Текст книги "Океаны Айдена"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Но сейчас такие подробности его не интересовали. Главное заключалось в другом: поверхность ребристого агрегата была холодна, как арктический лед! И когда теплый влажный воздух хлынул в заднюю часть кабины, она тут же стала запотевать.

Одинцов поднес мокрые ладони к лицу и приложил к щекам; блаженное, почти позабытое ощущение прохлады – настоящей прохлады! – пронзило его. Он таки нашел этот чертов климатизатор! Все правильно, эта штуковина, приподнятая над полом, чуть слышно гудела, и откуда-то сверху, из той части агрегата, которую еще прикрывала переборка, текли струи свежего воздуха. Одинцов пощупал ладонью пол внизу – там уже собралась крохотная лужица; затем услышал, как в нее шлепнулась новая капля. Поставить сюда два черепашьих панциря вместо тазов, и пей сколько захочешь…

Он принес панцири и распахнул обе дверцы. Кабину затянул белесый предутренний туман; Одинцов, ухмыляясь, сидел на полу рядом с климатизатором, прислушиваясь к ровному гудению – оно стало сильнее, и к этому звуку теперь добавилась частая дробь капель. Потом его улыбка сменилась хмурой озабоченностью. Климатизатор работал исправно, однако откуда поступает энергия? И надолго ли ее хватит?

Он еще размышлял над этими вопросами, когда первые солнечные лучи скользнули по прозрачному фонарю, по золотистому корпусу флаера и его крыльям, похожим на лезвия двух широких кинжалов. Климатизатор не изменил своего мерного гудения, но огонек, мерцавший на агрегате, расположенном за ним, вдруг стал ярче. И по мере того, как оранжевый солнечный диск выплывал из-за горизонта, он разгорался все ярче и ярче!

Теперь Одинцов мог различить, что в глубине отсека находится черный ящик примерно метр на метр, расположенный на подставке; толщиной он был сантиметров тридцать, как и климатизатор. Потом шла очередная переборка, наглухо перекрывавшая хвостовую часть, и Одинцов мог дать голову на отсечение, что за ней находится таинственный двигатель.

Черный ящик двигателем, безусловно, не был. Он выглядел как… как ящик! Как некая емкость, предназначенная для хранения. И то, что в нем хранилось, стекало в темную глубину, под защиту кожуха, по двум тонким блестящим стержням, выходившим слева и справа и упиравшимся в боковые стенки корпуса флаера. Внезапно Одинцов сообразил, что они сделаны точно из такого же материала, как и наружная обшивка; видимо, они составляли с ней единое целое, проходя насквозь слой упругой пластмассы, покрывавшей салон изнутри.

Огонек горел все ярче и наконец запылал ровным ослепительным зеленым светом, когда солнечный диск оторвался от горизонта, карабкаясь вверх и вверх в прозрачной голубизне небес. Одинцов поспешно выскочил наружу и, вытряхнув яйца из панциря, стал забрасывать крылья флаера песком. Он был уверен в результате, когда через несколько минут сунул голову в кабину и уставился на зеленый огонек – тот горел вполнакала.

Медленно счистив песок с крыльев, он снова залез в кабину, оставив обе дверцы полностью раздвинутыми. Теперь он не боялся, что энергия в черном ящике – несомненно, аккумуляторе – вдруг иссякнет. Аккумулятор накапливал ее постоянно, днем и ночью, при свете лун, звезд и жаркого оранжевого апельсина, который сейчас висел в небе, ибо вся поверхность чудесного аппарата представляла собой солнечную батарею.

Сегодня ночь открытий, с ленивым благодушием подумал Одинцов, лаская кнопки на пульте. Дверцы кабины были открыты, задняя переборка поднята – и две лампочки рдели, словно раскаленные угли в печи; третья по-прежнему сияла зеленым огоньком светофора, манившего в дорогу.

Ночь открытий! – снова мелькнуло в голове. Посмотрим, решил он, будет ли утро достойно такой ночи. Затем сильно надавил на последнюю зеленую кнопку.

Вдруг верхний плафон в кабине вспыхнул, и одновременно включился монитор автопилота с картой Айдена. Крохотная выпуклость на торце фатра, опознавателя-«зажигалки», вставленного сейчас в щель рядом с экраном, запульсировала тревожным огоньком. Словно подчиняясь какому-то наитию, Одинцов вытянул руку и указательным пальцем нажал на торец опознавателя. Экран тут же откликнулся – там появилась яркая точка в месте, где Зеленый Поток вливался в Южно-Кинтанский океан и где находился сейчас флаер. От нее стремительными вспышками побежали светлые концентрические круги; они мелькнули по экрану, на миг заполнив весь этот мир, оба полушария планеты, всю вселенную Айдена неслышным призывом.

Потом круги исчезли, и только яркая маленькая точка продолжала все еще гореть на карте. Одинцов, однако, был спокоен. Сигналы бедствия отправлены. Кто отзовется? Кто откликнется?

* * *

Одинцову грезилось, что он находится в своей спальне в Тагре, в древнем замке бар Ригонов. Широкие окна распахнуты в сад, запах цветущих деревьев плывет по комнате, смешиваясь с ароматами юной женской плоти и дымком благовонных свечей. Отблески маленьких язычков пламени играют на темной полировке массивного стола, на шандалах, изукрашенных бронзовыми драконами, на серебристых боках большого кувшина с вином, на кубках голубого хрусталя, на блестящем от испарины золотистом теле Лидор.

Златовласка сидит на нем верхом; колени согнуты, стройные бедра широко расставлены, руки подняты, пальцы сцеплены на затылке, под шапкой волос. Сильно прогнувшись в талии, откинув назад плечи, она мерно раскачивается – взад-вперед, вверх-вниз. И за каждым движением, каждым ритмичным ходом нескончаемого любовного маятника следует глубокий вздох.

«Ах-ха! Ах-ха!» – дышит Лидор; и Одинцов чувствует, как в едином ритме с ее тихими вздохами начинает биться его сердце.

Внезапно, раскинув длинные ноги, она ложится прямо на него и блаженно замирает. Предчувствуя новый акт любовной игры, он нежно гладит золотые локоны, ласкает хрупкие плечи, атлас гибкой спины. Лидор приподнимает головку, тянется к нему губами, достает… Он чувствует ее грудь с напряженным соском, острый дерзкий язычок касается губ, погружается все глубже и глубже…

Привстав на локотках, стиснув коленями его ноги, Лидор снова начинает свой бесконечный ритмический танец. «Ах-ха! Ах-ха! Эльс, милый!» Ее груди трепещут, полные желания и жизненной силы, розовые бутоны сосков шаловливо гуляют по телу Одинцова, то щекочут живот, то вдруг сладким мимолетным касанием скользят по щеке, по подбородку. Он пытается поймать губами эти нежные пьянящие ягоды – то одну, то другую. Лидор хохочет. Ее смех звенит, как серебряный колокольчик, перемежаясь с короткими стонами. «Эльс, милый… Люблю… Эльс, Эльс!» – снова шепчет она.

Милый… Люблю… Он слышит эти слова, произнесенные на хайритском – так, как они всегда говорили наедине. Нежное протяжное – манлиссой… Опьяняющее – сорей… Они слетают с девичьих губ, искусанных в блаженном экстазе, и Одинцов счастливо улыбается в ответ. Молодость, как ты прекрасна! И как щедра!

Лидор всхлипывает, подается к нему, он чувствует на своей щеке ее учащенное дыхание, потом влажные зубки начинают ласково покусывать его шею. Тело девушки сладким грузом распростерлось на нем, она двигается все медленнее, все осторожнее, словно страшится того момента, который наступит вот-вот… или через минуту… через пять минут… или, быть может, хочет оттянуть его, еще не натешившись, не наигравшись истомой ожидания…

Но Одинцов жадно обнимает ее и, покрывая поцелуями глаза, губы, шею, переворачивает на спину. Лидор снова вскрикивает, ощущая его неистовство, его нетерпение; потом она кричит непрерывно, стонет, бьется, словно птичка, попавшая в силок. «Эльс, манлиссой… сорей… Эльс, Эльс!»

Он с яростной силой извергает свою страсть. Тело Лидор, юное, сильное, прогибается под ним; сведенная судорогой экстаза, она почти приподнимает Одинцова, кусая губы, прижимая к груди его темноволосую голову, впиваясь пальцами в плечи. Потом застывает, все еще обхватив его ногами, дышит тяжело, с протяжными всхлипами… И он, благодарно лаская кончиками пальцев ее щеку, целует ложбинку между грудей. Целует, и не может оторваться.

Лидор… Лидор!

* * *

Он открыл глаза и минуту лежал в неподвижности, всматриваясь в облака на востоке; они уже начали розоветь и походили сейчас на прихотливые извивы перьев фламинго. Да, так оно и было в последний раз, почти два месяца назад… два длинных айденских месяца, отсчитанных по фазам Баста. Они любили друг друга, потом уснули. Потом… потом Виролайнен едва не вытащил его обратно – и он, вспомнив слишком многое, поднялся и ушел. Улетел от Лидор, оставив ей вместо тепла своих рук, вместо нежных поцелуев и страстных ночей клочок пергамента. Что же он там написал? Жди, я вернусь?

Жди, Лидор, я вернусь… Вернусь, чтобы опять уйти, исчезнуть в другом мире, так непохожем на твой… уйти навсегда… Или нет?

Одинцов сел. Три лампочки, как три огненных глаза крошечных циклопов, пылали перед ним на пульте; под ними светился экран. Сзади тихо гудел климатизатор, капли звонко шлепались в воду, словно кто-то невидимый играл на хрустальном ксилофоне. За спинкой кресла громоздилась поклажа – запасы, оружие, мешок с одеждой, весла… Все здесь, и все при нем… Все, кроме Лидор.

Чувство безмерного одиночества охватило его.

Глава 6
Корабль

Он схоронил Грида в той глубокой яме, которую выкопал посреди островка в безуспешных поисках пресной воды. За десять дней, которые Одинцов провел на этом клочке суши, труп высох и почернел, почти превратившись в мумию. Это не было удивительным; даже при царившей тут высокой влажности солнечный жар превозмогал гниение.

Мясо и сырая рыба высыхали на плоских камнях за сутки, превращаясь в твердые, как подошва, ломти.

Опустив в могилу сморщенное маленькое тело, Одинцов вздохнул; на миг ему почудилось, что он хоронит двоих, Грида и Костю Ртищева. Потом он пробормотал: «Спи с миром!» – и начал засыпать яму песком. Грид упокоится тут, в чистом и честном желтом песке, а не в желудках Бура и его своры. И вместе с ним на этом далеком острове останется частица человека, пришедшего с Земли и возвратившегося обратно. Будем надеяться, подумал Одинцов, что его настоящие похороны произойдут еще не скоро.

Он насыпал невысокий холмик над могилой и воткнул сверху кремневый наконечник копья, самое древнее оружие каменного века. Этот символ в равной степени подходил и воину Гриду, и солдату Ртищеву, ибо война появились еще раньше, чем копья, палицы и топоры.

Да, не повезло Косте – попал в тело умирающего… В последние дни Одинцов не раз вспоминал и этот визит, и каждое слово, сказанное его учеником. Но слова значили гораздо меньше, чем сам факт визита. Выходит, теперь Виролайнен мог отправлять посланцев к нему, Одинцову, внедряя их в тела окружающих… Любопытная ситуация! Он начал перебирать людей, которые в то или иное время сопутствовали ему. Бар Занкор, Чос, Ильтар… Чос был бы весьма вероятной кандидатурой; в походе он спал в соседней палатке ночью и ехал на тархе днем, за спиной Одинцова. Но то в походе! А в Тагре, в столице, могли случиться фокусы похлеще – там гонец с Земли мог очутиться в теле юной девушки, делившей ложе с Одинцовым. Неужели Виролайнен не подумал о такой возможности?

Он смутно припомнил какой-то фильм из бесчисленных голливудских комедий, где буддийский монах с помощью пустого горшка и пары заклинаний практиковал переселение душ. Вроде бы там некая миллионерша, старая или, возможно, больная, готовилась пересесть из потрепанного «Кадиллака» в новенький «Мерседес», то бишь в тело своей хорошенькой служанки, но по недоразумению вселилась в мужчину, что послужило поводом для всяких забавных приключений. Теперь, столкнувшись в реальности со сходной ситуацией, Одинцов не видел ничего забавного в том, что в обольстительной плоти Лидор окажется мужчина.

Внезапно его передернуло от ужаса. Если бы подобная замена была временной! Если бы Ртищев или другой «ходок» с Земли, погостив в чужом теле, вернул его законному хозяину без изъянов! Но такого не случится. Одинцов был уверен, что сознание Арраха Эльса бар Ригона, чье тело принадлежало ему, уже не восстановишь. Он чувствовал это подсознательно; плоть Рахи стала его плотью навсегда, а перемены внешности, пусть незначительные, служили веским доказательством этой гипотезы. Правда, он пробыл в теле Рахи много месяцев и успел полностью адаптироваться…

Что же все-таки произойдет, если «гость» внедрится в чужой разум на минуту?.. на час?.. на день?.. Возможно, последствия будут не столь фатальными? Но Одинцову не хотелось проверять это на своих близких, на тех, кого он встретил здесь, в Айдене и Хайре, и кто стал дорог его сердцу. Он понимал, что эксперимент с Гридом, в общем-то успешный, не доказывает ничего: Ртищев попал в тело умирающего и отбыл обратно, когда тот готовился испустить дух.

Когда-то он спросил у Виролайнена, что будет с носителем, с тем существом, в которое он переселится. И старик ответил, что индивидуальность пришельца подавит базовый разум полностью и навсегда. Если же покинуть захваченное тело, то носитель погибнет или, в лучшем случае, превратится в дебила. Ужасная судьба! Будь проклят этот Проект и старый вампир Виролайнен! Если он не послушает Ртищева, не прекратит свои опыты, его, Одинцова, ждет нелегкая судьба. Он будет вынужден сторониться всех порядочных людей из опасения, что кто-то из них может быть использован для связи с ним, после чего станет идиотом… Выход только один – всегда иметь под рукой мерзавца вроде казначея бар Савалта или людоеда Бура. Но ни тот, ни другой не могли заменить в постели Лидор. Счастье, что он очутился в океане, в безлюдье, вдали от своих близких!

Вздохнув, Одинцов перевел взгляд на море и обратился к более насущным проблемам. С тех пор, как он открыл глаза, полный томительных воспоминаний о Лидор, прошло около часа; еще через двадцать-тридцать минут солнце поднимется выше и надо будет лезть под колпак. Он твердо решил отправиться в дорогу в этот день, и похороны Грида являлись в то же время неким символическим актом прощания с приютившим его островком. Все было обдумано и решено; сегодня он расстанется с птицами, с пугливыми черепахами и с этой песчаной отмелью. Но не с Зеленым Потоком!

Это стремительное течение отнюдь не кончалось на границе океана, не таяло в голубой безбрежности глубоких вод; оно тянулось дальше, до самого горизонта, выделяясь темной широкой полосой на поверхности моря. Одинцов полагал, что Поток охватывает планету по экватору, если только в вечном своем круговороте не наталкивается где-нибудь на материковый щит или горный хребет. К сожалению, карта на мониторе автопилота не давала об этом почти никакой информации; на ней были помечены лишь контуры материков да крошечные точечки островов. Изучив ее, Одинцов заметил, что через девять-десять тысяч километров Зеленый Поток пронесет его суденышко рядом с южной оконечностью Кинтана, формой и размерами напоминавшего Камчатку. За Кинтаном простирался открытый океан, и далеко на востоке протянулась от полюса до полюса россыпь маленьких пятнышек – несомненно, острова. Затем, проплыв еще через двадцать тысяч километров, он оказался бы в Верховьях Зеленого Потока, между двумя материками, Ксайденом и Южным континентом. Таков был Айден; огромный, не меньше Земли, мир, в котором суша, волею прихотливой игры планетарных сил, сосредоточена в восточном полушарии. Тут не имелось аналога Американского континента.

Конечно, он мог не пускаться в это долгое и опасное плавание.

Сигнал был отправлен и, возможно, уже завтра в небе появится воздушный лайнер, посланный за ним таинственными южанами. Но Одинцов не собирался ждать их тут, на голой песчаной отмели, развлекаясь стрельбой по птицам и пожиранием черепашьих яиц. Он не хотел выпускать из рук инициативу.

Эти парни с Юга, так бесцеремонно сбросившие его в гнусные айритские пещеры, никогда не сыграют роль спасителей беспомощного Робинзона – он этого не допустит! Либо он сам доберется до них, либо они встретятся друг с другом на равных, когда его суденышко будет плыть туда, куда ему угодно. Точнее, поправился Одинцов, куда течение понесет флаер, но и в таком случае он сохранит независимость. Надо еще взглянуть на этих представителей высшей айденской культуры! Может, те еще монстры!

Он не ведал сомнений в одном – где бы ни очутился его кораблик, в какую бы точку Великого океана его ни занесло, пилоты южан сумеют его разыскать. Днем раньше он залепил крохотную точку, мерцавшую на мониторе в устье Зеленого Потока, столь же крохотным кусочком пергамента. Этот микроскопический клочок кожи служил отметкой; когда флаер тронется в путь и проплывет заметное расстояние, световая точка, вероятно, сместится и тоже начнет путешествие по экрану. Одинцов справедливо полагал, что яркое пятнышко показывало текущие координаты флаера с включенным опознавателем.

Итак, он собирался вновь довериться стремительным водам Зеленого Потока. Плыть на восток или сидеть на месте – других альтернатив не имелось. Конечно, он бы с большей охотой отправился на юг вдоль линии побережья или хотя бы на север, в Ксам и Страны Перешейка, но его транспортное средство не позволяло совершить подобное путешествие. Флаер защищал его от свирепой солнечной радиации и влажной жары; он нес довольно большой груз, снабжал своего пассажира водой и энергией; наконец, он был практически непотопляем. Однако летательный аппарат все же не являлся ни лодкой, ни баркасом; Одинцов не мог грести сразу двумя веслами, не мог изготовить мачту и поставить парус, даже если бы нашлись подходящие материалы. Флаер оставался практически неуправляемым и, словно воздушный змей, был готов лишь бездумно плыть туда, куда понесет его течение.

Размышляя о достоинствах и недостатках своего кораблика, Одиницов столкнул его в воду, бросил последний взгляд на холмик в центре островка и потащил флаер за собой на веревке, пропущенной через открытые дверцы кабины. За полчаса, пока солнце неторопливо всплывало над сияющими океанскими далями, Одинцов прошел около километра в сравнительно спокойной воде, обогнув песчаную отмель с юго-запада. Почувствовав, что течение подхватило легкое суденышко, он залез в кабину, загерметизировал ее и блаженно вытянулся в кресле, наслаждаясь прохладой: под колпаком было градусов тридцать, а снаружи – все сорок пять.

Флаер мягко покачивался на границе гигантской реки, пересекавшей океан. Затем Зеленый Поток потянул его дальше, на самый стрежень течения; качка прекратилась, и суденышко поплыло навстречу солнцу – крохотная щепочка, легкий листок в могучих объятиях стремительно катившихся к восходу вод. Одинцов спал; едва заметная улыбка бродила на обветренных губах, ибо проказница Лидор опять готовилась оседлать его.

* * *

На пятые сутки, одолев четыре с лишним тысячи километров, Одинцов находился примерно посередине между песчаным островком у побережья Ксайдена и похожим на Камчатку полуоостровом, самой южной оконечностью Кинтана. Солнечный восход в то утро был особенно красив. Край сверкающего оранжевого диска только-только приподнялся над океанскими водами, мгновенно окрасив их темную поверхность синим, зеленым и голубым. Облака собрались над горизонтом в пушистый длинный валик; яркие лучи светила пронизывали их, наполняя белесые туманные массы трепетным розоватым сиянием. Там, где слой облаков был толще, этот розовый фон сгущался, образуя темные прожилки; казалось, в небе повисла исполинская колонна из драгоценного мрамора, извергнутая недрами планеты и заброшенная в вышину самим божественным Айденом. И под ней, между нижним краем этого розового великолепия и зеленовато-синей гладью океана, простерлась полоска такой кристально-чистой, такой пронзительной голубизны, что Одинцов, вздыхая от восхищения, прикрыл ладонью глаза.

Когда он снова открыл их, на безупречно-голубой ленте появилось темное пятнышко, крохотная червоточинка, портившая, однако, праздничное убранство небес. Он долго и напряженно всматривался в нее, но так и не смог понять, висит ли эта черная точка в небе или плывет по морским волнам; солнце слепило глаза, а странный объект находился прямо по курсу, как раз на границе раздела между воздушным и водным океанами. Впрочем, пятнышко приближалось, хотя и медленно, но заметно; значит, флаер нагонял его. Вскоре оно приобрело некие округлые очертания, и над ним появилась вертикальная черточка, окруженная розовой дымкой. Объект постепенно уходил вниз, словно откатывалось от линии горизонта – все дальше и дальше с каждой минутой!

Одинцов уже не сомневался, что видит высокую корму корабля и мачту с просвечивающими на солнце парусами. Он открыл дверцу, послюнил палец и высунул наружу – с северо-востока дул легкий бриз, тормозивший движение судна. Пожалуй, флаер каждые десять минут выигрывал километр, а это значило, что рандеву неизбежно состоится через час.

Корабль в недоступных экваториальных водах! Парусник! И довольно древней конструкции, судя по приподнятой корме и примитивной оснастке. Эта посудина явно не имела отношения к южанам. Возможно, какая-нибудь экспедиция из северных стран, с Кинтана или Ксайдена? Очередная кампания авантюристов-смельчаков, пытающихся взломать дверь в чертоги светлого Айдена? Кто-то вроде тех мореходов, что добрались до Верховьев Зеленого Потока, положив начало племени Грида? По словам бар Занкора, эдорат Ксам, империя Айден и Страны Перешейка – как, видимо, и кинтанцы, – иногда отправляли корабли в такие экспедиции; не исключалась и частная инициатива. Сказочный Юг для обитателей этой планеты был столь же притягательным местом, как Острова Пряностей, Индия и Сипанго для средневековой Европы.

Одинцов вытащил стальную стрелу и пропустил веревку в прорезь на ее конце. Хайритский арбалет был оружием весьма универсальным: он позволял метать и обычные деревянные стрелы, и железные – в том числе с закрепленной веревкой или пучком горящей пакли на острие. Сейчас это оружие могло облегчить сугубо мирную операцию причаливания к чужому кораблю. Парусник маячил впереди, и течение несло флаер все ближе и ближе, но Одинцов не рассчитывал, что его суденышко ткнется носом прямо в высокую корму.

Изворачиваясь в тесной кабине, обливаясь потом и шепча проклятия, он натянул штаны, сапоги и колет-безрукавку. Колет был выделан из толстой шкуры и представлял собой отличный панцирь. За этим защитным вооружением последовал пояс с кинжалом и мечом; чель он положил на колени, взял в руки арбалет и, чуть приоткрыв дверцу, стал ждать.

До корабля оставалось три километра, два, один… Потом счет пошел на метры. Теперь Одинцов видел, что пройдет недалеко от судна, с правого борта. В его распоряжении будет секунд десять – вполне достаточно, чтобы поднять арбалет, прицелиться и выстрелить. На палубе странного корабля не было ни души; если его не заметят, через минуту он окажется на судне и атакует. Напасть первым и деморализовать противника – такой план действий представлялся единственно возможным. Авантюристы и конкистадоры, пускавшиеся на поиски новых земель, не были робкими людьми, и Одинцов предпочитал сразу расставить все точки над «и». Пан или пропал. Или – или!

Он настигал корабль, приближаясь к нему с юго-запада под острым углом. Теперь, когда до высокой кормы оставалось метров двести, Одинцов лучше разглядел парусник, хотя его носовая часть все еще была вне поля зрения. Изумительный шедевр старинного кораблестроительного искусства! Приподнятая корма, плавные и округлые обводы корпуса, стройные мачты (их оказалось две) с прямым парусным вооружением, но главное – резьба! Фантастическая, невероятная!

Корпус судна был собран из какого-то темного дерева, похожего на мореный дуб. Верхнюю часть бортов покрывал сложный орнамент метровой ширины; Одинцов еще не мог разобрать, что изображает этот художественный шедевр. Корма, с двумя довольно широкими застекленными иллюминаторами, являла собой великолепное резное панно. С обеих сторон ее охватывали извивы чешуйчатых драконьих тел; их шеи изящными дугами приподнимались над палубой, головы с зубастыми пастями были развернуты назад и угрожающе наклонены, щелевидные золотистые глаза смотрели прямо на преследователя.

Между ними третий дракон восьмеркой охватывал иллюминаторы, просунув меж клыков кончик собственного хвоста; его шея, очень широкая, словно раздутый капюшон кобры, образовывала навес. Выше тянулся такой же орнамент, как по бортам корабля; ниже, под центральным драконом, выступали туловища каких-то змееподобных тварей с круглыми рыбьими глазами, тоже блестевшими золотом зрачков.

До парусника оставалась сотня метров, когда Одинцов внезапно изменил свой план, решив атаковать не с борта, а с более высокой кормы – разглядев ее, он не сомневался, что взберется по всем этим украшениям, как по лестнице. Ему пришлось отложить арбалет и взяться за весло; десяток энергичных гребков, и он был уже точно за кормою судна. Высунувшись из кабины, он принес мысленные извинения художнику, изваявшему эту роскошную резьбу, и выпустил арбалетный болт точно в перекрестье драконьей восьмерки. Болт засел там, как вбитый по самую шляпку гвоздь.

Стремительно выбрав веревку, Одинцов подтянул флаер к корме. Тридцать секунд у него ушло на то, чтобы забросить за спину арбалет и чель и вскарабкаться наверх по извивам драконьего туловища. Перемахнув через изящные перила, он спрыгнул на палубу, мгновенно скинул с плеча арбалет и взвел его. Широко расставив ноги в высоких сапогах, он стоял на деке, внимательно озирая судно – мощный гигант, увешанный оружием, готовый к смертельной схватке. Мышцы на обнаженных руках вздулись буграми, клинки были готовы выскочить из ножен, стрела – сорваться с тетивы. Ноздри Одинцова раздувались, как у тигра, почуявшего кровь; он и был тигром – несокрушимый, крепкий, словно скала, боец. Он не сомневался в победе, если только здесь не найдется хорошего стрелка с добрым луком. Его взгляд снова обежал корабль в поисках затаившихся врагов.

Палуба, однако, была пуста, как театральная сцена без актеров. Судно оказалось небольшим, шагов тридцать длиной, и больше всего походило на архаичную прогулочную яхту. Треть ее занимала высокая кормовая надстройка. Грот с двумя прямыми парусами, сейчас спущенными, вплотную примыкал к ней; слева и справа, прижимаясь к бортам, тянулись вниз лесенки-трапы. Фок нес только один парус, слегка колыхавшийся под слабым напором ветра и не ускорявший, а скорее тормозивший ход неуправляемого корабля. Носовая часть, слегка приподнятая, кончалась шипастой головой какого-то морского зверя; к его темной шее прильнула женская фигурка, выточенная из розового дерева. Между гротом и фок-мачтой, сильно смещенной к носу, имелся квадратный люк, сейчас закрытый; рядом с ним стоял большой решетчатый ящик.

И ни одного человека!

Одинцов, пораженный, опустил арбалет и протер глаза. Тут просто негде было спрятаться! И в этот ранний утренний час экипаж должен быть наверху – ведь потом людям нужно спуститься в трюм, чтобы найти спасение от жалящих солнечных лучей. Либо они справились со своей работой еще ночью, либо он наткнулся на местный вариант «Марии Целесты»… Может, в океанах Айдена есть свои Бермудские треугольники? Судя по резному бугшприту, Лохнесское чудовище тут точно было.

Одинцов запрокинул голову и осмотрел парус. Никого нет! Если бы какой-нибудь хитрец прятался за ним, стоя на нижней рее, заметить его тень было бы нетрудно: парусина просвечивала розовым под солнцем.

Поразмыслив, он разрядил свое оружие и положил его на палубу, около большого рулевого колеса, закрепленного на массивной деревянной стойке и чуть заметно ходившего то в одну, то в другую сторону. Пожалуй, он ничем не рисковал – вряд ли на этом судне найдется воин, способный натянуть хайритский арбалет. Затем Одинцов обнажил меч, которым в тесноте корабельных кают и коридоров было удобнее действовать, нежели челем, вытащил кинжал и, мягко ступая, спустился по левому трапу. Теперь перед ним была передняя часть кормовой надстройки, тоже богато изукрашенная резьбой: сверху шел фриз из переплетающихся змей и летучих рыб, внизу – более узкая окантовка с орнаментом из цветов и листьев. Слева, между лестницей и грот-мачтой, сверкало разноцветным стеклом круглое оконце; справа, также между трапом и основанием мачты, находилась дверь с массивным бронзовым барельефом – все тот же похожий на кобру дракон нависал над большим выпуклым щитом, покрытым сложной чеканкой, поддерживая его снизу хвостом. Теперь Одинцов разглядел короткие лучи, расходившиеся от змеиного капюшона – видимо, змея символизировала солнце.

Он потянул на себя бронзовую ручку, и дверь открылась. За нею была просторная каюта, занимавшая всю кормовую часть. На миг ему пришлось зажмуриться – он был ослеплен блеском бронзы, хрусталя и полированного дерева. Кубки, кувшины и блюда в глубоких настенных шкафах, высокие шандалы на полу и подсвечники на столе, сам стол, собранный из древесины редких пород, диванчики, покрытые коврами, и другие ковры, яркие, пушистые, висевшие в простенках между шкафами, – все это сверкало, сияло и искрилось под солнечным светом, падавшим из круглого окна и двух других, выходивших на корму. Куда он попал? На яхту миллионера или в пещеры Али-Бабы? Не в силах устоять против искушения, Одинцов взял в зубы кинжал и прикоснулся к ближайшему ковру – тот был искусно сплетен из разноцветных перьев.

Глаза его разбежались, но уши были настороже, вовремя уловив слабый шорох справа. Кинжал мгновенно оказался в руке, и Одинцов молнией метнулся в подозрительный угол. Там, за шкафом, была очередная лесенка, ведущая вниз, к другим каютам и, очевидно, в трюм. На минуту он задержался на ступеньках, прислушиваясь и нюхая воздух. Эта посудина имела триста-четыреста тонн водоизмещения и могла нести экипаж из двадцати человек, отчаянных корсаров или тренированных воинов-слуг какого-нибудь местного набоба, любителя морских прогулок. Возможно, оценив воинственный вид пришельца и понимая, что схватка на палубе чревата неприятностями, они решили заманить его вниз… Напрасные надежды! Он решил взять это судно на абордаж, и дело будет доведено до конца!

Глубоко втянув воздух, Одинцов ощутил благовонный запах дерева, горьковатый аромат пряностей и еще что-то, полузабытое, но до боли знакомое. Ни кожей доспехов, ни железом, ни потом возбужденных предстоящей схваткой мужчин не пахло. И теперь ни звука не доносилось снизу; напрасно он пытался различить звон оружия, скрип доспеха или шорох шагов. Корабль духов и привидений, не иначе! Пусть так, мелькнуло у него в голове, пусть духи, черти, зомби, вурдалаки – хоть сам Сатана! Любая встреча, кровавая или мирная, развеяла бы тоску одиночества, которое он испытывал уже много дней. Пожалуй, единственное, что могло бы сейчас по-настоящему ошарашить Одинцова, – приземистая фигура Бура в сопровождении свиты самок, возникшая на ступеньках лестницы. Но Бур находился далеко, в пещерах Ай-Рита; наверно, доедал «мясо», захваченное в последней битве.