Текст книги "Бешеная стая"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Помещение, где находятся «Бешеные псы», походит на кузницу. Только я никогда не видел такого громадного газового горна, в котором легко можно было разогреть морской якорь. А может, эта печь для обжига керамических поделок, или в ней плавят и нагревают металл? Стены в этом помещении из силикатного кирпича, выкрашенные белой, дающей блики краской. На стеллажах инструменты, но какие именно – разобрать невозможно. Посередине потолка лампы дневного освещения. Пол бетонный. Поверху стен гофрированные трубы вытяжки.

«Бешеные псы» одеты в спортивные куртки, головы скрыты под капюшонами, и последняя деталь – больше чем намек на тайную расистскую организацию ку-клукс-клан. Их связывает строгая дисциплина, неукоснительное следование внутреннему уставу. Они друг для друга – товарищи, судьи, палачи.

Шатен на полголовы выше любого из них, сильнее, но воля его сломлена. Он знает, что его ждет страшная и мучительная смерть. Высокий шатен, он ассоциировался у меня с русским ратником, окруженным легкими немецкими рыцарями, еще и потому, что лицо его было словно под забралом видеоретуши.

Я смотрел запись, и мне жутко не хватало звукового сопровождения, однако и от «немого кино» у меня ком подкатил к горлу. Человек, который, как мне кажется, был Розовым, выбрасывает руку в сторону жертвы, что-то выкрикивает при этом, и два человека набрасываются на Шатена. Один с ходу ударяет его ногой в живот, и когда Шатен сгибается пополам, второй наносит ему мощный удар в спину сложенными вместе руками. Шатен растягивается на полу. Несколько секунд он лежит неподвижно, встает, держась рукой за живот. Настает черед Родиона. Он наносит Шатену два хлестких удара руками в лицо, и тут же, обхватив голову противника за затылок, ударяет его коленом. Он придерживает его за голову, чтобы удар получился жестче и чтобы Шатен не отлетел к стене. Но как только Блондин отпускает руки, Шатен падает на колени. Еще один удар в голову, и он снова на полу. Снова поднимается, мотая головой, и снова оказывается на полу – это еще двое его товарищей отметились сильными ударами в голову. Последним к избиению подключается Розовый. Он работает руками, ногами, он разнообразен…

Убийство Шатена напомнило мне расправу над советским актером Талгатом Нигматулиным. «В ночь с 10 на 11 февраля 1985 года в центре Вильнюса, в доме номер 49 по улице Ленина, пятеро сектантов с особой жестокостью избивали руками и ногами не сопротивлявшегося чемпиона по карате до тех пор, пока к полудню 11 февраля не наступила смерть от не совместимых с жизнью повреждений внутренних органов».

О чем они говорят? Розовый обращается к Шатену, жестикулирует, Шатен не отвечает. Эх, разглядеть бы его лицо – но оно замаскировано. Куда лицо, туда и размытое пятно маски. Вот Розовый поворачивает голову, и тотчас, как солнечный зайчик, на его лицо падает маска.

На Шатена снова сыплются удары. Он с трудом встает, придерживает руку за локоть. Сломана? Не исключено: Блондин обрушил на него мощнейший лоу-кик, которым мог и убить, но Шатен заслонился рукой.

Мне стало жаль его до первой усмешки. Как только я хмыкнул, жалость к бандиту испарилась.

Запись оборвалась. Замелькали кадры второй врезки. На ней Шатен по рукам и ногам связан скотчем, лежит на полу. Кажется, что маска приобрела красноватый оттенок, что разбитое в кровь лицо проступает через маску. Он жив – вот качнулась его голова. Только качнулась – он не смог поднять ее.

К нему подходят четыре человека, поднимают, подносят его к газовой печи с открытой и глубокой шахтой, кладут на край, и как только его голова и плечи касаются поверхности печи, они перехватываются и проталкивают Шатена дальше. Еще одно усилие, еще – и он целиком в шахте. К печи подходит Розовый, поворачивает вентиль, прикуривает от зажигалки сигарету и, поддерживая огонек, подносит его к газовому фитилю. Тотчас под свод шахты взвивается синее пламя. Розовый поворачивает другой вентиль, и в печи загорается от фитиля жаркий огонь. Тело Шатена извивается, хотя нестерпимый жар к нему еще не подобрался, он чувствует страстное дыхание смерти. На нем дымится одежда, плавится скотч, поднимается пузырями кожа. Его горящая голова касается прокаленного свода. И только теперь ретушь упала с его обезображенного, покрытого волдырями лица; теперь это прокаженный урод. Шатена не узнала бы даже родная мать.

Неожиданно изо рта у него вырывается дым, и он резко, как будто его дернули из глубины шахты, опрокидывается навзничь. Готов, подвел я итог под мастерством поваров: презентация пирога с мясом окончена. Но нет – еще одна важная деталь, изюминка этого незабываемого вечера: Розовый, глубоко затянувшись, выщелкивает окурок в жерло печки. Блондин нажимает на кнопку блока управления, и толстенная дверь в камеру сгорания закрывается.

Третья врезка цифры в аналог оказалась самой постной. Несколько мужчин в спортивных куртках с капюшонами покидают это интересное место. Двое несут пакеты с останками запеченного друга. Один из них поворачивает голову, и ретушь-маска с его лица падает. Я узнаю Родиона Приказчикова. И начинаю узнавать его по росту и характерным движениям во время повторного сеанса.

Жаль, что Блондин не позаботился о видеорегистраторе в своем гараже. Было бы любопытно взглянуть на горячее блюдо под названием «Хот-дог на капоте». Родиона тоже сожгли заживо. По словам генерала и согласно полицейскому протоколу, Блондин метался по гаражу, сбивая все на своем пути. Он был одет в синтетику, и она плавилась, впаивалась в его кожу. Он уже ничего не видел, катаясь по полу, вскакивая, ударяясь в стену, пока наконец, как и Шатен, за которым он затворил дверь в преисподнюю, не рухнул замертво. Собаке собачья смерть. Справедливо.

Вместе с Блондином сгорела касса банды, общаг, все тридцать миллионов долларов. Он, со слов генеральского сына, хранился в его доме. Тому было несколько причин. Дом находился в охраняемой зоне, что исключало такую банальную и малость курьезную вещь, как ограбление. Генерал Приказчиков имел незапятнанную репутацию, являлся авторитетом в определенных кругах, и визит «казенных людей» к нему исключался. Местом хранения денег и драгоценностей Блондин выбрал сейф в оружейной комнате, сравнив это с телевизионной функцией «картинка в картинке». По сути дела, он был единственным человеком в доме, который интересовался оружием. Николаю Ильичу пошел восьмой десяток, и он предпочитал оздоровительные пешие прогулки с тростью. И своего последнего зайца он застрелил лет десять назад. В этой связи мне пришлось еще раз просмотреть один любопытный фрагмент. Вот он.

«…В тот день ко мне приехал Розовый, чтобы забрать часть денег – на покупку новой машины, байка, шлемов, амуниции, стволов и прочего дерьма. Плюс бабки для осведомителей, которые по сути были нашими наводчиками. Я проходил с сумкой мимо гостиной. Отец, увидев меня, окликнул. И – завел старую шарманку о своих связях, которые он, в частности, поддерживал в Нарофоминском клубе, о начальном капитале. Я психанул и, расстегнув сумку, бросил ее к ногам отца со словами: «Может, это ты займешь у меня?» Он видел много, очень много денег, воспринимая их как финансовый инструмент, и взгляд его при этом оставался равнодушным. Но эти деньги буквально подпалили его сердце, и он, схватившись за грудь, опустился на стул. Я поднял сумку и вышел, даже не предложив ему воды. Я повидал такого, что разочаровался во всем человеческом… Когда я рассказал об этом Розовому, тот разорался: «Ты выдал себя!» Я ответил: «Посмотрим». Но сердце мое замерло. Через минуту я был готов убить сначала его, а потом добраться до отца, который и толкнул меня на этот дурацкий шаг».

Я не торопился выключить магнитофон, я только убавил звук. Меня не покидало ощущение, что я слушаю откровения осужденного на пожизненный срок в режиме видеоконференции. Я не ощутил потери Родиона как живого человека – по-другому объяснить я не мог. И вернулся, собственно, к просмотренному только что фрагменту из дневника, который я понял так: Блондин не хотел признаваться самому себе в том, что зарождению конфликта внутри группировки послужила его откровенная несдержанность, то есть вещь рядовая. Он же хотел представить ее более глубокой, драматичной, назревающей… как медленное приближение урагана.

Я услышал шаги за дверью, затем раздался стук в дверь. На пороге стоял генерал. Весьма кстати – я сам собирался к нему, чтобы разрешить несколько темных моментов. Например, где ценности, о которых в своем дневнике упоминает Родион.

– Не знаю. Я обыскал весь дом, заглянул в каждый ствол в оружейной комнате, – ответил генерал.

– На двери в оружейную комнату вы не заметили следов взлома?

– Нет. Я открыл ее своим ключом после того, как просмотрел видеодневник. Наверное, впервые за последние полтора или два года.

– Выходит, Родион отдал кассу?

– Или «псы» сами забрали ее, но уже после того, как разделались с ним.

– Как они могли проехать на территорию поселка?

– Легко. Родион мог передать на КПП фамилии и госномера машин.

– А это идея, – покивал я.

Николай Ильич составил мне компанию, и мы вместе с ним подъехали к одноэтажному, но широкому, как ангар, дому. Нам навстречу вышел начальник охранного агентства «НАТ», осуществляющего охрану поселка. Поздоровавшись с нами за руку, Алексей Виноградов провел нас в свой дом. Холл здорово напоминал гостиничный, даже имела место такая деталь, как ресепшн. Впрочем, я ошибся: то, что я принял за стойку, оказалось модерновым рабочим местом и хранилищем данных по охране поселка. Узнав, что именно нас интересует, Виноградов прошел за барьер и ввел данные в компьютер. Попутно огорчил нас:

– Видеоносители мы перезаписываем раз в три месяца. Такова политика агентства, – с важностью магната заявил он. Дальше он вывел на принтер документ и вернулся к нам со свежей распечаткой. – Это данные с электронного журнала на КПП. В тот день, день пожара по адресу Николая Ильича, а это было воскресенье, дежурил Сергей Паршин. Его в 20.00 сменил его тезка – Ильясов. В левой колонке – номера машин и фамилии людей, внесенных клиентом, – Виноградов обозначил взглядом генерала, – на пропуск машин на территорию поселка.

Приказчиков жестом попросил бумагу и, надев очки, пробежал список глазами.

– Но здесь упоминаются только те люди, заявку на которых подавал лично я.

Мне пришлось согласиться с генералом. В этом списке я в первую очередь увидел свою фамилию, также обратил внимание на Непомнящую Ирину Александровну.

– Если человека нет в списке, но он приехал в поселок…

– Здесь все просто, – перебил меня Виноградов. – Дневальный связывается с клиентом по телефону и получает «добро» на пропуск.

– Или не получает.

– Или не получает. Хотя такие случаи редки.

– Визиты гостей фиксируются в журнале?

– Конечно.

– Тогда я ничего не понимаю. Получается, что до приезда пожарных и полиции визитеров у Приказчиковых не было.

– А должны были быть?

– Над этим я сейчас работаю.

Мы распрощались. На вопрос «что бы это значило?» у меня было несколько вариантов ответов. Я проявил такт и не стал спрашивать у коллеги о дырах в охране объекта; на его месте любой ответил бы: «Мне об этом ничего не известно». Но они могли быть. Мне пришлось делиться с клиентом своими соображениями.

– Во-первых, дневальный мог пренебречь инструкциями и не сделать запись в электронный журнал. Он мог сделать это намеренно, за плату. Он мог быть в сговоре с бандитами, пропустив их машину на территорию поселка. Во-вторых, в поселок можно попасть и без машины. Пара тренированных парней легко оставит позади двухметровый забор с «колючкой». В-третьих – «Бешеные псы» в тот день, когда пожарные потушили огонь и обнаружили в гараже обгоревший труп, в поселок не приезжали.

– Что бы это значило?

– Без понятия, – ответил я, морща лоб. – Просто перебираю все возможные варианты. Кстати, вы на все сто уверены в своем унтере?..

– Помнится, я уже отвечал на этот вопрос.

Перекусив на скорую руку, я поднялся к себе в комнату, вставил в деку последнюю кассету, не досмотрев кассету под номером «6».

«Я слетел с катушек. Я позвонил Розовому и сказал: «Приезжай. Ты должен посмотреть на это. Моя мать знает все. Тебе решать, как поступить». Я точно знал, что Розовый приедет не один, но и всю банду на ноги не поднимет. Оптимальный вариант: он и Синий. Я уже не мог терпеть ни ублюдка Синего, ни подонка Оранжевого. Я обязан был поставить точку, пока ее не поставили они. Я зашел к матери в комнату. Она слушала радио. Эта ее дурацкая привычка слушать радио, когда есть телевизор, бесила меня. Если бы она ослепла, я бы понял ее. Если бы она сошла с ума, я бы понял ее. Она слушала радио на средних волнах и походила на ведьму, пытающуюся вернуть старые времена: «Говорит Москва!», «Утро красит нежным светом…» Она слушала радиопостановки по мотивам произведений Агаты Кристи, Жоржа Сименона. Я однажды попробовал слушать – ахинея полная, ничего не понятно, как будто тебя дурят, закружив с завязанными глазами. Я пришел к матери в комнату с битой и первое, что сделал, – это расколотил проклятый приемник. Мать подпрыгнула в кресле… Она попыталась убежать. Я связал ее и заставил выслушать правду, которая подтолкнула меня к этому шагу. Я отвечал правдой на правду, а значит – мстил. И начал я с самого начала, как я кромсал плоскогубцами пальцы официантки, как насиловал ее под похотливое сопенье Розового у себя за спиной…

«А вот и они…»

Это были последние слова Блондина… произнесенные им вслух. В руках у него появился лист бумаги и фломастер; последние его слова появились на бумаге. Все, он написал предсмертную записку, выдавая желаемое за действительное: он хотел убить мать, но не смог, он убил ее игрушку, стилизованную под радиоприемник 50—60-х годов, – и снова приблизился к видеокамере, в очередной раз заставив меня отшатнуться от экрана. И он погас, как будто из Блондина вырвался последний всхлип. Но он будет жить еще какое-то время. Он вынет кассету из видеокамеры, спрячет ее и камеру, наспех заметая следы. Кто-то из его банды на его глазах, может быть, убьет его мать, а его самого бросят в гараж и подожгут. Предсмертная записка осталась в деле, которое закрыли по факту установленного самоубийства главного обвиняемого, но я помнил ее со слов генерала:

«Я убил мать, потому что ненавидел ее. Я оставил отца одного, потому что ненавидел его. Я убил себя, потому что я ненавидел себя».

Столько ненависти в трех строчках я еще не встречал. И если бы не видеодневник, ставший для генерала Приказчикова доказательством относительной невиновности сына в смерти родной матери, то одна предсмертная записка и для него, как и для следствия, закрыла бы дело. Но он знал больше и жаждал мести.

Глава 5
Старые знакомые

Мне во что бы то ни стало требовалось докопаться до корней ненависти Родиона к своей матери – это во-первых. Должна была существовать причина, по которой он отдал ее на растерзание «Бешеным псам». Спрашивать об этом в лоб у генерала я не собирался. Хотя бы по той причине, чтобы не работать с материалом, собранным из одного источника. Чтобы получить более полный и честный ответ на свой вопрос, мне нужно было опросить кого-нибудь из генеральского окружения. И таким человеком я наметил префекта Ирину Непомнящую, без труда отыскав предлог для встречи.

Я набрал ее номер. «Восемь долгих гудков в тумане». Она не взяла трубку – не потому, что не захотела отвечать на мой звонок или забыла, кому принадлежит номер, высветившийся на экране ее дорогого мобильника, – она придержалась модернового чиновничьего такта: перезвонила мне буквально через пару минут, сэкономив мне на исходящем. Я ответил ей, стоя возле окна и обозревая за окном картину во дворе моего дома: припаркованные в два ряда авто (и среди них моя «Ауди-«сотка»); мусорка, топорщившаяся выброшенными оконными рамами; тусующиеся бомжи и безработные с одинаковым выражением лица.

– Здравствуйте, Ирина Александровна! – приветствовал я ее радостным голосом. – Спасибо, что перезвонили.

– Да, – ответила она суховатым тоном «не за что».

– Мне необходимо встретиться с вами.

– Что, действительно есть такая необходимость?

– Да. Чтобы передать одну вещь и на этом поставить окончательную точку в вашем деле.

«Дело гуляющего на сторону мужа», хмыкнул я, представив себя в роли адвоката Перри Мейсона.

– Пусть так, – сказала она. – передайте эту вещь моему секретарю.

– О’кей, – согласился я, не спеша разорвать соединение: она точно поинтересуется, что это за вещь. Такова натура всех женщин, особенно тех, на которых поработал частный детектив. Я бы сказал, таковы правила.

– О какой вещи вы говорите?

Ну конечно, я оказался прав.

– Она называется микро-эс-ди.

– Что это такое?

– Цифровой накопитель вообще и моей фотокамеры в частности. Аналог негативов – вставляете в слот картридера компьютера и наслаждаетесь качеством фотографий. Я передам его вашему секретарю завтра…

– Сегодня, – перебила она меня. – Сегодня и лично мне. Сможете подъехать в течение часа?

– Конечно, – ответил я, усмехнувшись. – Вы не позвоните вниз, чтобы меня пропустили на парковку?

– Конечно.

– До встречи.

Открыв шифоньер, я выбрал твидовый пиджак, брюки, пошитые по лекалу джинсов, брызнулся нестареющим «Богартом», вдохнув целый букет ароматов: розмарин, лимон, мускатный орех, гвоздика и герань. Я оставил этот запах в своей машине, найдя свободное местечко на парковке префектуры, куда меня пропустили беспрепятственно, и в самом не так давно отремонтированном здании.

Непомнящая встретила меня преисполненным язвительности взглядом:

– Что еще вы забыли мне передать? Вспоминайте здесь и сейчас, чтобы не принимать у себя моих посыльных.

Это прозвучало вразумительно и не требовало дополнений. Я вручил ей «микруху с порнухой» в оригинальной упаковке, на которой было написано: «Идеальный выбор для использования в цифровых устройствах малого размера». Порой размер действительно не имеет значения.

Ирина Александровна не предложила мне стул, и я встал позади него, держась за его спинку.

– Могу я задать вам пару вопросов?

Она постучала пальцем холеной руки по картонке с картой:

– Значит, «негативы» – только предлог к разговору? Вы спланировали все заранее?

– Ваше дело закрыто. И следующее ваше обращение ко мне откроет рамки нового, – сделал я вступление. И приступил к делу: – По вашей рекомендации ко мне обратился ваш знакомый – Николай Ильич Приказчиков, если, конечно, он меня не обманул.

– Зачем ему это? – Непомнящая пожала плечами и повернулась в своем кресле ко мне вполоборота, как будто ввинтилась в него своей привлекательной задницей. Я бы не удивился, если бы она положила ноги на стол и продолжила, не сводя с меня своих в меру порочных глаз. Тогда я бы точно сел без приглашения.

Мои губы тронула улыбка, скрыть которую я не успел. Она заметила это.

– Чему вы улыбаетесь?

– Представил невероятное, – пошел я на откровение.

– Что вы наконец-то посмотрелись в зеркало?

– Я не люблю смотреться в зеркало. Я похож на кого угодно, думаете вы, только не на частного детектива, на спившегося и оставшегося без работы шпика – да, может быть. В оправдание своей гнусной внешности я могу сказать: это маскировка, не более того. Разнузданный образ жизни не мешает моей работе, а скорее помогает. Так что мой имидж, моя работа, моя жизнь и прочее удачно, можно сказать, сбалансировано.

– У вас странное представление о балансе. Даже удивительно, что вы стоите прямо. Но хорошо – давайте закроем эту тему. Только раньше скажите: чему вы улыбались?

– Представил, что мы с вами остались наедине.

Надо отдать должное Ирине Александровне: она не пустилась в дебри пустых вопросов… Глаза ее чуть расширились, как будто упали на них увеличительные стекла. Она смерила меня глазами, поймав свое отражение в зеркальной пряжке моего брючного ремня.

– Зачем ему это? – повторила она. – Наоборот, я посоветовала Николаю Ильичу быть с вами предельно открытым, дабы не затягивать и так затянувшееся дело. Так в чем проблема, в замкнутости Николая Ильича?

– Нет. Он лично со мной, как подметили вы, предельно открыт. Но, понимаете, меня не устраивает однобокая информация: может статься, я пойду по кругу.

– Давайте я отвечу на кое-какие вопросы.

– На это я и рассчитывал. Я не готовил эту встречу. Отчитываясь перед вами, я не предполагал, что снова встречусь с вами.

– Наверное, вы правы. Присаживайтесь, – она глазами указала на стул.

Я принял предложение, расстегнув пуговицу на пиджаке.

– Проблема вот в чем. Я не могу найти объяснений жестокости Родиона к его родителям. Он расправился с матерью…

– Не он расправился с матерью. Выяснить имена убийц – ваша задача.

– Извините, я оговорился. Вернемся к Николаю Ильичу: его Родион обрек на страдания до гробовой доски. Характер взаимоотношений в этой семье бросался в глаза или хотя бы был заметен?

– Вы хотите докопаться до причины – но зачем?

– Я должен составить максимально точное представление о клиенте. Это мой стиль.

– Во мне вы тоже увидели конкретный образ?

– Отвлеченный. Точное представление я составил о вашем муже. Помнится, по вашей просьбе, я вам давал на него краткую характеристику.

– Да, вы правы. – Она помолчала, разглядывая свои руки. – Причина жестокости сына к матери, – повторила она мои слова. – Дело в том… Дело в том, что Родион – приемный сын, и узнал он об этом, только отслужив в армии. Каким бы ни было воспитание – идеальным или, наоборот, бездуховным, – гены всегда дадут о себе знать.

– Его физические родители были алкоголиками, убийцами? Их фамилия – не Раскольниковы?

– Никто этого не знает. Его мать подбросила младенца к дверям яслей, оттуда его отправили в дом ребенка. Когда ему исполнился один год, его усыновила пара, которая не могла иметь своих детей.

– Прошло четверть века. Обеспеченная генеральская чета решается открыть приемному чаду глаза на правду. Это вместо того, чтобы держать рот на замке. Они же имели дело со взрослым уже человеком. Душевной травмы они ему не нанесли, но сломали его психику. Я говорю о разных вещах, понимаете?

– На мой взгляд, это одно и то же. Родные люди оказались чужими. Родиону казалось, они воспитывали его наугад, как родного.

– А надо было… как приемного?

– Надо было по-честному… Родион посчитал, что двадцать пять лет варился во лжи. Он ушел из дома. Правда, вскоре вернулся, попросил прощения. Но вернуть прежние отношения ни по одному, ни все вместе они уже не могли. Что сделал Родион в первую очередь…

– Сел на шею родителям? – попробовал я угадать.

– Причем откровенно цинично. Они молчали. Это на родного сына можно прикрикнуть… Он взял на вооружение все прелести положения приемного сына. Родителям приходилось только терпеть. Они спускали ему все его прихоти и издевательства.

Мне припомнились эпитеты, которыми генерал награждал сына, только в текущий момент осознавая, что пригрел на груди змееныша, и в этом плане ничуть не уступал тому человеку, которому дал воспитание: ублюдок, дерьмо, подонок.

– Я понял: генерал ненавидел чужогочеловека, как если бы взял Родиона с улицы накануне убийства своей жены.

– Да, – подтвердила Непомнящая, – Николай Ильич расплачивался за свою доброту и глупость, которые зачастую ходят рука об руку.

– И наверняка перебрал все крылатые фразы вроде «ни одно дело не остается безнаказанным», «делая добро другим, мы беспощадны к себе». В общем, добрыми намерениями вымощена дорога в ад, – закончил я.

– Вы правы. И Николай Ильич был прав: сколько бы ты ни сделал добра человеку, он будет думать, что ты мог сделать больше. С другой стороны, генерал не делал добра подкидышу, поскольку нашел его не у себя под дверью. Принимая малыша в семью, он прикрывал ее физиологическую брешь. Так что жалость и доброта могут отдыхать. Им двигали «армейские» расчет и порядок: нужен наследник, потому что так положено по жизненному уставу.

– А куда же приткнуть смысл жизни с его передачей генов будущему поколению?

Ирина Александровна, подхватив мою мысль, пожала плечами:

– В генном отношении генерал проиграл битву: он воспитал человека, к генам которого не имел никакого отношения. Воспитывая сына, он не видел будущего.

– Может быть, поэтому он открыл Родиону глаза на правду?

– Не знаю.

– Кто из них лучше – отец, которого душила злоба неполноценности, или сын, выросший злодеем? И не по этой ли причине он вырос злодеем?

Она не знала ответа и на эти мои вопросы. Но на следующий, был уверен я, она ответит.

– Вы были другом семьи?

– Я была другом ее сильной половины.

– Звучит откровенно.

– Нас связывали деловые отношения. С Николаем Ильичом меня познакомил мой муж, с которым я развелась семь лет тому назад…

Я знал причину их развода, о ней писала в свое время желтая пресса: ее муж оказался педерастом в прямом и переносном смысле слова.

– …Генерал разруливал в Минобороны финансовые потоки.

– Я слышал, что в прошлом году ущерб от коррупционных преступлений в нашей армии перешагнул трехмиллиардный рубеж.

– Не хочу углубляться в эту тему. И вам будет спокойнее.

Но на часть вопроса она мне все-таки ответила:

– Банки грабят потому, что там деньги. Извините. – Она взяла трубку трезвонившего телефона и, глянув на меня, ответила абоненту с едва приметной задержкой: – Освобожусь через четверть часа. Спасибо, что позвонил. Дела, – необязательно объяснила она мне, давая понять, что аудиенция окончена.

Я поблагодарил ее и откланялся.

Спускаясь по лестнице, я задумался: что значил обеспокоенный взгляд Непомнящей, когда она отвечала на телефонный звонок? Возможно, ответ я узнаю через четверть часа, даже меньше, если, конечно, абонент пунктуален.

Я купил в «Бургеркинге» на Преображенской площади лонг-чикен за сотню, попросив продавца накачать булочку с куриной котлетой чем только можно. Он живо и профессионально откликнулся, закачав в нее майонез, кетчуп и горчицу. Я съел половину лонг-чикена, затратив при этом пару бумажных салфеток и испачкав носовой платок, когда увидел знакомое лицо: из припаркованного «Лексуса» рядом с моим «Ауди» вышел парень с обложки собственной персоной! И я рот открыл от удивления. А он увидел перед собой вампира из порнокомедии: зубы в красном, губы в белом, подбородок в коричневом. Его чуть не вывернуло наизнанку. Он поторопился к входу в это восьмиэтажное с зеркальными окнами здание: взбежал по ступенькам, отсчитал несколько шагов по ровной площадке, пропустил впереди себя какую-то женщину, шагнул за порог следом… У меня была отличная зрительная память, и я как наяву увидел чинное шествие «Бешеных псов» по бетонному полу цеха, в печи которого сгорел Шатен. Первым идет Розовый; кажется, он первым и выйдет наружу, однако он пропускает вперед своего товарища… Фотоаппарат в моей правой руке стал свидетелем еще одного похожего шествования. Все это очень и очень странно. Я встретил человека, здорово похожего на главаря «Бешеных псов», добывая информацию по делу о розыске членов этой дерзкой банды. Мало того, я встречался с клиенткой, благодаря которой и заполучил это дело. Слишком много совпадений, слишком роскошно, чтобы поставить объединительный знак между парнем с обложки журнала и бандитом с большой дороги.

Мне требовалось успокоиться, остудить свои кипевшие мозги: снова потянуть время, обманывая себя.

У меня накопилась масса вопросов, на которые мне предстояло ответить. А пока мои выводы были, можно сказать, преждевременными. Итак, Ирина Александровна Непомнящая знала о тайной жизни своего мужа, но узнала еще больше, однако измена перевесила его криминальную составляющую. Чтобы отомстить мужу, она рекомендует меня генерал-полковнику Приказчикову с расчетом на то, что, расследуя его дело, я выйду на криминальный след ее мужа. Генералу остается лишь хорошо прицелиться в него из именного пистолета и нажать на спусковой крючок; выстрел – и два дела окончательно и бесповоротно закрыты.

В моих размышлениях было много сумбура, как если бы я читал скомканную газету, не расправляя ее. Но и логики тоже было не отнять. Плюс тот самый беспокойный взгляд Непомнящей, который она адресовала мне, а не пыталась его замаскировать или спрятать. Что произошло в ее кабинете сразу после моего телефонного звонка из дома? Она соглашается на встречу, чтобы я вручил карту памяти от фотоаппарата ей лично. Кладет одну трубку и снимает другую: «Дорогой, сможешь приехать ко мне через час? Отлично! Да, и предварительно позвони. До встречи». Он и позвонил, а я его встретил на входе в префектуру. Все логично.

Боясь спугнуть удачу, я поспешил к генералу Приказчикову, а по пути еще и еще раз ставил себя на место префекта в юбке. Сидя в ее роскошном кожаном кресле, я сделал еще больше: положил ноги на стол и раздвинул их.

От Преображенский площади до генеральского дома я добирался полтора часа. Устроившись напротив генерала, я спросил его:

– Готовы ли вы тряхнуть на этот раз нижним грязным бельем при постороннем?

– Да.

– Ваш сын был судим за грабеж. Вы пытались обойти этот вопрос стороной, хотя о своей судимости Родион упоминает в своем дневнике…

– Да, я хотел обойти этот вопрос, ты прав, но не скрыть. – Он выдержал паузу. – Родион мог бы получить солидный срок, однако мои связи помогли ему отделаться легким испугом.

– А что, ваши связи не могли поглубже повлиять на судей?

Я знал ответ и знал, что не услышу его от этого старого человека. Николай Ильич уже в ту пору пропитался ненавистью к приемышу и, может быть, решил его проучить. По большому счету это он вынес решение, а не судья, и отправил сына за решетку. Эти восемнадцать месяцев стали наказанием для одного и отдыхом для двух других. Но все когда-нибудь кончается. Кончился срок, и Родион вышел на свободу. Его приемные родители только начинали привыкать к спокойной жизни, и возвращение Родиона по сути дела нарушило тишину и спокойствие в их доме. Глава семьи отправляет сына в армию, выбивая еще один семейный отдых. Мою правоту отчасти подтвердил сам Николай Ильич:

– В общей сложности за решеткой Родион провел полтора года, зато сразу из мест заключения – в армию.

– Этакая своеобразная закалка? – спросил я. – Почувствуйте разницу?

– Можно и так сказать. Я выбрал для него войска специального назначения.

– Да, я узнал об этом из дневника. Он охранял ракетные комплексы. А что потом, когда он пришел из армии?

– Я дал ему все: деньги как начальный капитал. Он мог открыть свое дело, а я был готов отдать ему свои связи. Почему он отказался от всего этого в пользу насилия и грабежей?..

Я мог продолжить вместо генерала: потому, что в жилах вашего сына текла другая кровь, может быть, грабителя и убийцы; наследственность во всей своей красе. Я слышал об уникальных случаях, когда больные с пересаженным сердцем вдруг приобретали привычки своего донора: менялись музыкальные вкусы, пристрастия в одежде и еде и так далее.