Текст книги "Оружие без предохранителя"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Часть 2
Террариум единомышленников

Москва, Россия, август 2009 года

По крайней мере, сегодня три человека здорово играли у себя на нервах. К таковым относил себя Сонни Новелла. Он чувствовал себя тем, кто заглянул в будущее. Он смотрел на Виктора, который вот так же, как сейчас, два года назад проходил таможенный досмотр. Он предъявлял для досмотра свой велосипед – с широкой упрочненной рамой, с амортизационными задней подвеской и вилкой... При пересечении итальянской границы таможенный досмотр проходили пассажиры с крупногабаритными вещами, ну а если ты еще и занервничал, могли провести полный досмотр в специальной комнате. Виктор в точности передал напутственные слова руководителя операции полковника Матвеева: «Горный велосипед относится к категории вещей, с которой вас попросят в досмотровую комнату. Перед отправлением ваш багаж будет проверен нашими сотрудниками. У вас не должно быть ни одной вещи, кроме тех, которыми вас снабдят в дорогу. Легенда возводит вас к армии продвинутой спортивной молодежи. Даже в этой связи билеты закажем через Интернет, воспользуемся самыми низкими тарифами на ночной или утренний рейс».

Сонни Новелла отказался от «лишнего рта», как он сам и выразился. Лишний рот, в его понимании стратегии, применимой к этой операции, – курьер, нашумевший «перевозчик», а они имеют право на существование в мире боевиков и блокбастеров. Хотя речь шла о группе русских диверсантов, но Сонни знал точно: Виктор Скобликов доказал, что являлся мобильной единицей с функцией «перевозчика». В этой связи Новелла подумал о самоконтроле и даже содрогнулся от этакой мысли.

Он взял на вооружение действенный, опробованный однажды способ доставки оружия. Еще и потому, что для самого Скобликова этот прием был привычным. Изобретать что-то еще? Что будет для Скобликова новым и так или иначе заставит его дергаться?.. В размышлениях Сонни Новеллы было много резонов. Его не смущал тот факт, что он выезжал на горбу русского планировщика, придумавшего способ заброски диверсионной группы и вооружения. Сонни не перенимал опыт, как не учился на чужих ошибках. Работа русского планировщика впечатлила его, и он использовал его методы, назвав их перспективными. И этим все сказано.

Рама маунтинбайка представляла собой набор состыкованных между собой труб довольно большого диаметра, что позволило спрятать в них возвратную пружину с направляющей и защелкой, а затворную раму в сборе со штоком. По сути, «Бизон» находился в частично неполной разборке.

В общем и целом, взвесив все «за» и «против», Сонни Новелла отказался от лишней единицы и обузы в одном лице, сохранив кое-какие деньги для своей фирмы, и, посчитав этот ход тонким, записал его себе в заслуги.

Это был третий визит Сонни Новеллы в Россию. Впервые он ступил на русскую землю в качестве туриста с ознакомительной миссией шесть лет назад. Спустя три года побывал на Северном Кавказе. Предметом его «зачистки» был мулла Бекоев. Бекоев лично – ни при чем, задача – этим «скромным, но ответственным поручением» поддержать нестабильность на Северном Кавказе. Там основное оружие – провокации. Убийство одного человека повлечет за собой убийство другого, учитывая специфику региона и менталитет населения. Убийство милиционера приведет к расправе над членами семьи предполагаемого убийцы, его кровника.

Сонни в ту пору мог легко объясняться на русском языке – в кафе, магазине. Но однажды вечером на автобусной остановке испытал сильные затруднения, когда у него попросили «децила лавэ на бухло». Оказалось, он тормоз и похож на муху в кедах, а еще – недоструганный, как Буратино. Кто такой Буратино, Новелла узнал на следующий день: тот же Пиноккио, только в профиль. Отчасти поэтому он отошел от классики и классиков – фигня все это в наше время и для нормального общения не подходит. Он читал в оригинале сводки происшествий и прочее.

Он думал на отвлеченную тему. Мышцы его лица были расслаблены, взгляд не напряжен. Он не играл и не мог выдать истинных чувств. И все же краем его мысли касались проводимой им операции. Его задела выходка (так он назвал «поступок, противоречащий общепринятым правилам поведения») Филиппа Берча. (Кстати или нет, но он, «склоняя» имя Филипп и так и эдак, пришел к «расистскому» выводу: это имя могло подойти даже монголу, но только не цветному. Если бы он, ни разу не видя Берча, а просто имея представление о нем как о классном специалисте в области психологии, услышал его голос по телефону, то перед его мысленным взором предстал бы человек лет сорока с небольшим, очень похожий на Джеффа Бриджеса.) Берч постарался говорить тихо, так, чтобы его замечание не дошло до ушей Новеллы. Но Сонни услышал его: «Должно же хоть раз повезти».Безобидная на первый взгляд, нейтральная фраза вступила в жесткую реакцию с озвученными чаяниями и надеждами Сонни Новеллы. «Надеюсь, все будет о’кей».

Последний разговор с Берчем состоялся в уютном кафе аэропорта в Больцано. Берч пил кофе, Новелла потягивал виски. Оно показалось ему неотличимым на вкус от того, которым потчевал его Берч у себя в номере. Значит, окончательно пришел к выводу Новелла, дело не в мастерстве и каких-то магических начинаниях Берча, дело в самом горном воздухе этого сказочного края. Настроение было как перед дальней дорогой. В такие минуты не хочется делиться ни с кем даже словами, а сохранить чувства в груди, чтобы, по одному вынимая, попробовать их на вкус, пробудить воспоминания. Вот такое было настроение у Сонни Новеллы, и ничто, казалось ему, не могло его омрачить. Точнее, он не думал о плохом. И вдруг... Он встал, бросив прежде взгляд на часы: «Пора прощаться». Протянул руку Берчу: «До встречи в Москве. Надеюсь, все будет о’кей». – «Должно же хоть раз повезти».

Эта черномазая задница увидела в нем неудачника. Он бы не сказал даже этих слов, если был сам не был завязан на операции. «Только меня не подставь». Вот подтекст фразы.

И сейчас, давно успокоившись, взвесив слова Берча и, по сути дела, не найдя в них веса, Сонни Новелла прошел паспортный и таможенный контроль в аэропорту Шереметьево. Нет, у него не было причин для беспокойства. Он в очередной раз что-то доказал себе. Это «что-то» было едва различимым, неосязаемым, но отнюдь не ничтожным.

Зал прилета. Новелла стоял рядом с транспортерной лентой в ожидании багажа. В зоне его видимости находился Виктор Скобликов...

О чем он думает? Чей образ встал перед мысленным взором этого парня? Не все ли равно? Но всегда интересно влезть в голову человека, покопаться в его мыслях, как в часовом механизме, в котором ты ни бум-бум. Но ход работы шестеренок, анкера, пружины (что там еще?) всегда завораживает.

Новелла только сейчас отчетливо представил, как тройка русских диверсантов проходит в итальянском аэропорту таможенный досмотр...

А вообще «выходка» Новеллы относительно контейнера для оружия, способ заброски агента через границу – это был вызов и отдельному человеку, и системе, на которую полковник Матвеев работал. Ведь основа работы разведчика – переиграть соперника. Особый шик, верх мастерства – переиграть его же оружием.

«Вот сейчас откроется «черная истина», – думал Новелла. «Должно же хоть раз повезти». Таможенный офицер – под два метра роста, румяный, как после бани, легко поднял велосипед и как будто взвесил его, чуть прищурившись. Сонни мог дать голову на отсечение, что таможенник до грамма знал вес каждой вещи, которой он когда-либо касался. Стенки рамы тоньше, но по прочности не уступали оригинальным. Этот двухметровый детина мог испытать его: скатиться даже с американской горки, открыв от ужаса и восторга одновременно глаза и рот. Новелла вспомнил анекдот про русских промышленников, которые проверяли прочность своих резиновых галош, сбрасывая с самолета испытуемого. Без парашюта. Фишка в следующем: испытатель в лепешку, а на галошах ни царапины! Вот и с таможенником могло произойти нечто подобное, если бы он рискнул скатиться на велосипеде, напичканном огнестрельным оружием, с горки.

Таможенник тряхнул велосипед. Его чуткие ухо и пальцы не уловили посторонних шумов и детонации. Но главным детектором были его глаза. Он заставил Скобликова посмотреть себе в глаза. Виктор вопрошающе приподнял подбородок: «Чего еще?»

Велосипед побывал в переделках. Это было видно с полувзгляда. И внешний облик его обладателя был под стать. Он не жалел его на горных дорогах, но заботился о нем в гараже пансионата: мыл, протирал, смазывал его нехитрые узлы. Так заботится о лошади всадник.

Новелле показалось, что он угадал мысли таможенника. Ему хотелось в это верить.

Таможенник – парень лет двадцати пяти – заметил:

– Судя по боевым царапинам на байке, ты спец в дёрте.

– У меня другие предпочтения – даунхилл, байкер-кросс.

Виктор Скобликов говорил о прыжках по трамплинам с выполнением трюков, Игорь Поливанов – о скоростном спуске и одновременном спуске нескольких гонщиков с контактной борьбой.

Скоблик перешел на «ты» с таможенником.

– Тоже гоняешься? Какой у тебя байк?

– Конфискованный, – одними губами ответил Поливанов, открыто улыбнувшись. – Точно такой есть на обложке журнала Mountain Bike. Вообще мне нравится велотриал, но не нравится ходить в гипсе. Однажды я упал с парапета на бревна. Было больно. А байк у тебя тяжелый. Мой пятнадцать весит.

– Этот все двадцать, – ответил Виктор. – Для даунхилла чем тяжелее, тем лучше. В начале спуска адреналин одного качества, в конце – другого. Супер!

– Ты прав.

Скоблик боковым зрением видел Сонни Новеллу. Американец подстраивался под него, а может быть, и встраивался – как программа в систему. Он хотел быть созвучным с ним, молодым русским, представителем нового поколения. Может быть, это была ошибка. Но он не совершил бы ее по отношению к своему соотечественнику.

Таможенник закончил осмотр велосипеда и пожелал Скоблику счастливого пути.

Сонни проводил Виктора подозрительным взглядом. О чем он мог так долго говорить с таможенным офицером? Нашел общий язык? Вот так сразу?..

Он шагнул к своему желтому кожаному чемодану. Дежурно улыбнувшись итальянке лет сорока, которой он едва не наступил на ногу, отходя от ленты конвейера, Новелла неторопливо направился к выходу. Он порадовался и за себя, и за Виктора. Somebody else, этот «кто-нибудь другой» через границу перешел по «упрощенке», как спекулянт по блату у таможни.

* * *

Виктор смотрел на знакомые места, безжалостно проносящиеся за окном машины, с чувством, что просто смотрел в окно. Он всегда знал, что когда-нибудь вернется домой. Хотя бы потому, что не мыслил себе жизни там, за бугром. Там была одна страна, и название ее – Тоска. Он рассуждал дико по-взрослому, как будто приехал сюда умирать. Сколько человеку лет? Наверное, об этом можно судить по его мыслям.

– Направо во двор? – спросил таксист, которому он назвал адрес в районе Кузьминок, где по подземным коммуникациям, вдоль Окской улицы, текла река Коломенка; где-то у пруда Садки, что в Текстильщиках, она впадала в Нищенку.

– Во двор не проедешь, – ответил Виктор. – Там въезд бетонными блоками перегорожен.

Об этом ему подробно рассказал Сонни Новелла; двор он изучал еще и по снимкам, хотя особой нужды в этом не видел и назвал это лишней деталью. Но в понимании американского разведчика лишних деталей не бывает. «В свободное время будешь улицы штанами подметать». Новелла к месту и не к месту сыпал схожими фразами. Виктор рассказал ему анекдот про американского шпиона, которого двадцать лет готовили к заброске в Россию, сочиняли и оттачивали легенду. Забросили. Потом приехал его куратор, спросил бабку у подъезда, где живет Иванов. «Американский шпион, что ли?» – «Откуда, бабка, ты узнала?» – «Да не каждый день к тебе негр подселяется». Не знаю почему, но этот анекдот вызвал у Новеллы неподдельное веселье. Он несколько раз повторил: «Негр-шпион...» Это Виктор к тому вспомнил, что нельзя разговаривать только на сленге. Сленговое словцо должно прорезаться в нужный момент, только тогда оно приобретет вес. А излишек фени – китч. Как ни странно это покажется.

Машина остановилась впритирку к бетонному блоку. Виктор расплатился с таксистом на улице, когда он помог ему с багажом. А вот и подъезд его дома. С протестными мыслями о том, что это не его дом, что у него никогда не будет своего дома, а хотелось бы, он вошел внутрь.

Это была двухэтажка-сталинка, которых в Москве день ото дня становилось меньше. Но такие дома, как говорили родители Виктора Скобликова, были уютнее и теплее любых современных хором. Чего не хватало им для нормальной жизни? Поменялись бы из хрущевки в сталинку, если считали ее теплей, перестали бы пить. С мыслями о родителях (ему было плевать, живы они или умерли) он открыл дверь своим ключом. Занес велосипед и сумку в прихожую, закрыл дверь, прислушался.

У соседей справа громко работал телевизор. Шли новости на Первом. Он определил это, услышав: «С нами на связи наш корреспондент» и бросив взгляд на часы: 18.05. С первого этажа доносились музыка и звук ножовки по металлу. Виктор не знал, чем же хороши такие дома. По его мнению, они сродни коммуналкам. Уюта в них не больше, чем в перенаселенной тюремной камере. Самобытная атмосфера 60-х? Если бы он жил в те годы, смог бы дать ответ на этот вопрос.

...А может быть, ему был нужен такой уют? Он теплом исходит от соседей. Громко работает телевизор? Но если представить себе трезвую пожилую пару перед телевизором, то громкий звук уже не раздражал. А что плохого в том, что кто-то мастерит на кухне? А если сам Виктор начнет ремонтировать квартиру? Его деятельность и он сам не выпадут из фона и самой этой коммуны. Коммуна. Очень хорошее, подходящее слово. Теплое оно.

Его никто не учил, никто не заставлял мыслить. Никто, кроме одиночества. Но он не разговаривал сам с собой.

Виктор выждал положенные по инструкции сорок минут, вышел из дома, и на этот раз не встретив соседей, и позвонил Сонни Новелле из телефона-автомата. Будка телефона находилась вплотную к холодильнику с прозрачной дверцей, а за ней – лимонад, пиво, коктейли. За Виктором проследили внимательные глаза продавца ларька, маскировавшегося за бесчисленными пачками сигарет, тех же бутылок с напитками.

– Я дома. Доехал хорошо. – Сплюнув сквозь зубы, Виктор чуть слышно процедил: – Глупость какая-то... Мама, ты тута, а я тама!..

Сонни Новелла посоветовал Скоблику вернуться домой, отдохнуть. То есть тупо смотреть в потолок, лежа на диване. Это было его собственное свободное время. Это он так рассудил. Он сам отделит будни от досуга. Ведь Новелла давал ему рекомендации: «Не кисни. Отвяжись. То есть оторвись. Сними девочку. Но помни: для тебя досуг – тоже часть работы. Сон и дремота – разные вещи». Потом выдал: «Для тебя главное – не рюхнуться». Скоблик запомнил его. Сонни Новелла, говоря его же перенасыщенным сленгом, был как рыба без трусов.

Скоблик шел по московской улице, ничем не примечательной в этом районе Москвы, его окружали обычные люди. Виктора душили чувства, которые не смог бы объяснить и Филипп Берч. Он был дома.

...Он дома. У него суррогат своей квартиры. Он не смог побороть желания, зародившегося в самом сердце. Он остановил частника и назвал адрес. Через полчаса он стоял в десяти шагах от отделения милиции, где закончилась его бродяжья жизнь.

«Открой рот. Покажи зубы».

«Ищешь трансплантаты для своей подруги?»

«Если мне понравятся твои резцы, будешь играть на трубе в команде воспитанников. Если понравятся клыки – будешь рвать себе подобных в кадиле».

«А если тебе коренным образом ничего не понравится?»

«Вернешься сначала на нары, а потом в канаву, откуда тебя вытащили».

Скоблик показал зубы, широко улыбнувшись. Но громила-покупатель смотрел не на зубы, а в глаза, не нашел в них фальши, испуга. Не оборачиваясь лицом к дежурному по отделению, сказал: «Я беру этого».

Он «брал этого» рвать себе подобных.

Это был ответ на все еще мучивший Скобликова вопрос. Почему нет? Ведь его порвали ему подобные: Михей и Дикарка. Думали, что порвали.

Мимо Скоблика двое ментов проволокли в отделение пацана лет пятнадцати. Столько же было и ему, когда он хрипел в лицо офицеру военной разведки: «Куда ты меня берешь? Я не педик, ясно?» Он встречал парней, которых отбирали для жестких мальчишников под разными предлогами. Для кого-то вечеринка становилась последней. На этот счет бытовала шутка: «Сделал дело – концы в воду».

Нужно было уходить отсюда, но Скоблик медлил, как будто боялся и здесь потерять частичку себя. Снова потерять память. Но вдруг легкое беспокойство пропало. Виктор подумал о том, что он не собирает здесь куски мозаики. Память и психиатр были милосердны к нему. В противном случае замучился бы обходить провалы в памяти. И как тут работать? Даже просто существовать трудно. Вроде как обреченный.

* * *

Виктор вернулся домой в начале первого. Включив телевизор и убавив громкость, он устроился в кресле. Открыв банку пива, выпил ее не отрываясь, действительно утоляя жажду. Он удивился настойчивости продавщицы в магазине. Он попросил упаковку литровых банок, она сунула ему две полулитровых, а на его замечание пожала плечами: «Да какая разница? Пиво – оно и в стакане пиво». Виктор еще на улице настроился на литровые банки (а точнее – зациклился). Это сейчас их полно. А четыре года тому назад...

Им дали увольнительные. Полгода они не были в городе, на воле. Настоящие увольнительные – на бланках, с печатями и подписями, с фамилиями: курсант Наймушин, курсант Скобликов... И вот автобус марки «ЛиАЗ» привез их в Подольск. Офицер «Инкубатора» горел желанием построить курсантов вдоль автобуса и четким командирским голосом дать «цэу, бцэу и ебэцэу». Он заметно нервничал. Двадцать молодых людей, которые уже начали забывать, кем они были, могли поставить на уши пару городских кварталов – если вспомнят жизнь в подворотне, как в отместку. Офицер оказался прав наполовину. Курсанты соскучились по спиртному. Скоблик сказал: «Литр без отрыва выпью». На витрине банка дорогого немецкого – как раз литр. Скоблик осушил ее и только что не бросил на пол: «Вот так, мать вашу!» В голове зашумело. Тот, кто дал увольнительные, не позволил им освоиться в четырех стенах и за колючей проволокой. Теперь они с нетерпением будут ждать очередного «увольнения на берег». Они вернутся в «кадило» с этими мыслями и настроением, с верой в будущее. С запахом спиртного. Так надо.

У них не было мысли подорвать в столицу. Что Москва? Такие же улицы, какие-то чистые, какие-то грязные. Другое дело – люди. Родители? Они, курсанты, бродяги, вот сейчас, без сожаления, платили родителям той же монетой.

Михей, Скоблик, Дикарка держались в «Инкубаторе» особняком. Другие курсанты также разбились на группы по три-пять человек. Это были небольшие хищные стайки, мобильные уже в ту пору. «Слоны» видели в этом сплоченность, сами курсанты назвали это дружбой. И ошиблись. Дружбы не было. Было желание выжить. Любой ценой. Дружба – это ширма.

Еще одна пустая банка полетела на пол.

* * *

Скоблик встал в десятом часу. Его разбудил стук в дверь. На пороге стояла девушка лет двадцати.

– Привет! – первой поздоровалась она. – Как дела?

– Не то чтобы очень...

Она рассмеялась. Кивнув в никуда, пояснила:

– Я живу здесь. Значит, твоя соседка. Ты надолго к нам? До меня дошли слухи, что на месяц-полтора, правильно?

– Да ты проходи.

Виктор, почистив глаза согнутым пальцем, посторонился, пропуская соседку в комнату. Симпатичная. Веселая. Стрижка – каре до середины шеи. Откровенный закос под... как там ее, эту француженку... Мирей Матье. Скоблик видел ее считаные секунды, а уже мог по памяти нарисовать портрет, фоторобот.

Он привел себя в порядок. Когда вышел из ванной комнаты, на кухне его уже ждала чашка кофе.

– Меня Виктором зовут.

– Лариса, – ответила она. – Только не называй меня Ларой, как мои бывшие одноклассники. За Ларой тянется Крофт, понимаешь, о чем я? Откровенно не дотягиваю до Анжелины, оттого жутко психую. У меня свои бзики на такие вещи.

– Ясно.

– Я видела маунтинбайк в прихожей.

Она точно определила назначение этого велосипеда. А кто-то не в состоянии отличить шоссейный от трекового.

– Вживую первый раз увидела, – призналась девушка. – Но много раз видела по телевизору. Я часто экстрим смотрю, путешествия разные, мечтаю. В общем, вреда себе мало приношу. Я не умею кататься на маунтинбайке. Но ведь никто не умеет, пока не попробует, верно?

Скоблик слушал ее и улыбался. Только изредка вставлял односложные фразы. «В Италии был. Восточные Альпы». Она: «Слышала, что там горы. А вообще навскидку не верится, что Италия – еще и горная страна. Морская держава, да?» Она «навскидку» назвала десяток курортов, пять или шесть имен кутюрье (и первым, как и полагается, Чарльза Ворта, основателя фирмы мод в Париже), музыкантов, среди которых почему-то выделила Ромину Пауэр из некогда популярного семейного дуэта 80-х. Скоблик не заметил, как за разговором прошел час: они незаметно перешли в зал и устроились на диване. Гостья поджала под себя ноги. Виктор много позже, вспоминая, дурашливо глянул на кровать-полуторку. И там они могли запросто оказаться незаметно.

Она была насквозь домашней. Трудно было представить ее на улице. Невыездная. Он так и не спросил, учится она или работает. Но спросит. Она обещала заглянуть вечером. Словно догадываясь, кто он и с какой миссией прибыл в столицу России, сказала: «Я три раза стукну. Вот так: тук, тук-тук».

Когда в три часа дня Скобликов встретился в начале Беговой с Сонни Новеллой, тот снова заговорил о свадьбе... Виктор не раз слышал об этом. И поскольку сейчас ничего нового не прозвучало, он спросил куратора:

– Зачем вы мне это рассказываете в сотый раз? Я на память не жалуюсь.

– Уже не жалуешься, – акцентировал Сонни, у которого от этих «жужжаний» зачесалось в ухе.

Он ничего не добавил к сказанному, только в упор смотрел на своего агента, пока тот не опустил глаза. «Полная покорность», – усмехнулся Новелла.

Эта встреча состоялась в офисе американской компании по продаже автомобильных шин «GR». Склад продукции находился где-то за Кольцевой, а в самом офисе не было даже образцов. О товаре можно было судить строго по рекламным проспектам и пышногрудой длинноногой секретарше. На Сонни и Виктора немногочисленный персонал конторы внимания не обращал.

Они устроились друг против друга за низким и длинным столом, в комнате, напоминающей спортзал в миниатюре. Когда Сонни впервые перешагнул порог этого помещения, соседствующего с приемной, его передернуло: будто на глаза упали очки с вогнутыми линзами. Именно здесь вполне могла храниться продукция «Джи-Ар» – в два ряда и без опаски раскатиться по складу. В другой интерпретации – помещение походило на тир. Несмотря на несоразмерность комнаты, где даже здоровый человек ощущал аритмию, а вальс примерял размер марша, тут нашли себе место стол и несколько стульев. Свет падал с двух сторон; светильники были установлены на стены, что при низком потолке виделось оптимальным решением.

Сонни, разговаривая, брал в руки то один, то другой красочный журнал, быстро пролистывал страницы. К концу беседы на его стороне выросла целая кипа. Он заметил это (или намеренно собирал) и демонстративно подровнял руками, при этом бросив взгляд в проем открытой двери. Со своего места ему открывался вид на рабочее место секретарши и также на приоткрытую дверь шефа московского отделения «Джи-Ар» по имени Джек Андерсон. «Вопросы?» – стандартно поинтересовался Сонни. Обычно тот, кто обращается с таким предложением, на вопросы отвечать не собирается. Наоборот, это упор на добросовестность, что в работе не упущена ни одна мелочь. Это некое самодовольство с самоутверждением: «Вопросы?»

Скобликов встал. Новелла усадил его жестом руки. Скруглил углы окончания беседы вопросом о том, как перенес полет Скобликов. Тот пожал плечами: «Нормально». Глаза говорили: «Вместе же летели, сам все видел». Но все же ему пришлось поделиться своими ощущениями от полета.

– Завтра встречаешься с Гартманом, – сказал Новелла, опуская имя своего московского агента. – Помнишь, кто это?

– Да. Он – слизняк.

Сонни с минуту молчал. Он чуть слышно бросил под нос: «А здесь, в Москве, ты совсем другой». В Викторе просыпалась дерзость. Не опасно ли это?

Он вынул из кармана два набора ключей и универсальную отмычку, которой можно было открыть большинство английских замков; из доклада Роберта Гартмана следовало, что замок в квартире Михаила Наймушина именно такого типа. В одном из наборов ключей Виктор без труда узнал «классические вазовские».

– «Нива», в отличном рабочем состоянии, – тоном продавца подержанных машин начал перечислять Сонни, – уверенно ведет себя на трассе и более чем уверенно – на бездорожье. «Лендровер»...

Скобликов взял со стола ключи от «Нивы», чем избавил Новеллу от необходимости перечислять достоинства семейного полноприводного автомобиля – более чем приличного, но в равной степени и «заметного».

Сонни одобрил выбор своего агента и положил ключи от «Лендровера» себе обратно в карман.

* * *

С Робертом Гартманом Виктор встретился в двух с половиной километрах от Московской кольцевой, на Волоколамском шоссе, пересекающем Красногорск и являющемся основной автомагистралью этого подмосковного города, предварительно созвонившись с ним и еще раз уточнив место встречи. Гартман не походил на мачо, как обрисовал его Сонни Новелла, однако мексиканские черты в нем просматривались. Говорил он с заметным акцентом.

– С таким автомобилем с собой нужно возить биотуалет, – сделал он комплимент «Ниве».

Он надеялся, что этот русский откроет дверцу и разрешит ему сесть в машину – познакомиться, пообщаться минуту-другую, войти в контакт. Скобликов через опущенное стекло отдал ему четкие распоряжения:

– Прыгай в свою «помойку». Поезжай впереди. Я за тобой. Сначала покажешь мне помещение для заложницы.

– А потом?

– Потом вычистишь мой биотуалет. Поехали.

Виктор был уверен, что американец, направляясь к своей машине, кроет его матом. Так и было. Роберт бросил под нос: «Русская свинья!» Сплюнул на обочину, прежде чем сесть за руль своего «Форда». Он не сразу тронулся с места. Сначала прикурил сигарету, не снимая перчаток из тонкой кожи.

Дом на окраине Красногорска, раскинувшегося на реке Москве и ее притоке – Баньке, примерно в двух километрах от МКАД и двадцати двух от центра Москвы, словно был создан для содержания заложников. Бревенчатый, обложенный силикатным кирпичом и облагороженный облицовочным, он имел стены полуметровой толщины. С одной стороны соседи – цыгане, с другой – никто не жил. Ставни закрыты, на крыльце и бетонных дорожках толстый слой пыли. Дорога начиналась сразу за забором. Грузовой, легковой автотранспорт тек по ней непрерывным потоком днем и ночью. Неприступные стены самого дома и не прерывающийся круглые сутки шум с улицы – вот два главных условия, на которые Роберт Гартман, выполняя задание Новеллы, обратил внимание в первую очередь. О чем он и сообщил Виктору, передавая ему ключи от дома.

– Этот дом арендован под склад. Через подставное лицо я заплатил хозяину дома за полгода вперед, – сообщил он то, что Виктору было известно. Пауза. – Я хочу задать тебе вопрос: как метко ты стреляешь?

– Спросишь об этом, когда приедем на объект, где я и буду стрелять.

– Черт! – Рот Гартмана был полон жвачки. Он жевал так остервенело, заметил Скобликов, словно дезинфицировал полость рта после длительного минета.

– Здесь есть подпол?

– Что такое подпол?

– Подвал, погреб, куда ссыпают картошку.

– Картошку?

– Перестань переспрашивать, придурок.

– Знаешь, мне может это не понравиться. Почему я должен терпеть оскорбления?

– Потому что. Отвечай на вопрос, – усмехнулся Скобликов.

Роберт взял себя в руки.

– Да, есть. Здесь есть подпол, куда ссыпают картошку. Один вход в подпол мы прошли – это дверь в прихожей.

– Я заметил ее. Где второй вход?

По-прежнему не снимая перчаток, Гартман сдвинул в сторону половик, под которым обнажилась крышка люка. Кольца на нем не было, но широкие трещины позволили американцу пальцами зацепиться за край люка; приподняв, он сдвинул его в сторону. Когда же Гартман поднял глаза, они говорили прямым текстом: «Вообще-то эту грязную работу должен делать ты». Скобликов предпочел ответить вслух:

– Ты не для моей, ты для своей невесты стараешься.

Виктор спустился по металлической лестнице в подпол, который на поверку оказался подвалом, проходившим под всем домом. «Зиндан со всеми удобствами», – подумалось Виктору, когда он, услышав сверху подсказку Роберта («Выключатель справа от двери»), включил свет.

Роберт для своей невесты постарался на славу. Он создал здесь для нее спартанские условия. Но что тогда значили его мысли о грязной работе? Ведь грязнее той, что он проделал, трудно было представить.

Дальний угол подвала представлял собой склад утиля: разобранные панцирные кровати, части мебели, книжные полки, двери, кашпо и прочее. Скобликов не ошибся, когда предположил, что весь этот хлам еще несколько дней назад был разбросан по подвалу. Роберт с тщательностью маньяка ликвидировал этот хаос. Он собрал одну кровать, которая в центре подвала, освещенного одной-единственной лампой с потолка, виделась койкой в одиночке для душевнобольных. В метре от нее, но не вплотную, стояла антресоль от шифоньера, заменившая больничную тумбочку. Еще одна вещь – табурет. И тоже поодаль от кровати.

Бетонированный пол был чистым. Над ним поработала щетка. Виктор, оглядевшись, увидел ее в углу возле лестницы. Рядом стояло ведро, накрытое наполовину половой тряпкой. Так в гостиницах приоткрывают уголок постельного покрывала.

Маньяк.

Виктор обследовал подвал на предмет отдушины, щели, через которую на улицу мог просочиться крик. Но подвальные стены представляли собой монолит.

Он вылез наружу. Ногой сдвинул люк, и тот стал на место. Так же не нагибаясь, Виктор ногой поправил половик. Он подавил в себе вопрос, касающийся отношений Роберта и Вики: «Надеешься встретиться с ней здесь?» Но Роберт был слабаком. Он мысленно заточил невесту в этом каменном мешке, но бежал, как от чумы, от предложения Новеллы убрать Вики: дать яд, столкнуть с моста... У него было богатое воображение, оно же – больное.

– Как часто ты бывал в Марево? Не переспрашивай, просто отвечай на вопрос.

– Нечасто. С Вики – три или четыре раза. Без нее столько же – изучал подъездные пути.

– Ладно, подробнее расскажешь по дороге. Поедем на моей машине. Твоя там, судя по всему, примелькалась.

В Марево они приехали в два часа дня. Виктор медленно проехал мимо церкви, которая и ему показалась «средневековой». Роберт подробно рассказывал о планировке и убранстве, распорядке, обо всем, что ему самому удалось узнать.