Текст книги "Как это было: Объединение Германии"

Автор книги: Михаил Горбачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Новая восточная политика

Отказ советского руководства от последовательной пропаганды германского единства помог перехватить эту насущную для немцев идею западным державам. Он был взят на вооружение самой Федеративной Республикой. Если до «новой политики» Хрущева западногерманские деятели, поддерживавшие принцип единства, рисковали навлечь на себя подозрение в нелояльности принятому союзниками по НАТО курсу и более того – в симпатиях к «Востоку», то теперь курс на единство стал восприниматься как выражение патриотизма. При этом решение проблемы единства виделось исключительно в подтексте «холодной войны»: заставить, вынудить противника подчиниться требованиям Запада.

Между тем наиболее серьезные западные политики, в том числе и в Федеративной Республике, отдавали себе отчет в том, что решение германской проблемы, включая восстановление единства Германии, возможно лишь на базе разрядки международной напряженности. К числу таких реалистически мыслящих деятелей относился и канцлер Германии Конрад Аденауэр.

Конечно, Аденауэр был непримиримым антикоммунистом, но как незаурядный человек и крупный политик он в полной мере учитывал реальную обстановку. А она убеждала в том, что добиться единства Германии можно, только ослабив противостояние складывавшихся враждебных блоков, и прежде всего – найдя общий язык с Советским Союзом. Понимал он и то, что нормальные отношения с СССР могут способствовать укреплению позиций ФРГ в качестве влиятельной силы в Европе и в мире.

Деятельность в этом направлении требовала, естественно, особой осторожности. На протяжении первых лет существования, несмотря на свой формально суверенный статус, ФРГ оставалась зависимой – особенно в том, что касалось внешней политики. Для обретения истинного суверенитета ей предстояло пройти еще долгий и нелегкий путь, не раздражая при этом опекавшие ФРГ бывшие оккупационные державы.

Сказанное позволяет в полной мере оценить всю смелость шага, предпринятого Аденауэром осенью 1955 года и приведшего к нормализации отношений между ФРГ и СССР.

8 сентября представительная делегация во главе с канцлером прибыла в Москву. В ходе непростых переговоров удалось преодолеть существовавшее до тех пор состояние отчуждения. Были установлены дипломатические отношения, расчищены важные каналы межгосударственных экономических связей. В качестве жеста доброй воли советское руководство согласилось отправить в Германию осужденных за военные преступления немецких граждан.

Как и по многим другим вопросам российско-германских отношений, о смысле и значении этого визита до сих пор ведутся ожесточенные споры. Существует, например, точка зрения, согласно которой визит Аденауэра в Москву знаменовал собой окончательную юридическую фиксацию расчленения Германии на два самостоятельных государства. Одним из аргументов, призванных подтвердить эту точку зрения, было то, что после визита Аденауэра в Москве обосновались два признанных немецких дипломатических представительства – ФРГ и ГДР.

Более обоснованной представляется иная оценка. Да, результаты визита Аденауэра в Москву стали подтверждением того, что в новейшей истории Германии начался новый этап. Теперь предстояло решать задачу единства с иных, по сути дела полярных, позиций, кропотливо создавая предпосылки для воссоединения в будущем.

И с этой точки зрения главный смысл визита западногерманского канцлера в Москву видится в ином свете. Положив начало улучшению отношений с СССР, он, по сути дела, сделал шаг к германскому единству. Конечно, чтобы достигнуть цели, предстояло еще пройти долгий и трудный путь. И только сейчас, добравшись до финиша, мы можем в полной мере осознать, какое значение имел тот, недооцененный современниками первоначальный шаг.

Однако своим визитом в Москву Аденауэр добился еще одного, немаловажного результата. Известно, что официальные круги Запада неодобрительно отнеслись к его визиту. Привыкшим распоряжаться в Западной Германии как у себя дома, им было трудно смириться с тем, что Федеративная Республика, которую они создали, выросла из детских штанишек и претендует на право самостоятельных решений.

Недовольство вызвало и то во многом неожиданное обстоятельство, что переговоры в Москве, вопреки прогнозам экспертов, привели к позитивным результатам. Судя по ныне известным документам, посол США в СССР Ч. Болен был буквально в ярости и сравнивал поведение Аденауэра в Москве с поведением английского премьера Невилля Чемберлена, подписавшего в 1948 году в Мюнхене капитулянтский договор с Гитлером и Муссолини. Более дипломатично, но примерно в том же духе высказывался английский премьер-министр Гарольд Макмиллан. Утверждения, что канцлер ФРГ, заключив договор в Москве, подвел Запад, нанес ущерб его дипломатии и проявил недопустимое своеволие, нашли широкое распространение в комментариях американской и английской прессы. Были и позитивные оценки, прежде всего на уровне аналитиков и экспертов. Однако не они делали погоду.

Как показали последующие события, после московских переговоров Аденауэр почувствовал себя менее связанным опекой держав-покровителей. Он стал не только «самовольничать», но и, в случае необходимости, не особо афишируя, жестко отстаивать свои позиции. Так произошло, например, спустя некоторое время, когда американские власти впервые предложили разместить в Западной Германии ракеты среднего радиуса действия, способные достичь территории Советского Союза. В ответ Аденауэр заявил своему старшему партнеру по НАТО, что этот план таит в себе слишком большую опасность для национальных интересов, более того – для существования Федеративной Республики, и одержал на том этапе победу. До нормализации отношений с Москвой что-либо подобное было бы просто невозможным.

Когда, подписав соглашение о восстановлении дипломатических отношений, Аденауэр покинул Москву, многим казалось, что разделение Германии на два государства продлится сравнительно недолго. Таким настроениям не помешало даже то, что вскоре в Москву прибыла правительственная делегация ГДР, заключившая договор, согласно которому Германская Демократическая Республика рассматривалась как суверенное государство. Казалось, что все это – временное, промежуточное и что за этим последуют настоящие, фундаментальные договоренности.

Понятно, что в рамках этой книги я не собираюсь описывать сорокалетнюю историю отношений обоих германских государств и их отношений с Советским Союзом. Ограничусь оценкой некоторых событий и обстоятельств, сыгравших заметную роль в движении к германскому единству.

Как я уже отмечал, сейчас в объединенной Германии модно изображать годы существования ГДР черной краской. Для этого, как известно, немало подручного материала. Достаточно вспомнить серию нелепых экономических экспериментов, резко ухудшивших материальное положение населения, обюрокрачивание правящей элиты, создавшей для себя особо благоприятные условия существования, введение системы всеобщей слежки, такие трагические по своим последствиям события, как подавление народных выступлений в июне 1953 года, возведение Берлинской стены.

Но разве в этом вся правда? Если бы это было так, то почему заметная часть населения новых германских земель, составлявших когда-то ГДР, сейчас с ностальгическим чувством вспоминает о прошлых временах? Распространенные ныне ссылки на разочарование, вызванное нереализацией завышенных социальных ожиданий, или на сентиментальное отношение к собственным молодым годам, свойственное старшим или стареющим поколениям, не убеждают. Видимо, было в истории ГДР и нечто такое, что оставило глубокий след в памяти многих людей. И это прежде всего достижения образования и культуры, спорта, системы социальных гарантий.

Но совершенно особая тема – многолетние тесные связи ГДР и Советского Союза. Они оказали огромное воздействие на изменение атмосферы в отношениях между немцами и русскими. Деловые и личные контакты между гражданами двух государств сыграли неоценимую роль для преодоления настороженного и даже враждебного отношения советских людей к немцам. Около четырех десятков лет Восточная Германия не только формально была ближайшим союзником Советского Союза, но и воспринималась нашим населением как таковая. И в общественном сознании происходило своего рода замещение образа врага на образ партнера, союзника, товарища, друга.

Отсюда тот феномен, который в свое время вызвал недоумение у западных специалистов по германскому вопросу. У населения многих европейских стран, в том числе имевших устойчивые связи с ФРГ – причем не только малых, но таких крупных, как Великобритания и Франция, – воссоединение Германии вызвало заметное беспокойство. В отдельных случаях произошла даже реанимация прежних антигерманских настроений. В Советском Союзе ничего подобного отмечено не было. Воссоединение Германии было воспринято населением спокойно, благожелательно и с интересом. Отдельные попытки политических экстремистов разыграть антинемецкую карту население игнорировало.

В ФРГ важную роль в создании предпосылок воссоединения Германии сыграл политический курс, получивший известность как «новая восточная политика». После того как канцлер Аденауэр оставил свой пост, у правивших тогда партий не нашлось политического деятеля, готового на нетривиальные, решительные шаги, способные вывести внешнюю политику ФРГ на более высокий и самостоятельный уровень. Западная Германия глубоко увязла в трясине «холодной войны», плотно блокировавшей решение германского вопроса.

Инициативу перехватили социал-демократы. Во второй половине 60-х годов, войдя в качестве младшего партнера в так называемую «большую коалицию» с правившим до тех пор Христианско-демократическим союзом, они начали искать новые внешнеполитические ориентиры. Результатом этих поисков стал фактический отказ от «доктрины Хальштейна», которая предусматривала отказ от установления дипломатических отношений со сторонами, имевшими такие отношения с ГДР. Исключение допускалось лишь для СССР.

Были восстановлены дипломатические отношения с Румынией (1967) и Югославией (1968). Однако тормозящее воздействие партнеров по коалиции Христианско-демократического и Христианско-социального союзов (ХДС – ХСС) помешало продвижению в этом направлении.

Ситуация изменилась в 1969 году, когда, выиграв парламентские выборы, социал-демократы получили возможность создать вместе со Свободной Демократической партией собственное правительство. В ноябре 1969 года правительство ФРГ заявило о готовности начать переговоры с СССР о взаимном отказе от применения силы. Тогда же Федеративной Республикой был подписан Договор о нераспространении ядерного оружия. В мае 1970 года на съезде социал-демократической партии в Саарбрюккене новый канцлер ФРГ Вилли Брандт заявил об отсутствии у ФРГ территориальных претензий к ГДР.

Принципиально важной вехой в проведении новой восточной политики стало заключение 12 августа 1970 года в Москве Договора между СССР и ФРГ (Московского договора). Договором была признана нерушимость границы по линии Одер – Нейсе с Польшей, а также границы между ФРГ и ГДР. Стороны взяли на себя обязательство неукоснительно соблюдать территориальную целостность всех государств в Европе в их существующих границах, а также заявили, что ни сейчас, ни в будущем не будут иметь территориальных притязаний к кому-то бы ни было. Обе стороны высказались также за созыв общеевропейского совещания по безопасности и сотрудничеству.

Значение Московского договора определялось не только конкретным содержанием составлявших его статей, но и тем, что он широко распахнул дверь для целой серии последующих договоренностей и соглашений, а значит, и заметных перемен в общеевропейской ситуации.

В сентябре 1971 года правительствами Великобритании, СССР, США и Франции было заключено соглашение по Западному Берлину, содержавшее обязательство «способствовать устранению напряженности, предотвращению осложнений в районе Западного Берлина, не применять силу или угрозу силой в этом районе и разрешать споры только мирными средствами». Соглашение послужило своего рода прелюдией к последующим переговорам между ФРГ и ГДР, в результате которых была достигнута договоренность о транзитном сообщении между обоими германскими государствами, а также между ФРГ и Западным Берлином. Одновременно представители ГДР договорились с сенатом Западного Берлина о посещении и поездках постоянных жителей западных секторов города в ГДР и об урегулировании проблемы анклавов.

В декабре 1972 года были полностью нормализованы отношения между ФРГ и ГДР. Параллельно происходила нормализация отношений со странами Восточной и Юго-Восточной Европы. В декабре 1970 года подписан договор с Польшей, в декабре 1973 года – с Чехословакией. Были восстановлены также дипломатические отношения с Венгрией и Болгарией.

Новая восточная политика оказала влияние и на советскую общественность, способствовала размышлениям о роли демократии для будущего собственной страны, стимулировала критически мыслящие силы, вдохновленные в свое время XX съездом КПСС.

Однако лишь спустя годы мы в Советском Союзе по-настоящему оценили заложенные в восточной политике огромные возможности и начали реальное движение навстречу.

Решающая роль в ее разработке принадлежала Вилли Брандту. Это был, без преувеличения, выдающийся политик – одна из самых светлых голов тогдашней Европы.

Замышляя новую восточную политику и осуществляя ее на практике, Брандт имел в виду вполне определенную концепцию Европы. В его представлении она не кончалась ни на Одере, ни на Висле. Брандт видел будущее Европы во взаимодействии ее западной и восточной частей. А предпосылкой этого он считал преодоление тяжкого наследия прошлого, причем не только между Германией и Советским Союзом.

Познакомившись с этим человеком, я убедился в его высочайших не только деловых, политических достоинствах, но и по-человечески понял его. Между нами установились, позволю себе утверждать, дружеские отношения.

По случаю 50-летия трагической даты – нападения на нашу страну гитлеровской Германии – я как Президент Советского Союза направил Вилли Брандту приветствие. Вот выдержка из него:

«…Один из поучительных уроков войны, который теперь, кажется, усваивают на всей планете, в том, что диктатура, тоталитаризм, чем бы они ни прикрывались, всегда оборачиваются бедой для всякого народа, для других народов, для самого исторического прогресса.

Обоим нашим народам пришлось испытать это на себе. Но советский народ подвергся еще и чудовищной агрессии внешнего тоталитаризма. Разгром нацизма потребовал от него неимоверных, самых больших жертв.

Время и люди делают свое дело. Сегодня мы знаем и признаем лично Вашу роль, роль германской социал-демократии как инициаторов и проводников возвращения немцев к взаимопониманию с советскими людьми. Эта Ваша мужественная и дальновидная позиция и деятельность способствовали коренным изменениям не только в отношениях между ФРГ и СССР, но и в Европе. И теперь мы можем говорить о том, что советско-германский фактор имеет шанс стать мощным оплотом безопасности и нового типа сотрудничества. Роль СДПГ тут незаменима и в дальнейшем.

Согласен с Вами, что благодаря выстраданному опыту динамичное развитие советско-германских отношений имеет исключительное значение. И 22 июня 1941 года должно постоянно напоминать, особенно вступающим в общественную жизнь молодым поколениям, об общей задаче наших двух великих народов – верно служить их историческому примирению, никогда не допускать каких-либо конфликтов между ними…»

Завершая первую главу книги, я хотел бы сказать следующее. Когда мне пришлось, уже в роли руководителя государства, столкнуться с германским вопросом, я невольно задумался – а было ли вообще неизбежным разделение Германии после войны? Правильная ли это была плата Германии за то, что Гитлер развязал войну? Я не говорю – достаточная или недостаточная, я говорю – правильная ли – с точки зрения перспективных интересов самих стран-победительниц и всего мирового сообщества?

С учетом всего того, что произошло потом и что я вкратце изложил в этой главе, ответ, думаю, напрашивается отрицательный.

Не могу еще раз не отметить: не Советский Союз в этом деле был инициатором, он не хотел расчленения Германии, несмотря на то что народы СССР пострадали от гитлеровской агрессии больше других.

Исторически Сталин оказался более прозорлив и более, скажем так, объективен: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, государство германское остаются». Он, видимо, лучше своих партнеров по коалиции чувствовал ненадежность в долговременном плане, историческую бесперспективность принимавшегося тогда решения.

Так что могу сказать: включившись непосредственно в решение германского вопроса, я действовал в духе логики истории.

Глава вторая.
Объединение Германии

Краткий экскурс в историю я сделал для того, чтобы напомнить читателю кое о чем, как я считаю, важном для понимания того, как складывалась судьба немцев и их государства после поражения Германии во Второй мировой войне, развязанной нацистским режимом.

Не знаю, какое сложилось впечатление у читателя по– прочтении предыдущей главы книги, но я старался представить объективные свидетельства на этот счет.

Трудное начало

Как обстояло дело с германским вопросом к началу перестройки в СССР?

ГДР была не просто союзником, а передовым в экономическом отношении социалистическим соратником – образцом для других. Она обладала наиболее сильным (после СССР) военным потенциалом в Варшавском союзе. Была наиболее технически развитым торгово-экономическим партнером среди братских государств.

Что касается ФРГ, то она являлась самым выгодным представителем Запада во внешнеэкономических связях СССР. По некоторым аспектам – незаменимым. СССР хотел улучшения отношений с Западной Германией. И поэтому советское руководство откликнулось на «восточную политику» Брандта. Улучшение отношений с ФРГ вписывалось в контекст разрядки международной напряженности, с которой связал себя Брежнев в 70-х годах.

Московский договор – важнейшая веха в изживании послевоенного периода в наших отношениях с немцами. Одновременно – и очень значительное событие международного масштаба.

Тем не менее германский вопрос для нас в СССР в 70-е и почти до конца 80-х годов как бы не существовал. В начале перестройки «холодная война» была в самом разгаре, и все главные международные проблемы рассматривались в ее контексте. Господствовало убеждение, что обострение германского вопроса может привести к Третьей мировой войне. К тому же в начале 80-х годов в обстановке ужесточения «холодной войны» политический капитал, накопленный в советско-западногерманских делах на базе Московского договора, быстро таял.

Правительство ФРГ на первом этапе весьма прохладно относилось к деятельности нового советского руководства, сформировавшегося после смерти Черненко. Но об этом – чуть позже. Еще на подступах к реформам я, как и мои единомышленники, полностью отдавал себе отчет в том, что преобразования в стране, как и решение назревших проблем международной политики, невозможны без улучшения отношений с Западом. В этом ответ на вопрос – почему, продолжая развивать отношения со своими союзниками и партнерами в социалистическом и развивающемся мире, мы занялись поиском путей к улучшению советско-американских отношений. Мы рассчитывали прежде всего на понимание со стороны Западной Европы. И не ошиблись: достаточно напомнить о Маргарет Тэтчер, которая первая уловила, что в СССР начинается «другое время». При обсуждении итогов визита Тэтчер на Политбюро я отметил два важных момента:

Первый. Страх перед советской угрозой – это реальность. И пора нам перестать себя обманывать, будто «все прогрессивное человечество» считает нас оплотом мира.

Второй. Необходимо научно подкреплять европейское направление новой внешней политики.

С этой целью решено было создать в Академии наук Институт Европы. Надо было основательно планировать нашу работу в Европе, так как она – наш основной партнер, нигде без Европы по-настоящему дело не сдвинешь. Европа везде присутствует: и в Кампучии, и на Ближнем Востоке, и в Африке, и, уж конечно, среди восточных наших друзей, и даже в Латинской Америке. Должен сказать, что эту линию – на Европу – я вел активно, последовательно. Большинство моих встреч в 1985 – 1988 годах состоялось с государственными деятелями западноевропейских стран. Эти шаги, осознание их значения для успеха перестройки, для всей политики нового мышления, приведшие постепенно к взаимному доверию со многими влиятельными европейскими политиками, облегчили впоследствии решение германского вопроса.

Но, конечно, был и другой аспект внешней политики – собственно германский. Первоначально он сводился в основном к отношениям с ГДР, к поиску новой роли СССР в социалистическом лагере, в Варшавском Договоре и СЭВе.

Ни я, ни другие члены нового руководства СССР не собирались возглавлять перестройку во всем социалистическом лагере. Но мы рассчитывали на то, что нас поймут, и если захотят что-то менять у себя, то пусть это делают сугубо добровольно. Никакого вмешательства, никаких рекомендаций. С «доктриной Брежнева» покончено было с самого начала перестройки.

Поначалу такая позиция была воспринята одобрительно. Вскоре, однако, начались сложности. По мере того как в СССР набирала силу перестройка, у друзей возникли подозрения идеологического порядка: не грозят ли горбачевские новации устоям социализма, не подрывают ли они советского прикрытия для их собственной власти.

Характерны наблюдения Герберта Миса, руководителя западногерманских коммунистов. В беседе со мной во время XXVII съезда (февраль 1986 г.) он, в частности, сказал: «Я разговаривал здесь (в Москве) с Хонеккером. Он с большим интересом слушает все, что говорится на вашем съезде. Но я чувствую его скрытое беспокойство: ведь все граждане ГДР прочтут твой доклад, затем они услышат доклад Хонеккера на съезде СЕПГ. Будут сравнивать. И Хонеккер, видимо, чувствует известную опасность в таком сравнении.

После апрельского пленума ЦК вашей партии, – продолжал Мис, – я был в ГДР. Тогда ЦК СЕПГ получил немало писем с вопросом: а не следует ли и нам подходить к проблемам так же, как КПСС? Руководство на закрытых активах давало ответ: нет, в целом не следует, хотя по отдельным вопросам новый подход найти нужно. Но пока, я заметил, так и не удалось найти вопросы, по которым нужно менять подход».

Нараставшее неприятие Хонеккером каких бы то ни было серьезных перемен, категорический отказ демократизировать режим привели его самого и республику к кризису. Задним числом можно задаться вопросом: а что, если бы руководство ГДР своевременно и всерьез, так сказать, по-немецки взялось за демократические и рыночные реформы? Кто может ответить?! Однако, думаю, объединение произошло бы не столь обвально, и адаптация восточных земель прошла бы все же менее болезненно – не только в пересчете на марки, но и в судьбах людей.

Но вернусь– к реальностям. Хочу вновь подчеркнуть: существование ГДР сыграло огромную роль в ликвидации последствий войны, в отношениях между немцами и русскими. Сразу после войны слово «немец» советскому человеку напоминало о войне. Со временем «немцы восточные» и «немцы западные» стали для нас разными понятиями. Первые были вроде свои, с ними помирились, и на них в обыденном восприятии уже не распространялась вина за агрессию. Что касается понятия «Германия», то она и политически, и, как ни странно, географически отождествлялась в обиходе с Западной Германией, с ФРГ.

За годы существования ГДР выросли по меньшей мере два поколения немцев, среди которых тысячи и десятки тысяч стали не по приказу, а по совести активистами сближения с нашей, страной, пропагандистами русской культуры, деятельными участниками многообразного межнационального обмена. Тысячи юношей и девушек из ГДР учились в советских вузах, а известно, как сближает, роднит студенческая среда. Широко изучался в ГДР русский язык. На протяжении 40 лет тысячи наших сограждан находились в постоянном контакте, учились понимать и уважать друг друга.

Словом, в преодолении у обоих народов страшной памяти о войне, в подготовке перелома в русско-германских отношениях в целом, а следовательно, и почвы для согласия СССР на объединение Германии роль ГДР трудно переоценить.

Что касается Западной Германии, то там почва для такого согласия складывалась иначе. Глубокие демократические перемены в ФРГ с нашей стороны были оценены лишь в годы перестройки. До того она нашей официальной пропагандой представлялась как один из эпицентров «холодной войны». Это, однако, не мешало тому, что в реальной политике советское руководство придерживалось, как правило, отнюдь не этой пропагандистской установки. И в правительстве, и в советском обществе существовало (пусть не до конца сформулированное) убеждение: Западная Германия – хотим мы того или нет, хотят ли этого или нет ее союзники по НАТО, – крупнейшая величина в соотношении мировых сил, и ее роль в международных делах будет возрастать.

Этим объясняется и то внимание, которое новое советское руководство придавало развитию отношений с ФРГ. Но на фоне энергичного продвижения нового мышления в международную политику отношения с ФРГ стали заметно отставать от отношений с другими крупными и влиятельными государствами Запада. Мы в Москве считали такое положение ненормальным. Не раз, по разным случаям я говорил в своем кругу и на Политбюро, что без Германии никакой настоящей европейской политики у нас не будет. Но на начальном этапе перестройки Бонн явно недооценил перемены, происходящие в СССР, и наши первые шаги в рамках новой политики там рассматривали как очередной пропагандистский трюк Кремля, призванный усыпить бдительность Запада.

В мае 1987 года, накануне визита в СССР президента ФРГ Рихарда фон Вайцзеккера, на одном из заседаний Политбюро мы договорились реанимировать Московский договор.

Эта тема была, естественно, затронута и в моей беседе с президентом ФРГ. Именно на ней прозвучали слова о «новой странице» в наших отношениях.

Вот некоторые мысли, высказанные мной тогда:

– Задачей любого государства, особенно в Европе, является внесение вклада в дело обеспечения мира и безопасности. Это касается и двух немецких государств. Что с ними будет через 100 лет, решит история. Никакой другой подход неприемлем. Если кто-либо пошел бы иным путем, последствия были бы очень серьезны. В этом должна быть абсолютная ясность.

– Сегодня два немецких государства – реальность, из этого надо и исходить. Реальностью являются Московский договор, ваши договоры с Польшей, Чехословакией, ГДР, другими государствами. На базе этих договоров возможно эффективное развитие политических, экономических, культурных и человеческих контактов. Всякие попытки подкопаться под эти договоры достойны сурового осуждения. Советский Союз уважает послевоенные реальности, уважает немецкий народ в ФРГ и немцев в ГДР. На основе этих реальностей мы намерены строить наши отношения в будущем. История нас рассудит в свое время.

Что за этой формулой стояло?

Во-первых, понимание, что насильственный раздел великой нации – ненормален и нельзя целый народ приговорить навечно к наказанию за прошлые преступления его правителей.

Во-вторых, желание дать надежду очень нужному участнику международной жизни, которые я рассчитывал инициировать и наращивать с помощью нового политического мышления.

Должную инерцию включения ФРГ в эти процессы, как все понимали, могло придать лишь участие в них канцлера Гельмута Коля, «оплошность» которого (он сравнил меня с Геббельсом) поставила его, как писал тогда один немецкий журналист, «в самый конец очереди многих государственных деятелей, рвавшихся встретиться с Горбачевым».

Однако время брало свое. Коль сам не раз посылал пробные шары. Я ответил письмом, где впервые произнес слова о новой главе в отношениях. В конце концов было достигнуто согласие о визите канцлера в Москву в октябре 1988 года.

Накануне визита, при обсуждении материалов к переговорам и самой личности канцлера, я сказал: ситуация такова – страна (ФРГ) готова идти далеко с нами, а канцлер не готов, а у нас, наоборот, – руководство готово, а страна еще не совсем.

Хорошо, что и в том и другом случае я ошибался.

Между тем за время между встречами с Вайцзеккером и Колем я встречался с Геншером (дважды), с Брандтом, которого сопровождал в Москву, между прочим, нынешний канцлер Герхард Шредер, с Pay, Баром, Фогелем, Хонекке-ром, Бангеманом, Шмидтом, с редактором «Шпигеля» Аугштайном… Запомнилась беседа с Францем Йозефом Штраусом. В Москве его воспринимали —не иначе как ярого реваншиста и непримиримого антисоветчика. Оказалось – это мудрый политик, продемонстрировавший масштабный государственный ум.

Позднее, в разговоре с Теодором Вайгелем (во время моего последнего официального визита в Бонн для подписания документов об объединении Германии) я вспомнил о той своей встрече со Штраусом: «Это была незабываемая встреча, большой содержательный разговор, запоздалое, но тем не менее основательное знакомство с большим немецким политиком и гражданином. Он видел далеко вперед и немало сделал для выработки подходов к советско-германскому сотрудничеству, преодолению наследия войны. То, о чем он думал, отходя от собственных предубеждений, теперь претворяется в жизнь. Это был не застывший ум, он мог переступить через закостеневшие концепции. И мыслитель, и волевой человек. Это не каждому дано».

Вскоре советско-немецкие отношения заняли положенное им место во внешней политике СССР. Пожалуй, такого количества встреч, как с немцами, у меня не было с представителями ни одной другой страны.

Перед визитом Гельмута Коля я решил помочь ему, так сказать, в моральном плане. В интервью «Шпигелю», обмолвившись походя о том, что «политики должны взвешивать свои слова», сказал: «Но я не злопамятен».

24 октября 1988 года в Екатерининском зале Кремля состоялся переломный разговор, мы беседовали с канцлером ФРГ один на один.

Именно потому, что он переломный, я считаю полезным подробно, по записям переводчика и помощника, воспроизвести основные моменты, относящиеся прямо или косвенно к теме этой книги.

Я приветствовал Гельмута Коля и при этом сказал: «То, что Вы находитесь здесь, в Кремле, – показатель понимания обеими сторонами значения советско-западногерманских отношений. И основа для этого подготовлена… Мы хотим, чтобы наши отношения строились на доверии и реальностях».