Текст книги "Декабрь-91; Моя позиция"

Автор книги: Михаил Горбачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

И далее: "...мы должны быть готовы к тому, что расчленители России попытаются провести свой враждебный и нелепый опыт даже в послеболыневистском хаосе, обманно выдавая его за высшее торжество "свободы", "демократии" и "федерализма" – российским народам и племенам на погибель, авантюристам, жаждущим политической карьеры, на "процветание", врагам России – на торжество".

"Народы бывшей России, расчленяйтесь!"? Если будет утверждаться этот лозунг, "то откроются две возможности: или внутри России встанет русская национальная диктатура, которая возьмет в свои руки крепкие бразды правления, погасит этот гибельный лозунг и поведет Россию к единству, пресекая все и всякие сепаратистские движения в стране; или же такая диктатура не сложится, и в стране начнется непредставимый хаос передвижений, возвращений, отмщений, погромов, развала транспорта, безработицы, голода, холода и безвластия".

Вот этого не надо допустить ни в каких вариантах. Думаю, что мы делаем ошибку, вот почему я так серьезно обеспокоен. Наблюдая за реакцией общества на Минские соглашения, с ужасом и тоской осознал: наши люди еще не понимают, что лишаются страны. После Крыма – другой человек?

В интервью для программы Антенн-сет французская журналистка Анн Сен-клэр напомнила мне о словах, сказанных по возвращении из "форос-ского плена": я, мол, вернулся другим человеком. "В чем Вы изменились?" -спросила она. Вот мой ответ: люди в этой стране являются частью мировой цивилизации. Необходимо реформирование всех сфер жизни на базе глубоких демократических преобразований. Это было и остается моим выбором, и в этой части Горбачев не изменился. Но путч помог мне извлечь уроки. Очень суровые уроки. Самой большой моей ошибкой было то, что я позволил втянуть себя в дискуссию и в политическую борьбу между различными течениями демократов. Выясняли нюансы. В то время как перед нами была огромная страна, которая нуждалась в политических ответах. И надо было объединять все демократические течения, встать выше политических страстей, отдельных привязанностей. Здесь и моя ошибка.

Анн Сенклэр развивала тему: "Вы изменились. От чего наиболее важного Вы отказались? От чего было труднее всего отказаться? Готовы ли Вы отказаться от Ленина на Красной площади и готовы ли Вы к переносу тела Ленина в другое место?"

– Я исповедую социалистическую идею. В христианстве тоже вижу стремление к лучшей жизни. Вижу ее в исканиях Кампанеллы, Томаса Мора и других мыслителей, в разных общественных течениях. Пока люди думают о своей судьбе, о смысле пребывания в этом мире, они будут продолжать искать ответы на вопрос, как улучшить жизнь. Если они перестанут искать, они перестанут быть людьми. Я лично думаю, что это – самое главное в социализме. Это -поиск лучшей жизни, более справедливой. Я – за такой поиск. В этом смысле я неистребимый социалист. Глубоко уважаю Ленина и знаю драму этого человека. И в словах, сказанных им, в его последних словах – о том, что он изменил точку зрения на социализм коренным образом, мы видим, что этот великий человек осознал, увидел под конец жизни, что происходило под его руководством, что происходило такое, чего он никоим образом не хотел и не должен был делать, будучи социалистом.

Знаю очень много фактов, которые могут сделать Ленина менее популярным, но это не снимает того, что он был величайшей фигурой, великим мыслителем, выдающимся политическим деятелем. Даже его ошибки служат важным уроком.

А что касается Мавзолея... знаете, я вообще категорически против каких бы то ни было актов вандализма, особенно гробокопательства.

Когда я нахожусь в Испании и вижу памятник Франко, понимаю испанцев, потому что это – их история. У нас тоже своя история состоялась. И Ленин является ее частью. Если бы я жил в то время, если бы участвовал в принятии решения, я бы был на стороне тех, кто хотел, чтобы тело Ленина, его прах, был захоронен по-русски. Но сегодня я бы советовал быть очень внимательным к памяти этого человека и, главное, к отношению людей к нему. Пусть люди, общество сами спокойно сделают выводы. Эти вопросы не решаются поднятием руки. Отношение к Ленину

Вспоминаю один разговор "по душам" – речь тоже зашла об отношении к Ленину. Мы были воспитаны на Ленине, и к нынешнему пониманию его роли надо было прийти...

Где-то в начале 83-го года Андропов неожиданно сказал: а что, если тебе сделать доклад о ленинской годовщине? Образовали группу, которая должна была помочь в работе над материалом, стали обсуждать концепцию. Потом в какой-то момент я все прекратил. То, что предлагалось, – все это мне не подходило. Уже тогда я был переполнен иными идеями, уже тогда. И моя мысль не укладывалась в традиционные представления.

Я решил взять совсем другой ракурс – обратиться к последним работам Ленина (как раз им исполнялось тогда 60 лет!). И решил на этом сосредоточиться. Почему? Для Ленина это момент истины. Я это и взял за отправную точку.

Думаю, Ленин исходил из правильного представления о том, что есть логика исторического процесса. Но, видя какие-то закономерности этого процесса, его движущие силы, он все же оказался в плену авангардистской концепции. Вот что, наверное, помешало ему использовать свой колоссальный интеллектуальный и нравственный потенциал, чтобы действительно реализовать выдвинутую им же формулу: социализм – это живое творчество масс. Известна также его мысль: коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, которые выработало человечество. Вот эти две формулы означают, что ты не можешь игнорировать весь опыт цивилизации, ты должен его видеть и, размышляя, всегда чувствовать себя частью этой цивилизации.

И еще, что помешало ему, – это упор на революционные методы, а не на эволюционные, на то, чтобы свергнуть, а не реформировать. Но реформы ведь могут быть самые радикальные, они могут быть более глубокими, чем перевороты, которые часто мало осмысленны и мало что дают. Реформы же, глубоко задуманные, как раз и дают мощнейший толчок преобразованиям. И не зря всегда рефоматоры оказывались в сложном положении. Или потом сами становились реакционерами, как Александр I, или... их просто убивали, как Александра П.

Возможно, в то тяжелое время выбор, в общем, был не очень большой, но все же он был. Поэтому я думаю, что в учении Ленина, в его взглядах, его позиции содержится огромное противоречие. Он не мог, как крупнейший мыслитель, не видеть реальности. И видел, и способен был анализировать. Но находился во власти определенной идеологии и не был свободен, чтобы предложить средства как справиться с ситуацией.

И вот я думаю, мне пришлось подобное преодолеть и самому, прийти к глубокому убеждению, что надо брать за точку отсчета ту, к которой пришел Ленин в конце жизни. Ибо все последующее – это волюнтаристская утопическая модель Сталина, навязанная железной рукой, это прокрустово ложе, которое душило страну, сковывало ее силы, ее интеллектуальные и производительные возможности. Ленин понял опасность в конце жизни. Когда читаешь последние его работы, видишь: он чувствовал, что дело, которому он посвятил жизнь, под угрозой, что допущены огромные стратегические просчеты.

Кто-то (не помню кто) в этом месте прервал меня и спросил: Вам как политику много раз приходилось подавлять в себе человека? Я сказал: это постоянный процесс. Гармонизировать политику и совесть и нравственность -это то, что надо делать, но и то, что еще мы только начинаем понимать... Нам недоставало научной обоснованности, аргументированности в выборе и принятии политических решений. Но очень многое мы потеряли и оттого, что политика во многих случаях была безнравственной, антигуманной. Это так. Все мы, кто политикой занят, с этим сталкивались.

Я остаюсь убежденным сторонником социалистической идеи. И позволю себе такую претензию: сейчас я с большой убежденностью могу говорить, что это всемирное движение. Кто я – коммунист, социалист, демократ?

Меня все время терзают вопросами: кто Вы – товарищ Горбачев? Или господин Горбачев? Коммунист, социалист, демократ? А с другой стороны -пресса: "Вот Горбачев никак не может отрешиться от социалистического выбора..." В плену ли я иллюзий?

Ю. Щекочихину я на этот счет сказал следующее:

– Никто не реализовывал специально разработанную концепцию по разрушению социализма. Мы должны прямо сказать: та концепция, которая потерпела поражение, – это модель сталинского социализма, она должна была потерпеть поражение, потому что противоречит самой сути социалистической идеи и по существу ее отрицает. И в то же время не будем идеализировать капиталистическое общество. А раз так, то поиски будут продолжаться на основе сближения, а не противостояния, на основе синтеза опыта всех народов. И поиски будут нас продвигать к более человечному, демократическому, справедливому обществу. Элементы социализации – они везде присутствуют. Мы часто очень примитивно разделяем мир на социалистический и капиталистический.

– Но сейчас само слово "социализм" вызывает – особенно у молодежи -неприязнь и даже ненависть.

– А у меня нет, потому что я представляю, что социализм связан с политической и духовной свободой, с уважением к культуре, с гуманизацией, с демократией.

– Но это для вас. А для тех же двадцатилетних слово "социализм", увы, больше связано со словом "очередь".

– Но хоть убейте меня: я – это я, и это мои убеждения! Я уважаю убеждения другого человека. Оставайтесь со своими, но оставьте и мне мои. Оставайтесь либералом, демократом, консерватором или монархистом.

Эта тема звучала и в беседе с директором Международного института сравнительных социальных исследований, бывшим генеральным секретарем Социнтерна Г. Яничеком.

– Поиск в рамках социалистической идеи – это глобальный феномен. Немыслимо, чтобы человечество в таких сложнейших условиях, когда среда обитания предъявляет столь жесткие требования, – чтобы в этих условиях оно не взяло все, что предлагает общий опыт, отказалось бы от него.

Ленину в рамках своего опыта, связанного с жестким историческим контекстом, приходилось и отступать, от чего-то отказываться. Но он сказал многое такое, что имеет огромное значение для наших сегодняшних размышлений. Еще в 1984 году я приводил его слова: "Социализм – это живое творчество масс". А это означает поиск, а не попытки загонять действительность в прокрустово ложе, навязывать искусственную модель.

Новое мышление направлено и вовнутрь, и вовне. Оно выражает эту переориентацию нашего мышления на общечеловеческие поиски, на опыт, выработанный всем человечеством. Идет очень трудный процесс формирования идеалов, жизненных ориентиров людей – может быть, самый сложный процесс. В конце концов, с экономикой мы как-то разберемся, тем более что идем по пути экономической свободы к смешанной экономике, реформированию отношений собственности, даем свободу крестьянам, рабочим, предпринимателям. На пути к рыночной экономике со временем все образуется, хотя дается это трудно.

Но все же рыночная экономика по-разному функционирует в зависимости от политических отношений. Почему происходит чередование у руля политической власти консерваторов и социал-демократов? Это происходит, когда ослабевает социальная защита, возникает потребность в гуманизации социальных отношений. Но на каком-то этапе оказывается, что производители, когда им нужно выйти на новый виток, нуждаются в более жестком режиме, и тогда консерваторы вытесняют социал-демократов. Потом давление на предпринимателей возрастает, и снова возвращаются социал-демократы. То есть возникает потребность в новой динамике социальных, политических отношений. Но при всех этих сменах остаются какие-то уже выработавшиеся ориентиры, от которых общество, политическая власть не отказываются.

И я задаю себе вопрос: как теперь следует относиться к формуле Бернштейна – движение все, конечная цель ничто? Мы всегда клеймили этот тезис. А теперь думаю, что Бернштейн был прав. Социализм – живое творчество, это не конечная цель, а постоянное приращение нового. Нам надо все переосмыслить и не бояться делать выводы. А меня уже наши "твердые коммунисты" исключили из партии.

Хорошо, что мы вырвались на свободу, – без нее не может быть движения. Ситуацию, в которой находится общество, хорошо выразил наш маститый писатель Леонид Леонов, с которым я не раз встречался. Он сказал как-то:

"Ваша главная проблема состоит в том, что сейчас закладываются новые формы жизни на двести–триста лет вперед, а люди живут и хотят жить сейчас. Как совместить то и другое? Страна переживает системный кризис, надо решать стратегические задачи и вместе с тем дать почувствовать реальные перемены к лучшему ныне живущим. Люди не могут вдохновляться только образом светлого будущего".

То, что вернули человеку человеческое, – уже значит много. Нам нужно через движение к рынку дать людям почувствовать реальное улучшение условий жизни. Сейчас мы как бы опять возвращаемся к дооктябрьским нерешенным лозунгам: преодолеть отчуждение от власти, от собственности, от средств производства, от культуры. Вот где развязка.

Представьте, что стоило коммунисту выдвинуть идею общечеловеческих ценностей? По моим данным, 75 процентов аппарата ЦК были против моей позиции. Я это знал и поэтому не бросал партию. Мы вышли на новую программу социалистического типа. Осенью уже должен был состояться съезд, но путчисты помешали. Мне не жалко путчистов – жаль людей. Рядовые коммунисты оказались в тяжелом положении.

Мое положение изменилось, но я защищаю те же идеи. Когда вернулся из Фороса, пришлось выступить в Верховном Совете России, где был подвергнут оскорблениям, даже унижениям. И, надо быть до конца откровенным, не без участия Ельцина. В другое время я бы ушел. В тот момент не мог так поступить. Мне бросили фразу: опять Вы говорите о социалистическом выборе, надо метлой вымести социализм с территории страны. Ответил: не вершите быстрый суд, не впадайте в безумие. Ведь это же миллионы людей. И считаю -моральная победа осталась за мной.

Добавлю в развитие этих мыслей небольшой отрывок из интервью итальянской газете "Стампа" (26 декабря).

Вопрос: Вы по-прежнему называете себя социалистом. Считаете ли Вы, что социализм все еще является проектом, в который можно верить?

Ответ: Потерпел поражение не социализм, а сталинизм в обличье социализма. Социализма у нас не было; более того, с самого начала было его отрицание, потому что социализм – это свободы, демократия, реальное участие народа в делах государства. Потерпела поражение ультрареволюционная модель социализма, которая все нивелировала и подавляла, исключая всякие поиски. Я же, напротив, чувствую себя участником коллективных поисков справедливости, свободы и демократии. И человечество будет продолжать эти поиски, которые ведутся на разных направлениях и в которых участвуют течения, исповедующие разные идеалы.

Вопрос: Можно подумать, что вы цитируете Сахарова...

Ответ: Да, теория конвергенции двух миров. Для меня очень важна мысль таких людей, как он, их моральный авторитет. Я не ошибся в главном

В последние недели 1991 года у меня было достаточно поводов для того, чтобы по самому крупному счету еще и еще раз оценить свою ответственность за политику перестройки, за то, как она проводилась и к каким результатам привела. Тем более что я знал о критических настроениях в обществе. Журналисты в эти недели не раз спрашивали меня: "Сегодня много говорят об ответственности Президента за судьбу Союза. Скажите, пожалуйста, если бы Вам представилась возможность все начать заново, какие принципиальные изменения в свой курс, стратегию и тактику и в последовательность этапов реформ Вы бы внесли?"

– В стратегии изменений не было бы, – ответил я. – Что касается политического курса, то здесь я остаюсь приверженным своему выбору. Все критические выпады в мой адрес: и страну развалил, и социализм погубил, и Восточную Европу отдал и т. д. – досужие обвинения, часто с провокационным подтекстом. Общество наше и в Восточной Европе, Европа в целом, вся планета созрели для крупных, радикальных перемен. Мир, образно говоря, беременей переменами глобального масштаба. С одной стороны, цивилизация уже на другом уровне, и она сама себя лучше познала. С другой стороны, мощные импульсы дают уже развернувшиеся процессы. К жизни пробудились огромные национальные силы, которые спасают свою историю, свою культуру, свою духовность. Поглядите на те же наши республики с их мощным интеллектуальным потенциалом. Они способны взять в руки свою судьбу, они ни на кого уже не надеются, не ждут милостыни. А ведь этого же не было... Такова одна сторона в процессе накопления нового качества.

Далее, возьмем экологию. Мы оказались на грани катастрофы. Проблемы дефицита ресурсов, загрязнения воды, земли – все это сделало нас уязвимыми. Если еще добавить, что в нашем государстве функционировал тоталитарный режим, который подавлял и духовную, и экономическую, и политическую свободу, демократию, то тем более неизбежен был крутой перелом. Хорошо, что мы смело начали. Как бы ни было трудно нам сейчас – надо удержаться, даже если очень и очень будет тяжело. Но если мы попадем в струю недовольства, поддадимся настроениям "долой все", то можем оказаться в ситуации совершенно непредсказуемой. Если удержимся, то можно будет сказать, что в этом сложном обществе, где надо было сломать хребет системе и демонтировать весь этот тоталитарный режим, мы обошлись самыми минимальными потерями.

Но просчеты были, и я уже об этом говорил.

Разумеется, более основательное осмысление того, что произошло за эти семь лет со всеми нами, со страной, – еще впереди. В декабре, когда развитие событий все больше наталкивало на размышления о пережитом за годы перестройки, мне не раз приходилось говорить об этом.

Виталий Третьяков в интервью со мной 11 декабря задал такой вопрос: "Если вспомнить апрель 1985 года, начало перестройки, и если очутиться вновь в сегодняшнем дне, Вы можете себя назвать счастливым политиком, человеком, который счастливо провел эти уже почти семь лет?"

– С точки зрения того, – сказал я ему, – как распорядилась судьба и мне пришлось стать не просто участником, но и возглавить эти процессы, я считаю, у меня редкая судьба, несмотря на все испытания, которые выпали мне... бремя тяжелейшее. Я не знаю счастливых реформаторов. А вот судьбой я своей доволен. Это не значит, что я доволен каждым днем или тем или иным решением. Чего только сейчас не хотят сделать из Президента. Даже омерзительно читать. И я это оставляю без внимания. Что дает силы в этой ситуации, сохраняет равновесие духа, нормальное, сбалансированное состояние – это то, что я не ошибся в главном. Я сам принял решение отказаться от той власти, которая ко мне пришла по воле истории, и встать на путь реформирования общества, тотального демонтажа всей системы.

– А все-таки Вы тогда не предполагали, как это все пойдет?

– Это я оставляю для себя. Я кое-что в эти дни уже сказал больше, чем обычно... Кто вообще знал замыслы Горбачева? А вот сейчас они выясняются. Сколько раз я слышал от наших "выдающихся" демократов: Горбачев, мол, исчерпал себя, он в плену консерваторов, он не вырвется никогда, это у него в генах сидит... Чепуха это все. Я-то как раз знаю всю эту машину. Если бы я из нее ушел, где мы были сейчас? Вы же наблюдали, как проходили последние пленумы ЦК. Это же был просто мордобой. А вспомните съезд российской компартии, когда – помните? – всех членов политбюро – к стенке! Размазать их! Раздавить!

– А Вы не преувеличивали их силу?

– Нет, нет. Это мощнейшая система. Я должен сказать, что задача сейчас состоит в том, чтобы быстрее формировать настоящий политический плюрализм. Без этого демократия жить не может. Очень важно, чтобы эти процессы шли побыстрей. Сейчас это главное. И это состояние, когда люди выбились из политической колеи, тоже содержит определенную опасность, ибо не действуют механизмы, на которые демократия должна опираться. Пусть история вынесет свой приговор

Эту тему пришлось развивать и в беседе с журналистами многих газет 12 декабря.

На моем месте многие из наших героев давно бы бросили все. Меня испытывали и на разрыв, и на разлом. И партия мяла, и военно-промышленный комплекс, и друзья-коллеги по новому Союзу. Все. Я проявлял гибкость, и тем не менее главные идеи перестройки на всех направлениях, включая политическую и экономическую реформы, обновление многонационального государства, – я "протащил", хотя и не без ошибок. Допускал иногда несвоевременные решения, упустил какие-то моменты, что-то неправильно оценив... Когда мне говорят: вот программы не было, этого или того не сделали, знаете, все это – от старых коммунистических подходов и стереотипов. Мол, давай модель, загоняй опять в коллективизацию или еще куда-нибудь. А я хочу, чтобы этот процесс сотворили люди, используя новые ценности, демократию, свободу и экономическую, и политическую, раскрепостившись интеллектуально.

Я думаю, на мою судьбу выпало великое дело. Главное дело моей жизни свершилось. Придут другие, может быть, лучше будут делать. Я хочу, чтобы все закончилось успехом, а не поражением.

Пусть история сама вынесет свой приговор. Мы в бурном потоке жизни, а пытаемся анализировать ее перспективы с позиции быстротечного сегодняшнего дня. Но, как говорится, лицом к лицу лица не увидать. Историки скажут свое слово. Но в главном я уверен. Процессы, которые при мне начались, нужны были обществу. Они бы в любом случае начались, но не через эволюцию, не через реформы, а со взрыва.

Мы начали реформировать наше общество, дали мощный импульс процессу его выздоровления, обновления на принципах демократии, свободы выбора, политической и интеллектуальной свободы, социальной справедливости в правовом государстве. Это было необходимо. Но это очень большая цель, и с ходу ее не возьмешь.

Я прошел через такой опыт, что считаю себя совершенно свободным. В то же время чувствую, что собранный мною капитал должен быть полностью использован во имя свободы моей страны и новых международных отношений. И я чувствую в себе достаточно сил, чтобы продолжать свою работу.

– Чувствуете ли Вы себя спокойно? – спросил меня корреспондент "Стампа" Джульетто Кьеза. – Не боитесь ли Вы, что Вас превратят в козла отпущения, если дела будут плохи?

В истории так часто бывает. Когда политики у власти терпят поражение или им не удается контролировать ситуацию, они стараются отвлечь внимание граждан на другие проблемы, лихорадочно ищут во что бы то ни стало козла отпущения. Следовательно, нельзя ничего исключать. Первые признаки подобной тактики уже есть. Но я чувствую себя спокойно. Провокаторы будут посрамлены и ответят по закону. Мне продолжают задавать вопрос и российские, и иностранные журналисты: не собираюсь ли я возглавить оппозицию?

Мой переход в оппозицию был бы ничем не оправданным: ни с политической точки зрения, ни с точки зрения интересов страны. Это я говорил почти во всех своих интервью в последние недели своего пребывания на посту Президента. И вновь повторил на другой день после ухода – в беседе с Джульетто Кьеза и в прощальной встрече с журналистами в гостинице "Октябрьская". Совершенно немыслимо, чтобы Горбачев выступал против политики реформ в России. Я могу давать советы, высказывать суждения, но я разделяю основной курс реформ и заявляю, что мы должны поддерживать руководство России. И я сказал об этом Ельцину.

Сейчас не могу даже представить себе мысли о переходе в оппозицию. В оппозицию чему? Демократическим реформам? Пойти против самого себя? Горбачев не таков, и это все знают.

* * *

Что чувствует человек, оказавшийся волею судеб главой государства – и в великой стране! – что он чувствует в той ситуации, в какой я находился в декабре 91-го года? Понимая, что я заканчиваю свое пребывание на посту Президента СССР, мои собеседники задавали много вопросов личного плана. Расспрашивали, как я распоряжаюсь свободным временем, что читаю, как воспринимаю музыку, как преломляются в этом восприятии мои переживания.

В последние два года жизнь набрала такой темп, что мне мало удавалось выделить времени для художественной литературы, для музыки, особенно симфонической, которую я очень люблю. Как-то во второй половине декабря, когда в Москве выступали оркестры под управлением Клаудио Аббадо, я решил все же пойти на концерт. Это был незабываемый вечер. Впервые, кстати, познакомился с музыкой Малера, да еще в таком прекрасном исполнении.

Оказывается, Малера у нас долгое время "не пускали", как и Вагнера. Поэтому практически он был недоступен нам... То, что исполнялось, – это потрясающая вещь! У меня было такое ощущение, что это о нас, о нашем перестроечном времени. Со всеми его страстями, борениями. Потрясающая музыка! Тут не только человеческие страсти, но и большие философские обобщения – на них построен весь этот концерт Малера.

Впечатление осталось очень сильное... Думал отдохнуть – не получилось. Было какое-то состояние полного отключения от всего остального, поглощенности лишь музыкой. Для меня это было как открытие... Наверное, мое тогдашнее состояние как-то соответствовало этой музыке. И Раиса Максимовна точно так же ее восприняла. Когда мы встретились после концерта с К. Аббадо – он сам захотел этого, и мы тоже хотели, ведь это сейчас мировая величина, дирижер номер один, – то Раиса Максимовна ему сказала: знаете, я потрясена этой музыкой... И спрашивает: как вы трактуете финал? У меня, говорит, осталось ощущение безысходности... Он запротестовал – нет, нет, есть выход. Он понял ее состояние. И снова повторил: есть, есть выход.

Симфоническая музыка – это, может быть, наиболее высокая форма абстракции, философского обобщения. Я воспринимаю настоящую музыку как выражение философских позиций, размышлений, исканий. Там у Малера есть такие места, особенно в первой части, когда звучат виолончели и альты, и это потрясает, ты просто долго не можешь выйти из этого состояния. И это словами не выразишь, никогда не выразишь.

В музыке Малера звучит тема жизни и смерти – я так воспринял. Тема борьбы, трагической борьбы. Есть просветление, но все на фоне борьбы. И я думаю: так ведь и в жизни – если нет движения, то все, это конец. А раз есть движение – то всегда в нем есть и противоборство, противоречие... Умение передавать это в музыке, свойственное таким композиторам, которые ощущают, воспринимают драму своего времени, своей эпохи, – это, конечно, огромное достижение человеческого духа. Малер это сумел. А Вагнер! Я ведь только в последние годы прослушал несколько вагнеровских записей. Какие вещи, какой композитор! Могут сказать, что оптимизма, уверенности он не прибавляет, скорее сомнений. Но человек остается человеком и способен сделать все, выбраться из любого кризисного состояния, пока может и ему позволяют размышлять, думать, творить. А мы вот были скованы, нас эта система держала в узде, мы были подавлены интеллектуально, закомплексованы, и, конечно, нам было не до Вагнера. Все должно было быть просто, как дважды два – четыре.

Если же говорить о чтении... Был такой исследователь, историк, хорошо владевший пером, – Валишевский, поляк. О нем высоко отзывался Лев Толстой. Так вот, как раз в декабре я читал его книжку "Смутное время". После Ивана Грозного страна осталась в таком состоянии, с такими страстями, с такими баталиями, что это время и государство требовали сильной власти. Грозный удерживал государство жестокостью. Старший сын погиб от его руки. Престол занял младший сын Федор Иоаннович, которого считали блаженным. А государство требовало колоссальной воли, огромных способностей. И вот начинаются процессы, которые получили название Смутного времени.

Для меня такое чтение – это процесс познания, размышлений. Иногда одна фраза может натолкнуть на далеко идущие выводы, раздумья. Потом к ним снова и снова возвращаешься, сопоставляешь, сравниваешь. Моя обычная привычка -читаю сразу несколько книг. Примерно тогда же читал интересную книгу нашего историка Авреха "Реформа Столыпина". Еще несколько книг – не буду все перечислять...

Жизнь политика практически не делится на "рабочее" и "свободное" время. Независимо от того, где я нахожусь, – это всегда и процесс размышлений, всегда и работа, она продолжается в разных формах. В одном случае я в своем кабинете провожу какие-то совещания, на них обсуждаются, готовятся или принимаются решения. Это – одна сторона. Другая – это встречи с отдельными людьми. Такие встречи очень важны для того, чтобы, как говорится, держать руку на пульсе. Особенно в переломные моменты. Что думают, как себя чувствуют рабочие, как себя чувствует интеллигент, как крестьянин, а как новые эти люди, предприниматели, как их воспринимают, в каком вообще состоянии общество.

Главное, конечно, это все время получать живую информацию, иметь каналы обратной связи, чтобы видеть, чувствовать, что твоя политика дает, а в чем ее слабости, в каких коррективах она нуждается... Это непрерывный процесс. А вечерние, домашние, ночные занятия – это все-таки чтение. Читать надо, и читать много. Покидая вечером свой кабинет в Кремле, я всегда брал с собой кипу аналитических документов, газет, журналов. Старался вникнуть, что говорит наша пресса, телевидение, как они оценивают те или иные события, хотя практически не имел, конечно, возможности прочитать или посмотреть все, что нужно было бы. И наконец, пометки, наброски, подготовка к предстоящим встречам, знакомство с материалами – все это работа.

Сейчас у меня больше таких возможностей. Сожалею ли я о том, что пришлось оставить пост Президента? С первого дня пребывания у власти я начал сознательно распределять ее. Я не дорожу властью ради власти. Сейчас, в новом моем положении, у меня большие планы. Я получаю много предложений, в том числе от моих иностранных друзей, но сосредоточу свою деятельность здесь, в России.

Меня однажды спросили: почему Вы приняли премию Мартина Лютера Кинга, она ведь не самая престижная? Вам же предлагали множество других почестей. Потому что мне близко его восприятие мира. Правильно: власть – дело преходящее и не лучшее. Если бы это была "высшая ценность" – не нужна была бы мне, отдал бы ее всю. Главное другое: возродить эту страну, в которой заключен огромный мир – исстрадавшийся, измученный, деморализованный, возродить его к нормальной жизни, возродить ощущение человека человеком. Послесловие

Я закончил работу над книгой в феврале. Драматические события последних месяцев 1991 года уходят в историю, а жизнь продолжается, и мы находимся сегодня в совершенно новой ситуации.