Текст книги "Конан и Небесная Секира"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Все несут мясо, кроме него, Гиромды… Но, видит Нгота, не потому, что он – вождь, не желающий подставлять спину под тяжкий груз… Нет, совсем не потому! За его плечами тоже покачивается нечто… нечто такое, что дороже мяса всех карликов на всем морском берегу, дороже их засушенных голов, которые так любят боги, дороже волос, из которых женщины заласса плетут циновки… Удивительно, откуда к этим ничтожным попало такое сокровище! Где они его разыскали, где нашли Яростный Блеск? Быть может, там есть еще?

Но тот коротышка, что издох рядом с Блеском, ничего не скажет… Негодный человечишка, совсем негодный… И мясо у него оказалось жестким, точно высушенная кора… будто бы из него выпустили всю кровь и вдобавок высосали мозг из костей! И эта трусливая обезьяна еще пыталась оборониться, поднять Яростный Блеск на него, на вождя заласса, сильнейшего воина в Племенных Очагах, любимца Куу!

Гиромда ударил себя в грудь огромным кулаком и расхохотался. Яростный Блеск убил карлика, и поделом! Разве такое оружие подходит ничтожному ублюдку? Оно – для рук мужчины! Для человека, который пожирает мясо, а не отвратительную скользкую рыбу! Для того, кому известно, как обращаться с боевым топором!

Теперь Яростный Блеск, завернутый в большие пальмовые листья, висел за правым плечом Гиромды, и вождь заласса чувствовал его упоительную тяжесть. Сокровище, невиданное сокровище! Сверкающий плоский камень с острым краем и острым зубом… Удивительный камень! Не похожий на черный дья, из которого делают ножи и наконечники дротиков, на бурый дья, что идет на молоты и лезвия топоров, на белый дья, женский камень, подходящий лишь для скребков… Наверно, такие камни умели разыскивать еще до того, как Великий Нгота сотряс землю… в те времена, когда Очаги заласса – по словам стариков – были огромными, окруженными стенами, и лежали не в лесу, а в степи… Лес, как толкуют старейшие, вырос потом, и это – хорошо… Гиромда не представлял, как можно жить без деревьев, в пустом и голом пространстве, где обитают, к примеру, вонючки-себайо. Эти себайо – странный народ; кожа у них не черная, а серая, и мажут они ее крокодильим жиром, а крокодилов бьют на берегу огромной реки. Но – сильное племя! Многочисленное! Хитрое! Умеющее метать маленькие дротики с помощью палки и волосяного шнурка… Да, себайо не перебьешь, как жалких карликов с морского побережья! Зато мясо у них вкуснее…

Причмокнув, Гиромда забарабанил по длинному выпуклому щиту, и воины, подчиняясь сигналу, ускорили шаг. Щит висел у него на груди и был выкрашен бурой охрой, по которой белым и черным колдуны заласса нанесли магические узоры. Круг в центре обозначал Великого Нготу, Потрясателя; три зубца вверху – идола Мубугу, Повелителя Огня, а заостренный овал внизу, похожий на лист – Силунди, Владыку Деревьев. Еще на щите были нарисованы многочисленные наконечники копий, знак Демона-Пожирателя Куу, которого Гиромда чтил больше всех. Куу покровительствовал удачным набегам и воинскому оружию – быть может, и Яростный Блеск послан им?

Если так, богов надо отблагодарить, особенно Куу. Надо напасть на себайо! Эта мысль давно бродила в голове у вождя. Напасть, сжечь их Очаги, содрать с мужчин и женщин кожу, вымазанную крокодильим жиром, и принести ее, вмести с внутренностями, в жертву Кровожадному Куу! Куу – хороший бог, ему достаточно кожи и потрохов, а мясо он оставляет заласса, своим детям… Но Куу любит слушать крики побежденных, любит смотреть, как с них спускают шкуры, любит, чтобы в его Доме, у его Очага было много высушенных голов. Хороших голов – голов воинов себайо, а не прибрежных карликов!

И надо торопиться, думал Гиромда, чувствуя, как раскачивается Яростный Блеск и слегка подталкивает его в спину. Надо торопиться, потому что три дождливых сезона назад себайо приходили в лес со своими летающими дротиками, но Силунди отвел им глаза, и они не нашли Племенных Очагов заласса. Но теперь пусть приходят! Главное, подобраться к ним поближе – так, чтобы они не успели швырнуть дротики… Тогда его воины бросятся на них с дубинами и перебьют! Он сам прикончит пятерых Яростным Блеском… нет, не пятерых, а дважды, трижды, четырежды по пять! Во имя богов! Столько, сколько у него, Гиромды, пальцев на руках и ногах!

Но еще лучше не ждать себайо в лесу, а нагрянуть на их Очаги – на те, что стоят у самой опушки. До остальных, что выстроены в степи и на речном берегу, не добраться, слишком далеко и опасно… Но если убить и съесть лесных себайо, то остальные захотят отомстить и придут в джунгли. Вот тогда…

Гиромда вдруг замер, задрав голову, и цепочка воинов остановилась. В лесу нельзя полагаться на глаза и уши; здесь надо нюхать. Паутину больших саа, Детей Ночи, не разглядишь, и не услышишь шороха их лап, но смрад их добычи, гниющей в ловчих сетях, можно учуять за много шагов. Также и с ядовитыми червями, и большими пестрыми кошками, и со змеями, и с Серыми Людьми, похожими на огромных обезьян… Каждого выдает запах, и тот, кто умеет различать запахи, избежит многих опасностей в джунглях.

Гиромда владел этим искусством в совершенстве, иначе не сделался бы вождем. Широкие ноздри его плосковатого носа жадно раздувались, но сейчас он не думал об опасности. Ее и не было; он принюхивался к запаху дыма, верному признаку человеческого жилья. Племенные Очаги близко! С торжествующим возгласом он вскинул руку, и воины взвыли в ответ, на мгновение заглушив негромкий шелест листвы и скрипы древестных стволов. У каждого словно прибавилось сил; они вновь зашагали по узкой тропе, торопясь к своим хижинам, сплетенным из гибких лиан, к яркому пламени костров, пылающих в кругах из плоских камней, к своим женщинам, истомившимся по мужским объятиям, к Домам Богов. Они спешили, не замечая, что привкус дыма в воздухе слишком едок и густ, и к нему примешивается еще один запах, почти неощутимый даже для чутья лесных охотников.

Вскоре цепочка заласса выбралась на поляну – на широкую поляну, где прежде грудились хижины Племенного Очага – и тут беда простерла над ними свои черные крылья. Поселка больше не было; на его месте дымились кучи полусожженного дерева, грудами лежали обгоревшие трупы, а Дома Богов, Потрясателя Нготы, Мубугу, Повелителя Огня, Владыки Деревьев Силунди, Пожирателя Куу и всех остальных, лежали в развалинах. Сами же идолы, вытесанные из толстых стволов, исчезли, и это показалось потрясенному Гиромде наиболее ужасным. Чего стоит народ, не сумевший защитить своих богов?

С горестным воплем он бросился вперед, к темневшим посреди поляны руинам. Он знал, чьи руки спалили лесное гнездо заласса, кто перебил их женщин, кто надругался над их богами и разграбил поселок. Себайо! Вонючие себайо, пожиратели крокодилов! Они опять пришли в джунгли и на сей раз отыскали то, что хотели! И Силунди не отвел им глаза, Нгота не столкнул в ловчую яму, Куу не сожрал их внутренности, а Мубугу, словно обезумев, бросился жечь не врагов, а хижины заласса!

Рыча, Гиромда бежал к пепелищу, и воины, побросав корзины и щиты, копья и дубины, мчались за вождем, завывая от горя. Бессилье идолов страшило их. Они могли найти женщин в других лесных селениях, отнять или купить их; они могли выстроить новый Очаг, заново возвести Дома Богов, увешать их высушенными головами, устлать шкурами пестрых кошек… Но где сами боги? Где Мубугу, Нгота, Силунди, Куу и все остальные, вырезанные из цельных стволов твердого дерева патари и пробужденные к жизни искусством колдунов? Где они? Сгорели? Или позволили себя пленить? Кому? Себайо?

Себайо!

От спаленного поселка тянулась полоса вывороченной земли, словно тут протащили нечто тяжелое. Она шла к дальнему краю поляны, ясно показывая, откуда пришли и куда ушли победители. Быть может, они недалеко? Развалины Племенного Очага еще дымились… Если себайо не успели выбраться из леса, то воины Гиромды догонят их и перебьют… А потом, возвратив идолов, можно поискать место для нового Очага и раздобыть женщин…

Не добежав до опушки полсотни шагов, вождь заласса сорвал с плеча огромный топор и завертел им в воздухе, приказывая воинам остановиться. Первым делом им надо подобрать оружие, затем поесть и выслать в лес пару хороших следопытов… Пусть налегке догонят себайо, пересчитают их… А затем – затем Яростный Блеск, дубины и копья заласса обрушатся на разорителей!

Что-то свистнуло, и Гиромда с изумлением уставился на стрелу, вонзившуюся в плечо. Вторая пробила колено, и вождь с хриплым ревом повалился в траву, выронив топор, ударивший его прямо в висок. С опушки прянуло еще несколько стрел, затем ливень их сделался гуще, и первые воины себайо, потрясая луками и копьями, показались среди деревьев. Их было много, очень много, но Гиромда уже не увидел врагов…

***

Расположившись на невысоком помосте, устланном леопардовыми шкурами, Зала внимательно рассматривал левым глазом узор из листьев, веточек и камней, выложенный на земляном полу. Правого глаза у верховного вождя себайо не было; еще в молодые годы он потерял свое око в схватке с лесными заласса, пожирателями человечины. Да и то сказать, он не выглядел могучим воином; даже в юности казался слишком щуплым и тонкокостым, так что в боях орудовал дротиком, а не тяжелым топором и не дубиной с вбитыми в дерево осколками кремня. Сейчас, когда ему минуло сорок разливов Большой Реки, Зала не принимал уже участия в битвах и набегах, оставляя это занятие младшим вождям. Зато он был умен, хитер и коварен – а все эти качества ценились у себайо куда выше воинской доблести. Ибо всякий научится ловко размахивать копьем, но не всякий знает, куда его направить!

В том-то дело и заключалось – куда направить…

Снаружи стоял ясный день, и через широкие двери Каны Вождей внутрь попадало достаточно света, чтобы Зала мог разглядеть узоры на полу во всех подробностях. Сама же кана была круглой, собранной из жердей, обтянутых крокодиловыми шкурами, и стояла на крутом речном берегу. Жерди надежно вкопали в землю, а края шкур привалили тяжелыми камнями, чтобы ни дождь, ни ветер не проникли в кану и не повредили драгоценный узор. Мудрецы себайо составляли его много лет, выспрашивая бродяг, охотников и разведчиков о землях, лежавших за лесами и степями, за горами и за Большой Рекой, Матерью всех рек. И теперь Зала мог разглядывать мир словно с высоты птичьго полета, размышляя о том, куда он поведет вскоре своих людей. Людей же у него набиралось немало, ибо были ему покорны все кланы себайо – и те, что жили в джунглях и степи, и обитавшие по обоим речным берегам. Народ себайо размножился числом – особенно с тех пор, как семь разливов назад удалось расправиться с лесными людоедами, уничтожив одних и оттеснив на закат других. Вот тогда-то один из отрядов и доставил верховному вождю Губительницу! А тот, услышав, что в пути от лезвия секиры погибли трое воинов, не стал касаться ее руками, но велел повесить на столб в кане, слева от своего помоста.

Мудр был Зала, хитер и предусмотрителен! А потому Рана Риорда не убила его в скором времени, как прочих людей черной расы, дерзнувших возложить руки на холодную сталь полукруглого лезвия…

Зала же остался цел и невредим, но уже в течении семи разливов Большой Реки, с тех пор, как появилась Губительница в Кане Вождей, посещали его странные мысли.

Куда же отправиться, на юг или восток? Прямо к солнцу или на его восход?

Здоровым левым глазом вождь уставился на узор, выложенный у помоста, понятный лишь посвященным. Лишь они знали, что изогнутая дугой ветвь дерева хидара обозначает Большую Реку, а груда белых камешков – горы, что тянутся на правом ее берегу. За камнями был насыпан песок; там простиралась пустыня, и шла она до другой ветки, тоже обозначавшей реку, но не такую огромную, как та, где жили себайо. Позади нее тоже громоздились горы-камни, а несколько сухих листьев изображали озера. С другой же стороны Большой Реки травинками помечалась степь, а множеством палочек, воткнутых в пол – джунгли. Кое-где палочки уступали место камешкам – там тоже были горы, голые или заросшие лесами. Далеко на западе, у самой стены каны, поблескивала чешуей змеиная кожа – океанский берег, о котором мудрецы и разведчики себайо почти ничего не знали. Но Залу это не беспокоило: на запад, как и на север, он идти не собирался. Юг или восток – других путей не было!

Все это казалось странным. Зачем себайо вообще куда-то уходить? Степь, лес и речные берега богаты зверьем, съедобными плодами, топливом для костров; есть тут и сухие пещеры в горах и холмах, где удобно прятаться в сезон дождей, есть заросшие тростником протоки, где можно бить рыбу и крокодилов, есть ручьи и речки с чистой водой, есть подходящая для коз трава и россыпи всяких камней, годных для топоров и копий… Но Зале чудилось, что иные земли, далекие, будут еще лучше, еще просторней и богаче, и почему-то он совсем не думал о том, что в чужих землях найдутся и чужие люди, которые не уступят пришельцам без боя ни своих пещер, ни охотничьих угодий. Впрочем, себайо были народом многочисленным и храбрым, так что схватки и битвы их не страшили. Зато на новом месте могло обнаружиться что-то интересное, что-то необычное… Как, например, в озерной стране, что лежала за пустыней, за далекой рекой и горами.

Подняв голову, Зала увидел, что полукруг Губительницы сияет на своем столбе именно там, над листьями, обозначавшими озера. Являлось ли это божественным знаком, указывавшим маршрут переселения? Ведь Губительница явно обладала магическими силами, как понимал всякий, даже не одаренный мудростью вождя! Она была тверда, но не являлась ни камнем, ни деревом, ни раковиной, ни костью; она сверкала подобно луне, она несла на несокрушимой своей плоти таинственные символы, непонятные вождям и старейшинам себайо. И она убивала! Вероятно, всякого, кто рискнул бы прикоснуться к ней. Четверых она убила наверняка: воина-заласса, из черепа которого ее извлекли, и трех себайо, которые несли Губительтицу сюда, в Кану Вождей, через джунгли и степи. Три последние смерти можно было бы счесть случайными, связанными с неловкостью носильщиков, то ронявших тяжелый топор на ногу, то натыкавшихся на копейное острие, но одноглазый вождь так не думал. Ему принесли не только Губительницу, но и три мертвых тела, и выглядели они странно. Казалось, кто-то выпил из них кровь – словно гигантская летучая мышь ваада тикоко, что, по слухам, встречается в западных лесах…

С трудом оторвав взгляд от секиры, Зала вновь принялся разглядывать узоры на полу. Если пойти на юг – а то было одно из двух привлекавших его направлений – то себайо попадут в леса, в опасные джунгли, где водится множество жутких тварей вроде ваада тикоко… Есть там и огромные пауки, и летающие ящерицы размером с хижину, и ядовитые черви, и пестрые кошки величиной с леопарда, но еще более кровожадные… Зато в лесу нетрудно найти воду, плоды и дичь, а в пустыне, что лежит за Большой Рекой и горами, только песок, песок и песок… Однако разведчики себайо прошли ее, и не раз! А за пустыней – река и озера, хорошая земля… Вила Йетана, Страна Вод… Интересно, а что за ней, дальше к восходу?

О том пока не стоит думать, сказал себе Зала, вновь поглядев на секиру. Но идти нужно на восток; лучше перебраться через пустыню и завладеть благодатным озерным краем, чем скитаться в южных лесах, среди чудовищ и людоедов. К тому же и Губительница указывает восточный путь…

Решено! Себайо отправятся на восход солнца, и вместе с ними – этот блистающий полумесяц, что провел уже семь разливов в Кана Вождей. Было бы глупо бросить здесь предмет, обладающий такой сильной и смертоносной магией! Быть может, колдуны разберутся в ней и объяснят, как применить к пользе… Быть может, сама Губительница смилостивится, если исполнить ее волю и отнести в Страну Вод… быть может, там она будет рубить не себайо, а их врагов…

Внезапно Зала сообразил, что думает о переселении на восток как о воле Губительницы, которой нужно подчиниться. Он раздраженно передернул щуплыми плечами. Нет, конечно же, нет! Он сам принял решение насчет исхода; магия лишь подсказала, куда лучше отправиться. Не на север и не на запад, а на восток, только на восток! Но потом, вероятно, стоит поразмыслить и о юге…

Страна Вен Да лежит за горами Ги Ме Ли, что означает Вершины, Сияющие Снегами. В горах тех живут афгулы, разбойники и дикари, не почитающие ни богов, ни предков своих, ни путников; страна же Вен Да – древняя и приверженная многим тайным искусствам, чародейству и колдовским знаниям. Правят в ней могущественные владыки, однако не все они следуют путями мудрости и потому часто враждуют и воюют друг с другом…

Древний кхитайский манускрипт

Глава 8. В джунглях Вендии

Корабль, покачиваясь на мелкой волне, скользил к берегу, заросшему пальмами и колючей акцией; над ними вздымались зеленые свечи кипарисов и желтовато-серые храмовые башни, сложенные из песчаника. За передовым судном тянулись еще четыре, такие же широкие высокобортные барки под синими парусами, медлительные и неуклюжие, но надежные. Флотилия эта, принадлежавшая купеческой гильдии славного города Базры, была нанята для перевозки Таглурова воинства в державу Ашакана, вендийского раджаса, враждовавшего с владетелем Айодии. Вместе с тремя сотнями бойцов, на кораблях размешались их боевые кони, их женщины, их многочисленное и крикливое потомство, а также припасы и снаряжение.

Что и говорить, и на палубах, и в трюмах было тесновато, а потому морское путешествие не оставило у Конана приятных воспоминаний. Большую часть времени он проспал, устроившись на груде тюков у мачты и вставая лишь для того, чтобы опростать кувшин вина и съесть лепешку с ломтем мяса. Ния То Кама Суддакха Пра Бон, Цветок, Который Распускается в Полнолуние, бдительно стерегла его покой, изредка спускаясь в трюм и проведывая вороного жеребца с гривой, заплетенной в сотню косичек. Правда, большой необходимости тревожиться о коне и его хозяине не было: жеребец похрустывал зерном, а Конан храпел, и ни один из Львов Таглура не решался его беспокоить. Кое-кто из них уже познакомился с бешеным нравом и тяжелой рукой киммерийца, и теперь никто не рисковал бросать на него косые взгляды, обносить вином или тянуть руки к полудетским грудкам его невольницы.

Дорога заняла восемь дней. Базра, один из крупнейших торговых иранистанских городов, располагалась на востоке страны, почти на самом рубеже с Северной Вендией, но добраться оттуда в державу Ашокана сушей не было никакой возможности. Северными землями Вендии повелевали айодийские цари, враждовавшие с независимыми князьями юга, и отряды их кшатриев, разумеется, не пропустили бы войско Таглура дальше трех полетов стрелы от границы. Потому и пришлось болтаться восемь дней в море: сначала плыли на юг, чтобы удалиться от враждебного побережья, затем на восток, прямиком к Заливу Пальм.

Вендийский полуостров вдавался в океан огромным треугольником с изрезанными берегами; на его обширных землях свободно разместились бы Немедия и Офир с Коринфией впридачу. Полуостров делился на две части Заливом Пальм, большим овальным эстуарием, отрытым в сторону Вендийского моря. На севере он омывал айодийские берега, на юге к нему примыкали многочисленные малые княжества, населенные темнокожими и темноглазыми дравидийцами. Государство Ашакана располагалось на сравнительно узком перешейке между заливом и простиравшимся с востока Уттарийским морем; страну эту можно было пересечь от одних соленых вод до других за пару дней.

Именно это Конан и намеревался сделать. Из болтовни таглуровых наемников он узнал, что восточные берега княжества Ашакана дики и безлюдны, если не считать жалких деревушек рыбаков и ловцов жемчуга; ну, а там, где рыбаки, есть и лодки. Захватив посудину понадежнее, он мог отправиться в Уттару или Камбую, в сказочные места, где он еще не бывал, и которые, безусловно, нуждались в самом тщетельном осмотре. Быть может, где-то там, в великих горах на границе с Кхитаем, на побережье Лемурийского моря или на самых дальних восточных островах и скрылись остатки рода Гидаллы?

Но его призрачный спутник утверждал, что от Уттары и Камбуи надо двигаться не на восток, а на юг. Будь его воля, Рана Риорда сразу же направился бы туда, но иранистанская флотилия, выйдя на траверс Залива Пальм, свернула к вендийским берегам. Некоторое время дух секиры подбивал Конана захватить корабль и продолжить путешествие на юг. В этой затее не было ничего невозможного, хоть на судне и находилось шесть десятков опытных воинов. С магическим оружием в руках Конан перебил бы весь отряд, но в планы его не входило устраивать кровавую резню среди иранистанцев. Рорта еще не мог учуять с полной определенностью, где лежит новая родина потомков Гидаллы, а значит, что двигаться на юг, что на восток, все едино. К тому же мореходные качества базрийских купеческих барков совсем не устраивали киммерийца; для дальних и опасных странствий он предпочел бы иное судно, быстроходную галеру вроде "Тигрицы" Белит.

Призрак остался недоволен, но молчал, лишь изредка вторгаясь в Конановы сны и рисуя картины грандиозного побоища, которое он жаждал учинить среди Львов Таглура. Конан старался не обращать на духа внимания, однако раз-другой эти миражи сражений горячили его кровь, и он просыпался с воинственным воплем, сжимая древко своей секиры.

– Тебя мучают демоны, господин, – сказала Ния, сидевшая над ним с пальмовой ветвью в руках. – Когда мужчина ест много мяса, пьет вино кувшинами и спит дни и ночи, к нему всегда приходят демоны, распаляющие страсть.

Конан только ухмыльнулся в ответ; его демон был совсем иного рода.

– Но желание можно успокоить, – продолжала юная уттарийка, не без лукавства поглядывая на хозяина. – В трюме, за лошадиными стойлами, есть немного места… там, где хранят сено…

– Принеси-ка мне лучше мяса и вина, – сказал Конан.

– Но демоны, мой господин…

– Когда они меня совсем одолеют, ты об этом узнаешь, клянусь Кромом! А сейчас – мяса и вина! И поживее, принцесса!

Поджав пухлые губки, Ния отправилась за едой. Затем, пока хозяин насыщался, ей пришло в голову утихомирить демонов игрой на ситаре и песнями, которые девушка сочиняла сама. Совсем неплохой способ, подумал Конан, отхлебывая вино и прислушиваясь к ее чистому звонкому голоску. Пела Ния на уттарийском, и он не понимал ни слова, но мелодия была приятной и в самом деле успокаивающей. Когда песня закончилась, Конан велел повторить – на туранском, который он знал отлично. К его изумлению, Ния не смутилась; пристроив ситар на смуглом колене, она вновь тронула струны и запела. Теперь киммериец понимал все.

К чему эта песня тревожит меня?

Чей зов я пытаюсь понять?

То плачет она, то заходится смехом,

Быть может, совсем ее нет,

И лишь над пустыней разносится эхо,

А я – я бреду ему вслед…

Бреду, вспоминая те звуки,

И струн серебристый звон,

Тону средь песков, простираю руки,

Но слышу лишь эха стон…

– Отлично, девочка, – сказал Конан, когда юная певица смолкла. – Теперь я знаю, чем тебя занять, если ты вновь заведешь разговор о демонах, распаляющих страсти.

Допив вино, он погрузился в дремоту под тихие звуки ситара. В голове его мелькали обрывочные мысли – то о Рана Риорде, заметно помолодевшем после схватки на базрийском майдане, то о награде, обещанной призраком, то о Цветке, Который Распускается в Полнолуние. Конан еще не решил, что с ней делать. Оставить в Вендии, в княжестве славного Ашакана? Взять с собой в Уттару? Но выдержит ли она тяжкий переход по вендийским джунглям и плавание в рыбачьем челне – быть может, без воды, без пищи? Правда, Ния казалась крепкой малышкой, не только приятной на вид, но и выносливой… И голос у нее хорош, прямо перезвон серебряных монет, с ленцой думал Конан. Вот если бы она не спешила так потерять то, что девушки обычно берегут… Или его невольница лишь хочет отблагодарить хозяина за спасение?

С этой мыслью он заснул и пробудился только тогда, когда до берега, заросшего пальмами, колючей акцией и стройными кипарисами, оставалось пять полетов стрелы. Зевнув, Конан оглядел торчавшие над зеленью стены Ашакановой столицы, купола храмов Асуры, главного из местных божеств, широкую дорогу, тянувшуюся от причалов к городу и дальше, в джунгли. По дороге двигалась пышная процессия: слон в алой попоне, с вызолоченными бивнями и башенкой на спине, за ним – сотня всадников на горячих скакунах и сотня пеших, с длинными тонкими копьями, трубами и барабанами. Люди Ашакана, понял киммериец; высланы встретить наемников.

Из кормовой надстройки появился сердар Таглур – в новом роскошном халате и серебристой чеканной броне, с саблей у пояса и плетью в руках. Над плечами его раскачивались бирюзовые серьги, усы торчали вверх, словно наконечники стрел, ноздри крючковатого носа хищно раздувались; он был великолепен, величественен, грозен, и знал об этом.

– Эй, славные витязи! Подымайте-ка свои протухшие задницы! Хватить жрать вино и тискать девок! Все – в кольчуги! Шлемы – на головы, клинки – к поясам, луки за спины, в руках копье и щит! И что б ни один ублюдок не качался в строю! Эй, Хилта, Себар, Чулим, Салед, Итол, Хардара! – он начал выкликать десятников-ун-баши. – Проверить своих людей! Чтоб все глядели львами, а не кастрированными шакалами!

Конан поднялся и начал натягивать кольчугу. Она была ему слегка маловата; пришлось обрубить рукава, чтобы не жала под мышками. Зато штаны малинового шелка и замшевые сапоги были хороши и как раз в пору – Таглуров казначей перебрал груду одежд, пока сыскал подходящее. Неплох был и меч, длиной в два с половиной локтя, слегка изогнутый на конце; Конану, правда, больше нравились тяжелые и прямые аквилонские клинки, но где же взять такой в Иранистане? К тому же он не собирался часто пользоваться этим ятаганом – ведь у него была волшебная секира, способная рассечь любое лезвие будто шаль из кхитайского шелка.

Если мечом и кольчугой он остался не совсем доволен, то уж к луку придираться не стоило. Лук был отличный, из крепких, как сталь, рогов горного козла, насаженных на тисовое древко и перехваченных бронзовыми кольцами. В колчане топорщились опереньем тридцать стрел – боевых, с трехгранными наконечниками длиной в палец. Еще ему полагался кинжал и круглый щит с головой рыкающего льва, гербом Таглуровых наемников. Отличное снаряжение! И стоило-то всего ничего – шесть трупов, понюхавших пыли на базрийском майдане…

Корабль ударился о причал, полетели канаты, загрохотали сходни; воины начали выводить лошадей. Конан шел в своем десятке следом за рябым мунганом, разглядывая его затылок. Круглая голова Алиама сидела на могучих плечах как арбуз посреди скамьи в три локтя, сабля в потертых ножнах волочилась по земле. Кольчуга тоже была ему мала, но мунган терпел, не рубил рукавов. Его спина, туго обтянутая железной чешуей, напоминала Конану крепостные ворота.

Подумав об этом, он вспомнил и про последнюю крепость, в которой случилось побывать. Файон! В Файоне уже несколько дней свирепствовал Шапшум, и один пресветлый Митра ведал, сколько стигийцев оставались еще в живых. Тут Конан довольно ухмыльнулся и потрепал своего вороного по крутой холке.

Иранистанские суда приставали одно за другим, наемники сходили на берег, подгоняемые криками ун-баши и сотников, строились длинными шеренгами; их женщины и домочатцы сбились неподалеку плотной толпой. Где-то там была сейчас и Ния, вместе со своим ситаром и мешком с пожитками. Конан предпочел бы, чтоб она держалась поближе; он собирался удрать без промедления, оставив грозному Таглуру лишь клочок пергамента с оттиском большого пальца. Видать, не судьба сердару с честью привести под вендийские знамена ровно три сотни бойцов! Совесть, однако, Конана не тревожила: во-первых потому, что честь Таглура ценил он меньше ломаного медяка, а во-вторых, сердар счел его безбожником, недостойным звания ун-баши. Кром! За одно это стоило снести ему глупую голову и выдрать из ушей бирюзовые сережки!

Отряд выстроился по сотням, в три ряда. Сердар, вместе с важного вида старцем, прибывшим на слоне, начал обходить свое воинство, нахваливая товар; по словам его выходило, что каждый из бойцов и в самом деле лев рыкающий, повергающий врага в прах одним своим видом. Лицо старца, темное и сухое, словно у мумии, было непроницаемым. За ним шли чиновники с шелковыми шнурами, отсчитывали воинов по десяткам и вязали узелки; насчитав же сотню, прятали веревку в мешок. Отшагав на длинных негнущихся ногах до конца строя, старец благосклонно кивнул; число сабель и копий сошлось с заказанным и оплаченным. Бросив Таглуру несколько фраз, он повелительно махнул рукой в сторону городских стен и направился к слону.

– В седло! – рявкнул сердар.

– В седло! – подхватили сотники.

– В седло! – откликнулись ун-баши.

– В седло, так в седло, – пробурчал Конан, залезая на вороного. Теперь, со спины жеребца, он разглядел свой Цветок в толпе женщин и поманил ее пальцем. Ния тут же подбежала к нему и уцепилась за стремя.

– Как ты красив, господин мой, в своей серебряной кольчуге, в шлеме, со щитом и копьем! Как ты грозен! Как могуч!

Ее глаза сияли, юные грудки взволнованно вздымались. Кром, мелькнуло у Конана в голове, девчонка-то похоже влюбилась! Будь ей на пять лет побольше… ну, хотя бы на три… уж тогда он знал бы, что делать! Но сейчас, по его мнению, Ния годилась лишь для того, чтобы заплетать вороному гриву да наигрывать песенки на ситаре.

Однако бросать ее киммериец не хотел. Если в Иранистане бесхозных рабынь топили в море или закапывали живыми в землю, то в Вендии их судьба могла оказаться и того горше – к примеру, затопчут слонами или сожгут перед алтарем Асуры. Нет, он твердо решил не оставлять здесь свою маленькую невольницу! К тому же она пела и говорила на пяти языках и могда очень пригодиться в Уттаре и Камбуе.

Наклонившись, Конан подхватил ее под мышки и забросил на круп вороного, буркнув:

– Держись за ремень, принцесса.

Шемит, сидевший рядом с ним на гнедом жеребце – один из тех, до кого в Базре не успела добраться Конанова секира, – ухмыльнулся:

– Боишься, украдут твою девку? И то сказать, лакомый кусочек! – он облизнул полные губы и вдруг закашлялся, опаленный яростным взглядом киммерийца.

– Кром любит лакомиться печенкой болтунов, – процедил Конан сквозь зубы. – Пожалуй, я доставлю ему это удовольствие! Крому пойдет печень, а Нергалу – все остальное!

Шемит, потупив глаза, смолчал.

Впереди колоны Таглур замахал саблей, закричал:

– За мной, соколы! Сокровища Айодии ждут нас!

Всадники тронулись. Ния, обхватив Конана за пояс, гордо выпрямила стан; наверное, первый раз в своей короткой жизни ехала она на боевом коне, вместе с могучим рыцарем, что должен был – как полагалось в сказке – увезти ее в свой дворец на вершине неприступного утеса и сделать если уж не раджассой, то по крайней мере кьо, первой женой, госпожой над тысячью рабов. Голосок девочки взвился, зазвенел хрустальным колокольчиком, полетел на запад и восток, над морской гладью и дорогой, утоптаной копытами лошадей и широкими ступнями слонов.