Текст книги "Из России за смертью"

Автор книги: Михаил Рогожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

РУБЦОВ

– Что-то тебя быстро развезло, – подполковник встряхнул Найденова, больно схватив его за плечо. Майор уставился на него и не сразу сообразил, чем они тут занимаются.

– Ну-ка, еще по кружке. О деле поговорить надо.

– Может, хватит?

– Привыкай, – жестко отчеканил подполковник и выпил.

Банка с кильками была пуста. Найденов выпил и занюхал хлебом. Но совершенно неожиданно почувствовал себя легко и трезво. Рубцов заметил перемену в его состоянии и одобрительно подтвердил:

– Видишь, лучше стало. Всегда слушайся старших по званию. Они больше тебя выпили и знают. А теперь напрягись и гляди. – Рубцов достал карту Анголы, вытащил фломастер и, приосанившись, принялся объяснять:

– Вот здесь, справа, всю территорию занимает Национальный парк, и тянется он вот так, до Мавинга, а дальше сворачивает к Джамбе...

– Там штаб генерала Савимби?

– Да, можно сказать, столица УНИТА. Но не пугайся, штурмовать их, к сожалению, пока приказа нет. Жаль. Вообще, должен тебе сказать, что ситуация в Анголе меня до печенок раздражает. Столько лет воюют, и ничего не получается.

Разве это война? Тут постреляли, там постреляли и заседают. Бесконечный военный совет. Дали бы мне роту проверенных мужиков – я бы за неделю закончил всю эту ерунду. Не веришь? Воевать научить невозможно. Это должно быть в крови. Мы, русские, умеем, потому что все наши предки воевали, год за годом, век за веком.

Вот у нас и развился талант. Итальянцы, скажем, поют, евреи бизнесом занимаются, французы – любовью, японцы технологию создают, а мы воюем. Даже когда не с кем, все равно воюем... сами с собой. У меня талант, и он ничем не хуже таланта, скажем, какого-нибудь поэта или артиста, или даже ученого, потому что и он от Бога. Когда иду в бой, чувствую такой прилив энергии, такой кураж, что нет силы, которая могла бы меня остановить. И сквозь эти джунгли мы пройдем, как нож сквозь масло. Знаешь, почему мы в Афгане завязли? Потому что в Москве никак не могли решить, до какого предела нужно воевать. А уж те, кто там был, поверь, способны любого противника на уши поставить. Вот бы мне такую роту... Ладно, слушай дальше. Значит, вот тут, на северо-запад от Мавинга, находится крепость, старый форт. В затертые времена еще португальцы строили.

Этот форт прикрывает дорогу на Джамбу. По ней идет обеспечение войск УНИТА.

Когда наши генералы задумывали операцию, вызвали меня и спрашивают, сколько нужно войск, чтобы атаковать форт? Прикинул, повертел карты, спрашиваю, неужели до этого ни разу не пробовали отбить крепость? Пробовали – говорят в два голоса и Панов и Саблин. Но ничего не получалось. Неприступен. К тому же там сосредоточены силы ПВО УНИТА. Сбивают вертолеты, как кокосы. Я покумекал и ставлю вопрос иначе: так зачем же еще раз рисковать? Людей на смерть посылать?

Они хоть и не наши, но тоже люди. Ну, Саблин моментально вскипел. И прямо матом на меня. Стою, выслушиваю. Генерал... имеет право. А сам понимаю, что вбили они себе в голову захватить крепость, и хоть умри, подай им ее на тарелочке.

Воспользовался моментом, когда у Саблина перехватило дыхание, и спокойно спрашиваю: «А как она защищена с тыла?» Оказывается, не знают. И не придают этому значения. Осталось только удивляться и разводить руками. Саблин важно заявляет, что движение возможно исключительно по дороге, так как с тыла форт защищен джунглями Национального парка. По решению ЮНЕСКО он взят под охрану, ц на его территории запрещено вести военные действия. Не поверишь – от неожиданности я чуть не матюкнулся: «Как не ведутся? Что же это за война такая?» Саблин уперся, словно буйвол в мешок с отрубями, мотает головой – не ведутся, и все тут. Там всякие племена живут, флора, понимаешь ли, фауна... короче, заповедник. Представьте, говорит, это У них как заповедник Беловежская Пуща. Ну и что? У нас-то социализм победил, а у них в самом разгаре. Значит, не до парков пока. И потом – пойди в Москве, погляди, что с нашим Парком культуры Горького сделал ли. Загадили. Ну, не одни иностранцы, наши тоже постарались. Но на свое, значит, плевать, а ихнее обходи стороной? Тут Панов вмешался. А должен тебе доложить, Панов – мужик скользкий, но ушлый. Он здесь пристроился накрепко. Связи везде. Он с ихним министерством обороны запросто. Чувствуется, есть там общие интересы. Но про что достоверно не знаю, говорить не буду. Тут хитрость в том, что Панов вес имеет, а Саблин всего лишь должность. Панов, значит, и говорит: «А если через парк?» Тогда, говорю, другое дело, товарищ генерал! Выходим в тыл, и вопросов нет. А чтобы не было шума с их парком, постараемся гарнизон выбить без потерь. Тихо, ночью, одним ударом. Пусть после доказывают. Кто занимает форт, тот и прав. И что случится с парком, если мы по нему прогуляемся? Саблин думал, думал, потом махнул рукой:

"Делайте, что хотите. Ответственность за операцию несет Панов.

Занимайтесь разработкой совместно с ангольской стороной". И ушел. Мне Панов подмигнул, мол, молодец подполковник, верно оценил ситуацию. Рубцов налил еще по полкружки и закончил:

– Так что теперь мы главные. Понял? Покажем им кузькину мать!

Найденов слушал подполковника с недоумением. В военном училище в Уамбо он спокойно преподавал и представить себе не мог, что где-то в Луанде в советской миссии разрабатываются какие-то боевые операции. Ему казалось, что Ангола тихая страна, где стычки с противоборствующей группировкой происходят редко и носят совершенно внутренний характер. Конечно, понимал, что наши советники занимаются разработкой стратегических планов обороны и защиты государства. Но чтобы так... Он с удивлением спросил:

– А мы какое отношение имеем ко всему этому? Неужели воевать начнем?

– Как это воевать? Мы не имеем права брать оружие в руки. Только совет и обслуживание техники. Ты будешь устанавливать связь, а я... – Рубцов как-то странно и задумчиво улыбнулся, – осуществлять общее руководство и наблюдение. Саблин перед отлетом в Москву предупредил лично меня, чтобы в районе боев ни одного советского специалиста не было.

– Что, здесь останемся?

– Ну, ты, мужик, размечтался. Полетим в Менонгу, в штаб Южного фронта. Там военным советником полковник Стреляный сидит. Вот с кем пить одно удовольствие. Возьмет литр на грудь, а потом интересуется, не выпить ли по маленькой. Ладно, посвятил тебя, ввел в курс, имеем право выпить.

– Может, я пропущу? – воспротивился Найденов.

– Да тут на донышке. Давай кружку. Чокнувшись с металлическим звоном и глядя в глаза друг другу, они выпили.

– Молодец, – похвалил его Рубцов, – всегда смотри в глаза, когда пьешь. В этом достоинство и уважение к товарищу. А теперь скажи честно – неужели не хочется с «калашниковым» да по джунглям? И одним махом накрыть этот хренов форт!

– Странное предложение. Сколько служу в армии, воевать никогда не тянуло. Зачем? Я ведь служил в Багдаде. Замечательный город. Спокойный, мирный.

Все уважают Хусейна, слушаются его. Никаких партизан, группировок. Я там тянул связь в его загородный дворец. Так и надеялся просидеть в тишине. Вдруг приказ из Москвы – отозвать всех специалистов. Никто ничего не объяснил. Предписание выдали и в самолет. Потом уже в Москве добился, чтобы отправили дослужить сюда.

– Значит, не хочешь? Зря. Кто ж, кроме нас, воевать их научит? – с сожалением вздохнул подполковник. Ему было искренне жаль этих ангольских солдат, которых вооружают и русские, и кубинцы, и американцы, и китайцы, а они, владея отличной техникой, друг дружку Победить не могут.

– Мне, как и тебе, наплевать на свару между ФАЛЛА и УНИТА, но коль идет война, значит, нужен победитель. Иначе – бессмысленное кровопролитие. Вся надежда, получается, на нас.

Рубцов замолчал и, заложив руки за голову, уставился в потолок.

Найденов не хотел продолжать столь неожиданную для него тему. Но отпустившее внутренне напряжение снова дало знать о себе. А вдруг и вправду подполковник собирается ввязаться в штурм форта и Панов, чтобы не разбираться с майором, а может, даже с согласия Советова, специально посылает его под пули? Догадка легла тяжестью на затылок. Оказывается, как просто можно решить, казалось бы, трудный конфликт. Тамаре сообщат, что погиб при исполнении служебных обязанностей, возможно, даже какую-нибудь медаль перешлют, и не нужно будет травмировать ее сообщением о романе с португальской девушкой. Раз нет мужа, значит, и романа никакого не было. Найденов с ненавистью посмотрел на подполковника, словно он был одним из придумщиков пакостной затеи.

Подполковник, не глядя на Найденова, принялся рассуждать о своем неизбежном будущем:

– Не представляю себе, что можно всю жизнь носить погоны и в конце чинно уйти в отставку. Какой же ты тогда военный? Выходит, не получился. Все равно что летчик. Учился, учился, а в небо не взлетел. Защитником родины у нас каждый с рождения становится. Помнишь, Высоцкий пел: «Ведь у нас такой народ, если родина в опасности, значит, всем идти на фронт». Но такой профессии – защитник родины – нет! Все равно, что любитель среди профессионалов. А настоящий военный живет для боя, для победы.

Найденов при таком раскладе и на защитника родины не тянул, считая себя в душе сугубо гражданским человеком, попавшим в армию из-за материальной необеспеченности. К службе относился как к работе, причем не очень нужной и неинтересной. Поэтому откровения подполковника рождали мысли о сдвиге в психике, что с уверенностью следует приписать его участию в афганской войне. Но соглашаться с подобным бредом Найденов не собирался. Пришлось без особого желания ввязаться в спор:

– Невозможно представить, чтобы человек рождался для убийства. И при этом еще обладал особым талантом.

– Кто убийца? Я мухи не обижу! От любой драки ухожу, лишь бы народ не покалечить. Убивают подонки в подворотне, а на войне не убивают, на войне уничтожают. Разные вещи. Война – это равное столкновение вооруженных подготовленных людей. Поэтому раньше и рыцари, и наши дружинники шли на войну, как на святое, богоугодное дело. А возьми Анголу? Какая ж, на хрен, тут война?

Смертоубийство сплошное. Люди мордуют друг друга за дед ушку Маркса. Военным, профессионалам, как я, тут скучно, неинтересно. Поэтому и пьем горькую. От безделья. Эх, знать, русскому человеку на роду написано от собственной силы маяться.

– Лучше эту силу использовать по-другому. Вон, немцы тоже воевать умеют, но отказались от этого дурацкого занятия и какую жизнь себе забабахали?

– Что до немцев – действительно, воевать умеют, но проигрывают!

Все проигрывают и хорошо живут. А мы выигрываем и жрем дохлую кильку в томате.

Ладно, чего говорить, я ж не про всех, про себя. Мне с автоматом и жить, и умереть... ежели повезет. А вы предпочитаете дохнуть от малярии, рака и СПИДа в грязных, вонючих больницах среди таких же, как сами, немощных и безнадежных.

Разве ж это по-нашему?

И Рубцов махнул рукой, то ли на Найденова, то ли вообще на всех этих «беспомощных и безнадежных».

Найденов почувствовал в голосе подполковника глухую тоску и вдруг понял, что вся его болтовня происходит от какого-то внутреннего страдания, что-то нехорошее произошло в его жизни, и поэтому, может быть, сейчас впервые, обращаясь к случайному собутыльнику, он говорит то нескладное, что залежалось в его душе, то темное, что копилось годами Афганистана, часами бессмысленного пьянства и вечной неустроенностью.

– Вы прямо Ницше исповедуете, товарищ подполковник.

– Рубцов. Для тебя я – Рубцов. А Ницше... ты его читал?

– Не привелось. Только критику, – признался Найденов.

– А я читал. В Афгане. У меня в полку парень был, рядовой.

Татарин. Но умный мужик. Сам напросился. В университете кому-то в морду дал и сразу в военкомат. Берите в Афганистан, и с приветом. Нормальный был парень.

Голову ему снарядом оторвало. Прибегает ко мне комвзвода, личные вещи домой отправлять, а у него книжку нашли. В Париже изданную. Ницше. «Так говорил Заратустра». Ну, я, разумеется, изъял. А на досуге почитал. И вот что тебе скажу – наивный писатель, сказочник. Было время, я вообще много читал. Ницше, Вайнеров, много всяких... Все говно. Иногда сижу на политзанятиях, думаю о своем и понимаю – у каждого своя философия, свой материализм, своя политика. И свою книгу каждый носит в себе. И лучше меня ее никто не напишет. Но я пишу с ошибками, да и слов мало знаю. Только те, которые нужны. Ладно, хватит о литературе. Выпить надо. Сейчас поедем в «Барракуду».

– Куда?

– Тут недалеко, на косу. Классный бар. На валюту. Но у нас ведь есть? Пошли.

Они вышли во двор. Рядом с подъездом стоял потрепанный «форд».

Седой анголец, приоткрыв дверцу, внимательно смотрел на заднее колесо.

Рубцов по-свойски потрепал его по голове:

– На ходу? – Анголец непонимающе поглядел на подполковника.

– Садись сзади, – сказал Рубцов Найденову и, обойдя машину, по-хозяйски уселся рядом с обомлевшим ангольцем. – Слушай, Пико, нам недалеко, на косу, уж будь другом, подвези.

Анголец некоторое время молчал, потом стал быстро, брызгая слюной, что-то говорить. Подполковник прикрылся рукой. Найденов перевел:

– Он кричит, что это его личный автомобиль, и никто, даже друзья его народа, не имеют права садиться в него без спроса.

– Передай ему, – спокойно произнес подполковник, – если я выйду из его сраного катафалка, то разнесу его в щепки и пусть тогда жалуется хоть самому Господу Богу.

Найденов послушно перевел. Анголец с испугом посмотрел на подполковника, тот мягко положил ему руку на плечо:

– Поехали, Пико, чего кричать, только себя задерживаешь.

Они медленно, распугивая кишащую вокруг детвору, выехали из двора.

СВЕТЛАНА РОМАНОВНА

У Панова испортилось настроение. Тело обмякло, журчащая вода, еще недавно убаюкивающая генерала в ванне и навевавшая мысли о медсестре Женьке, «киргизском мальчике», теперь действовала на нервы своей беспечной монотонностью. Гладя свою пухлую, выступающую из воды грудь, Панов почему-то ощущал себя стоящим на пустынной дороге перед развилкой, обозначенной мрачным серым булыжником с затертой, еле различимой надписью: «Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – себя потеряешь, а прямо по этой дороге нормальный человек вообще никогда не пойдет».

И хотя Панов точно не помнил, какой выбор сделал русский богатырь, но то, что риск велик в любом случае, знал наверняка.

Операция, разработанная в советской военной миссии, рассекречена.

И пусть Оливейра врет, что угодно, но противник, несомненно, уже в курсе. Не в пример долдону Емельянову генерал насквозь разглядел пройдоху-предпринимателя.

Значит, давать отбой подготовке к штурму форта? А кому это выгодно? Только Двинскому и его окружению. Саблин в таком случае Здесь уже не появится. А кто на его место? Положим, нового не пришлют, ситуация не та. Пока подберут да введут в суть проблем, тут вообще все может закончиться. К тому же Советов будет против. Панова-то он не подведет, слишком давно кормится из генеральских рук. То с оказией видео получит, то подержанную, но иномарку. Небось, уж все родственники одарены. Но против кандидатуры Двинского Советов открыто не выступит. Значит, Панов останется на вторых ролях. А с возвышением Двинского может скатиться и на третьи.

Ежели, несмотря ни на что, проводить операцию, то почти наверняка обрекать ее на неудачу. В ней ведь важен фактор неожиданности. Зато при правильном освещении событий не поздоровится ни Саблину, ни Двинскому.

Поднимется скандал, ангольское министерство неудачу полностью спишет на неразумность действий советских военных советников, и обоих генералов для разборок отзовут в Москву. При таком раскладе он, Панов, единственный, кто останется на хозяйстве. Следовательно, операцию нужно проводить в любом случае.

А вот пропажа двух или нескольких вертолетов в зависимости от исхода операции будет восприниматься по-разному. В случае ее провала наверняка из центра примчится комиссия по расследованию причин. Начнут копать, вынюхивать...

Замучают рапортами и докладными. В таком случае нужен успех операции. Громкий, впечатляющий. Все довольны, делят награды. Разве кто-нибудь вспомнит про злополучные машины? На то и техника: выполнила свою боевую задачу – ив статью расходов. Да, победа намного безопаснее. Саблин, если и окажется героем, долго здесь не задержится. Генштаб не простит ему самовольства. В любом случае наградят и отзовут. Двинский к операции отношения не имеет, остается самому в первый ряд встать. Ах, как нужна удача! Тем более речь идет не о каких-то долларах -.в игре алмазы. Меняет дело. Доллары у Панова лежат в римском банке, но пользоваться ими практически невозможно. Эти деньги для дочери, а вернее, для внуков. Может, и он сам когда-нибудь, будучи в отставке, плюнет на все предосторожности, поедет туристом в Рим и кутнет напоследок с какой-нибудь рыжей итальянкой. Но и это проблематично. Алмазы другое значение имеют. Они концентрируют в себе самоумножающийся капитал. А это дает ощущение свободы.

Хотя и они в основном на черный день...

И вдруг Панов нашел выход из сложившейся ситуации. Да такой, что от возбуждения погрузился в воду с головой и с громкими бульками выпустил воздух.

Он даст Оливейре не два, а четыре вертолета. Но поставит условие, чтобы покупающая сторона содействовала успеху операции. Этот чертов мулат может многое, руки у него здесь длинные, «алмазные». Вот она, истинная стратегия.

Генерал вылез из ванны с ощущением государственной значимости принятого решения. В создавшейся ситуации никто, кроме него, не смог бы предотвратить провала и бессмысленной гибели людей. А он сможет. Малой ценой.

Потерей всего четырех довольно изношенных вертолетов. Жаль, что подобная стратегия не может быть обнародована. В генерале уже свербило авторское самолюбие. Долдону Емельянову до такого никогда не додуматься.

– Ничего, пусть учится, пока я здесь, – важно и снисходительно пробормотал Панов.

В дверь настойчиво постучали. По стуку понятно: Светлана Романовна пожаловала. Накинув халат, генерал открыл дверь.

Какую бы позу ни принимала его жена, Панов всегда чувствовал в ней скрытую агрессию. Возможно, это впечатление возникало от того, что свои плотные короткие руки она держала слегка согнутыми в локтях, а может, и потому, что даже дома постоянно ходила на высоких каблуках и, когда останавливалась, одну ногу привычно выставляла вперед и приподнимала носок, опираясь всей тяжестью на каблук. Панову казалось, что еще мгновение – и второй ногой жена ударит его в пах. Поэтому его левая коленка инстинктивно поднималась, чтобы защитить легко уязвимое место. При разговорах с женой Панов предпочитал стоять несколько боком. Так было проще выдерживать лобовой напор. И хотя ни одной стычки, да еще с применением физических действий, между ними никогда не было, Угроза нависшей над ним расправы не покидала генерала.

Вот и сейчас она стояла в своей излюбленной позе, и Даже желтый, с громадными лиловыми цветами и большим декольте халат не делал ее хоть чуть-чуть женственнее. Генерал безразлично посмотрел на ее почти открытую полную сомкнутую грудь (единственное неувядающее достоинство Светланы Романовны) и покорно приготовился к очередным претензиям. Но то, что он услышал в этот раз, превзошло все ожидания...

Светлана Романовна смотрела на него с брезгливостью, и в этом было что-то новенькое. Обычно в ее глазах, устремленных на него, плавно чередовались высокомерие и жалость. И он привык. На других она смотрела точно так же, и это их впечатляло. У генерала и должна быть генеральская жена, хотя спать лучше с женой лейтенанта. Но поскольку вопрос постели поднимался у них редко, в тех случаях, когда агрессивность жены переходила в неумелое приставание, генерал чувствовал себя с этой женщиной вполне сносно.

Вволю продемонстрировав брезгливость, Светлана Романовна натянуто улыбнулась и почему-то с упреком спросила:

– Вылез?

– Вылез.

– Я сегодня была в миссии.

– Слышал. Встретила там зятя Советова. Не мне решать, как с ним поступить.

– Это не единственная новость для меня.

– Боже, какие в миссии могут быть новости? Очередные сплетни? Мне выслушивать их некогда. Срочно еду в госпиталь на процедуры.

Генерал решительно двинулся мимо жены.

– Сегодня у тебя нет процедур, – раздалось навстречу угрожающее шипение.

– Меня там ждут.

– В физиокабинете?

Генерал остановился. Неужели она подслушивала? Этого еще не хватало. Он резко развернулся на нее:

– Кто сказал?

– Сказали...

Генерал вновь покрылся испариной. Тотальный шпионаж! Об операции известно. О встрече с кубинским полковником, оказывается, тоже! Уже из ванной идет утечка информации. Неужели действительно подслушивала? Генерал приблизился вплотную, позабыв осторожность.

– Что тебе известно?

– Все, – зло щурясь, прошипела Светлана Романовна.

– Да как ты смеешь...

– Я смею? Ты ко всему еще и подонок! Панов отшатнулся. И вовремя, иначе жена кинулась бы на него подобно обезумевшему бычку.

– Кто тебе позволил совать нос в мои дела? Это большая политика, и не тебе судить.

– Политика?! Это?! Знаешь, как такая политика называется?

– Знаю. Но все годы благодаря ей ты ходишь расфуфыренная.

– Ах, благодаря ей... одной?

– Она моя единственная привязанность и обязанность! – произнес генерал с пафосом, ощущая себя на три головы выше этой мещанки, умеющей только тратить незаработанные деньги. И, как все никчемные людишки, выпячивающей свою честность и брезгливость к любым аферам.

– Значит, сейчас ты идешь в физиокабинет заниматься политикой?

– И ты меня задерживаешь.

– Она тебя там ждет?

– Не она, а он.

– Ах, да, извини, конечно он – «киргизский мальчик».

Генерал едва не рухнул. Этот выстрел пришелся прямо в лоб. Но упасть ему не удалось. Светлана Романовна одержимо схватила его за халат и потащила в ванную. Панов почему-то решил, что сейчас она разобьет ему голову и инстинктивно прикрыл лысину руками.

– Ну, рассказывай дальше, какой политикой с этой Дрянью ты занимаешься! – разъяренная жена трясла не столько его, сколько распахнутый халат.

Генерал молчал и лишь пытался если не прикрыть, то хотя бы заслонить Одной рукой свою межбедерную наготу, не снимая другую руку с головы.

Защищал то, что считал главным.

Светлана Романовна устала и тяжело повалилась в кресло.

«Странно, так и не ударила», – удивился про себя генерал.

Наступило тягостное молчание.

Заплачет или не заплачет? – гадал генерал. Он был настолько обескуражен, сбит с толку, что не мог сообразить, как себя вести дальше.

Поэтому решил молчать и вылавливать информацию, которая наверняка будет изрыгаться вместе с оскорблениями и проклятьями. Ну, влип. Как чувствовал, нельзя было Женьку сюда вызывать. Тут все стучат...

Светлана Романовна отдышалась, разгладила сбившийся на коленях халат и глухим голосом приказала:

– Рассказывай!

– Что?

– Все.

– Сначала давай выясним, что тебе известно.

– Мне – все.

– О ком?

– О тебе и «киргизском мальчике».

– Ты хоть знаешь, кто он?

– Знаю. Медсестра Евгения Хасанова. Твоя любовница. Неужели дожила до такого позора! Генерал, уважаемый человек. Толстый, плешивый, похотливый. На глазах у всей миссии в отсутствие жены совращает девчонку. Что ты с ней мог делать? Мерзавец! Как мне теперь выходить из дома? Я слежу в миссии за нравственностью, а мой муж, как какой-то деревенский прапорщик, пристает к бесстыжей девчонке.

– Не правда!

– Смеешь и сейчас отрицать? Она же к тебе в эту самую ванну залезала... Ты всегда был гнусным неприличным человеком. Уж кому, как не мне, знать твои генеральские заслуги. Ты еще лейтенантом занимался тем, что начальству девок подкладывал.

– Вранье.

– Они мне сами жаловались. Я их проверяться заставляла, чтобы ты хоть заразу в дом не занес. Но тогда ты был лейтенантом, и я не собиралась жить с тобой вечно. А сейчас, оказывается, за старое принялся? Только теперь уже тебе подкладывают. Мерзавец ты, а не генерал. Но с меня довольно. Развод, и такой, что пулей в отставку вылетишь, а заодно из партии. Я тебе отплачу за все сполна...

Разговор начинал принимать суровый оборот. Никогда раньше Светлана Романовна себе подобного не позволяла. Нет, мерзавцем называла, но о разводе и в самом сильном запале не заикалась. Понятно, решила воспользоваться ситуацией.

Почти все накопления лежат на ее сберкнижках, дача тоже записана на нее, «волга» на дочь, а уж из той заразы и бензина не выжмешь. То есть у него лишь квартира на «Соколе», которую они раздерут на части, и запихнут его в коммуналку? Перспектива... Ух, змея! То-то все тридцать лет он ждал от нее какой-нибудь особенной гадости. Всю жизнь предчувствовал, что живет с бикфордовым шнуром в заднице, и вот пришло время – подожгла. С такими капиталами, которые он перевел на нее, как всякий осмотрительный человек, в любой момент ждущий проверки партконтроля или еще хуже прокуратуры, Светлана Романовна может жить припеваючи и мужика себе приобретет какого угодно.

Ну уж дудки! Мысли о разделе имущества и закате карьеры резко отрезвили и заострили работу генеральского мозга. Он почувствовал себя в боевой обстановке, и не Светлане Романовне тягаться с ним в вопросах стратегии.

– Все сказала? – спросил он почти спокойно и как ему казалось, безразлично.

– Нет.

– Думаю, достаточно. Чем больше будешь говорить, тем труднее будет потом извиняться за сказанное.

– Мне?! – Светлана Романовна от возмущения вскочила на ноги и снова стала похожа на разъяренного бычка, готового броситься на обидчика.

– Тебе, тебе. Оскорблениями меня не удивишь. Твоей культуры хватает только на соседей. Но до сих пор смотрю на тебя и поражаюсь женской глупости. С годами она не проходит и даже расцветает неожиданными цветами. Ты отрываешь меня от важных государственных дел. Выдвигаешь чудовищные обвинения.

Собираешься «информировать общественность». И все почему? Потому что собственную глупость ставишь выше рассудка. Мне стыдно за тебя. Да, Евгения Хасанова действительно связана со мной... и не только со мной, потому что является агентом военной разведки, в ее обязанности входит... входит... нет, не имею права...

– Говори, – прошипела Светлана Романовна.

– Что значит говори?! У тебя муж боевой генерал, а не какой-нибудь снабженец! Я присягу принимал!

– Плевала я на твою присягу, либо говори, либо прямиком иду к Двинскому, и пусть они разбираются кто она – агент или потаскуха и каким местом получает от тебя информацию.

Генерал на минуту представил, как обрадуется Двинский. Наверняка от малярии мгновенно избавится.

– Иди, – вяло произнес он. – Мне, разумеется, навесят служебное несоответствие, но не из-за твоей дурацкой выдумки, а из-за того, что лично провалил агента.

– Агента? В госпитале агентом работает? Не смеши людей. Медсестры агентами не бывают, – все так же зло и убежденно продолжала Светлана Романовна.

– Бывают. Сама знаешь, наш госпиталь связан с кубинским контингентом, и именно там высшие чины, такие, как я, могут беспрепятственно встречаться с кубинскими товарищами для обсуждения секретных вопросов.

– И обязательно в кабинете физиотерапии?

– Обязательно.

– А сюда «киргизский мальчик» тебе кубинца в подоле принесла?

– Какая же вы дура, Светлана Романовна! – генерал понял, что пора закреплять тактическое преимущество. – В нашем доме, пора бы уже знать, только ванная комната не снабжена подслушивающими устройствами. Поэтому и принимаю здесь конфиденциальных посетителей. Сегодня, между прочим, ангольский предприниматель приходил. Заметила?

– И всех вот в таком виде принимаешь?

– Хасанову, или, как ты выражаешься, «киргизского мальчика», это, кстати, ее агентурная кличка, не понимаю, откуда ты узнала, я встречал в мундире. Во всяком случае, в брюках и рубашке. Вот так вот, сующая нос не в свои дела, Светлана Романовна.

– Вранье... – довольно неуверенно, но упрямо не сдавалась жена.

И в этот момент спасение само вошло в дверь.

– Извините, генерал, – пробормотал Емельянов, вытаращив глаза на возбужденную генеральшу.

– Входи, входи. Что у тебя?

Емельянов мялся, не зная, стоит ли докладывать при Светлане Романовне.

– Говори.

– Родриго Санчес... виноват, полковник Санчес ждет вас.

– Где?

– В кабинете физиотерапии... как всегда. – Емельянов чувствовал, что является аргументом в семейной ссоре.

Генерал воскликнул фальцетом:

– Ага?! – И, остепенившись, добавил:

– Вам ясно, Светлана Романовна?

– Не верю, – угрюмо настаивала жена.

– Хорошо, поедешь с нами. Одевайся. А ты, Емельянов, заводи машину, через пять минут выезжаем. Чего уставилась? В конце концов, дайте мне переодеться!

Емельянов и Светлана Романовна без слов, поспешно и неловко заторопились к выходу. Генерал провожал их властным, суровым взглядом.