно, каким-то шестым чувством, сообразил о серьезности происшествия и, ещё даже не спрашивая, распорядился:

– Ведите!

Все вышли из зала библиотеки и молча проследовали за мной. Если кто и хотел спросить о причинах нашего траурного шествия, не спросил, беря пример с полковника. Через несколько минут я пропустил их на веранду, где ничего не изменилось, и где все сразу стало понятно – объясняй не объясняй.

Нет, кое-что объяснять пришлось, и от этого скрытый смысл происшествия не стал, конечо, яснее, но таков уж порядок. Полковник Конев дожался молодцом, все-таки погибшие были его родственниками, а Генриетта Аркадийовна с Сергеем Николаевичем – родители жены. Так или иначе, после нескольких минут, лишь изобразивших подобие деятельности – где? что? как? и сколько? и почему вас не убили? и почему похители Аркадия? – дело пошло по заведенному в таких случаях сценарию: вызвали опергруппу, следователя, фотографа, скорую помощь (которая никому не была нужна), затем труповозку. На диво хорошо державшаяся Елена Михайловна взяла на себя трагическую обязанность сообщить гостям и, прежде всего, Татьяне Сергеевне, о гибели троих, многим близких, людей. Страшно было то, что погибшие только что, совсем недавно, здоровались со всеми: ели, и пили за столом, и были связаны со многими нитями, которые внезапно и резко порвались. Весть, конечно, разнеслась мгновенно и собрала всех в библиотеке, куда официанты стали поспешно заносить стулья. Полковник Конев отдал распоряжение никому не уезжать, требовалось допросить каждого, но, судя по всему, никто ничего не видел и не слышал.

Но надо было дождаться опергруппу. Та неожиданно быстро прибыла. Следом явилась скорая помощь, фотограф щелкал вспышками, а потом, отложив фотоаппарат, стал снимать тела на видеокассету и мимоходом присутствующих. Майор, старший опергруппы и хороший знакомый мне, по моей просьбе ускорил составление протокола – хотелось быстрее закончить формальности и отправиться собирать информацию. Я проглядел протокол, составленный с моих слов, – все было правильно, – подписал, и подошел к полковнику Коневу, беседующему с Еленой Михайловной в сторонке (о чем-то важном, если судить по его масляным взглядам). Я сказал, что хочу съездить в гостиницу, где вчера едва Аркадия не застрелили. Опергруппа, конечно, была, но надо и самому следы изучить. Вчера не до следов было, сами понимаете. А так мало ли?.. Полковник не возражал. Я вышел из дома и, сев в свой "Форд", отъехал.

Между тем воздух по сумеречному загустел. Солнце давно уже скрылось за деревья, и в лесу заметно потемнело; но птицы ещё покрикивали – слышно было сквозь опущенные стекла окон. Скоро я въехал в город. Улицы, спускавшиеся к набережной, и сама набережная были, как всегда ближе к вечеру, веселы; много гуляющих девушек... И это хорошо, ухмыльнулся я, закуривая на ходу.

ГЛАВА 8

ЖЕНЩИНЫ ОБОЖАЮТ УБИЙЦ

Вскоре выехал на набережную. Здесь было люднее, чем днем. Улицы, радиально спускающиеся к набережной, сама набережная – все было заполнено гуляющими... Девушка прошла... такая куколка!.. Еще целая группка... все курят, школьницы, наверное... засмеялись, увидев сквозь открытое окно, что я их разглядываю на ходу.... Дорогу перебежала, едва не попав под колеса моего "Форда", большая светло-желтая собака, на набережной и живущая. Две женщины важно прошли с детскими колясками, из которых, одинаково привстав и в одинаковых белых чепцах на головах, оглядывали заповедный мир младенцы. С расположенных прямо на тротуаре мангала азейбарджанцев слетел ветерок и донес аппетитный запах жаренного шашлыка, и я понял, что несмотря на недавний обед в имении Куницыных, успел проголодаться. И хотелось пива. Я немедленно притормозил. Вокруг мангала были расставлены несколько столиков, и один был незанят. Вышел из машины, запер дверцу и подошел к продавцам. Меня, конечно же, узнали сразу. Удивительно было бы, если не узнали. В свое время я такую чистку устроил в южной среде... до сих пор не опомнились. Так что мнея радостно приветствовали, наперебой спрашивали:

– Начальник! Шашлыка отведай, сделай радость!

– Давай! – согласился я. – Сделаю. И пару бутылок пива организуй, сказал я старшеи пожелание, для них, конечно же, являвшееся законом, было исполнено буквально. Я присел к свободному столику, и мне принесли заказанное. Разговор об оплате не стоял, разумеется, все они должны быть счастливы... Чему счастливы, я не конкретизировал, только вспомнил, как в первой здесь разборке, состоявшейся в загородном карьере, лопались головы тех, у которых от крупнокалиберных пуль большой армейской винтовки... Ладно, черт с ними!

Еще больше стемнело. Вода за бетоном парапета маслянисто переливалась, разчерченная перепонками огней с другого берега и с проходящих катеров на частые радиальные сектора... Девушка, облокотившись на парапет, нагнулась вниз к воде... белые брючки сильно обтянули круглый задик... оглянулась внезапно, видимо, почувствовав взгляд, но поклонника не обнаружила.

Я доел сочное мягкое мясо и, посмотрев в сторону азейбарджанцев, тут же устремивших взоры ко мне, сдержанно кивнул, мол, хорошо, доволен. Те расплылись усатыми улыбками, словно глянцевые коты. Из киоска, где продавались напитки и сигареты (киоск тоже принадлежал азейбарджанцам) густо, сладко растекалась южная музыка, и в тон, так же невыносимо страстно, непонятно и жалобно чужой певец страдал о чем-то, ясно о чем.

Я взглянул на часы. Почти девять. Надо было съездить в гостиницу. Я встал сел в машину, закурил и, заведя мотор, рванул с места так, что завизжали шины.

Район набережной, где расмещалась гостиница с пышным провинциальным названием "Савойя" (все названия, дублирующие атрибуты дальнего, призрачного, недоступного мира – провинциальны, что там ни говори), находился в так называемом старом городе. Районы эти в иное, доброе социалистическое время были, естественно, забыты властями, регулярно косметически реставрировались, но за подкрашенным фасадом имели древнюю, гнилую, рассыпающуюся подоплеку. Все средства, естесственно, уходили на строительство спальных микрорайонов, по-хрущевски расползающихся к светлому будущему. Однако, даже отсутствие средств и внимания руководителя города не разрушило вконец древнее покрытие древнего центра: кое-что латалось жителями и работниками предприятий, а по большому счету спасало качество старых построек, – в цемент, что-ли, они там добавляли для прочности – не иначе. Так что до счастливых перестроечных времен сохнанилось несколько классических образцов позднецарского архитектурного искусства, радующие глаз заезжего знатока пышным хаосом собирательной любительской смеси. Вот и гостиница "Савойя", бережно отреставрированная, доведенная до блеска современными строительными методами, являла восхищенным зрителям фасад, украшенный балюстрадами, фризами, пилястрами и орнаментами, берущими начало из готики, ренесанса, барроко (ничего не забыто? – подумал я, оглядывая ярко освещенный лик одного из самых привлекательных зданий города), из всего, давно уже почившего великолепия старины.

Дома вокруг, конечно, не столь великолепные, превратили в магазины, салоны, рестораны, бары и забегаловки. Здесь был даже каким-то чудом сохраненный кинотеатр, правда, делящий здание с баней, предлагавшей все виды услуг; и оба до сегодняшего вечера принадлежали одному хозяину – семье Самсоновых. А теперь, естесственно, по наследству должны были перейти к Аркадию. Тем более, что часть акций была оставлена Князем себе с самого начала.

В общем, район был хороший, последние годы вполне респектабельный и по вечерам здесь изыскано проплывали великолепные иномарки, прогуливались, а то и просто стояли в определенных местах ярко одетые молодые женщины и девочки – приезжие, большей частью. Время от времени их обходили крупные, быстрые парни с обязательно стриженными затылками; парни, прикрывая огоньки зажигалок, поднесенные к сигаретам, бегающими глазами из под руки косились по сторонам; патрульные милицейские машины проезжали изредка по долгу службы и из окон смотрели с каменными лицами и пристальным взглядом знакомый милиционер; сновали наркоманы и торговцы наркотиками; и уж совсем рядом, по недосмотру, оставались жить в ближайших домах те, кто каждый день ходил на работу. Но последние из дома уходили рано, и приходили рано, когда улицы и тротуары безлюдны, а завсегдатаи ещё спят.

Я припарковал свой "Форд" на противоположной от гостиницы стороне улицы, возле парикмахерской, превращенной в Салон красоты, – стрижка, макияж, маникюр и педикюр, – вышел и запер машину, предварительно включив сигнализацию; мало ли гастролеров и отморозков может занести сюда ветер наших перемен. Швейцар почтительно придержал тяжелую дверь. Швейцар то ли знал меня в лицо, то ли просто был вышколен; я усмехнулся: почему бы и нет, Константин Самсонов умел работать с подчиненными... но как же быстро люди после смерти уходят в прошлое!

В холле людей немного: кто-то смотрит телевизор, два человека толстый мужчина в шортах и такая же супруга – стояли у окошка обмена валют. За стойкой администртора сидела симпатичная мордашка; брюнетка заметила мою мгновенную заминку у входа, сама успела меня рассмотреть, явствено подтянулась и заблестела загоревшимися, словно от лазерной подсветки глазками.

– Снять номер хотите? – солидно, мягко пророкотал за спиной голос швейцара. – Вот сюда, к администратору, пожалуйста.

"Наверное, ещё не знают о смерти хозяина, – злорадно подумал я. – А ну как сейчас скажу, то-то забгают, как подвальные крысы."

Впрочем, администратор был симпатичный.

Я подошел к стойке, девушка подняла на меня только что скромно спрятанные глазки.

– Что вам угодно? – спросила тут же она и взмахнула длинными черными ресницами.

– Мне было бы угодно отправиться с вами на Ривьеру, или на Капри, крошка, а я вынужден искать тех, кто дежурил здесь вчера ночью.

– Значит, на Капри и на Ривьеру мы не поедем? – с лукавым разочарованием сникла она. – Очень жаль, я бы согласилась ехать с таким мужчиной.

– Вопрос не закрыт, мы, надеюсь, обсудим ещё мое предложение?

– Может сегодня? Я как раз скоро заканчиваю дежурство. Сменщица опаздывает, – и она одарила меня взглядом, который, конечно же, мог превратить в воск и не такое от природы мягкое сердце, как у меня.

– А вы что, из милиции? – вдруг догадалась она. Надо сказать, что, довольно, не сразу. Впрочем, у меня при виде такой красотки мысли тоже забегали по иным, отнюдь не будничным тропкам.

– Нет, я я. Может слышали такое имя. Меня ещё зовут Оборотнем. Это тоже я.

– Оборотень! – она была поражена. – Так вот вы какой? Вот бы не подумала?

– А что ты думала, киска? – поинтересовался я, уже вовлеченный в игру.

– Я представляла вас этаким мафиози в черном костюме... нет, в малиновом пиджаке и всего в пистолетах. Еще парочку растопыренных телохранителей, вроде нашего Ивана Силантьевича.

Девушка отвечала бойко, раскраснелась, забыла уже, видно, о том, что она на работе. А главное, что отметил сразу я, и что особенно понравилось, она как-то растерялась, хоть и старалась не показать виду, когда я назвал известную всему городу кличку (зачем? поразить захотел?.. или она так мне понравилась?). А девушка, конечно же, была поражена неожиданным знакомством с известным городским авторитетом, и тем более, что флиртовать начала не с ним, а с понравившимся ей, просто, даже бедно одетым молодым мужчиной. Так или иначе, чувствовать эту её растерянность было мне приятно, сразу расположило меня к ней, и я решился.

– Как тебя зовут, киска?

– Катя, – ответила он и тут же. – Можно, Катенька.

– Катенька, Катюша!.. – сказал я, глядя в её долгие, темно-карие, бойкие глаза, прикрытые черными бархатными ресницами и прикидывая уже, как совместить приятное с полезным...

– Анюта! – сердито, но изо всех сил стараясь погасить досаду улыбкой, крикнула она сейчас только вошедшей в гостиничный холл девушке. – Ты опять опаздываешь!

Та подошла – высокая блондинка с черными бровями и отрастающими темными прядями у корней волос, – легкомысленно сказала, разглядывая меня, словно жеребца на ярмарке.

– Да ладно тебе, будто сама всегда вовремя. А это кто? – бесцеремнно кивнула на меня.

– Анюта!

– Ну что Анюта, всю жизнь Анюта. Уже, значит, глаз положила? Или это твой?

– Анюта! – не зная что сказать, Катя покраснела от возмущения.

– Ее, её, – подтвердил, ухмыляясь, я. Меня позабавила сытая фамильярность Катиной сменщицы. – Ну, теперь ты свободна? – спросил Катю, и она обрадованно кивнула.

– Да, сейчас. Минутку, только переоденусь, – вскочила она.

Катя была в синем фирменном платьице и белом фартуке, с карманом на лоне.

– Могла бы и не переодеваться, – продолжал посмеиваться я. – Тебе идет быть школьницей.

– Подожди! – вспомнил он, когда Катя уже убегала. – Я сначала пройду в номер, который записан у вас за Куницыным младшим. Ты в курсе ночных событий? Ну, когда на него напали?

– Конечно, я же дежурила, – подтвердила она. – Прямо сейчас хотите? Я провожу.

– Вот, вот. Слушай, я ведь тоже там был, что-то я тебя не видел. Хотя ладно. Я в номере немного осмотрюсь, а ты пока переоденешься.

Лифт поднял нас на четвертый этаж и, хоть были мы одни, Катя тесно и соблазнительно прижималась ко мне, и эта её милая развязность была в удивительном противоречии с временами стыдливо мерцающими ресницами.

В номереян сразу забыл о девушке, едва она, подведя к двери, торопливо упорхнула, словно боясь, что я уйду не дождавшись её.

В спальне, куда я направился прежде всего, я быстро нашел пулевые отверствия в матрасе. Белье успели заменить, и я представил себе реакцию горничных, обнаруживших семь аккуратных дырочек, которые можно было бы зачесть в счет моли, если бы белье изготавливалось из шерсти.

Оперативники, особенно не церемонясь, расширили входные отверствия пуль, просто разорвав полосатую ткань и вату. Следы от пуль позволили мне сделать вывод, что в парня стреляли наверняка. . Ну и ладно.

До прихода Кати я изучил обстановку, стены и пол, но ничего, что могло бы меня заинтересовать не нашел.

В номер вспорхнула преображенная Катя, радостно потянувшаяся мне, но остановилась в метре, начав поправлять прическу, которая, конечно же, была в порядке. На Кате было что-то надето... ну, юбка, кофточка, однако, текстильная промышленность не очень-то выиграла на ней, поэтому, когда Катенька поправляла свои вьющиеся локоны, содержимое её где-то прятавшегося бюстгалтера едва не вывалилось к ногам моим. Содержимое оказалось округлым, соблазнительным и загорелым, из чего можно было заключить, что владелица сего великолепия загорала, вероятно, в туземной наготе. Я тут же спросил её об этом и получил подтверждение.

– Вы можете составить мне компанию.

– Не премину воспользоваться предложением, крошка.

Особенно не церемонясь, я использовал усвоенный уже двано бесцеремонный тон с теми женщинами всех возрастов и положения, которые тучей, подобно ночным бабочкам натурального происхождения, с некоторых пор порхали вокруг меня, притягиваемые светлой аурой моей мужественной безжалостности. Женщины, как я давно понял, обожают убийц, слабы и беспомощны перед ними, а ежели и существуют такие, что держаться от оного мужественного отряда подальше, так и я не знаю об их существовании. А вообще, мысли подобного рода меня не волнуют, особенно сейчас, когда я с удовольстием рассматривал уже уверившуюся в себе Катеньку.

Катя между тем порылась в сумочке, достала коричневую сигарету и сунула себе в ротик.

– У вас есть зажигалка?

– Разумеется... – я протянул ей протестующий огонек и отметил, как, словно при поцелуе, сложились её пухлые губки. Она прикурила, улыбнулась и вдруг, совсем осмелев, решилась: выпустила мне в глаза струйку дыма, чем заставила развеселиться. Мне было забавно видеть её попытку сразу выглядеть подругой крутого мафиози. И было её немного жаль.

– Слушай, бутончик! – скаазл я. – Прежде чем мы отсюда двинем, возьми-ка адреса всех, кто дежурил из персонала той ночью.

– У меня телефоны записаны.

– И телефоны и адреса.

– Ладно. Нас всего-то трое было.

– Трое?

– Ну да: я, Иван Силантьевич и Сошкин-Мошкин-Кошкин.

– Что за Сошкин-Кошкин?

– Это мы, девочки, его так за глаза называем. Нашего администратора. Сошкин Володя. Занудистый и противный, вечно предирается, чего-то ему все время надо. Вот мы его зовем между собой Сошкин-Мошкин-Кошкин.

– Чего он хочет, я чувствую: работать в таком цветнике!..

– Хотят все много, получают немного, – сказала она, томно уронив ресницы и вновь окутав меня облаком дыма.

Я вновь засмеялся и в свою очередь закурил.

– Пошли, – сказал я. – Здесь мне уже делать нечего.

– Нашел что-нибудь интересное?

– Что-нибудь. Любопытной Варваре что?... – ухмыльнулся я. – Нос оторвали.

– Это я знаю, – подтвердила Катя. – В наше время меньше знаешь, целее будешь.

– Чаще всего так, – подтвердил я, в этот момент даже не подозревая, насколько прав.

Спустились в вестибюсь. Катя прошла в комнату администратора, а я стоял на улице у входа. Швейцар вежливо говорил о погоде, давно, мол, не было дождя. Катя выпорхнула, протягивая ему листок.

– Здесь телефоны и адреса.

Я посмотрел. Арсеньев Иван Силантьевич, ул. Бакинских Комиссаров, дом семнадцать, квартира восемнадцать, телефон 27-30-49 и Сошкин Владимир Павлович, улица Степана Разина, дом тринадцать, квартира девятнадцать, телефон 26-17-86. Сунул листок в карман рубашки. Повернулся к ней. Смотрит, раскраснелась вся, горит. Тронул за цечку.

– Ух, какая ты горячая!

– Это что, в другом месте я могла бы сжечь, – с угрозой, очаровательно скривив ротик, сказала он.

– Ну это надо нам проверить, мало ли что можно на себя наговаривать.

– И проверим, мне это самой доставит большое удовольствие.

Я открыл перед ней дверцу своего "Форда".

– У-у-у, какая у вас большая машина! Хотя вы сами вон какой большой... и сильный, – она медленно облизала язычком губы и села на переднее сиденье.

Я обошел машину, сел за руль.

– Сначала в ресторан, подкрепимся?

– Да, быка могу целиком проглотить, – заявила Катя, уже окончательно войдя в атмосферу праздника.

Я сунул себе в рот сигарету, дождался, пока щелкнет электрозажигалка и прикурил. Включил мотор и отжал сцепление. Решил ехать в ресторанчик, под завлекательным названием "Охотники на привале".

ГЛАВА 9

СТРАСТЬ

Когда вышли из ресторана, уже стемело. Свет из окон мягко терялся у стен, а уличные фонари, нависшие над кленами, разрисовывали асфальт резкими, слабо колыхающимися тенями. Все застыло, ни ветерка. Мы перешли улицу и подошли к машине.

– Я видела, вы не дали им денег. Как вам это удается? – спросила Катя.

– Как? А я вообще денег не ношу. Только в крайнем случае. Здесь меня все знают, если что мне нужно, я беру, а счет мне присылают. Жаль, что сейчас поздно... Ничего, завтра зайдем в магазин, выберем какие-нибудь тебе шмотки – шубки, шапки – увидишь, киска, как хорошо жить при коммунизме.

– Как же, при коммунизме, скажите тоже!..

– Ты права. Но главное, без наличных. Сегодня стулья, завтра деньги.

– Какие стулья? А, Остап Бендер! Хорошо, наверное, так жить! – Она в истоме закинула голву; низко в небе – рукой подать – горели крупные лучистые здвезды. – Хорошо как!..

Мы проехали по набережной, потом свернули на Татарскую улицу. Дорогу показывала Катя. По мере удаления от набережной, машин встречалось больше, но когда проехали центр города, с ярко освещенной мэрией, автомобили стали попадаться реже.

– Так вы сегодня были у мэра дома? – спросила неожиданно Катя.

– Да.

– И видели Окуневу?

– Кого? – не понял я.

– Окуневу Ленку. Правда она уже три года как не Окунева, а Куницына. Я с ней до восьмого класса училась вместе, потом родители переехали, получили новую квартиру, и я её не видела до сих пор. Я с ней недавно в городе столкнулась. Она же сейчас за городом все время живет. Я забежала как-то в ювелирный, денег нет, так хоть посмотрю, что люди покупают, – засмеялась Катя. – И там как раз она с какими-то тремя мордами. Я к ней, а она меня не узнает. Загордилась. Но красивая стала!..

Морды меня отталкивать стали, я говорю, ты что, Ленка, совсем? Забыла, как мы историчке кнопки на стул подсовывали, а она весь урок не замечала, такая задница была!.. Признала, все-таки. Так, поболтали, но, чувствую, что ей наше прошлое, если она уже в таких сферах? Распрощались.

– Жалеешь? – спросил я, отметив в её голосе нотку горечи.

– Да нет, просто противно, когда люди так меняются из-за денег. Мы с ней почти подружки были. Я её увидела, обрадовалась. Конечно, подумала, что может работу какую найдет, мало ли? А вот как вышло.

Я взял её за подбородок и заглянул в глаза.

– Не горюй, котенок. Коммунизм вокруг нас.