Текст книги "Принц вечности"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Не согласится. Твои люди тебя не бросают.

– Он не мой человек, он сам по себе, – пробормотал Дженнак, понимая, что от него ожидали иного дара и иных слов. Но что он мог сказать? Шелков любви не расстелешь дважды…

– Сегодня вечером, когда на свечах сгорит тринадцать колец, мы будем слушать твоего Амада. – Головка Чоллы склонилась величественно и плавно, но в голосе ее слышалось разочарование. Она хлопнула рыжего по мускулистой лоснящейся шее, и конь начал неторопливо спускаться к речному берегу и каменной ленте дороги. Дженнак пристроился рядом; метелки высокой травы хлестали подошвы его сапог, теплый ветер развевал полы красного шилака с вышитым у плеча соколом, ожерелье, плетенное из шелковых нитей и цветных перьев, трепетало на груди. Два жеребца, огненно-рыжий и серебристый, плыли среди трав подобные солнцу и луне, дневному и ночному оку Арсолана; всадники их молчали, тихо журчала река, и прямо из вод ее поднимались наклонные белые стены Сериди, с шестиугольными башнями и парапетом, зубцы которого были изваяны в форме сидящих кецалей. И огромный раскрашенный кецаль, сине-зеленый и золотой, простирал свои крылья над приворотной аркой, а еще выше, у самой его головы, был высечен солнечный диск – такой же, как на арсоланских монетах, с двенадцатью короткими лучами и двенадцатью длинными. Над стенами, башенками и вратами возносились позолоченные шпили, узкие окна сверкали цветным стеклом, а около угловой башни серебрились воды круглого бассейна, обсаженного цветущими кустами. Эти строения, эти символы и этот водоем не походили на одиссарские, но то был кусочек Эйпонны, частица родины, привитая в иберской земле; и было странно видеть, что врата стерегут не смуглые стройные арсоланцы в хлопковых панцирях, а коренастые, белолицые и рыжебородые воины в чешуйчатой медной броне.

Заметив, что Дженнак присматривается к пышным зарослям зелени и водоему, Чолла махнула рукой:

– В пяти полетах стрелы, у морского берега, есть еще один, побольше. Туда приплывают морские вестники. Ты мог бы взглянуть на них, но тот, что принес известия из Лимучати, уже странствует где-то в Бескрайних Водах. Я отослала его, когда с сигнальных башен заметили твой корабль. Через несколько дней отец узнает, что ты в Ибере и скоро отправишься к нему.

– Но ведь и ты могла бы…

Черноволосая головка Чоллы отрицательно качнулась.

– Нет. Кто я там? Четырнадцатая дочь сагамора… женщина, которую пытались отдать одиссарскому наследнику… пытались, да он не взял! Нет, мой вождь, лучше я останусь здесь. Здесь я – владычица Чоар! И в этой земле лежит прах моею супруга… Каким бы он ни был, он мой супруг, и другого я пока не нашла…

Останься, молили ее глаза, останься… Мы оба уже приросли к Риканне, и Одиссар, Коатль, Арсолана, Кейтаб уже не наше… Пройдет два десятка лет, или три, или четыре, и на месте Сериди воздвигнется город, огромный город, и дворец с кецалем над высокими вратами затеряется в нем, ибо город тот будет не эйпоннским, иберским… нашим городом… таким же, как Лондах в твоей Бритайе… Останься! И завтра же другой морской вестник поплывет в Лимучати, и в сумке из прочной ткани, непроницаемой для воды, будет лежать послание – о том, что сахема Бритайи и подругу его, иберскую владычицу, дела Эйпонны не волнуют. Останься!

Кто знает, верно ли прочитал Дженнак не сказанное и не услышанное, только в горле у него пересохло, а виски оросила испарина. Тридцать лет минуло, и был он теперь не юношей, лишившимся первой своей любви, а опытным мужем, одолевшим, как тайонельский лосось, перекаты страданий и стремнину горя. Но и Чолла была не та – не капризная девушка, чаровавшая его красотой, шептавшая ему: когда мы будем править в Одиссаре… Оба они стали мудрей, и оба понимали: лишь глупый барсук дважды сует нос в одну и ту же ловушку.

Копыта лошадей зацокали по розоватому граниту дороги. Чолла вздохнула. Дженнак, отерев пот со лба, пробормотал:

– Хотелось бы мне посмотреть на твоих морских вестников. Сколько их у тебя?

– Двое, мой вождь, двое. Один цвета Коатля, другой оттенка Мейтассы.

Они медленно ехали по дороге, на удивление безлюдной в этот полдневный час. Потом, обернувшись, Дженнак различил нескольких всадников – там, где дорога сворачивала, следуя вдоль речного берега, и терялась среди апельсиновых рощ. Были, вероятно, и другие стражи, то ли охранявшие их в холмах, то ли следившие, чтобы повелительнице и гостю ее не мешали. За рекой лохматые полунагие пастухи крутились у табуна, запрокидывали головы, отхлебывая из бурдюков, но не пытались подъехать к воде и не глазели на светлорожденных. Это казалось Дженнаку странным: он помнил, что иберы народ горячий и неистовый, любопытный и склонный уважать лишь силу; подогретые же вином, они уважали лишь самих себя.

Но Чолла, видимо, смогла внушить им нечто большее, чем уважение, – скорей всего, тот благоговейный страх, который вызывает у людей суеверных все непонятное и таинственное. В самом деле, шли годы, а она не старела и не теряла ни своей красоты, ни энергии и сил, а значит, время лишь подтвердило, что огненосная Мирзах и прочие иберские боги считают ее своей избранницей. Тут, в краях беззаконных, среди диких племен, божественная помощь была необходима и как бы подменяла собой сетанну, создавая ореол власти; и кто ведает, смогли бы Чоар и Ут объединить половину страны, если бы не покровительство Мирзах? А ведь Чолле пришлось шагнуть еще дальше, чем покойному супругу; Ут Лоуранский, не мудрствуя, сек головы непокорным князьям и громил их дружины, тогда как жена его посягнула на рабство – и выиграла этот бой. Теперь в Ибере не было невольников, но лишь солдаты, кичившиеся своим благородным ремеслом, и все остальные жители, коих кормили земли и воды, точно так же, как одиссарцев и арсоланцев.

Быть может, стерегущие табун пастухи знали об этом? Знали, кто избавил их от участи двуногого скота? Быть может, они испытывали не только страх перед владычицей Чоар, но и благодарность к ней?

Серый жеребец, следуя за рыжим, свернул с каменных плит на грунтовую дорогу, огибавшую Сериди с южной стороны. Всадники проехали мимо круглого бассейна и кустов, от которых тянуло сладкими цветочными запахами, мимо низких скамей, вырезанных в форме лежащих ягуаров и свернувшихся клубком волков, мимо конюшен, птичников и прочих служб, примыкавших к стене замка; наконец перед ними раскрылся океан, мерцавший серебристыми всполохами под жарким послеполуденным солнцем. Западное побережье Иберы было не таким изрезанным и скалистым, как восточное, ибо над ним потрудились быстрые реки, обильные дожди и океанские приливы, с течением лет размывшие камень, перемоловшие его в гладкую округлую гальку, что покрывала берег на половину полета стрелы. Галечные пляжи серпом охватывали небольшой заливчик, посреди которого качался на мелких волнах растопыривший балансиры «Хасс», выглядевший весьма внушительно в сравнении с лодками, плотами и юркими узкими суденышками иберов. Корабль готовился к долгому плаванию по Бескрайним Водам; Дженнак видел, как с плотов поднимали на борт сосуды с вином и пивом, корзины с сушеными фруктами, мешки с зерном, запасы дров и длинные дубовые ящики, полные серебряных слитков. Пища и питье предназначались команде, а серебро «Хасс» должен был доставить в Лимучати и сдать по описи арсоланским чиновникам. Судя по количеству ящиков, иберские копи были поистине неистощимы, и серебристый поток, текущий от Риканны к Эйпонне уже тридцать лет, не собирался показывать дно.

Грунтовая тропка шла вдоль берега, упираясь в широкий короткий канал, перекрытый со стороны моря бронзовыми затворами. С другой стороны канал заканчивался у огромного овального водоема – две сотни шагов в длину, сотня в ширину – обсаженного деревьями из Лизира. Кроны их были на редкость густыми и плоскими, как простертые над землей опахала, и высаживали их в тех местах, где требовались прохлада и защита от жаркого солнца.

На краю бассейна Чолла остановила своего жеребца и сощурилась:

– Вот они! Видишь? Играют… У самого канала… Вон там!

Но Дженнак уже заметил спины двух морских тапиров, черного, как горючий камень, и беловатого, скользивших у самой поверхности воды. Белый казался покрупнее, но и черный был велик, не меньше девяти локтей в длину, с горизонтально посаженным хвостом и мощными плавниками. Ни один корабль не мог угнаться за этими животными: самый быстроходный драммар пересекал Бескрайние Воды за двадцать пять дней, тогда как морским тапирам требовалось на это не больше десяти.

На своих земных собратьев они походили только плотной безволосой кожей, удлиненным рылом, напоминавшим тапирью морду, да еще тем, что жабр у них не имелось, а кровь была теплой и красной, как у самых обычных животных. Во всем же остальном эти два племени, сухопутное и морское, являли полную противоположность. Четвероногих тапиров отличал меланхолический склад характера; питались они травой, были апатичны, покорны, довольно медлительны и глуповаты. Морских же обитателей боги одарили игривостью и веселым нравом, быстротой движений, выносливостью и несомненным умом. В некоторых делах – касавшихся, скажем, охоты, схваток с акулами и большими осьминогами – они вели себя столь же разумно, как люди: собирались на совет, держали неслышимые человеческому уху речи, подчинялись своим вождям, устраивали облаву и сражались как подобает воинам, не отступая и не щадя своей жизни, чтоб добраться до акульих потрохов.

Принадлежали они к различным кланам и отличались размерами и формой тел, а также цветом кожи – черной, жемчужно-серой или почти белесой, оттенка припорошенных пылью снегов. Одни их племена предпочитали оставаться в теплом Ринкасе, в мелких водах у берегов Серанны и Юкаты, на кейтабских отмелях и в заливах Иберы; другие, более непоседливые, являлись кочевниками и, подобно гигантским морским змеям, странствовали в океанах и морях, огибали континенты, охотились, размножались и умирали повсюду, где твердь земная уступала место соленой воде. Случалось, хоть и нечасто, они дружили с людьми и подчинялись им, загоняя в сеть рыбьи стаи или спускаясь ко дну вместе с ныряльщиками за жемчугом; самых же сообразительных хитроумные арсоланцы приучили переплывать океан и нести послания в особых сумках. Дженнак не ведал ничего о тайном искусстве дрессировки морских гонцов, но относился к ним с симпатией; эти странные рыбы – или звери? – казались ему сродни соколам и грохочущим барабанам, переносившим вести за тысячи тысяч локтей. И они одолевали соленую жидкую стихию, столь обширную, что для крылатых посланцев она была недоступна, как бездны Чак Мооль!

– Они приплывают каждый месяц, в День Ясеня или Сосны, – сказала Чолла, – и не опоздали еще ни разу. В эти дни мы держим врата раскрытыми, а вестники, что обитают в бассейне, отправляются в море, находят посланца и плывут вместе с ним сюда. Находят, понимаешь? Там! – Она вытянула тонкую смуглую руку к необозримому пространству вод и небес. – Не представляю, как им это удается!

– Есть в мире многое, что ведомо лишь богам. Быть может, они и ведут их? – произнес Дженнак. – Но лучше расскажи мне, тари, о вестях, что ты получаешь от отца. Не писал ли он, почему желает меня видеть? Разве не мог снестись он с братом моим Джиллором, который живет гораздо ближе к Инкале и обладает гораздо большей властью? Однако он хочет встретиться со мной… Зачем?

– Не знаю, мой вождь. Не знаю, но чувствую, что в последние месяцы ахау, отец мой, испытывает тревогу. Что-то беспокоит его – что-то связанное с Коатлем и Мейтассой.

– С ними обоими? Почему? Он сообщал об этом?

– Нет, я догадалась сама. И догадался бы всякий, кто умеет читать между строк, ибо в письмах своих ахау не отделял Коатль от Мейтассы, а Мейтассу от Коатля. Говорит ли это что-нибудь твоему проницательному уму? Видишь ли ты некое знамение и можешь ли его разгадать?

Дженнак кивнул, ощутив, как подползает к сердцу холод. Не прибегая к волшебству и магии кентиога, он мог бы сказать, что Коатль и Мейтасса опасны порознь, а вместе опасней втрое, если не впятеро. Что значит их союз? Значит ли это, что в Эйпонне разразится большая война? Такая, о которой предупреждал некогда мудрый Унгир-Брен? Война, где сражаться будут не тысячи, а сотни тысяч, где благородный клинок, копье и стрела уступят стволам метателей, где корабли Примутся жечь снарядами города, а береговые крепости – топить их, как игрушечные лодочки, изрешеченные камнями? Война, которая охватит не одни лишь срединные державы, но докатится до Тайонела и Сеннама, до Кейтаба, Сиркула и Рениги, до северных лесов и южных степей? Многолетняя война, после которой не будет победивших, а останутся только людоеды-дикари, спасенные непроходимыми рардинскими лесами, да загадочная страна Чанко, сокрытая в горных туманах и снегах…

Нет, боги такого не допустят, и не допустят люди! Кино Раа, познав несовершенство человеческой природы, не запретили сражаться, но предупредили: все имеет смысл, меру и предел! Чтобы согреться, не разжигают костер от берегов Океана Заката до Бескрайних Вод! И нигде в Чилам Баль не говорится, что людям дозволено жечь такие костры…

Вдалеке, на дворцовой башне Серили, грохнул отмерявший время барабан. Десять ударов; на мерной свече догорело десятое кольцо. Дженнак вздрогнул и очнулся.

– Поедем, мой господин, – мимолетным движением Чолла коснулась его плеча. – Скоро вечерняя трапеза, а после нее мы послушаем твоего сказителя. Потом наступит ночь, придет утро, и ты уплывешь от меня… Или останешься?

Дженнак молча поворотил коня.

* * *

Сказитель Амад Ахтам, сын Абед Дина, ждал их в хранилище записей, у большого стола, заваленного свитками, среди которых громоздились пять или шесть шкатулок со знаками Юкаты на полированных крышках. Вид у Амада был растерянный; казалось, он и представить не мог, что где-то на свете существует подобное богатство, этакое изобилие всяких историй, писанных цветными красками на тонком пергаменте и бумаге. Дворец Дженнака и храм, возведенный в его стенах, еще не могли похвастать такими сокровищами.

Хранилище записей в Серили располагалось на втором этаже и состояло из трех обширных покоев, отделанных светлой сосной. Древесина у сосны мягкая и легко поддается ножу, позволяя вырезать затейливые узоры; пропитанная же особыми зельями, она обретает твердость и долговечность. Из таких досок можно строить хоганы, что простоят столетие, можно класть настилы мостов, собирать челны и плоты, обшивать суда… Конечно, для кораблей более подходит розовый дуб, гибкий, но почти такой же прочный, как редкостное железное дерево, но он в Восточных Землях не рос, и суда здесь строили из обычного дуба и сосны. Само собой, не боевые драммары; их Дженнак заказывал на кейтабских и одиссарских верфях.

Три покоя со светлыми панелями шли анфиладой, соединяясь арками; в двух крайних вдоль стен тянулись сундуки со свитками из кожи и бумаги, над ними, на особых подставках, в ларцах, отделанных перламутром, бронзой и серебром, хранились книги. Еще выше расплескались соцветиями шести божественных красок ковры, но не из перьев, а из шерсти овец и коз, все – местной работы, но похожие на арсоланские, так как обучали иберских мастеров искусники из Лимучати, Инкалы, Болира и Перао. С потолка, тоже обшитого деревом, свешивались засушенные рардинские бабочки, такие огромные и яркие, что крылья их могли бы соперничать с опереньем кецаля, и чучела птиц, привезенных со всех концов света, из Нефати и Лизира, из Одиссара и страны майя, их Арсоланы, Коатля и других земель. Был тут огромный белоснежный попугай с хохолком и черным обсидиановыми глазками, была птица-молот с гигантским клювом, был лизирский розовый лебедь с изящно изогнутой шеей и крохотные золотистые пичужки, что водились на островах Бескрайних Вод и пели не хуже тайонельских соловьев. Обычной для богатого хогана зелени, орхидей, рододендронов или кустов роз в каменных кадках тут не имелось: растения надо поливать, а книги и свитки не любят влажного воздуха.

Срединный покой, предназначенный для чтения и раздумий над прочитанным, был украшен двумя арками: одна, скрытая тяжелым голубым шелком, вела в опочивальню Чоллы, другая, с занавесью из тростника, переплетенного цветными нитями, – к лестнице и помещениям нижнего этажа. Еще Дженнак увидел большой восьмиугольный стол с невысокими сиденьями, привычными для арсоланцев, подушки на коврах у стен, и второй столик, поменьше, на котором блестел серебряными боками раскрытый ларец с Чилам Баль. Столик показался Дженнаку знакомым; некогда украшал он обитель Чоллы на «Тофале», славном корабле О'Каймора, и пропутешествовал вместе с хозяйкой из Арсоланы в Иберу, по другую сторону Бескрайних Вод. На темной его поверхности из полированного дерева светился искусно выложенный узор: созвездия Тапира, Муравьеда, Смятого Листа, Драммара и Бычьей Головы, а среди них – стремительно мчащийся священный Ветер, что принес в Юкату великих богов. Стол окружали серебряные и бронзовые подсвечники в форме дважды изогнувшихся змей, сидящих ягуаров и распушивших хвосты кецалей с солнечным символом в клюве; рядом стояло сиденье, покрытое золотистой тканью.

Чолла опустилась на него, прекрасная и величественная в одеянии цвета наступающих сумерек, в драгоценном обруче с бледными синими жемчужинами, оттенявшими цвет ее волос, губ и темных зрачков. Амад, присевший со своей лютней у большого стола, глядел на нее с восторгом и обожанием. В самом деле, не оставить ли его здесь? – мелькнула мысль у Дженнака. Путь в Эйпонну далек, а в Серили сказитель проживет долгие годы, рядом с книгами, теплым морем и прекрасной женщиной, развлекая ее и преклоняясь перед ней… Что еще надо рапсоду? Песни, любовь и покой…

Но мысль эта промелькнула и ушла. Не в первый раз Дженнаку подумалось о том, что Амад вовсе не жаждет покоя, но мотается по миру в поисках царства добра, справедливости и красоты, и поиски эти так же бесплодны, как песчаные пустыни бихара. Эйпонна тоже не была таким царством, а Книги Чилам Баль утверждали, что оно вообще недостижимо, ибо не существует света без тьмы, добра без зла.

– Ты читал? – Чолла, одарив сказителя милостивым взглядом, кивнула на стол, заваленный свитками. – И что же?

– Не читал, о драгоценная сердцевина розы, просматривал… Клянусь Митраэлсм, разве успел бы я перечитать тысячи листов за немногие дни? Я, глупец и невежда, не знавший до недавних пор, что слова с такой легкостью можно изображать пером и кистью!

– Значит, в тех странах, где ты побывал, не умеют писать?

– Нигде, моя зеленоокая госпожа, кроме Нефати. Но знаки нефатцев столь многочисленны и сложны, что постигать их смысл надо с детских лет и до седых волос. У меня не было столько времени! И еще… – Амад замялся, помедлил и нерешительно произнес: – Еще, о светлая тари, я был в Нефати рабом… Кто же станет учить раба священному искусству изображения говорящих знаков?

– Это я понимаю, – Чолла с горделивым достоинством склонила головку, и жемчужины в ее венце тускло сверкнули. – Не понимаю другого, сказитель: к чему нефатцам все эти символы? Разве не хватит тридцати, сорока или пятидесяти, как у нас? Ведь каждый знак оживает, когда мы произносим его, а человеческим губам и языку доступны лишь пятьдесят звуков. Понимаешь? Пятьдесят звуков рождают пятьдесят символов… А сколько же их у нефатцев, у этих дикарей? Сотни?

– Тысячи, прекрасная ночная лилия, тысячи! Но они обозначают слова и части слов, а не звуки. Рисунок рыбы с вытянутым хвостом так и читается – рыба; но если хвост поднят, то это слово «плыть», если опущен – слово «вода», а рыба с раскрытым ртом означает жажду… Это слишком сложно для понимания, и я уверен, что злой Ахраэль посмеялся над нефатцами, подсказав им такую идею. Счастье еще, что в их языке гораздо меньше слов, чем в благозвучной речи Одиссара!

Рука Чоллу потянулась к раскрытому ларцу, изящные пальцы легли на первый лист Чипам Баль, на страницу Книги Минувшего, на строчки, мерцавшие серебром Мейтассы на фоне покорной Коатлю тьмы.

– Странный способ письма, – произнесла она с нескрываемым пренебрежением. – В Эйпонне мы и не слышали о таком.

Дженнак, сидевший, по одиссарскому обычаю, на подушке в позе внимания – ладони на коленях, торс слегка наклонен вперед, – кашлянул.

– О чем только не слышали в Эйпонне, прекрасная госпожа! Хашинда, мои предки, писали именно так, а еще плели ожерелья из пестрых перьев и раковин, где каждое перо или ракушка были исполнены тайного смысла. А люди из Края Тотемов и Лесных Владений до сих пор переписываются, рисуя значки на коре и на изнанке шкур. У них рыба с крючком во рту и человеческая нога означают целое послание – скажем, такое: я изловил лосося, приходи пировать в мой дом! Просто и ясно.

– Просто, когда речь идет о простом, – сказала Чолла, поглаживая страницу Чилам Баль. – Но книг таким способом не напишешь.

– Ты права, о изумруд среди женщин, – отозвался Амад. – Однако в Нефати не пишут книг; там вырубают знаки в камне или чертят их на глиняных черепках. И надписи эти коротки и неинтересны – либо славословия в честь их владык, либо списки податей и расчеты между купцами. Лишь попав к моему господину, – он отвесил Дженнаку поклон, – я узнал, что историю можно не запомнить и рассказать, а записать и прочитать. Воистину, это великое чудо! Чудо, которым одарили вас ваши боги! Вот только… – сказитель смолк в некотором смущении.

Дженнак усмехнулся, догадываясь, о чем пойдет разговор. Его гость-бихара, то ли в силу живости ума, то ли благодаря отличной памяти и опыту, приобретенному в Нефати, довольно быстро овладел письмом – вернее, концепцией письменной речи, казавшейся ему сперва магическим искусством, столь же таинственно-непостижимым, как перемена облика или прорицание грядущего. Справившись с этой задачей, он принялся читать и одолел все, что нашлось в лондахском дворце и в храме, – разумеется, Чилам Баль и Сагу о Восточном Походе, а также описания земель Эйпонны, Книгу Гневного Ягуара, в коей повествовалось о полководческом мастерстве, Историю Дома Одисса, записи о минувших битвах с атлийцами и тасситами, тайонельские сказки про лис, волков, енотов и скунсов, отчет о Шестой Северной Войне, свитки с древними песнями-заклятиями и хронику святилища Вещих Камней в Юкате. Закончил он списками сигнальных барабанных кодов и комментариями к Книге Мер, где излагались способы определения площади и объема, необходимые при строительстве судов, мостов, насыпей и прокладке дорог. Перечитав все, что удалось разыскать во дворце Дженнака, он выглядел слегка разочарованным – примерно как сейчас.

Чолла тоже это заметила.

– Кажется, в моем хранилище мудрости не нашлось того, что ты искал? – спросила она, оглядев свитки и ларцы, громоздившиеся на столе.

– Не нашлось, прекраснейшая владычица, – Амад с сожалением развел руками. – Здесь есть кейтабская история покорения Рениги и ее войн с Сиркулом, хроники славных арсоланских владык, перечисление редкостных птиц и перьев, одни из коих идут в уборы, а другие – для оторочки одеяний или плетения ковров; есть книги о Лимучати и об иных городах на Перешейке и Побережье, есть свиток, написанный твоим великим отцом, – про искусство хранить мир и добиваться целей своих без оружия; есть записи о том, как пересчитывать арсоланские золотые диски в чейни. Все это очень интересно, но во всем этом нет ни капли вымысла.

– Вымысла? – тонкие брови Чоллы высокомерно изогнулись. – Но кто же наполняет книгу нелепым вымыслом, сказитель? Книга – ларец знаний, и все в ней должно быть так, как на самом деле. А от вымысла какая польза? Можно ли утверждать, что Храм Мер находится не на берегу Океана Заката, а в Тайонеле, у Пресных Вод? Или что остров Ка'гри лежит не на севере, а на юге? Или что Че Чантар, мой отец, властвует над Сеннамом? Все это вымысел, а значит, ложь!

– Ложь, – со вздохом согласился Амад. – Прочитанное мной – это божественные истории, истории великих деяний, истории земель, истории о том, как сделать то или это… словом, это истинные истории! Но были ведь и сказки – тайонельские сказки про коварного лиса, злобного волка и зверя под названием скунс, который благоухает, подобно выгребной яме… Еще были притчи из Чилам Баль о зверях и людях… Зачем они, светлая тари?

– Чтобы пересказывать детям и поучать взрослых – тех, кто нуждается в поучении. Или развлекаться…

– Вот! Развлекая, поучать! – Амад многозначительно покачал пальцем перед носом, похожим на клюв коршуна. – Сказки, песни и притчи подходят для этого, а ведь все они – вымысел! Значит, и вымысел полезен? И ложь не всегда является злом? – Он сделал паузу, затем переплел пальцы перед грудью, уткнулся в них подбородком и продолжал: – Однако сказки, прекрасная тари, назначены детям, ибо коротки они, незамысловаты, и не говорится в них с полной откровенностью о таинствах любви, о кровавых сражениях, о жестокости и гордости, о смертной тоске и о прочих вещах, в которые слишком юным, по недомыслию их, вдаваться рано. Но могут быть сказки и для взрослых, в которых есть все, о чем я помянул… Я называю их сказаниями; я сочиняю их сам л собираю в разных местах, ибо тешат они душу и веселят сердце. Они не истина, но и не ложь; они придуманы мной, ко под вымыслом в них сокрыта правда.

Дженнак, знавший многие из этих рассказов, понимал слова Амада – понимал теперь, когда польза вымысла уже не казалась ему чем-то странным и непривычным. Это было еще одним сокровищем, которым Земли Восхода могли поделиться с Эйпонной, – и столь же дорогим, столь же бесценным, как кони или прекрасные розовые лебеди Лизира, как ячмень, пшеница или сладкие плоды в золотистой кожуре.

Мечта! Воображение! Вымысел! Конечно, и в Эйпонне знали о них, но никто не догадывался, что можно измыслить целую жизнь или жизни никогда не существовавших людей, события, каких не случалось, подвиги, не свершенные никем, и никем не испытанную любовь. Любые эйпоннские книги, любые писаные или устные истории, если не считать сказок, древних преданий и ходивших в народе побасенок, были основаны на твердых фактах, иногда абсолютно истинных, иногда отраженных в поэтическом преломлении, связанных с богами, домысленных и преувеличенных – так, как домыслил и преувеличил О'Каймор в описании подвигов светлого наследника Одиссара. Но сам наследник – Дженнак мог в том поклясться! – являлся столь же реальным, как драммар «Тофал», как его балансиры, мачты и паруса, как буря, настигшая судно у лизирских берегов, и весь великий Восточный Поход.

Амад же умел рассказывать о том, чего не было, и рассказывать так, что верилось всему. Или почти всему – в его повествованиях встречались столь невероятные эпизоды, столь волшебные превращения, что меркло перед ними колдовство кентиога и магия тустла. Как он утверждал, многие сказания были придуманы им самим, но еще большее их число передавалось среди бихара из уст в уста с незапамятных времен, и никто, даже сам светозарный Митра-эль, не помнил сочинивших их рапсодов.

Это искусство ткать волшебные истории само по себе было чудом и давало Дженнаку пищу для размышлений. Он думал об иберах и бихара, о двух разбойничьих народах, поклонявшихся идолам, проливавших кровь на их алтари и ценивших жизнь ближнего не больше, чем дырку от атлийского чейни. Они казались такими похожими – пусть не обликом своим, но дикими нравами и жестокостью; однако вывод сей был бы весьма скоропалительным. Так, иберы знали лишь воинственные песнопения да легенды о кровожадных богах – а про богов тех было все сказано столетия назад. Что же касается бихара, то они отличались поразительной фантазией и склонностью к сочинительству, весьма странной среди людей безжалостных и диких. Дженнак полагал, что этим своим отличием соплеменники Амада обязаны пустыне – слишком она была скудна сравнительно с Иберой, и безбрежные ее пространства располагали к мечтательности и размышлениям. Воистину, место, где можно говорить с богами, слушать их, учиться у них! Вот только какие божества навевали кочевникам все эти чудесные истории? Безусловно, не Митраэль и не его темный собрат, в коих Дженнак решительно не верил. Быть может, Мейтасса, Провидец Грядущего? Или Хитроумный Ахау Одисс?

Чолла тем временем хмурила брови, а изумрудные глаза ее заволокло пеленой раздумья.

– Не понимаю! – наконец призналась она. – Ты говоришь загадками, сказитель. Твои истории не истина, но и не ложь; они придуманы, но под вымыслом в них сокрыта правда… Может ли такое быть?

– Ты решишь сама, о цветок радости, преклонив слух свой к моим речам. Если мне будет позволено…

Владычица Иберы милостиво кивнула, и Дженнак заметил, как в зрачках ее зажглись и погасли зеленые искорки. Многозначительный знак! Некогда она стремилась лишь к власти и почету, жаждала вершить судьбы племен и стран, приказывать и повелевать – но даже тогда, сквозь дым суетных желаний, проглядывали любопытство и тяга к необычному. Возможно, это являлось самым привлекательным в ней – по крайней мере, для Дженнака; ему казалось, что страсть узнать и понять делает Чоллу-владычицу совсем иной, словно дикая лесная кошка вдруг оборачивается ярким легкокрылым мотыльком. Увы, эти мгновения были такими редкими!

– Я расскажу про отважного Фараха, прекрасную Асму и сына их Илдига… – Амад пристроил свою лютню на колене, коснулся струн, и они отозвались протяжным долгим стоном. – Это сказание я сочинил много лет назад, еще в те времена, когда руки мои не отвергали оружия, и думал я, что можно прожить жизнь, оставаясь воином и певцом. Но, как видишь, моя госпожа, это не получилось… – Амад обхватил лютню обеими ладонями, словно желая подчеркнуть, что не осталось в них места для рукояти боевой секиры и мечущего стрелы лука.

– Фарах, и супруга его, прекрасная Асма, и сын их Илдиг, – начал он мерным речитативом, – никогда не жили в шатрах бихара, не кочевали с народом моим, не вышли из лона женщины, не рождались на свет и не умирали, как рождаются и умирают люди; они, все трое – и иные, о коих я расскажу, – только плод вымысла, цветок воображения. Тела и души их сотканы из слов, поступки их лишь строки моего рассказа, и все, что случилось с ними, – не жизнь, но подобие жизни и тень ее… Я их единственный родитель, и я принял последний их вздох, когда отлетали они к светозарному Митраэлю – или в Чак Мооль, что значит для вас и для меня одно и то же.

Чолла сделала повелительный жест, и сказитель смолк. Две девушки внесли серебряные иберские чаши с душистым горячим напитком Арсоланы. Знакомый запах защекотал ноздри Дженнака, и на миг ему показалось, что будто бы не было этих тридцати лет, что будто сидят они не в дворцовом покое, а в хогане Чоллы на корабле среди Бескрайних Вод, и подают им напиток две юные служанки – Шо Чан и Сия Чан… Однако девушки, бесшумно скользившие по коврам, были рыжеволосыми и белокожими и совсем не походили на двух смуглых арсоланок, тридцать лет назад оставшихся со своей госпожой в Ибере. Где они теперь?.. Что с ними?..