Текст книги "Океаны Айдена"

Автор книги: Михаил Ахманов

– Откуда ты, Эльс?

Поколебавшись, он прикоснулся к экрану, к западной части Хайры.

– Вот моя родина. Слышала о такой земле – Хайра?

Девушка задумчиво покачала головой, глядя на монитор.

– И впрямь очень далеко отсюда… Ты проплыл весь путь на своей лодке с крыльями?

– Нет. Собственно, это не лодка, Найла. Это птица. И она мчится по небу в десять… в двадцать раз быстрей твоего корабля!

Личико Найлы стало серьезным. Ей было, вероятно, лет восемнадцать, но иногда улыбка делала ее похожей на четырнадцатилетнюю девчонку. Теперь же, со скорбной морщинкой на лбу и поджатой нижней губой, она напоминала тридцатилетнюю женщину.

– Во имя Йдана! Ты смеешься надо мной, Эльс-хайрит?

– Не смеюсь. – Одинцов пожал плечами и неожиданно спросил: – Скажи, как ты относишься к волшебству?

– К волшебству? – Ее лоб разгладился, глаза округлились – это опять была Найла-которой-четырнадцать. – О, магия! Она бывает солнечная и лунная… магия добра и зла… земли и соленой воды…

– Так вот, – прервал девушку Одинцов, – есть еще магия воздуха, и тот, кто владеет ею, может летать.

– И ты?..

– О, нет. К сожалению, нет… – Он помедлил, собираясь с мыслями. – Видишь ли, когда-то в Хайре жили духи воздуха, умевшие летать. Может, и не духи вовсе, а древние люди, владевшие множеством тайн и умений. Эта птица досталась хайритам от них. Давно, очень давно…

– Я слышала об этом, – задумчиво промолвила Найла. – Такие легенды ходят в Странах Перешейка и в Ксаме… и в той огромной стране, что лежит к западу от Ксама и вечно воюет с ним… Говорят, эти духи или мудрые люди подарили вам странных зверей, огромных, с шестью ногами… – Она подняла на Одинцова вопросительный взгляд.

– Верно. Они называются тархами и мчатся в степях Хайры быстрее ветра… Но, как я уже сказал, духи оставили нам кое-что еще. Вот это. – Он погладил гладкий колпак флаера. – Это добрая солнечная магия, Найла, но она доступна немногим. Видишь, я не справился и упал с небес в гнусное логово трогов!

Соскользнув с сиденья, девушка опустилась на колени рядом с Одинцовым и ласково погладила его по щеке.

– Ничего, Эльс! Может быть, волшебная сила еще вернется к твоей птице, и она унесет нас отсюда. Обоих, тебя и меня!

Только куда?.. – подумал Одинцов. Видение златовласой Лидор мелькнуло перед ним, но она была так далеко, на другом краю света! Стараясь не думать о ней, он нежно обнял девушку и притянул к себе. Он был доволен своей выдумкой. Стоило только поменять юг на север, южный материк на Хайру, да еще намекнуть на колдовство, как версия его приключений обретала законченность, стройность и достоверность. Внезапно Найла прильнула к нему и закрыла глаза. Руки Одинцова скользнули по обнаженным бедрам девушки, губы прижались к ее пухлым губам. Но когда он, приподняв воздушную ткань туники, начал ласкать ее груди, Найла вздрогнула и попыталась вырваться.

– Нет, Эльс, нет… Пойми, месяц я не видела человеческого лица… даже заросшего такой колючей бородой. – Ее ладонь скользнула по щекам Одинцова. – Всему свое время, – твердо закончила она. – Мы ведь договорились, Эльс!

Когда женщина произносит эти магические слова – «Мы ведь договорились!» – значит, она желает, чтобы все было так, а не иначе. Одинцов усмехнулся и выпустил Найлу. Но ее намек он понял и сбрил бороду, благо в каюте старого Ниласта нашлось все необходимое.

В дальнейшие дни их отношения приняли характер легкого дружеского флирта – впрочем, не всегда невинного. Найла не возражала против объятий и поцелуев, но спать предпочитала одна.

Днем, в самую жару, они дремали в каютах, под надежной защитой корпуса из чудесного дерева тум; вечером, ночью и на утренней заре бодрствовали, то рассказывая друг другу бесконечные истории, то просто в молчании сидя бок о бок: черноволосая головка Найлы покоилась на плече Одинцова, его мускулистая рука обнимала хрупкие плечи девушки. В тишине, нарушаемой только поскрипыванием мачт «Катрейи», они созерцали две бесконечности: звездного неба и великого безбрежного океана.

Беседовали они на ксамитском, которым Найла, не в пример Одинцову, владела безупречно. Он, однако, делал быстрые успехи, пользуясь давно проверенным методом, гласившим, что лучший способ овладеть языком – изучать его под руководством хорошенькой женщины. Рахи, видимо, не знал других языков, кроме родного наречия Айдена, хайритского и ксамитского. Найла владела полудюжиной, но ни напевный кинтанский говор, ни плавный музыкальный язык Хаттара, ни щелкающий резкий рукбатский ничего не говорили слуху Одинцова. Айденитского девушка не изучала; калитанцы не любили путешествовать по суше, а прямой морской дороги в Айден не было. Однако она слышала о могущественной империи на западе и о Хайре.

Это тихое и размеренное существование пока не тяготило Одинцова. Он выбросил из головы все мысли о будущем – даже о том, что его прелестная спутница могла внезапно превратиться в очередного «ходока» с Земли. Он просто слушал ее рассказы и песни; это позволяло отдохнуть душой после пещер каннибалов и путешествия к океану, которое закончилось его ранением, гибелью Грида и встречей с Ртищевым. Постепенно ночные кошмары стали все реже и реже мучить его, сменяясь другими, более приятными сновидениями, в которых к нему приходили Зия и Лидор, Тростинка и Р’гади, но чаще всего – Найла. Вполне естественно – она ведь была рядом, теплая, живая, прелестная… Но – увы! – пока недоступная, ибо зарок Одинцова охранял ее прочнее, чем пояс невинности.

Вся эта расслабляющая обстановка не помешала ему при первой же возможности тщательно обыскать корабль. Он сам не знал, что хочет найти, но потрудился на славу, пока Найла сладко дремала в своей каюте. Однако серебряные кувшины, стеклянные кубки, ковры из пестрых перьев, бронзовые подсвечники, резные шкафы и столы, бочки с водой и винные бурдюки оказались тем, чем выглядели, – просто кувшинами, кубками, коврами, мебелью и емкостями с припасами. Он не обнаружил ровным счетом ничего подозрительного; все было сделано на совесть, и все, несомненно, отвечало той технологии раннего Средневековья, в которой, судя по рассказам девушки, пребывал ее родной Калитан.

Правда, оставалась еще каютка самой Найлы, но Одинцов при случае пошарил и там. В каюте находились уже знакомый сундучок с украшениями, два больших сундука с воздушными одеждами, батарея флаконов с духами, лютня, бумажные свитки с затейливыми калитанскими буквицами, маленький кинжал… Пожалуй, и все. Золото, серебро, бронза, стекло, дерево… Ничего похожего на пластик, никакой электроники или оружия, более сложного, чем меч или копье. Сомнения, однако, мучили Одинцова.

Ночью, когда он, чисто вымытый, выбритый и даже умащенный чем-то ароматным из богатой коллекции Ниласта, начал разминаться на палубе под светом двух лун, зеленовато-серебристого Баста и бледно-золотого Крома, Найла, понаблюдав за ним, внезапно заявила:

– Не очень-то ты похож на хайрита, Эльс. Мне говорили, что все они светлые или с волосами цвета красной меди. А ты темноволосый, как я! И темноглазый!

Перед лицом таких неоспоримых фактов Одинцов замер, раскрыв рот; осведомленность Найлы в этнографии была сюрпризом. Потом он рассмеялся.

– Ты права, малышка! И тем не менее я – хайрит… Правда, не совсем чистокровный. Я – Эльс Перерубивший Рукоять из Дома Карот, клянусь в том Семью Священными Ветрами! – Он шагнул к лесенке, что вела на ют и поднял лежавшее на ступеньке оружие. – Знаешь, что это такое?

– Копье… – неуверенно сказала Найла.

– Нет! – Одинцов покачал головой. – Это чель, оружие хайритов, и только хайрит может владеть им. Смотри!

Он сделал стремительный выпад, нанес рубящий удар, потом, перехватив рукоять за середину, крутанул оружие в воздухе сверкающим смертоносным кольцом, перебросил в другую руку и снова завертел над головой. Найла, присев на нижнюю ступеньку трапа, опасливо следила за этим сражением с тенью, изящным и быстрым танцем серебряного клинка.

Одинцов замер в защитной стойке, сжимая рукоять широко разведенными руками.

– Наверное, ты великий воин, Эльс, – вздохнула девушка, почему-то пригорюнившись; сейчас это была женщина-которой-тридцать.

Одинцов, поощренный этим замечанием, гордо выпрямился.

– Ну, такие штуки умеет делать каждый хайрит, – небрежно заметил он. – А сейчас я покажу тебе кое-что еще.

Он потянул из ножен длинный меч. Теперь в левой его руке был чель, в правой – клинок, наследство Рахи, тот самый, которым он сразил Ольмера из Дома Осс. Одинцов огляделся – места между грот-мачтой и фоком было маловато для таких упражнений, тем более что часть его занимал флаер. Он поднялся на ют и встал там словно на сцене, широко раскинув руки с клинками. Найла, поднявшаяся, чтобы лучше видеть, восхищенно захлопала в ладоши.

Одинцов приступил к серии более сложных приемов, манипулируя челем и клинком. Блестящие лезвия то скрещивались перед его грудью, то в широком быстром размахе уходили в стороны, вперед, назад; казалось, два стальных кольца окружают его. Так хайриты не умели; все, что сейчас делал Одинцов, было его личным изобретением. Клинок и чель обеспечивали двухслойную оборону и внезапную атаку; более короткий меч имел зону поражения около двух метров, чель пронзил бы шею или разрубил голову врага на расстоянии трех. В надежных доспехах он мог уложить с полсотни воинов, пока кто-нибудь дотянется до него копьем.

Сейчас он делал выпад за выпадом, наслаждаясь собственной мощью и ловкостью. Молодая сила бурлила в нем, ища выхода, тело Рахи было гибким и послушным. Наконец он бросил клинки на палубу и вытер испарину со лба. Даже ночью и даже под свежим ветром ощущался зной; правда, тридцать – тридцать пять градусов на экваторе Айдена можно было считать прохладой.

Найла захлопала а ладоши, и Одинцов посмотрел вниз, на девушку. Ее стройную фигурку заливал свет двух лун, скудное прозрачное одеяние казалось едва заметной дымкой, придававшей еще больше соблазна нагому телу. Минуя трап, он спрыгнул на палубу, подхватив ее на руки, подбросил вверх; поймав, спрятал разгоряченное лицо меж маленьких грудей. Девушка замерла в его объятиях, крепко обхватив руками шею, потом тихо, речитативом, пропела:

 
Он проносится мимо – блестящий осколок стекла,
Словно в запертой двери,
он пойман в своей же гордыне,
Тонкий солнечный луч не слепит его лат,
И у пояса спит его верный булат.
Но мне хочется верить —
удача его не покинет.
Он исчезнет вдали – я не стану смотреть ему вслед,
В череде расставаний и встреч
мы забудем друг друга,
Пусть в мошне моей пусто, и лат на мне нет,
Я шатаюсь под грузом дурных своих бед,
Но в итоге, вложив в ножны меч,
он пожмет мою руку.
 

Не всегда, однако, их отношения были столь идиллическими. На третью ночь Найла затеяла генеральную уборку. Она заботилась о «Катрейе» с трепетной нежностью, иногда вызывавшей у Одинцова приступы ревности. Еще при первом осмотре его поразил порядок, царивший на палубе и в каютах; его поддерживали маленькие руки Найлы. И работы ей хватало!

Теперь экипаж каравеллы пополнился сильным мужчиной, на которого Найла решила возложить мытье палубы. Одинцов, оглядевшись по сторонам, заявил:

– Тут чисто!

– Да. Но чтобы завтра было так же чисто, сегодня надо вымыть все. – Найла неопределенно повела рукой, и Одинцов, прикинув площадь палубы, количество резных украшений, которые полагалось протирать с особым тщанием, и число цветных стеклышек в круглом оконце, ужаснулся. Маленькая «Катрейя» вдруг показалась ему огромной. Он поглядел наверх, оценивая высоту мачт и длину реев. «Неужели и их тоже?» – мелькнула мысль.

– Вот ведра и веревка, – продолжала тем временем Найла. – Да, еще тряпки… Эти для палубы, эти – чистить резьбу… и еще кусок воска – потом нужно протереть все деревянные детали. – Она покачала головой, наморщила нос и задумчиво произнесла: – Не знаю, что делать с наружной обшивкой… Ее тоже надо бы навощить… – Девушка окинула взглядом мощную фигуру Одинцова. – Пожалуй, ты мог бы спуститься на канате…

– Да, и плюхнуться в воду при первом неосторожном движении! – буркнул Одинцов. Похоже, на его плечи ложились все тяготы семейной жизни, но без ее преимуществ.

– А ты будь осторожнее, – рассудительно заметила Найла. – Впрочем, ладно!.. обшивкой займемся в другой раз. Надо же нам делать хоть что-то…

– Я знаю, что нам делать! И могу обеспечить тебе это занятие на всю ночь, моя милая!

– Ну, Эльс, мы же договорились… И потом, кто же тогда будет мыть палубу и прибираться в каютах?

Внезапно Одинцова осенила блестящая мысль. Выпрямившись во весь рост, он заявил:

– Я, капитан этого судна, отменяю уборку! Экипаж может отправляться на камбуз и готовить обед. Выполняй, юнга, если не хочешь отведать плетей!

– Капитан? Юнга? – Найла сощурила глаза и презрительно сморщила носик. – С каких это пор? Это мой корабль! – Она гневно топнула босой ножкой о палубу, приняв облик Найлы-которой-тридцать.

– Нет, корабль мой! – Одинцов тоже топнул, посмеиваясь про себя.

– Твой? По какому праву? – с вызовом поинтересовалась девушка.

– По праву сильного! Кажется, моя дорогая, ты забыла, что корабль был взят на абордаж и захвачен разбойником Зеленого Потока. Так что судно – моя законная добыча… и ты, кстати, тоже.

Внезапно Найла опустилась на палубу и, сжавшись в комочек, закрыв ладошками лицо, зарыдала.

– С твоей стороны… Эльс… не очень-то хорошо… напоминать мне об этом… – разобрал Одинцов сквозь всхлипы. Сердце его растаяло. Он присел рядом с девушкой, развел ее руки и поцеловал мокрые глаза. Потом обнял ее и посадил к себе на колени.

– Не огорчайся так, малышка. В любой момент ты можешь сделать блестящую карьеру, перепрыгнув из юнг прямо к должности первого помощника капитана… и первой капитанской наложницы. – Тут слезы опять покатились градом, и Одинцов в отчаянии воскликнул: – Ну, ладно! Я назначаю тебя адмиралом над всеми флотами в Кинтанском океане! Теперь ты довольна?

Подняв к нему заплаканное личико, Найла шмыгнула носом, улыбнулась и горячо поцеловала в шею.

– Эльс, дорогой, что мы спорим по пустякам? Давай приберемся на судне! Что тебе стоит? А потом… – Тут черные глаза нежно затуманились, и Одинцов припомнил способ укрощения мужчин: скандал – слезы – ласка. Женатый дважды, он был с ним хорошо знаком. Похоже, Найла его тоже знала.

– Линьки по тебе плачут, – буркнул он и взялся за ведра.

Через пару часов, когда он заканчивал драить палубу, из двери каюты за его спиной высунулась головка Найлы.

– Эльс, а что такое «линьки»? – поинтересовалась она.

– Порка… хорошая порка, девочка, – пробормотал Одинцов и окатил водой чистые доски.

* * *

Итак – «Эльс, мы же договорились!». Надув губки, Найла стояла около мачты, а Одинцов, прищурившись, хищно оглядывал ее гибкую фигурку.

– Помнится мне, – задумчиво произнес он, – что недавно, перед авралом, кто-то сказал: «а потом…» – Ему удалось, растянув последний слог, в точности повторить интонацию Найлы.

– Разве? – Глаза Найлы округлились, пухлый рот приоткрылся в невинном изумлении; теперь это была Найла-которой-четырнадцать.

Одинцов подобрал длинные ноги и сел, прислонившись спиной к двери каюты; плечи его закрывал щит с картой, хвост Йдана врезался в копчик. Бронза казалась чуть-чуть прохладной – видимо, была нагрета на пару-другую градусов ниже температуры тела.

– Ты – купеческая дочь… – начал он.

– Я – ат-киссана, дочь старейшины! – гордо заявила девушка.

– Да, ты очаровательная киска, не буду спорить, – кивнул Одинцов.

– Ат-киссана!

– Хорошо, ат-киссана… И твой отец Ниласт, киссан и старейшина, ведет большое торговое дело, не так ли?

Найла кивнула, не спуская с него подозрительного взгляда.

Она еще не поняла, куда он клонит, но на всякий случай ухватилась за свисавшую с реи веревку – путь в каюты был перекрыт и в случае чего отступать пришлось бы вверх, на мачту. Одинцов, правильно истолковав ее жест, прикинул, чем может завершиться погоня по реям и вантам «Катрейи», и похлопал рукой по палубе.

– Сядь сюда, досточтимая ат-киссана, и ничего не бойся. Клянусь Семью Ветрами, Эльс Перерубивший Рукоять из Дома Карот не коснется тебя даже пальцем!

Девушка сморщила носик.

– Я лучше постою… где стою. Кроме рук, у Эльса из Дома Карот есть губы, и он действует ими слишком проворно.

– Но ты же понимаешь, что мои губы никуда не доберутся без помощи рук… конечно, если ты сама не поможешь, – резонно возразил Одинцов.

У Найлы, однако, была своя женская логика. Она села, но там, где стояла, – метрах в пяти от Одинцова. Потом, заметив его взгляд, попыталась прикрыть колени краем коротенькой туники. Одинцов усмехнулся – ткань была прозрачнее нейлона.

– Ну вот, я села, – сердито покраснев, сказала Найла. – И что же дальше?

– Сядь поближе, досточтимая ат-киссана…

– …сказал охотник птичке. Эльс, я уже сижу. Перестань валять дурака и скажи, к чему эти разговоры о моем отце и его торговле? Ты собираешься просить моей руки и хочешь узнать размер приданого? – Осторожность боролась в ней с любопытством.

– Хмм… это было бы весьма затруднительно, – произнес Одинцов, окидывая взглядом далекие горизонты. – Я имею в виду просьбу насчет твоей руки. Нет, моя дорогая, о руке мы поговорим потом, когда разберемся с другими частями тела… – Найла вспыхнула и испуганно сжала колени. – Я упомянул о делах твоего отца вот почему: ты, его дочь и наследница, должна хорошо разбираться в торговых делах, так?

Найла настороженно кивнула.

– Значит, тебе известно, что основой торговли является договор. Его Величество Контракт! – Одинцов важно поднял вверх палец.

Найла снова кивнула, и он поздравил себя с успехом. Сломить ее сопротивление, добиться своего, взять, но не грубой силой, а умом и лаской – это стало для него своеобразной игрой. Девчонка была достойной соперницей! Далеко не проста… и весьма развита для своих лет!

Вчера он напомнил ей, что сила на его стороне, и тут же был бит.

Она его обставила: скандал – слезы – ласка… Но было еще и обещание!

Вот в эту точку Одинцов и собирался нанести главный удар. И заодно проверить, является ли Найла той, за кого себя выдает.

– Вчера мы с тобой заключили договор, – сказал он, снова поднимая палец. И повторил, многозначительно им покачав: – Договор!

– Что-то я не понимаю, – заявила Найла, вздернув носик.

– Ну, как же… Я мою палубу, а потом…

– Что – потом?

– То самое, с чего мы начали полчаса назад! – заявил Одинцов, словно кредитор, предъявивший к оплате просроченный вексель.

Найла вдруг погрустнела и сморщила лоб, о чем-то напряженно размышляя. Прошла минута, другая… Легко поднявшись на ноги, девушка сделала несколько шагов и покорно опустилась рядом с Одинцовым.

– Да, Эльс, ты прав, мы заключили договор. Ты выполнил свою часть, и я… я должна выполнить свою. Что ж, можешь приступать – с того, с чего начал.

Вздохнув, девушка легла на спину, раздвинула колени и закрыла глаза. Губы ее были скорбно сжаты, на лице написаны страдание и покорность судьбе, длинные черные ресницы стрельчатыми полукружиями выделялись на побледневших щеках. Вид Найла имела трогательный и беззащитный. Подол туники открывал безупречные ножки, бедра и все, что было между ними, но возбуждение, владевшее Одинцовым, вдруг исчезло.

Он со злостью стукнул кулаком по колену. Эта девчонка опять его обошла! Вчера слезами и лаской, а сегодня сыграла на жалости… Да, не позавидуешь тому, кто возьмет ее в супруги! Такая из мужа будет веревки вить, а потом еще сплетет из них коврик в калитанском стиле!

Одинцов звонко шлепнул Найлу по коленке и поднялся.

– Можешь опустить подол. Я тебя не трону.

Шагнув к флаеру, он влез внутрь и с кислым видом уставился на экран. Светлана и Ольга, обе его жены, не говоря уж про Лидор, покорную и ласковую, Найле в подметки не годились. Теперь ему было понятно, что чувствует тигр, попавший в руки умелого дрессировщика.

Вдруг маленькая ладошка погладила его плечо, а губы Найлы нежно прижались к шее за ухом.

– Милый, – промурлыкала она, – я очень рада, что ты меня ценишь выше горсти медяков… – И, заметив его недоумевающий взгляд, пояснила: – За восемь медных монет портовые оборванцы обычно мыли палубу «Катрейи»…

Одинцов рассмеялся и поцеловал ее в губы, стерев с них нежную и чуть насмешливую улыбку. Потом он постучал пальцем по экранчику автопилота:

– Видишь, где мы сейчас? У самой южной оконечности Кинтана, у этого полуострова, похожего на широкий клинок.

– Он называется Урпат. Гиблое место! – покачала головкой Найла. – Сюда не ходят наши корабли… да и никакие другие тоже.

– Почему? – Одинцов искоса взглянул на нее.

– Водоросли подступают к самому берегу, с запада и с востока. И течения тут очень опасные – любое судно рискует попасть в Поток… как наше.

Она сказала «как наше», он не ослышался! Наше, не мое! Это вдохновляло.

– А что там на суше?

– Скалы и пески, безводная пустыня. Говорят, что на берегу Урпата есть развалины крепости – ее построили сайлорские правители, хотели отсюда пробиться через водоросли к Югу. Ничего не вышло… Там даже лодку в воду не спустишь, не то что корабль.

– А про Сайлор ты можешь что-то рассказать?

– Это страна на самом юго-западе Кинтана… вот тут его земли, – она обвела пальцем полуостров с двумя выступающими рогами, направленными к северу. – А тут – Катрама, Рукбат… – Палец девушки скользнул вдоль побережья Калитанского моря. – Здесь, за Рукбатом, лежат княжества и вольные города Перешейка, что тянутся до самого Хаттара… Здесь есть залив – видишь, эта глубокая впадина, словно изогнутый язычок пламени… а с севера – другой залив, похожий на наконечник стрелы… Если между ними прокопать канал, вот здесь, – розовый ноготок провел линию от южного залива до северного, – то наши корабли прошли бы из Калитанского моря в Длинное, а потом – на запад, до твоей Хайры… – Найла вздохнула. – Как бы мне хотелось посмотреть на ваших чудесных шестиногих скакунов и волшебников, которые летают по небу…

Одинцов не хотел заострять ее внимание на последнем вопросе и кивнул в сторону мачты:

– Если я залезу на верхнюю рею, можно ли оттуда увидеть берег?

Найла с сомнением покачала головой. Одинцов уже не раз взбирался на мачту, пытаясь разглядеть южную границу саргассов, но безуспешно. Зеленый Поток был слишком широким, не меньше двухсот километров, и они плыли в самой его середине.

Снова вздохнув, Найла оперлась подбородком о колено Одинцова, по-прежнему сидевшего в кресле, и подняла на него черные глаза.

– Не сердись на меня, Эльс, ладно? – Взгляд девушки стал умоляющим. – Не хочу, чтобы ты брал меня как свою собственность или выторговывал в обмен за чистую палубу… Понимаешь, Эльс? Не хочу! – В огромных глазах стояли слезы.

* * *

Ближе к вечеру, когда солнечный жар начал спадать, она сама пришла к Одинцову, дремавшему на диване в кают-компании. То ли от духоты, то ли от утренних треволнений его мучили мрачные сны. Мнилось ему, что флаер падает на черные скалы Зеленого Потока – не в воду, как было на самом деле, а именно на проступающие сквозь марево тумана острые зубья утесов. Он знал, что аппарат обязательно разобьется, и, преодолевая сосущее чувство под ложечкой, стал дергать ручку двери. Может, еще не поздно прыгнуть в воду… Лучше утонуть, чем лежать на пылающих камнях с переломанным позвоночником…

Дверца не поддавалась. Он был заперт в этой пластмассовой коробке и обречен на гибель вместе с проклятой машиной. Кем? Монстрами, обитавшими на Юге? Они заманили его сюда, в этот гроб… оторвали от Лидор… Ее лицо вдруг выплыло из приборного щитка, но почему-то волосы стали черными, как ночь. Конечно, это же не Лидор, это Найла!

Внезапно флаер исчез, растворился в воздухе вместе со скалами и ревущим внизу Потоком. Одинцов стоял на горячем песке под обжигающими лучами солнца, и у его ног распростерся труп Грида. В горле юноши торчала стрела, губы распухли и почернели, между ними виднелся кончик багрового вздутого языка. Неожиданно мертвец приподнялся, выдернул стрелу и сплюнул сгусток крови. Его невидящие бессмысленные глаза смотрели на Одинцова.

«Полковник, вернитесь!» – сказал Грид голосом Виролайнена и потянулся к нему волосатыми короткопалыми руками. Одинцов отступил, потом повернулся и побежал, сдерживая позывы тошноты. «Полковник, вернитесь! Полковник, вернитесь!» – преследовал его вопль мертвеца, то укоряюще-тоскливый, то перемежавшийся со взрывами дьявольского хохота.

Перед ним возникла скала с темным зевом пещеры, и он ринулся вниз по мрачному сырому коридору. Он снова был в главном подземелье Ай-Рита. Тускло светили лишайники на потолке, черным зеркалом застыло озеро, у стены белели штабеля бревен. Над котлом вздымался парок, жидкость бурлила, лопались пузыри, на поверхность всплывала то лишенная ногтей рука, то чья-то голова, то разваренные кишки. Рядом стоял Бур с копьем в заросшей рыжей шерстью лапе и, оскалясь, кивал, подзывая Одинцова к себе.

«Ты вернулся, – произнес он на правильном айденском. – Я знал, что ты вернешься, Од. Тут подарок для тебя. – Бур начал мешать древком в котле. – Один толстый! Ты – этот толстый – хорошо!» Он что-то подцепил и принялся выволакивать на поверхность. Одинцов, замирая в ужасе, глядел вниз. Длинные черные волосы, хрупкие плечи, маленькие груди… Перед ним была Найла! Голова ее, неестественно вывернутая, клонилась вперед, словно девушке перебили позвоночник ударом каменного топора; из-под полуоткрытых век темные застывшие глаза с укором смотрели на Одинцова.

Он взревел и яростным ударом сшиб Бура прямо в котел. Рыжий троглодит с плеском погрузился в кипящую воду, ушел на дно и вдруг, ухмыляясь, вынырнул снова. В его волосатых лапах покачивалось тело Найлы. «Твой толстый! – торжествующе прохрипел он, рванув мертвую голову за волосы. – Твой! Твой!» С глазами, налившимися кровью, Одинцов прыгнул в котел с одним желанием – растерзать, впиться зубами в толстую шею трога…

Прохладная ладошка легла на его лоб, возвращая в реальность «Катрейи», безбрежности океанских вод и неба, уже начинавшего темнеть. Найла склонилась над ним, пряди темных волос падали Одинцову на лицо, щекотали шею. Он порывисто прижал девушку к себе, шепча: «Жива! Жива!» и даже не замечая, что сейчас на ней нет даже привычной коротенькой туники. Найла удивленно взглянула на него и, поглаживая мускулистое плечо, смущенно пробормотала:

– Ты кричал… Приснилось что-то плохое?

– Все уже прошло, малышка. – Одинцов улыбнулся и начал ласкать губами розовый сосок. – Ты хочешь меня успокоить? – спросил он, на миг прервав это занятие.

– Замолчи! – Изогнувшись, Найла легонько шлепнула его по губам и подставила другой сосок, такой же розовый и жаждущий ласки. Его руки раздвинули бедра девушки, пальцы нежно коснулись гладкой кожи ягодиц, ощущая сладостное напряжение мышц.

Найла коротко застонала, свела колени, будто пытаясь защититься, но Одинцов внезапно понял, что девушка тоже сгорает от желания, и перевернул ее на спину. Найла опять вскрикнула, потом замерла, словно прислушиваясь к новым ощущениям; ноги ее поднялись, обхватив Одинцова, дыхание стало частым, прерывистым. Вдруг она подалась ему навстречу, безошибочно подстроившись к ритму его движений. Прижав губы к маленькому ушку, Одинцов, сгорая от страсти, прошептал:

– Катрейя… моя катрейя!