Текст книги "Дипонегоро"

Автор книги: Михаил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Разыщите принца Адипати Анома и убейте его! – приказал он.

Когда солдаты Джиллеспи ворвались в дворцовые покои, Онтовирьо… и Адипати Аном находились в аудиенц-зале: они решили драться до последнего. Но вместо англичан в золотой балей вбежали дворцовые стражники.

– Султан приказал убить тебя! – крикнул Аному начальник стражи и взмахнул клевангом. Однако начальник стражи тут же рухнул на пол: Онтовирьо глубоко вонзил ему крис в грудь. Схватив оброненный клеванг, пьяный от одного вида крови, принц стал колоть стражников. Прикрывая отца, он наносил и наносил удары, выбивал оружие, отрубал кисти рук, сшибал головы.

– Что здесь происходит?! – властный окрик прозвучал на малайском языке так неожиданно, что Онтовирьо невольно опустил клеванг.

Принца с интересом разглядывали синие насмешливые глаза. Молодой англичанин среднего роста, коренастый, плотный, в белом шлеме, белой легкой рубашке и белых шортах, с бичом в руке, ничем не напоминал грозного губернатора Явы, не внушал своим видом страха, и все-таки это был он, Томас Стамфорд Рафлс.

Уяснив суть дела, Рафлс велел привести Сепуха. Разговор с султаном носил лаконичный характер: на Сепуха надели кандалы и в тот же день отправили в ссылку на остров Пинанг возле Сингапура. Испанское золото конфисковали и передали английским войскам как добычу.

– Вы, Раджа, провозглашаетесь регентом, – сказал губернатор Адипати Аному, – если мне не изменяет память, султаном Амангку Бувоно III. После вашей смерти корону наследует ваш сын принц Онтовирьо. Он храбр и сумеет постоять против рабства…

Рафлс не лишен был либерализма. «Дикарей нужно приручать. Ну, а если они не понимают собственной пользы, тогда…» – изрекал он в кругу чиновников и офицеров. Сусухунан оказался не из тех, кого легко приручить, потому Рафлс повел войска на Суракарту. Паку Бувоно капитулировал. Рафлс забрал у него целую округу, распустил туземное войско и по собственному выбору назначил главного министра Суракарты.

Адипати Аном, он же султан Раджа или же Амангку Бувоно III, вновь стал управлять Джокьякартой. В жизни Онтовирьо ничего не изменилось. Ему оставалось только наблюдать за действиями нового губернатора. Сдержит ли Рафлс свое обещание «делать все доброе»? Сперва походило на то: Рафлс отменил принудительные поставки и ввел так называемый общий налог на землю. То есть отныне все жители Явы становились арендаторами, вносящими британскому правительству арендную плату за обрабатываемую ими землю. Арендная плата взималась не с отдельного крестьянина, а с общины. С лучшей земли надлежало уплачивать половину урожая, с худшей – только четверть. Были отменены пытки. Лица, содержащие рабов, облагались дополнительным налогом. Торговля рабами запрещалась. Рафлс даже основал благотворительный институт для ведения пропаганды против рабства.

Рафлс мечтал превратить Батавию в центр новой британской островной империи. Но он был поэтом с бичом колонизатора в руках, и его постигла та же участь, что и Дандельса, также мечтавшего о великой островной империи.

Рафлс запутался в финансах.

Никто еще не отдавал власть и свободу добровольно, даром. Султан Бантама передал свои владения Батавии за крупную пожизненную ренту. Султан Палембанга заявил, что он изгнал голландцев еще до прихода англичан, а потому вовсе не собирается сажать себе на шею новых грабителей. Пришлось организовать против несговорчивого султана дорогостоящую экспедицию. Султан сбежал, а его преемник потребовал с англичан кругленькую сумму за острова Банка и Биллитон.

Введение аренды на землю не дало доходов. В день вступления на пост Рафлс неосмотрительно пообещал выкупить все бумажные деньги, выпущенные еще голландцами. Это разорило казну.

Разозленный неудачами своей «филантропической политики», Рафлс круто повернул руль. Он, как и Дандельс, занялся распродажей государственных земель частным лицам, восстановил принудительные поставки кофе, ввел принудительный труд в тиковых лесах, государственную монополию на соль, новые пошлины, сохранил феодальное земельное право, разделил Яву на шестнадцать резидентств и подчинил регентов своим резидентам и, наконец, вернулся к индивидуальному обложению поземельным налогом.

Все это вызвало крестьянские волнения в районах Бантена, Черибона и Джокьякарты. Рафлс понял, что и его корабль начинает идти ко дну. Директора Ост-Индской компании обвинили его в том, что он превратил оккупацию Явы в «источник финансовых затруднений для британского правительства».

Как ни странно, но Рафлс оставил на прежних местах многих голландских чиновников, а с некоторыми даже подружился.

Гунс по-прежнему заворачивал финансами. В совещательный совет, помимо генерала Джиллеспи, входили также два голландца – Кранссен и Мунтинге. Мунтинге отличился на службе еще при Дандельсе, à теперь стал любимцем и главным советчиком Рафлса. Это бесило генерала Джиллеспи. Он, Джиллеспи, разбил Жюмеля и Янсенса, захватил Яву, Палембанг, Мадуру, Банджермасин и западный Борнео, сломил султанов Джокьякарты и Суракарты, дрался, как и подобает честному солдату. Он рассчитывал на повышение по службе, а вместо этого попал в подчинение к бывшему клерку Ост-Индской компании, этому мальчишке Рафлсу, сумевшему втереться в доверие к генерал-губернатору Ост-Индии лорду Минто. Почему клерки, адвокатишки и всякие ничтожества становятся губернаторами? Джиллеспи на каждом шагу подвергал свою жизнь опасности, а плоды пожинает выскочка с манерами заурядного миссионера… Что он смыслит в государственных делах? Потому и заигрывает с голландцами. Ну, хорошо же, Джиллеспи не из тех, кто терпит унижения…

У генерала Джиллеспи появился союзник – казначей Гунс. Гунс был маленьким человеком. Ему почти чудом удалось уцелеть при англичанах. Рафлс оставил его вначале для того, чтобы распутаться в тяжелом финансовом наследии Дандельса, а убедившись, что голландский чиновник весьма расторопный, услужливый, оставил его на службе. Гунс умел преподнести молодой, тяжелобольной жене Рафлса букет самых редких орхидей, ловил для ее коллекции необычайно ярких махаонов и жуков, обладал острог умием, льстил губернатору тонко, едва приметно, хорошо знал обычаи туземцев и был незаменим как консультант (Рафлс задумал написать двухтомную «Историю Явы»).

Но Гунс обладал почти собачьим нюхом на губернаторов. В секретную приходо-расходную книгу, служившую чем-то вроде дневника финансиста, он записал: «Ява – дефицитный остров. Рафлс – неплатежеспособен».

Гунс с болезненным интересом следил, как его новый шеф катится в пропасть. Когда поднялся бунт против продажи земель частным лицам, Рафлс вновь совершил глупость: пообещал выкупить разбазаренные земли. На казначейство было возложено непосильное бремя. Приближался крах. Тогда-то Гунс переметнулся к генералу Джиллеспи. Стоило уже подумать о себе, о своем будущем!

В дождливую штормовую ночь на туземной лодке – прау Гунс тайно покинул батавский рейд. В непромокаемом пакете он вез в Бенгалию письменный донос генерала Джиллеспи на губернатора Рафлса генерал-губернатору Ост-Индии лорду Минто.

…Принц Онтовирьо встречался с губернатором несколько раз. Рафлс запросто приезжал в Джокьякарту, заглянул как-то в Тегалреджо. Принц сразу понял, что имеет дело с высокообразованным человеком. Губернатор разбирался в искусстве стихосложения, записывал пантуны, превосходно рисовал, любил говорить о политике. Он все недоумевал, почему яванцы недовольны его правлением.

– Я стараюсь делать добро, – говорил он. – Моя система в конечном счете окупится.

– Яванцам не нужна ни английская, ни голландская, ни французская система, – отведал Онтовирьо. – Корда бог Вишну поднял из воды сушу, злой демон Ранджак потребовал ее себе во владение. Вишну возмутился: «Я поднял землю, почему она должна принадлежать сыну зла?» – «Потому что я сильный!» – воскликнул демон. «Ты не смог поднять сушу из океана, а называешь себя сильным, – сказал Вишну. – Ты силен своим коварством – и только». А так как Ранджак стал яриться, Вишну прихлопнул его, словно муху.

– Мне не нравится ваша легенда, – сказал Рафлс, – от нее пахнет смутой.

В другой раз Онтовирьо спросил:

– Наполеона считают великим полководцем. У англичан нет таких мортир и пушек, как у французов. Я видел их драгун, гусар, кирасиров, улан, пеших стрелков и гренадеров; их доломаны, оранжевые кирасы, белые с синим мундиры, ордена Почетного легиона. Это было внушительное зрелище. В самую последнюю минуту на помощь Янсенсу был подброшен отборный французский полк. И все же вы их прогнали. Как вам удалось подобное дело?

– У них ружья очень часто дают осечку, – рассмеялся Рафлс. – Капсюль не терпит тропического дождя. У Бонапарта тоже бывают осечки.

А потом ошеломил принца новостью:

– Великой французской империи Наполеона больше не существует, мой дорогой, пангеран! Бонапарт увяз в русских снегах. Поход на Москву стал для него непоправимой катастрофой. Его звезда закатилась. Будем надеяться, навсегда. Войска союзников вошли в Париж, а императора сослали.

Было отчего прийти в изумление!

Все так же посмеиваясь, Рафлс рассказал, что в злосчастном походе на Россию принял участие и небезызвестный маршал Дандельс. Наполеон простил яванские грехи своему любимцу. Какова дальнейшая участь «железного маршала», никому не известно.

Разумеется, губернатор Рафлс (не в пример грубому солдафону Дандельсу) мог считаться образцом утонченности. Он понимал красоту во всем. Его приводили в восхищение и цветок редкой окраски, и летающие лягушки, и величественные храмы Прамбанана, и грация балийских танцовщиц. Он хотел знать все о культуре народов Малайского архипелага, не гнушался заходить в лачуги бедняков, брал на руки их детей, щедро одаривал каждого разными европейскими безделушками.

Но синие, как воды океана, глаза Рафлса не могли обмануть Онтовирьо. Он понимал губернатора: Рафлс хотел войти в жизнь чужого ему народа, узнать его обычаи, чтобы с большим умением, чем его предшественники-губернаторы, закабалить этот народ, скрутить его по рукам и ногам,

Рафлс в существе своем ничем не отличался от беспощадного Дандельса. Англичанин, такой же захватчик, как и другие, только хотел казаться добрым. С непокорными Рафлс расправлялся просто: он привязывал их к дулам пушек и хладнокровно говорил генералу Джиллеспи: «Прикажите, сэр, открыть огонь…»

В последний раз Онтовирьо встретился с губернатором при весьма тяжких обстоятельствах: в 1814 году внезапно умер Адипати Аном – султан Раджа, он же Амангку Бувоно III. Смерть отца повергла Онтовирьо в глубокую скорбь. Он любил отца, человека хоть и слабохарактерного, но доброго и справедливого.

В Джокьякарту на похороны не замедлил прибыть Рафлс.

– Мое сердце также переполнено болью, – сказал он принцу, – совсем недавно умерла моя молодая жена. Поэтому ваше горе понятно мне…

Да, Рафлс был отзывчивым. Но все же с чисто английской деловитостью он заявил после похорон Анома:

– Мой дорогой сэр пангеран Онтовирьо, к сожалению, я не смогу сдержать свое давнее обещание: посадить вас на престол и объявить Амангку Бувоно Четвертым. Обстоятельства складываются не в мою пользу. По существующему яванскому праву – адату, как вам известно, вы лишены от рождения права на корону. Мать принца Джарота имеет более высокий ранг, чем ваша мать. Я не могу в данное время обострять отношения с раджами, а потому Бувоно Четвертым будет объявлен ваш тринадцатилетний сводный брат принц Джарот. Вот если и Джарот умрет, то даю слово джентльмена – вы станете султаном Джокьякарты. Претендентов на корону, кроме вас, больше не будет.

Онтовирьо подивился коварству джентльмена, но ничего не ответил: он был слишком угнетен непоправимой утратой.

После похорон отца Онтовирьо на долгие годы уединился в Тегалреджо.

Менялись события. Они шли, как облака над головой, не задевали «отверженного». Он по-прежнему сочинял пантуны, но в стихах все слабее и слабее звучали призывы к свободе. Все подавлено, раздавалено…

В 1816 году сместили с поста Рафлса, и он навсегда покинул Яву. Через год он выпустил в свет двухтомную «Историю Явы» с картинками. А натуралисты в честь просвещенного губернатора Явы Рафлса назвали раффлезией самый большой в мире мясисто-красный цветок-паразит, пахнущий падалью.

Генералу Джиллеспи не удалось попользоваться плодами своих интриг: вскоре и он должен был выехать из Батавии. Дело, в том, что после крушения империи Наполеона, по лондонской конвенции, подписанной в августе 1814 года, Англия обязалась возвратить голландскому королевству Яву и другие острова.

Для того чтобы принять управление островами, голландский король Вильгельм I, сын умершего в изгнании штатгальтера Вильгельма V, назначил трех верховных комиссаров, в их числе некоего барона ван дер Дапеллена, который и стал генерал-губернатором Явы и остальных островов Нусантары.

Гунс, конечно же, был тут как тут, он взял на себя управление финансами. Ява по-прежнему оставалась «дефицитным островом». Казна пустовала. Сперва голландцев обобрали французы. Теперь за «добрые услуги» англичане взяли у Нидерландов Цейлон, Капскую колонию, мыс Доброй Надежды и другие земли.

Возвращение голландцев Нусантара встретила восстаниями: заволновались Молуккские острова, Целебес, Борнео, Палембанг, Западная Суматра. Чтобы подавить восстания, нужны были деньги, флот, солдаты.

Онтовирьо ожил. Он сразу же помчался в Джокьякарту к султану Джароту, своему сводному брату. Джароту было уже двадцать лет, и он самостоятельно управлял султанатом.

– Мы должны воспользоваться слабостью голландцев и прогнать их… – стал убеждать Онтовирьо султана. Джарот крепко задумался. Он побаивался Онтовирьо, не доверял ему и в то же время считал, что настало самое удобное время разделаться с презренными беланда, Капеллен повел себя хуже Дандельса. При англичанах Джарот сдал часть земель Джокьякарты в аренду европейцам и получил аванс. Капеллен издал декрет, согласно которому все контракты на аренду земли признавалась недействительными. Джарот обязан был вернуть аванс. Но как вернешь истраченные деньги? Джарот решил, что декрет признавать не следует, а его автора лучше всего вышвырнуть вон за пределы Явы. И делу конец.

– Я готов объявить голландцам священную войну, – сказал Джарот. – Лучше, однако, будет, если мы станем действовать сообща с братом нашим сусухунаном Суракарты. Нужно договориться с ним… Если он заключит с нами союз…

Онтовирьо погнал коня в Суракарту. Он не ожидал столь быстрой сговорчивости от султана Джарота. Неужели осуществится давно задуманное, затаенное? Голландцы сейчас слабы, как никогда. Они давно утратили прежний престиж, их угрозы никого больше не пугают. У них нет денег, нет флота, у них нет даже настоящей боевой армии.

Удастся ли склонить на свою сторону престарелого сусухунана?..

От Джокьякарты до Суракарты не больше пятидесяти километров. Сердце Онтовирьо болезненно сжалось, когда он завидел белые стены дворца сусухунана Паку Буввно III. Паку Бувоно был заклятым врагом прадеда Суварги. Станет ли он выслушивать правнука да еще к тому же «отверженного»?

Из сторожевых будок выскочили босые солдаты в синих мундирах, скрестили копья. Принц назвал себя. Копья поднялись. Его знали здесь, в Соло.

Моджо вызвался доложить сусухунану о посланце султана Джокьякарты. Богослов пришёл в великий восторг, когда узнал, что Джарот готов объявить священную войну голландцам.

– Время настало! – воскликнул он. – Пусть герой Арджуно – наш народ вступит в последнюю борьбу с титаном зла Раксасой. Мои руки еще в состоянии держать копье войны…

Как быстро летит время!.. Киаю Моджо уже пятьдесят. Он не стал великим ученым, ничем пока не прославился. Правда, его повысили в ранге – разрешили служить в главной мечети. Он вхож к самому сусухунану. Но разве об этом мечтал в молодые годы Моджо? Видно, имя его после смерти будет предано вечному забвению.

Он с любовью смотрел на Онтовирьо. У этого еще все впереди: тридцать пять – не возраст! О его храбрости слагают легенды. В Тегалреджо стекаются толпы лишь для того, чтобы взглянуть на пахлавана. Он дрался с голландцами, дрался с французами, дрался с англичанами и едва выжил от раны. Он спас отца от злодея Сепуха. Даже вельможи прониклись к нему глубочайшим уважением. В знак особого почтения его называют иногда именем старинного пахлавана Дипонегоро.

– Зови его скорей, – приказал сусухунан Киаю. – Я хочу видеть истинного героя…

Паку Бувоно III был очень стар, но держался бодро. Ему хотелось во что бы то ни стало дожить до девяноста девяти лет. Свыше семидесяти лет носил он на своей голове корону Суракарты. Чужеземцы утомили его.

Онтовирьо, как и положено по этикету, сидел на низкой скамеечке у трона. Сусухунан внимательно разглядывал его.

– Я хорошо помню твоего прадеда Амангку Бувоно I, – наконец негромко произнес сусухунан. – Он был великим пахлаваном, и имя его навсегда сохранится в памяти народа. Мы считались врагами, но каждый из нас – орудие аллаха и каждый по-своему прав. Я пережил Амангку Бувоно. Я пережил многих правителей. Может, быть, переживу и тебя. Только твой попугай Буюнг переживет всех нас. Мне хотелось бы, чтобы он пережил последнего иноземного губернатора на Яве. Я принимаю союз моего младшего брата Джарота и отдал распоряжение двинуть войско на Батавию. Пусть и мое имя останется в памяти людей… Пусть солнечный орел Гаруда, вестник свободы, вцепится когтями в спины неверных.

И сусухунан в самом деле вызвал командующего войсками Суракарты принца Мангкунегоро, сказал ему:

– Повелеваю в союзе с братом нашим Джаротом изгнать беланда с яванской земли…

Мангкунегоро распростерся на мраморном полу. Он весь был покорность.

Онтовирьо казалось, что все происходит во сне. Ему даже не пришлось убеждать Паку Бувоно III. Принц едва не загнал коня – так торопился в Джокьякарту с великой вестью.

– Я отдал принцам Беи и Мангкубуми приказ привести отряды в готовность, – сказал Джарот. – Ты, брат мой, займешь свое место в главном штабе рядом с достойнейшими. Тебя любят воины и пойдут за тобой… Гаруда расправляет крылья…

Онтовирьо все еще не мог поверить в реальность происходящего. «Уж не грезится ли мне все это?!» – думал он.

Но сон быстро рассеялся. На второй день в Джокьякарте появился Киай Моджо. Он был бледен. Известковая пыль покрывала шелковые одежды. Четки богослов потерял где-то по дороге. Конь его выбился из сил.

– Измена! – крикнул он, завидев Онтовирьо. – Сусухунан отравлен. Это дело рук голландского резидента и подлого предателя Мангкунегоро…

Выслушав трагическую весть, Джарот склонил голову.

– Враги убили мудрейшего из мудрейших, султана султанов, – сказал он окружавшим его принцам. – Мы потеряли могучего союзника. Но решение наше неизменно. Кровь требует крови. Будем готовиться к битве. Пора раздавить голландского питона!..

Глаза его блеснули, рука потянулась к крису.

«Он молод, но носит в груди сердце бантенга!..» – с невольным восхищением подумал Онтовирьо. В эти минуты он любил Джарота. Так ли уж важно, что корона Джокьякарты на голове Джарота, а не на голове Онтовирьо? Нужен решительный вождь, и им будет брат… Онтовирьо согласен драться как рядовой воин. Лишь бы драться, а не сидеть сложа руки и глядеть, как алчные иноземцы рвут Яву на куски… Пусть крылья солнечного орла Гаруда накроют многострадальную Нусантару…

Все становилось на свое место. Как будто спала с глаз вязкая паутина.

V
КЛОКОЧУЩИЙ АРХИПЕЛАГ

Исконный житель острова Сапаруа выборный староста Томас Матулесси, прозванный крестьянами капитаном Паттимурой, справлял свадьбу. Гости ٌèنهëè يà берегу моря в тени раскидистых саговых пальм, курили сигаретки из панданусового листа и жевали бетель. В небольших сундучках находились листья бетеля, разбитые орехи арековой пальмы, табак, известь. Каждый запускал руку в сундучок, брал лист бетеля, клал туда разных приправ и, скатав порядочный комок, отправлял его в рот. Для выплевывания красной слюны стояли особые тазики. Вино здесь на свадьбах не пьют. Угощение скромное: желе из оболочки мускатного ореха, мацис – ярко-красная мякоть мускатного ореха, ядро мускатного ореха, залитое известью, саговые лепешки, разные блюда из ствола саговой пальмы. Ведь главное богатство острова – плантации саговой пальмы и мускатника. Саговая пальма дает до пятисот килограммов саго. Эта пальма заменяет обитателям Сапаруа и рис и бамбук; из твердых и длинных черешков ее листьев строятся стены и полы хижин, а крыши покрываются листовыми пластинками.

Сапаруа – совсем крошечный островок. Он находится в самом отдаленном, в самом глухом углу Малайского архипелага. Это Молукки – сказочный край пряностей. На востоке, совсем рядом, – Новая Гвинея. С юга беспрестанно набегают прозрачные синие волны моря Банда. Узкие проливы отделяют Сапаруа от других островов: Харуку, Серама, Амбоины – главного пункта Мрлукк.

В жилах островитян течёт смешанная кровь: малайская, альфурская, китайская, арабская, голландская, португальская. Говорят здесь на смеси языков, исповедуют ислам, христиано-протестантскую религию и католичество: ведь начиная с XVI века тут перебывали миссионеры всех мастей. Правда, большинство жителей продолжает тайно придерживаться и древних обычаев и прежней религии. Здесь еще сохранились обрядовые танцы маро и чекале.

Капитан Паттимура и его невеста Кристина Марта Тиахоху сидели на циновке и прислушивались к мелодичному перезвону гамелана. Жених по случаю торжества вырядился в белую полотняную блузу без воротника, с красочной оторочкой и цветастый саронг; сзади за поясом торчал неизменный крис. Его лицо с небольшими черными усиками сверкало теплым бронзовым блеском, темные веселые глаза ласкали каждого: и невесту, и крестьян из соседних деревень, и курчавых темно-коричневых альфуров, пришедших на праздник. Он был молод и полон сил. Под саговыми пальмами собрались друзья, связанные страшной клятвой: мстить голландским пришельцам до последнего вздоха. Паттимура стал вождем негласного союза деревень Сапаруа.

Голландцы засели за толстыми стенами крепости; Они высадились недавно и сразу же стали «хозяйничать»: отобрали у крестьян земельные наделы, запасы саго и мускатного ореха; в каждой деревне посадили своего гуру – священника, своего старосту; запретили собрания; пострадали и ловцы жемчуга альфуры – весь жемчуг перекочевал в карманы голландских солдат. Это были все те же беланда, которые и раньше говорили, что «один мускатный орех дороже головы темнокожего».

Паттимура объединил крестьян в отряды и загнал незваных пришельцев в крепость. Голландцы не предпринимали вылазок, они ждали помощи с Амбоины. Верткие лодки островитян контролировали все выходы в проливы. Паттимура также выжидал: должны были подойти новые отряды с самодельными палашами и бамбуковыми копьями.

В эти тревожные для Сапаруа дни капитан Паттимура и Кристина Марта решили вступить в брак. Любовь не считается даже с войнами. В ближайших тамариндовых рощах расположились крестьянские отряды.

Паттимура слушал гамелан, а сам подсчитывал в уме количество воинов и оружия в своих отрядах. Бездействие уже начинает томить людей. Они предлагают напасть на крепость, истребить ее гарнизон. Но Паттимура знает, что время еще не наступило… А кроме того, он не желает ненужного пролития крови.

Однако события развивались так, что вождь восставших вынужден был в эту же ночь перейти к решительным действиям…

Среди приглашенных находился один молодой альфур, ловец жемчуга. Ему только что исполнилось восемнадцать лет. У альфуров издавна существует странный обычай: человек, достигший зрелости, обязан принести в деревню голову своего врага; в противном случае его не будут считать взрослым, равноправным членом общины.

Альфур – ловец жемчуга – понимал, что, ïًèمëàٌèâ همî на свадьбу, капитан Паттимура пошел наперекор установившемуся закону – ведь молодой альфур еще не совершил никаких подвигов и каждый мог с ним обращаться, как с мальчишкой. Он сидел, низко опустив курчавую голову; стыд жег щеки. Если бы можно было незаметно пробраться в крепость, заколоть первого же попавшегося солдата! Неосуществимые мечты: крепость надежно охраняется…

Появилась танцовщица альфурка, закутанная в цветной батик, спускающийся от груди до щиколоток. Лоб девушки украшала татуировка. Горели два красных цветка в черных волосах. Розовый и голубой прозрачные шарфы обвивали тонкую шею.

Она насмешливо посмотрела на ловца жемчуга, подошла к нему и бросила на колени голубой шарф: это обозначало приглашение танцевать. Ее красные губы задрожали, она сказала громко:

– Я хочу, чтобы мы с тобой были хати-пане. Сегодня ночью в доме собраний мы станем танцевать маро…

Гости рассмеялись: исполнившие танец маро становятся мужем и женой. Танцовщица издевалась над юношей.

Ловец жемчуга побледнел, отчего его щеки и нос приобрели голубоватый оттенок, вскочил, отбросил шарф и убежал. Подобного унижения он не смог перенести: его публично назвали мальчишкой!

Вернулся он поздно ночью и швырнул к ногам танцовщицы окровавленную голову голландского офицера.

– Ты зарезал помощника коменданта крепости! – вскричал Паттимура. – Безрассудный поступок, достойный сожаления…

– Они гнались за мной по пятам… – прохрипел альфур.

Капитан Паттимура понимал, что сейчас медлить нельзя: нужно опередить голландцев. Он приказал собрать отряды и, даже не сняв свадебного одеяния, повел их к крепости. Рядом с ним, вооруженная широким клевангом, шла невеста Кристина Марта Тиахоху.

Осада фортов продолжалась до утра.

15 мая 1817 года крестьяне ворвались в крепость и перебили весь гарнизон. Остров оказался в руках повстанцев.

С вестью о победе Паттимура послал к соседним островам лодки – кора-кора.

…Произошло именно то, чего он ожидал: сразу же поднялись крестьяне огромного острова Серама. Были уничтожены голландские гарнизоны на Тидоре, Харуку, Нуса Лауте. Пламя восстания перекинулось на Амбоину.

За короткий срок Паттимура установил на архипелаге справедливые законы. Земля стала общей и принадлежала отныне всему роду. Каждый член рода имел право пользоваться землей, но не мог продать ее. Если плантации не обрабатывались, они переходили во владение родовой общины. Верховная власть перешла к союзу, куда вошли выборные главы «местных собраний» островов. Решению союза под страхом смерти не смел противиться даже вождь рода, фактически в деревне всем распоряжался выборный председатель собрания.

Голландцам пришлось бросить на подавление восстания значительные силы. Крестьяне, вооруженные лишь самодельными палашами и бамбуковыми пиками, семь месяцев сдерживали натиск карательного корпуса. Особенно жестоко обстреливала корабельная артиллерия Сапаруа. Словно гигантские факелы, трескуче горели саговые пальмы и хижины. Островок превратился в пепелище.

Очень часто впереди крестьянских отрядов шла, размахивая клевангом, молодая женщина в черном – подруга Паттимуры Кристина Марта Тиахоху. Ее называли «цветком Свободы». Тонкая, смуглая, с развевающимися волосами, с пылающим взором, она появлялась на самых трудных участках, рубилась наравне с мужчинами. Иногда ее видели на узкой лодке с балансирами из саговых черешков, Стремящейся через пролив к соседнему острову.

Экспедиционный карательный корпус раздавил восстание. Паттимура был схвачен и казнен. Кристину Марту приговорили к пожизненному тюремному заключению на Яве. Ее заковали в кандалы и бросили в трюм корабля. Гордая Кристина Марта покончила с собой.

Но зарево над архипелагом продолжало пылать. Зажглось восстание на Борнео, на Целебесе, в Бантаме, в Палембанге на Суматре. Снова поднялся Серам. Появились новые вожди. И среди них все чаще и чаще называли имя некоего Имама из Бонджола, вождя решительного и отважного, объявившего на Суматре войну не только голландцам, но и собственным раджам и всем владетельным князьям.

Генерал-губернатор Капеллен растерялся. Его карательный корпус распылился, неповоротливая эскадра адмирала Буйскеса не поспевала бывать во всех уголках архипелага, где назревали грозные события. Сам себе Капеллен порой напоминал гнома, стремящегося прикрыть ладонью проснувшийся вулкан. Особенно много беспокойств доставлял этот Имам Бонджол.

На западном берегу Суматры среди племен минангкабау возникло движение, ставшее известным под названием «Пидари» (от порта Пидари, через который ежегодно направлялось паломничество в Мекку). Отсюда, из Пидари, начало распространяться учение Имама Бонджола. Он призывал народ навсегда покончить с несправедливостью, изгнать всех угнетателей – и местных и пришлых. «Берите землю, она ваша, – говорил он крестьянам, – она полита вашей кровью и потом. Человек рождается свободным и должен умереть свободным. Мы, вахабиты, хотим возвратить землю тем, кто обрабатывает ее своим трудом, передать богатство бедным. Люди не должны делиться на богатых и бедных, на рабовладельцев и рабов. Уничтожайте всех, кто противится справедливости…»

Конечно же, такой призыв поднял на ноги всех, кто способен носить оружие. Жители гор минангкабау объединились в народную армию. Они расправлялись, и с голландцами и с раджами, и с вождями племен, предъявляющими права на собственность.

Имам Бонджол оказался не только тонким политическим руководителем, но и талантливым полководцем. Он легко разгадывал все планы голландского командования и неизменно наносил удары по самым уязвимым местам. Огнестрельное оружие вахабиты раздобывали на поле боя.

Войска голландцев терпели поражение за поражением. Впервые они столкнулись с умом могучим, изощренным и загадочным: воля Имама Бонджола, его непреклонность нагоняли страх даже на ван дер Капеллена, отсиживающегося в Батавии.

Сюда пожаловали с Западной Суматры вожди племен. Они умоляли генерал-губернатора любой ценой покончить с вахабитами; схватить ненавистного Имама, объявившего себя пророком голытьбы. Арабы, китайцы и даже англичане продают ему оружие.

Капеллен заставил вождей племен подписать договор, по которому они безоговорочно признавали власть Голландии над Западной Суматрой.

– Имама Бонджола и его единомышленников нужно убрать, – сказал генерал-губернатор. – Все средства хороши… Это дело поручаю вам!

Восстание на Борнео началось с повсеместного убийства голландских чиновников и солдат.

Великий остров, заросший железным деревом и ротаном… В его непостижимых лесных глубинах из иноземцев не бывал никто. Там водятся слоны и двурогие носороги, лениво перебирается с ветки на ветку сумрачный, злой орангутанг. Там груды алмазов и золота. Это алмазный остров. Хребет Мератуе и массив Бабарис скрывают неисчислимые сокровища.