Текст книги "Циолковский"

Автор книги: Михаил Арлазоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

И бумажный воздушный шар и самодельная астролябия выглядят незначащими пустяками. Нет, они совсем не пустяки. Самоделки рассказывают о формировании того, что можно назвать «научным почерком» Циолковского, характерным для него стилем работы. Суть этого стиля – что можешь, проверь опытом.

Привычка делать все собственными руками появилась у Циолковского еще с той поры, когда он потерял слух. Мальчик любил мастерить игрушки. Материалом служили бумага и картон. Сургуч и клей соединяли части, аккуратно вырезанные Ножницами. Из ловких рук мальчугана выходили домики, санки, часы с гирями...

На базаре за бесценок продавались старые кринолины. Пышные дамские юбки к тому времени уже успели выйти из моды. Звенящие стальные пластинки каркасов, отработавших свой век на дворянских балах, стали бесценным материалом – пружинами самодвижущихся колясок и локомотивов.

Однажды Константин увидел токарный станок и загорелся желанием сделать такой же.

– Ничего не выйдет! – говорили знакомые отца.

Но они не знали характера Константина. Спустя немного времени из-под резца самодельного станка уже выбегала ароматная стружка.

Постройка станка существенно изменила мнение Эдуарда Игнатьевича о сыне. И уж совсем иными глазами посмотрел он на него после спора, который затеял Константин с одним из товарищей отца. Человек, с которым поспорил юный Циолковский, изобрел «вечный двигатель». Схема этого двигателя выглядела настолько правдоподобно, что даже петербургские газеты написали об успешном изобретении. Однако юный Циолковский нашел ошибку, допущенную изобретателем.

С присущими ему убежденностью и прямолинейностью Константин доказывал нереальность очередного «perpetuum mobile». Никакие ссылки на авторитет петербуржцев не могли поколебать юношу. Это было одно из первых в жизни Циолковского восстаний против авторитетов. Как мы увидим в дальнейшем, он никогда и ничего не воспринимал со слепой, безоговорочной верой.

Но не только о «вечном двигателе» спорят в доме Циолковских. Временами Константин принимался рассуждать о материях, пугавших его родных. Ему, видите ли, мало места на Земле. Он мечтает о полетах к звездам! Хорошо еще, что эти крамольные бредни не слышит никто из посторонних. И, пуская в ход всю полноту отцовской власти, Эдуард Игнатьевич решительно обрывал такого рода споры. Бог знает куда могут завести подобные мысли...

Почти шестьдесят лет спустя, в 1928 году, Константин Эдуардович вспомнил об этих спорах. «Вспомнил и записал: „Еще в ранней юности, чуть не в детстве, после первого знакомства с физикой я мечтал о космических путешествиях. Мысли эти я высказывал среди окружающих, но меня останавливали как человека, говорящего неприличные вещи“.

Циолковский еще слишком молод и недостаточно образован. Он не успел найти подтверждений своей правоты. Но расстаться с мечтой о проникновении в космос не в силах. Отсюда гордые слова, написанные спустя много лет: «Мысль о сообщении с мировым пространством не оставляла меня никогда».

Шестнадцатилетний подросток поставил перед собой благородную цель. Но хватит ли у него сил достичь ее? Сумеет ли он разорвать тенета безденежья, принесшие столько горьких минут отцу?

Обо всем этом задумывается не только Константин, но и Эдуард Игнатьевич. Способности сына, необычный склад ума очевидны. Но что проку в способностях, если на них не обратят внимания знающие люди? Надо послать Константина в Москву или Петербург.

Воображению Эдуарда Игнатьевича рисовались яркие картины: Константин самостоятельно работает. Быстро накопив знания, он сдаст экзамены за техническое училище или построит какую-нибудь новую, удивительную машину. Эдуарду Игнатьевичу грезится, как сын беседует с профессорами, принимающими живейшее участие в его судьбе.

Мечты, мечты!.. Как часто расходитесь вы с тем, что приносит жизнь! Вот Циолковский снимает гимназическую форму. В руках у него документ, что он отчислен из гимназии для поступления в техническое училище. Тетка печет подорожники. Отец еще раз пересчитывает скромную сумму денег, которую может вручить сыну вместе с родительским напутствием. В последнюю минуту все стихают и присаживаются. Так велит обычай: перед дорогой.

Полный веры в будущее, покидает юный путешественник Вятку. Чем встретит его Москва?..

2. Его университеты

Москва встретила Циолковского не очень приветливо. Толстые, важные городовые недоверчиво провожали глазами бедно одетого провинциала. Прохожие, не замечая его, торопились по своим делам. И даже извозчики, оглядев приезжего, не предложили своих услуг. Они-то понимали – у такого не разживешься.

Впрочем, плевать ему на извозчиков! Циолковский не спешил. У него не было в Москве ни одной родной души, не было и знакомых. Он шагал по улицам, оглядываясь вокруг, подыскивая пристанище. Маленькие билетики на окнах извещали о сдаче внаем комнат и квартир. Юноша читал их и снова шел дальше. Комнат много, но все не подходили по цене. Найти в ту пору дешевую квартиру было не просто. Город рос, и домовладельцы не упускали случая общипать тех, кто приезжал в первопрестольную. Походив несколько часов, Циолковский определился на квартиру. Хозяйка была не богаче жильца: она зарабатывала на хлеб стиркой.

Где жил Циолковский в Москве? И по сей день мы этого не знаем, и по сей день это загадка для биографов ученого. Сочно и колоритно обрисовав свою жизнь в Москве, Циолковский не пишет в автобиографии о том, где располагалась его квартира. Внимательный читатель может найти лишь две зацепки – Константин Эдуардович упоминает, что однажды проходил близ Апраксина рынка и что его хозяйка стирала на богатый дом известного миллионера Ц.

Московский журналист Лев Колодный попытался, оттолкнувшись от этих более чем скромных сведений, разыскать дом, где жил Циолковский. Задача оказалась не из легких. В старых книгах о Москве обнаружить даже упоминания об Апраксином рынке не удалось, а специалисты по истории столицы утверждали, что такого рынка в Москве никогда не было. Но оказалось, что это не так... Рассказ Л. Колодного на страницах «Московской правды» о поисках дома, где жил Циолковский, побудил старую москвичку А. С. Кузнецову написать в редакцию газеты письмо, подтверждавшее, что, упомянув Апраксин рынок, Циолковский не ошибся.

«Апраксин рынок в Москве был, – писала Кузнецова. – Я хорошо помню, что рынок с таким названием находился за Ананьевским переулком близ Сухаревского рынка и назывался Апраксинским и Ананьевским. Проход к нему был за Ананьевским переулком через церковный двор. Это был небольшой рынок...»

Если предположить, что Циолковский ходил в библиотеку мимо Апраксина рынка, то, значит, жил он где-то на севере от центра города. Вероятно, адрес удалось бы уточнить и дальше, если знать, кто такой миллионер Ц., на которого стирала его хозяйка. Как подсказал Л. Колодному знаток истории Москвы П. В. Сытин, загадочным Ц. скорее всего был известный фабрикант ситца Эмиль Циндель. Вероятно, прачка жила где-то поблизости от дома Ц. Отсюда естественная надежда, что, быть может, краеведам удастся найти адрес Цинделя, который поможет разыскать дом, где прошли три года юности Циолковского.

На следующий день после приезда юноша продолжал знакомиться с городом. Москва выглядела подавляюще громадной. И чем ближе подходил он к центру, тем крепче ощущение: Москва – это большой, неуемный рынок...

Купля и продажа шла на многих улицах, но особенно многолюден знаменитый Охотный ряд. Пестрит в глазах от броских, аляповатых вывесок. На прилавках огромные туши, битая птица. Прямо с возов мерами, полумерками, четвертушками продаются овощи. Лица покупателей и продавцов щекочут многочисленные мухи – тут им раздолье. С криками: «Квасу, кому квасу!» – бегут, ныряя в поток пешеходов, босоногие мальчишки. Мятые, обрюзгшие купеческие физиономии выглядывают из-под лакированных козырьков.

Константин уходит от рыночной суеты. Толпа редеет. И вот он уже на Моховой. Университет! Как хотелось ему учиться здесь! Юноша внимательно оглядел скромное здание. Проводил глазами стайку студентов, выпорхнувшую из ворот, тяжело вздохнул и двинулся дальше. Еще квартал, и Константин подле своего университета.

Красивое здание, в котором Циолковский сделал большой шаг к науке (в старой Москве его называли домом Пашкова), и по сей день возвышается над многолюдной улицей. Троллейбусы и автобусы торопливо бегут там, где во времена Циолковского безраздельно царствовали пешеходы и извозчики.

По любопытному стечению обстоятельств здание имело самое непосредственное отношение к судьбам нескольких людей, создававших авиационную науку. В нем размещалась 4-я мужская гимназия, где учился Николай Егорович Жуковский. В 1861 году гимназия переехала, освободив дом Пашкова для коллекций и библиотеки Румянцевского музея. В этой библиотеке занимался другой ратоборец воздухоплавания – Дмитрий Иванович Менделеев. Она же стала университетом Циолковского.

В своих воспоминаниях Константин Эдуардович называет библиотеку, где он работал, не Румянцевской, а Чертковской. Старые энциклопедические словари объясняют нам причины кажущегося противоречия. После смерти известного собирателя книг А. Д. Черткова его сын открыл библиотеку для всех интересующихся историей России. В 1873 году, когда Циолковский прибыл в Москву, библиотека перешла в ведение города и разместилась в Румянцевском музее. Естественно, что москвичи по привычке продолжали называть ее Чертковской.

Всемирно известная Библиотека имени Ленина и в ту пору была первоклассной. Туда поступали, причем бесплатно, «по экземпляру всего в России печатаемого, гравируемого и литографируемого как частными лицами, так и казенными ведомствами... по экземпляру фотографируемых в России рукописей и книг... конфискованных или удержанных цензурными учреждениями или таможнями заграничных изданий».

Многих выдающихся людей русской культуры можно было встретить в залах библиотеки. Здесь бывали Толстой и Островский, Сеченов и Тимирязев, Жуковский и Столетов.

Рабочий день Циолковского начинался рано. Расстояние от дома до библиотеки изрядное. Ездить на конке – не по карману. Но к десяти утра, когда открывались читальные залы, он уже стоял у дверей.

Весь день не отрывался он от стола, пока к трем-четырем часам пополудни (смотря по времени года) звонок возвещал: читальный зал закрывается, пора сдавать книги.

В библиотеках всегда симпатизируют постоянным читателям. Однажды юноша заметил: к числу заказанных им книг добавились какие-то новые.

– Это прислал Николай Федорович! – заметил служитель, и в голосе прозвучали почтительные нотки.

Вскоре Циолковский познакомился с таинственным доброжелателем. Он увидел старика, одетого в ветхое платье. Небольшая бородка и посеребренные сединой кудри обрамляли лысеющую голову, а глаза горели подлинно юношеским огнем.

– Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком! – сказал о Федорове Лев Николаевич Толстой.

Незаконный сын князя Гагарина, Николай Федоров прожил жизнь весьма необычную. Окончив Ришельевский лицей в Одессе, он преподавал историю и географию в разных уездных училищах (в том числе и в Боровском, где спустя несколько лет начал свою педагогическую работу Циолковский). В 1868 году Федоров стал помощником библиотекаря в Чертковской библиотеке, вместе с ней перекочевав в библиотеку Румянцевского музея.

Федоров до самозабвения любил свою работу. Его эрудиция не знала границ. С равной легкостью подбирал он книги для заезжего инженера-путейца и врача, работающего над диссертацией. С ним советовались писатели и историки, математики и любители изящной словесности. К служебным обязанностям Федоров относился столь ревностно, что свой мизерный заработок частенько тратил на книги, которых не могла предоставить читателям библиотека.

Деньги Федоров ни во что не ставил, питаясь в основном хлебом и чаем. «Федоров раздавал все свое крохотное жалованье беднякам, – замечает Циолковский. – Теперь я понимаю, что и меня он хотел сделать своим пенсионером. Но это ему не удалось: я чересчур дичился».

Однако, не взяв у доброго библиотекаря ни копейки, Циолковский все же обязан ему многим. Ведь, как писал о Федорове один из его современников, «это был в лучшем смысле слова учитель, наставник к ученому труду, умевший вдохнуть в молодые умы священную любовь к знанию». И вероятно, не раз доводилось слышать Циолковскому:

«Не забывайте, что за книгой кроется человек... Уважайте книгу из-за любви и почтения к человеку. Библиотеки – это школы взрослых, следовательно, высшие школы...»

Жизнь Циолковского в Москве – убедительное подтверждение любимого высказывания Федорова. Трудолюбивый юноша не терял ни минуты зря. За первый год он проштудировал физику и начала математики. На втором принялся за дифференциальное и интегральное исчисление, высшую алгебру, аналитическую геометрию, сферическую тригонометрию.

И если в биографиях большинства ученых можно заметить ясно очерченную грань, отделяющую учебу от самостоятельного творчества, то у Циолковского такой грани не было. Самостоятельность и революционная смелость суждения характерны для всей его жизни.

С переездом в Москву исследовательская жилка юноши не замедлила о себе напомнить. Разумеется, научная самостоятельность поначалу более чем скромна. Вот, например, теоремы геометрии. Константин старался доказывать их без помощи книг и получал от этих самостоятельных решений огромное удовольствие. «...Это мне более нравилось и было легче, чем проследить объяснение в книге. Только не всегда мне это удавалось», – замечает он в автобиографии.

От элементарной математики Циолковский перешел к высшей. Ее законы раскрыли новый, неведомый мир, поразивший будущего ученого. Циолковский полюбил абстракцию математики, способную обратиться в мириады конкретных решений, понял, какую власть над природой, над миром вещей дает точный расчет. О, он постарается как можно полнее испить чашу, зачерпнутую из этого источника мудрости! Он выведет новые формулы и поднимет армии бесконечно малых величин на бесконечно большие дела...

Не меньше увлекала юношу и аналитическая геометрия. Записать формулой закономерность причудливой линии, записать точно, заранее зная, куда и как потянется линия, – разве это не интересно? Разве можно остаться равнодушным к такой возможности?

Листая учебники математики и физики, испещряя записями листы бумаги, Циолковский чувствовал себя командиром корабля, уплывающего в далекие чудесные страны. Капитан уверенно прокладывает путь на карте. Аналитическая геометрия, позволяющая записывать положение любой точки, и впрямь делала Константина похожим на моряка. Да, он плывет навстречу неизвестности и не боится ее!

И как несколько лет назад в Вятке, в мальчишеских играх подле пристани, звучит внутренний голос: «Полный вперед!»

Звонок служителя напоминает: пора сдавать книги. Читальный зал закрывается. Но у Циолковского закончилась лишь первая половина трудового дня. Маленькую комнату, которую он снимал у прачки, наполнял смрадный запах грязного белья. Многочисленные пятна и отваливающиеся куски штукатурки выглядели на ее стенах чем-то само собой разумеющимся. Но даже извечный дух бедности потеснился после химических опытов Циолковского.

Все вычитанное из книг молодой исследователь упрямо проверял опытами. Он искал научные истины на донышках пробирок с рвением алхимика, гнавшегося за «философским камнем», что сулил ему власть над миром.

Хозяйка с интересом разглядывала необычную посуду своего постояльца. Трубки, пробирки громоздились на столе и подоконниках. Вечерами, когда юноша приступал к опытам, в них что-то шипело и булькало. Сливаясь, жидкости меняли цвет. В ретортах и колбах рождались новые вещества.

Впоследствии в книге «Простое учение о воздушном корабле и его построении» Циолковский писал о своем образовании: «Систематически я учился мало... я читал только то, что могло помочь мне решить интересующие меня вопросы, которые я считал важными...»

Стоп! Попробуем выяснить, что же считал для себя важным молодой Циолковский? Что волновало его?

– Нельзя ли практически воспользоваться энергией Земли?

– Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора, в котором не ощущалась бы сила тяжести?

– Нельзя ли строить металлические аэростаты, вечно носящиеся в воздухе?

– Нельзя ли эксплуатировать в паровых машинах высокого давления мятый пар?

Но особенно мучил его такой вопрос: нельзя ли применить центробежную силу, чтобы подняться за атмосферу, в небесные пространства?

И однажды он придумал. Придумал машину, способную унестись в занебесье. Все ее детали, вся принципиальная схема лежала перед глазами, словно выведенная на чертеже. В закрытой камере, друг против друга,– два маятника с шарами на концах. Вращаясь, они должны были создавать центробежную силу, способную оторвать машину от Земли.

Восторг охватил Циолковского, когда он представил себе картину космического полета. Несмотря на поздний час, он не смог усидеть на месте. Юноша бродил по ночной Москве, а чувствовал себя путешественником во вселенной. Впрочем, погуляв около часа, он понял, что заблуждался. Привычка к критическому анализу победила. Волшебный огонь погас. «Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне: я поднимался на нем с величайшим очарованием...»

Вчитываясь в эти искренние строки, невольно думаешь: многие великие математики и выдающиеся инженеры, вероятно, не сделали бы своих замечательных открытий, если бы сложнейшим расчетам не сопутствовала мечта.

Всю жизнь мечты питали ум Циолковского. Они прокладывали русло потоку точной математической логики, вели ученого к бессмертным открытиям. В юности мечты особенно сильны. И прежде всего в них черпал Циолковский силы для той жизни, которую пришлось вести в Москве.

Из дома присылали десять-пятнадцать рублей в месяц. Юноша тратил их на книги, химикалии, лабораторные принадлежности. Он жил в полном смысле слова на хлебе и воде. Раз в три дня – в булочную, купить на девять копеек хлеба. И так до следующего похода...

Тяжелая, полуголодная жизнь! Жестокой ценой платил Циолковский за свое образование. Но это был единственно доступный путь к науке. Будущий ученый шагал, не оглядываясь, подхлестываемый юношески дерзкими желаниями. И не случайно среди книг, прочитанных в ту пору (об этом сообщает биограф ученого Я. И. Перельман), оказался трехтомный труд Араго «Биографии знаменитых астрономов, физиков, геометров». Юный солдат науки спешил завоевать право на тот маршальский жезл, который лежал в его заплечном ранце.

Спустя много лет, добродушно посмеиваясь над самим собой, Константин Эдуардович вспомнил: «Носил длинные волосы, просто оттого, что некогда было их стричь. Смешон, должно быть, был страшно! Все же я был счастлив своими идеями, и черный хлеб меня нисколько не огорчал. Мне даже в голову не приходило, что я голодал и истощал себя».

Среди идей, которыми тогда жил Циолковский, проблемы полета, пожалуй, на самом почетном месте Это естественно и закономерно. Возможность летать будоражила многих. Ее искали лучшие умы России, в том числе и Дмитрий Иванович Менделеев.

Еще в 1856 году (за год до рождения Циолковского) Менделеев защитил диссертацию. Исследование «Об удельных объемах» принесло ему звание магистра химии, но именно с этой работы началась деятельность Менделеева в области воздухоплавания. Великий ученый рассмотрел физические свойства газов. А без знания законов, повелевающих газами, не мог пускаться в путь ни один воздухоплаватель!

В те дни, когда Циолковский стал посетителем Румянцевской библиотеки, Менделеев уже страстный энтузиаст воздухоплавания. Это ему подражал впоследствии Циолковский, когда писал на своих книжках: «Вырученные от продажи брошюр деньги пойдут на построение металлического аэростата».

Но пока Циолковский не знаком ни с Менделеевым, ни с Жуковским, ни с Можайским. Придет пора – она уже совсем не за горами, – Циолковский познакомится с этими людьми. В своих аэродинамических опытах он воспользуется моделями, как это делал Можайский. Он обратится за поддержкой к Менделееву, к Жуковскому и получит ее. Но это все впереди...

Голодный, в костюме, прожженном химикалиями, покрытом пятнами от реактивов, идет по городу Циолковский. А озорные московские мальчишки кричат ему вслед: «А штаны-то мыши съели?»

Но Константину не до мальчишек. Он весь в мыслях об опыте, который поставит сегодня вечером. Для опыта надо кое-что приобрести. И юноша направляется на Сухаревский рынок...

В те годы, когда Циолковский захаживал на Сухаревку, знаменитому рынку уже перевалило за полвека. В ночь под каждое воскресенье подле башни, где некогда размещалась Цифирно-навигацкая школа, вырастал палаточный городок. Едва разгорался рассвет, вокруг разливалось человеческое море. Оно возникало всего лишь на один день, день мошенничества и обманов, бурной торговли старьем и краденым.

И чего только не продавала Сухаревка! Циолковский проходит мимо букинистов. Книги повсюду: в руках, на прилавках, на подстилках, разостланных прямо на земле. У книжной биржи при всей ее пестроте свои твердо установившиеся правила. Сухаревские книжники даже принимают предварительные заказы, причем подчас на весьма редкие издания. Среди покупателей крупные профессора и студенческая беднота. Когда денег мало, на Сухаревке можно купить книгу в складчину или взять ее напрокат.

Может ли любознательный читатель пройти равнодушно мимо книжных сокровищ? Что-то заинтересовало Циолковского. Он листает страницы – и вдруг вспоминает: «Сапоги! Они совсем прохудились!»

Юноша снова поворачивает в гущу рыночной толпы. Перед ним суетятся разбитные продавцы. Отчаянно жестикулируя, они расхваливают свой товар. Константин примеряет сапоги, расплачивается, но до дому дойти не успевает: отваливаются подошвы. Такова Сухаревка. Тут уже зевать не приходится...

Библиотекарь Федоров стал давать юноше запрещенные книги. Они раскрыли глаза на многое, став окнами из мирка научных познаний, в который с головой погрузился Циолковский. Но как неприглядна открывшаяся картина...

Циолковский родился через год после Крымской войны. Напуганный крестьянскими волнениями и возможностью революции, Александр II решил отменить крепостное право. Веками ждал русский крестьянин земли и воли. Но дождался немногого. Самые плохие участки, отрезанные от помещичьих угодий, продавались по баснословным ценам.

Народ протестовал. Катилась волна крестьянских волнений. Карательные отряды безжалостно проливали народную кровь...

«Посмотрите, русские люди, что делается вокруг нас, и подумайте, можем ли мы дальше терпеть насилие, прикрывающееся устарелой формой божественного права. Посмотрите, где наша литература, где народное образование, где все добрые начинания общества и молодежи.

...На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит все, что молодо и свято, что способно мыслить и действовать... То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу. Нам остается только дать им последний толчок и забросать грязью смердящие трупы».

Циолковский глубоко чтил автора этих взволнованных, страстных слов. Он писал в своей автобиографии: «Известный публицист Писарев заставил меня дрожать от радости и счастья. В нем я видел тогда второе „я“... Это один из самых уважаемых мною моих учителей».

Дни сменяли друг друга, менялись и книги, которые читал юноша. Все весомее и ощутимее багаж знаний. Вот так бы еще несколько лет – и не надо никакого университета! Но нет, все» настойчивее, все требовательнее зовет обратно в Вятку отец. По письмам Константина (хотя он был очень далек от жалоб и хныканий), по отдельным рассказам вятичей, наезжавших в Москву, Эдуард Игнатьевич представил себе образ жизни сына. Представил – и ужаснулся: надо вытягивать его домой!

Этой переписки между отцом и сыном история не сберегла. Но если бы она дошла до нас, мы, вероятно, прочли бы о том, что Эдуард Игнатьевич собирается в отставку, что он стар, болен и ему уже не под силу поддерживать Костю...

Ужасно не хотелось бросать занятия, расставаться с уютным залом Румянцевской библиотеки, с неприглядной, хотя и обжитой, квартирой у прачки. Но юноша не мог не понимать, сколь тяжела ноша состарившегося отца. Вняв чувству долга, Константин запаковал свои нехитрые пожитки и пустился в обратный путь.