Текст книги "Таким был Рихард Зорге"

Автор книги: Михаил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Рихарда Зорге и его товарищей поместили в тюрьму Сугамо. Так как до суда было еще далеко, это считалось превентивным заключением.

Зорге не оставил нам воспоминаний о годах, проведенных в Сугамо. Но какие существовали порядки в японских тюрьмах и полицейских «свинарниках», мы знаем из рассказов Макса, Анны и других. Анна Клаузен рассказывает: «Со двора по темной мокрой лестнице спустили меня в подвал. Там было темно, только у самой двери горела маленькая лампочка. Ничего не было видно. Только через несколько минут я увидела, что в яме по обеим сторонам у стенок – черные клетки, а в них плотно друг к другу сидели на полу люди. На каменном полу была вода. Полицейские вампиры сорвали с меня одежду, вплоть до белья, сорвали с ног туфли, чулки. Один из полицейских запустил свои лапы в мои волосы и визжа растрепал их, остальные хохотали, словно шакалы. Меня затолкали в одиночную камеру и бросили вслед только белье. Я осмотрелась. По стенкам текла вода. Соломенная циновка была мокрая. Несло невероятной вонью. В каменном полу в дальнем углу была дыра – параша. Когда меня закрыли, я долго стояла без движения. Наконец обессилела и опустилась на колени.

Поздно вечером меня, босую, по грязной мокрой лестнице повели в контору. Идти я не могла и чувствовала, что серьезно заболела. В конторе сидело девять вампиров. Один из них был врач, который, осмотрев меня, сказал: «Ничего не выйдет». Тогда меня снова стащили в яму, только бросили на этот раз какую-то подстилку. Я легла и, задыхаясь, потеряла сознание. Это они, видимо, обнаружили. Врач сделал мне шесть уколов, и вновь потащили меня в контору, больную и разбитую.

Группа жандармов во главе с прокурором Иосикава приступили к допросу. Прокурор бил кулаками по столу, размахивал руками и кричал: «Ты, коммунистка, хитрая, я тебя знаю! Но я заставлю тебя говорить». Я молчала, не могла отвечать. И немудрено: мне три дня не давали пить и есть. Ничего не добившись, они посадили меня в машину и отвезли в тюрьму. Закрыли в камере на втором этаже. Сразу же пришел врач… Врач сказал, что у меня нервное потрясение. Я мучительно страдала месяцев семь…»

Макс дополняет рассказ жены: «…Следствие продолжалось около года… Затем дело было передано судебному следователю. Нас каждый день возили в здание суда на автобусе вместе с японскими заключенными. При этом нам одевали на голову остроконечную соломенную шляпу с прорезями для глаз, так как шляпа надвигалась до подбородка…»

Японская контрразведка наконец-то поняла, что имеет дело не с американскими агентами, а с коммунистами, с советскими разведчиками, и ярость ее от того возросла еще больше. В Сугамо придерживались старого девиза японской полиции: «Не оставлять в живых коммунистов, но и не убивать их».

Следствие подвигалось туго. Все члены организации вели себя с большим достоинством. Да, они знали, что помогают Советскому Союзу. Делали это сознательно, добровольно, так как именно там духовная родина всех, кто борется за свободу собственной страны, кто ненавидит войну. «Лекарством от всех социальных болезней является коммунизм!» – упрямо повторял художник Мияги. Его вылечили. Но лишь затем, чтобы каждый раз при допросах подвергать все новым и новым пыткам. А он с холодным упорством обреченного на смерть человека отвечал на все пытки: «Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе, когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали избежать войны между Японией и Россией. Я знал, что буду повешен…» «Единственно важная информация, которую я надеялся получить заранее, – это точное время возможного нападения Японии на Россию, – заявил Одзаки. – Я защищал Советский Союз!.. За время моего деятельного общения с Зорге в Японии от меня часто требовали информации, которая имела непосредственное отношение к обороне Советского Союза. Поэтому я догадывался, что эти сведения использовались непосредственно Советским Союзом. Но это не изменило моих взглядов».

Подобные заявления приводили в неистовство следователей. Им приходилось иметь дело не просто с группой агентов, «почтовых ящиков», а с глубоко идейной организацией, беззаветно преданной общему делу, лишенной всяких шовинистических предрассудков. Эту силу нельзя было сломить пытками, издевательствами, унижением человеческого достоинства. Они были непреклонны и не отрекались от своих взглядов.

Вукелич открыто презирал своих мучителей. Он заявил, что его убеждения являются его личным делом и отрекаться от них он не намерен. Пусть не усердствуют, отвечать на вопросы он все равно не будет.

Макс выработал свою систему: говорить только о себе. Он понимал, к чему стремится тайная полиция: выявить всех лиц, причастных к организации. На первом этапе это было главным. Он, Клаузен, никого не знает. Он – технический исполнитель, его специальность – радиосвязь; к остальному он никакого отношения не имел. Одзаки, Мияги? Нет, таких фамилий он не слыхал. Вукелич? Откуда Максу знать, чем занимаются журналисты? Он, Клаузен, простой человек, а Вукелич к нему хорошо относился. Никаких радиопередач из дома Вукелича Макс никогда не вел.

А вот как вела себя на допросах Анна: «На допросы меня выводили всегда две стражницы под руки, так как ноги мои не действовали. Сняли с меня 42 допроса в помещении все той же тюрьмы. Допросы иногда продолжались по семь часов подряд и были мучительны… Я старалась отпираться, где только можно, не называла людей, с которыми была связана по работе, и отвечала незнанием… Мне показывали снимки нескольких людей, я не признала ни одного, ссылаясь на плохое зрение и плохую память на лица. Как-то переводчик вышел из терпения и сказал: «Мне с вами, коммунисткой, церемониться надоело. Если бы я имел власть, я бы задушил вас всех своими собственными руками». Я ответила, что ему этого не сделать, коротки руки, ибо коммунистов в Японии так много, что с ними не так легко справиться…»

Организация перестала существовать как функционирующая единица, но боевой дух ее людей не был сломлен и его не удалось сломить до конца.

Самое пристальное внимание следователей было приковано к фигуре руководителя организации, ее идейного вдохновителя Рихарда Зорге. Они сразу же разгадали, что имеют дело с личностью необыкновенной, и с чисто профессиональной точки зрения не могли не восхищаться им. Целых девять лет на глазах сонма полицейских и контрразведчиков он объединял вокруг себя большую группу людей, сумел спаять их в безукоризненный, четко действующий механизм, в коллектив, не знающий ни страха, ни усталости, жертвующий личным благополучием во имя великого дела. Он даже приближенных японского императора и приближенных Гитлера заставил работать на себя! Какой дерзостью, какой неизмеримой отвагой нужно обладать, чтобы в самом гнезде врагов творить поистине чудеса!..

Ничего подобного в истории разведки всего мира еще не встречалось.

Зорге вел себя спокойно. Не жаловался на изощренные пытки, на дурное обращение, не предъявлял претензий. Лишь однажды попросил не надевать наручники. Наконец-то и у этого железного человека нашлось уязвимое место! Ему отказали в резкой форме. Он не настаивал.

Тюремщики чувствовали к нему невольное уважение.

Он часами сидел на циновке в глубокой задумчивости, и дежурные у дверей не решались окликать его. Зорге вовсе не напоминал человека, который проиграл все и теперь должен смириться. Нет. Собственная участь ему наперед была известна. На снисхождение врагов он не мог рассчитывать, да и не рассчитывал.

Он думал не о себе. Он думал о том, как спасти своих товарищей, как смягчить их участь, снять с них ответственность перед шатким японским законом. Эту ответственность он целиком возьмет на себя. Он будет умалять значение каждого, сводить его к нулю, если нужно, чернить за бездеятельность и саботаж. Сейчас речь идет не о заслугах каждого перед организацией, не о славе, а о спасении жизней. Спасти Вукелича, Макса, Анну, Мияги. Одзаки выгородить труднее – милитаристы ничего не простят ему, они ждут расправы над ним. Конечно же, Тодзио каждый день справляется о ходе следствия, торопит. Следствие нужно затянуть на максимальный срок, отодвинуть виселицу. Возможно резкое изменение международной обстановки, если дела у Советского Союза пойдут хорошо. А теперь они должны измениться в лучшую сторону…

В шесть утра на голову Зорге надевали густую сетку, закрывавшую лицо, и в машине под большим конвоем везли на допрос. Стараясь затянуть время, Зорге первый месяц вообще не отвечал. Правда, он с большим вниманием выслушивал следователей: хотел знать, что уже известно им. Начинались пытки. На все изуверства Зорге отвечал холодной улыбкой. Он никогда не боялся боли, многие годы приучал себя быть нечувствительным к ней. Его могли исколоть, растерзать, но не смогли бы выдавить из него ни единого звука. Ведь он немало времени потратил на то, чтобы изучить все разновидности японских пыток, и заранее подготовился к ним. А так как в застенках пытки применялись чаще всего к коммунистам, Зорге собрал огромный изобличающий материал. Он знал все японские тюрьмы наперечет, знал особенности каждой, так как глубоко интересовался жизнью своих собратьев, японских коммунистов, а они большую часть жизни проводили именно в тюрьмах. Здесь были свои бессмертные герои: коммунисты Сёити Итикава, Масаносукэ Ватанабэ, Гоитиро Кокурё, Ивата. Прокурор Тодзава, замучивший не один десяток коммунистов, откровенно хвастал: «Ребята из полиции находятся у меня в повиновении и работают по моим указаниям; симпатичные ребята. Не могу же я их каждый раз предавать суду только за то, что они убили коммуниста».

Эти «симпатичные ребята» выворачивали руки Зорге, вгоняли иглы под ногти, до хруста сжимали запястья в бамбуковых тисках. Но даже они пришли в изумление: Зорге молчал.

Весть о необыкновенном мужестве «хромого» быстро распространилась среди надзирателей и вселила в них боязливую веру в что-то сверхъестественное, исходящее от этого человека. Зорге стал легендой. Даже тут он сумел вызвать к себе расположение, завоевать симпатии.

И неожиданно он заговорил. Нет, не телесные пытки заставили его заговорить. Во время следствия ему показали пространную выписку из картотеки гестапо, присланную из Германии и заверенную всеми подписями и печатями. Скрупулезно перечислялись все коммунистические грехи Зорге, особо указывалось на его близкую связь с известными деятелями Коминтерна. «Вы – агент Коминтерна!» – закричал следователь. «Я – гражданин Советского Союза и помогал своей Родине, Красной Армии. Коминтерн к этому делу не имеет никакого отношения», – ответил Зорге.

И следователи снова и снова убеждались, что имеют дело с незаурядным человеком, искуснейшим дипломатом. Да, Зорге и не думал отрицать, что работает на Советский Союз, на Красную Армию. В этом не было нужды. Тем более что токко кэйсацу пытались приплести к этому делу Коминтерн, обосновать существование некой всемирной разведывательной организации Коминтерна и тем самым лишний раз оправдать заключение Японией «антикоминтерновского пакта». Организация Зорге сыграла свою роль, выполнила долг до конца, помогла советскому народу в его кровопролитной борьбе. Остальное уже не имеет значения. Даже на будущее. Что могут дать японской контрразведке частные штрихи деятельности организации, которой уже не существует? Даже опытом этой организации империалисты не смогут воспользоваться, ибо в капиталистическом мире иное представление об идеалах. Организация была единственным в своем роде оригинальным творением, и повторить ее нельзя, ибо повторение – уже шаблон, а шаблон в разведке неизбежно ведет к провалу.

Глупцов из токко кэйсацу интересуют всякого рода сыскные мелочи, они до сих пор не могут уяснить, что же произошло, какого масштаба явление перед ними. Они слишком увязли в своей шпиономании, ибо сами привыкли охотиться за грошовыми истинами. Разведывательная организация представляется им не творческим коллективом умов, а некой административной единицей с шефом во главе, с набором шпионских аксессуаров: воздушных пистолетов, адских машин, яда, банкнот иностранного государства, инструментов для взламывания сейфов и, конечно же, передатчика, изготовленного институтом разведывательного управления. А оказывается, главный инструмент разведчика, раскрывающий сейфы с государственными тайнами, – ум. Способность к аналитическому мышлению. Способность самому становиться источником информации. Способность быть незаменимым в среде тех людей, которые хранят государственные тайны. Способность быть патриотом до конца.

Следователям казалось, что они допрашивают Зорге. А на самом деле он использовал эти допросы для того, чтобы внушить, навязать представителям судебных органов свои мысли, повернуть ход их мышления в нужном для организации направлении. Следователи имели дело с самым коварным материалом – человеческим разумом, изощренным умом мыслителя.

Он был страшен в своем невозмутимом спокойствии. Словно он уже был по ту сторону жизни и теперь, отрешившись от себя, вел последнюю, глубоко логичную игру. Он и тут, на краю гибели, хотел оставаться хозяином положения.

Удалось ли ему это? Да, удалось.

«Рихард и я, – говорит Клаузен, – все время старались придавать работе моей жены как можно меньше значения. Мы говорили, что Анни всегда была против нас, что она делала все против своей воли, только постольку, поскольку является моей женой…»

Клаузена Зорге перед следователями старался обвинить в саботаже, в обуржуазивании. Дескать, он увлекался коммерцией, разбогател, и это притупило его энтузиазм.

Зорге всякий раз выступал в роли страстного обличителя Макса, и в это в конце концов поверили. Даже американская разведка, занимавшаяся после войны изучением дела организации Зорге, впала в заблуждение, увидев конфликт там, где его не было и в помине: «Полиция поняла, что благосостояние Клаузена притупило его энтузиазм в отношении Советского Союза. Его все возрастающее разочарование, а также больное сердце, которое приковало его к постели с апреля по август 1940 года, вызывали его нежелание отправлять радиосообщения, которые Зорге подготавливал для него во все возрастающем количестве». Как известно, все было совсем наоборот. Только с середины 1939 года по день ареста Макс передал в эфир сто шесть тысяч групп цифрового текста, свыше двух тысяч радиограмм, то есть в среднем – шестьсот радиограмм в год или – по две радиограммы в день. Более интенсивного радиообмена в условиях конспирации трудно себе представить.

Вот уже воистину для американской разведки сильнее кошки зверя нет: там, где речь идет о частной собственности, все отодвигается на задний план. По-видимому, Зорге хорошо знал природу мышления деятелей японского суда и тайной полиции: ведь в капиталистическом мире она повсюду одинакова…

В этой трагической ситуации имелись и свои комичные стороны. Пока Зорге и Макс всячески старались принизить роль Анны, доказывая, что она в прошлом была чуть ли не белогвардейкой и до сих пор люто ненавидит Советскую власть, Анна расписывала инспектору Накамуре прелести жизни в Краснокутской МТС. «Когда же я рассказала про жизнь в Краснокутской МТС, где все имели собственных коров, овец, где все было дешево, а мы жили хорошо, инспектор Накамура вскочил с места и закричал, что я вру, и перешел на другую тему. Позже они спрашивали меня, рассказывала ли я кому-нибудь из японцев подобные сказки раньше. Я им ответила, что не рассказывала, но японский народ все равно будет еще слышать правду о жизни в СССР помимо меня».

По поводу участия в организации Бранко и Мияги Рихард заявил: «В то время как я находил свою работу в качестве журналиста скучной и утомительной, потому что моей настоящей работой была разведка, Вукелич тратил все больше и больше усилий на свою корреспондентскую работу и передавал мне безо всякого разбора все, что он слышал. Всю оценку он возлагал на меня… Данные, которые доставлял де Вукелич, не были ни секретными, ни важными, он доставал только те новости, которые были известны каждому корреспонденту. То же самое можно сказать о Мияги, который не имел возможности узнавать государственные тайны…»

Так как на защиту рассчитывать не приходилось, Зорге тщательно готовился к суду. Он еще надеялся померяться силами с японскими судьями, защитить Одзаки, во всяком случае, попытаться смягчить приговор. Что касается себя – он готов был на все, решил не уступать врагу ни в чем до конца. Он хорошо знал, что по жестоким японским законам каждый член организации заслуживал смертного приговора. И все-таки он хотел спасти всех…

А как реагировали на арест Зорге в германском посольстве?

Когда Отт и Мейзингер узнали об аресте, они пришли в негодование: опять эти японцы со своей шпиономанией что-то напутали! Рихард – разведчик некой иностранной державы? В то время как германская армия задыхается на полях России, японцы издеваются над гражданами третьего рейха… Новому премьеру Тодзио это так не пройдет. Отт и Мейзингер потребовали немедленно освободить Зорге (послу нужно было в спешном порядке составлять отчет, а он остался без консультанта). Гестаповец был шокирован действиями японской полиции. Ведь могли бы обратиться предварительно к нему, Мейзингеру, и он объяснил бы, что Рихард – чистокровный ариец, убежденный нацист, друг Геббельса и Гиммлера… Нет, идиотизм токкока не имеет предела.

Но японцы стояли на своем: раскрыта разведывательная организация во главе с Зорге, Клаузеном, Вукеличем. Освободить Зорге или хотя бы допустить к нему посла наотрез отказались.

Пришлось сообщить обо всем в Берлин. Перед этим посол и гестаповец устроили бурное совещание. Решили на всякий случай отречься от Зорге, чтобы собственная репутация не пострадала.

Нет, Эйген Отт не мог поверить в подобный кошмар. Лучший друг Рихард, которому он доверял все тайны…

На сообщение Мейзингера из гестапо незамедлительно пришел ответ. Да, Зорге коммунист, связан с Советским Союзом!.. Дальше шел обстоятельный рассказ о подпольной деятельности в Германии, о связях Зорге с русскими коммунистами. Милый Рихард – коммунистический деятель большого масштаба, по матери – русский, а вовсе не чистокровный ариец, как думали Отт и Мейзингер! Мейзингер в спешном порядке передал материалы японской контрразведке. И только после этого у него состоялся разговор с глазу на глаз с послом. Условились не выдавать друг друга. Но в посольстве нашлись люди, которые доложили в Берлин обо всем: о близкой дружбе Отта с Зорге, об исключительном доверии, оказанном советскому разведчику сотрудниками посольства и особенно послом.

Морской атташе Венеккер был напуган не на шутку: ведь все знали о его приятельских отношениях с Зорге. Гибель карьеры, гибель всего… Очутившись у себя на квартире, Венеккер заперся на все замки, открыл чемодан Рихарда. Нет, он не собирался изучать бумаги советского разведчика; он зажег газ и старательно уничтожил на огне все триста страниц рукописной книги Зорге, посвященной истории Японии. Чемодан Венеккер выбросил.

Неожиданно Отту разрешили свидание с Зорге. Посол хотел отказаться, но Мейзингер посоветовал «довести игру до конца».

С некоторым страхом Эйген Отт ступил на территорию тюрьмы Сугамо. Как встретит его Зорге, который внезапно из друга превратился в самого заклятого врага? Ведь совсем недавно, когда Рихард заболел, он несколько дней лежал в доме Отта, и тут за этим советским разведчиком, ярым антифашистом ухаживали жена посла и девушка из посольства. Отт даже хотел устроить его в иокогамскую больницу, но Зорге не согласился – он дорожил временем.

О дальнейшем рассказывает Макс Клаузен:

«После того как меня освободили, я имел случай встретиться с Венеккером. Венеккер говорил о посещении Рихарда Оттом в тюрьме. Рихард вышел к нему, усмехнулся и сказал: «Это последний раз, когда я вижу посла Отта». Потом повернулся и ушел в камеру».

Риббентроп, поняв, что произошел крупнейший провал, еще до выяснения всех обстоятельств сместил Отта и назначил послом уже известного нам доктора Генриха Штаммера. Отту было приказано срочно явиться в Берлин. Разжалованный Отт знал, что его ждет в фатерланде: трибунал, каторга, а возможно – смерть.

Он добрался до Пекина, сменил документы, растворился в азиатских просторах. В Германию вернулся только после войны, когда ему уже ничто не угрожало.

Но Мейзингер не ушел от расплаты. Правда, его покарала не рука гестапо. Осенью 1945 года Мейзингера под конвоем доставили в Польшу, и тут «палач Варшавы» после народного суда был казнен.