Текст книги "Поиск в темноте"

Автор книги: Михаил Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ДОМИК В ТУПИЧКЕ

1

После вечера у Ларисы прошло четыре дня.

И вот мы сидим с Максимом в его «Запорожце» и ждем.

Ожидание – всегда нетерпеливо. А так как оно чаще всего связано со временем, то обычно проявляется нетерпение у всех одинаково – ожидающий то и дело поглядывает на часы. Что сейчас и делали мы с Максимом – он глядел на свои, а я на свои, хотя могли бы и не глядеть – перед нами, на приборном щитке, были вмонтированы электрические часы, только на них не было стрелок, а были цифры и пульсирующая голубая точечка, которая как-то плохо увязывалась со временем.

Пятнадцать минут пятого – занятия в лабораторном корпусе водного института заканчивались в четыре.

Вначале мы разговаривали о чем-то, потом замолчали, как будто слова могли ослабить наше внимание. Падал легкий снежок, ветра не было, пушистые снежинки мягко опускались на ветровое стекло, таяли, по стеклу бежали извилистые дорожки, и хотя они были прозрачными, но смотреть мешали, и Максим то и дело включал «дворники», которые прочищали два полукруга.

В квартале от нас, в глубине улицы, был виден подъезд лабораторного корпуса. Люди появлялись в дверях, расходились и налево, и направо, и прямо на улицу. Снег налипал на подошвы, на асфальте оставались черные следы, которые опять заносило снегом.

Вадима Тобольского не было.

Мы ждали его и вчера, но так и не дождались. Или он вышел через другие двери, на задах лабораторного корпуса, и пошел в сторону проспекта, хотя это было ему не по пути. А может, мы просто проглядели его среди других сотрудников института и студентов. Собственно, глядела я одна, Максим Вадима Тобольского в глаза не видел.

Как и вчера, на работе Тобольский был, Максим специально звонил по телефону в секретариат института. Лариса работала в поликлинике во вторую смену и помешать нам не могла.

Наша программа была разработана мною. Максим не внес в нее каких-либо поправок и дополнений, сказав, что свою роль, касающуюся автотехники, постарается выполнить, как договорились. Он пробовал шутить, пытаясь за шутками скрыть беспокойство, так как разделял опасения полковника Приходько, что если я иду верно, то, чем дальше вникаю в окружение Ларисы Шараповой, тем ближе подбираюсь к человеку, который, пряча преступные следы, так умело действует ножом. Но все это были только предположения, и рано было говорить о какой-то реальной, грозящей мне опасности, но она могла возникнуть непредвиденно, внезапно – это понимал и Максим, понимала и я, однако «риск нам по уставу положен!» – поэтому о случайностях мы старались не говорить.

А о том, что мне не грозят никакие опасности только потому, что поиск наш неверен, заранее неверен, – мне не хотелось даже и думать…

– Вот он! – встрепенулась я. – В коричневой вельветовой куртке с капюшоном.

– Вижу, – отозвался Максим. – А он не заметит нас?

– Думаю, не заметит. Рядом с нами овощной магазин, мы могли приехать туда за картошкой… Сейчас он пройдет от подъезда на улицу и должен повернуть направо, к остановке троллейбуса. Тогда вы поедете следом, обгоните его и остановитесь… Лишь бы он не повернул в сторону Красного проспекта.

– Да. По проспекту нам нельзя – там «кирпич». Проезд запрещен.

– Вот он вышел на тротуар. Смотрит налево… Нет, пошел к автобусу. Давайте, Максим!…

Помахивая свернутым в трубку журналом, Тобольский прошел половину квартала, остановился, взглянул налево, видимо, собираясь перейти улицу. Максим поторопился, миновал его и остановился у бровки. Я открыла дверку.

– Вадим! Здравствуйте.

Он свернул с дороги, подошел к нам.

– Здравствуйте, Женя!

– Вы – домой?

– Конечно, куда же еще. А вы что здесь?

– Заглянули в ваш фруктовый магазин. Садитесь, подвезем. Я вас апельсинами угощу.

Тобольский забрался на заднее сиденье. Я представила молодых людей. Коротко объяснила свое отношение к Максиму, чтобы Тобольский знал, как ему держаться.

– Друг нашего дома, шахматист, – старалась я завязать разговор. – Но играет только с моим дядей, со мной играть отказывается из джентльменских убеждений. Считает шахматы свирепой игрой, как бокс, и боксировать с женщиной не желает. Я согласна с таким заключением и не навязываюсь. Тем более что он шахматист-перворазрядник. Максим! А Вадим Тобольский – хороший знакомый Ларисы Шараповой. Да, да, той самой Ларисы, с которой ты так лихо танцевал в «Капельках».

– Вот как? – удивился Тобольский. – Когда это было?

– Да тому назад две недели. Мы с Максимом забрели в «Капельки» и случайно попали за один столик с Ларисой.

– Припоминаю, она что-то говорила об этом.

– Ждала вас, по-моему.

– Возможно. Не мог, к сожалению. Была запарка в лаборатории.

Максим притормозил перед перекрестком.

– Куда ехать?

Я знала куда, но промолчала, конечно. Тобольский объяснил. Я достала из сумки апельсин, протянула Тобольскому. Прежде чем его взять, Тобольский снял перчатку.

«Вежливый! – с недоброжелательностью отметила я. – Аккуратный…» Я не могла отделаться от внутреннего ощущения неприязни, хотя и не могла бы внятно объяснить ее причину – не одни же его приплюснутые уши были тому виной. Вероятно, тень подозрения мешала мне быть объективной, и, конечно, это было плохо и я старалась запрятать свою антипатию куда подальше, не хватало, чтобы он ее заметил, это уж совсем ни к чему. Я по ходу действия решила прибавить в свою роль чуточку развязности и, разломив очищенный апельсин пополам, предложила его Максиму, он, точно подыгрывая мне, повернулся, я сунула половинку апельсина ему в рот. Максим кивнул и вкусно зачмокал.

По улице Дуси Ковальчук мы пересекли трамвайную линию, свернули налево, и тут мотор нашего «Запорожца» натужно задергался, заперебоил. Мы подвернули к обочине.

– Максим! – сказала я. – Ты конфузишь меня перед моим знакомым.

– Что делать! – вздохнул Максим. – Мой старичок на что-то жалуется. Похоже – зажигание. Это не страшно. Сейчас я ему дам валидольчику, и он опять побежит.

Максим выбрался из машины, открыл капот сзади над мотором и забрякал ключами, оставив меня с Тобольским наедине.

– Где вы научились так танцевать «цыганочку»? – опросил он.

– Самодеятельность, конечно. Где же еще?

– Очень хорошо!

– У Катюши «барыня» выглядела, по-моему, не хуже.

– Будет вам. Именно – выглядела!

– Чего же вам еще нужно? Фигура у нее отличная.

– Фигура редкостная, согласен. Классически редкостная – даже желания не вызывает.

– Что касается желания – судить не могу, это не по моей части, – сказала я, но разговор в данном тоне надо было продолжать. – Чего же вам не хватает, скажем, для желания?

– Не знаю, – сказал Тобольский, глядя на меня, – наверное – головы. Я подразумеваю – содержания ее. А в голове Катюшки этого содержания не больше, чем у Венеры Милосской.

– Ничем на вас не угодишь. Вам мало фигуры, вам подай еще и содержание.

– Согласен, вероятно, так и не бывает. Сила есть – ума не надо, – Тобольский точно, на мой взгляд, привел смысловое содержание пословицы к нашей теме. – А вы не пробовали выступать в Катюшкиной роли? – спросил он.

– Не пробовала. А вы считаете – стоит?

– Кто знает. Надо бы посмотреть.

Разговор шел, что называется, «на грани фола», я сознательно не уклонялась от пошлого направления, но тут Максим захлопнул капот, вернулся на свое место, и мы поехали дальше. Миновали клуб, свернули в район частных домов. Эта часть района, видимо, подлежала сносу. Кое-где дома были разобраны на дрова.

– Знакомые места, – на всякий случай сказала я, хотя и не бывала здесь ни разу, но уже понимала, что придется побывать. И надо же – увидела вывеску «Промтовары». – А вот и наш магазин!

– Почему ваш? – спросил Тобольский.

– А он кое-чем снабжается с нашего склада. Я недавно приезжала в него по торговым делам.

– Вот как? Значит, вы были недалеко от меня. Вон, видите, домик в тупичке? Это и есть мой особняк. Живу в одиночестве, родители переехали в Дзержинский район. А я ожидаю, когда достроят девятиэтажку на той стороне. Вероятно, не стоит вам в тупичок забираться, еще на гвоздь напоретесь.

В тупичке на самом деле валялось предостаточно гнилых бревен и досок.

– Симпатичный у вас домик, – сказала я. – Даже черемуха сохранилась под окном. Вам не жаль отсюда уезжать?

– А вы могли бы здесь жить? С черемухой, но… без всего прочего?

– Не знаю, – честно призналась я. – Но черемуха летом, наверное, хороша, даже без коммунальных удобств.

Я не спешила выбираться из машины, сознательно затянула паузу.

– Может быть, заглянем ко мне? – наконец предложил Тобольский. – Угостить, правда, мне вас нечем. Но кофе могу сварить. Кофе хороший, недавно ребята из Москвы привезли.

– А печка у вас есть? Для обогрева вашего дворца?

– А как же – плита.

– Дровами топите?

– Когда как. Сейчас преимущественно дровами. Вон их сколько вокруг валяется.

– И можно дверку у печки открыть и вообразить, что сидишь возле камина?

– Конечно, можно.

– Давно живого огня не видела.

– Тогда подворачивайте к дому, ставьте «Запорожец» под окнами.

– Максим, нас Петр Иваныч не потеряет, надеюсь?

Максим только молча пожал плечами, перевалил через валявшиеся доски и приткнул машину возле Черемухи.

– Вот вам ключ! – сказал Вадим. – входите. А я до нашего магазина добегу. Он рядом.

– Не нужно никуда бежать, Вадим. Мы же только что из гастронома.

– Неудобно, хозяину-то…

– Будет вам! Забирай сумку, Максим. Мы как в воду глядели. Там у нас есть все. Даже коньячок. Максиму нельзя, так мы с вами вдвоем хлопнем по маленькой. А Максим будет кофе пить. Мне, главное, возле вашего камина посидеть.

2

Беленная известкой дощатая перегородка делила дом на две половины, на кухню и комнату. Дверь в комнату была завешена шторой. На кухне стояла большая, аккуратная плита – родители Вадима, старые владельцы дома, были неплохими хозяевами. Все стояло на своих местах – чистенький фаянсовый умывальник в углу, деревянная, но со вкусом выполненная вешалка у дверей. На вешалке висела куртка и старый полушубок. Пока Тобольский принимал у меня пальто, я пригляделась к висящей на вешалке одежде, но ничего интересного не обнаружила.

– Можете пройти в комнату, – предложил Тобольский, – пока я растоплю печь.

– Разрешите, я побуду здесь – хочу присутствовать при сотворении огня – почти забыла, как это делается. Для меня сейчас огонь – это моя зажигалка, да еще когда на улице дорожники разогревают смолу.

– Правда, я не Прометей, но сотворить огонь для меня не проблема. Вы бы задали мне задачу потруднее.

– Не напрашивайтесь, – сказала я. – Может, и задам.

Я балагурила, поддразнивая Максима, который с серьезным видом выкладывал на стол из сумки сыр, батон, бутылку коньяку и апельсины. Тобольский вышел в сени за дровами. Максим коротко глянул на меня и укоризненно вздохнул.

Не знаю, как в комнате, но на кухне было чисто и светло. Покрашенный пол хорошо промыт, и, конечно, это сделали женские руки, что легко определить, если приглядеться к углам. На столе лежала свежая клеенка. Не верилось, чтобы холостяк Тобольский мог содержать свою квартиру в такой аккуратности. Окно было завешено кремовыми шторами. Я пригляделась: конечно, таким же кремовым тюлем были затянуты окна в квартире Шараповой…

Вошел Тобольский с охапкой колотых дров, уложил их в плиту. Достал из тумбочки под умывальником бутылку с чем-то коричневым, плеснул в огонь, бросил зажженную спичку. Сильно рвануло пламя, он захлопнул дверку печки.

– Бензин? – спросил Максим.

– Да. С машинным маслом.

– Не боитесь? Обжечь может.

– Я же аккуратно.

– Керосин безопаснее, – вел свою линию Максим.

– Керосин мне достать труднее, – Тобольский убрал бутылку в тумбочку.

Я, конечно, догадывалась, что Максим отрабатывает версию: «керосин – бензин – машина – шофер…» Все это пока было вокруг да около – мелкие фактики, из которых не вытянешь истину, как из сотни кроликов нельзя сложить одну лошадь. Но в крохотной работе следователя эта мудрая истина вдруг перестала быть истиной, и количество, в совокупности своей, становилось качеством.

– Сейчас дрова разгорятся, я открою дверку – и будет вам камин.

Тобольский подвинул к печке низенькую устойчивую табуретку. Из кухонного шкафчика достал тарелки, вилки, высокие стаканчики. Максим откупорил бутылку с коньяком, плеснул в два стаканчика.

– Я подожду кофе.

– Да, кофе, кофе… – заторопился Тобольский. – Для быстроты я поставлю кофейник на электроплитку.

– А я, – сказал Максим, – чтобы не впасть в искушение, пойду взгляну на своего рысака, что-то капризничает в дороге, – он накинул куртку и вышел.

Тобольский присел к столу. Приглашающе поднял стаканчик. Я взяла свой… «Если Зоя Конюхова бывала здесь, то на них могли остаться отпечатки ее пальчиков…» Тобольский заметил мой взгляд.

– Они чистые, – сказал он.

– Не сомневаюсь, – спохватилась я. – Хочу отметить, что для одинокого мужчины и посуда, и кухня ваша содержатся в отменном порядке.

– Моей заслуги здесь нет, – безмятежно пояснил Тобольский. – Порядок обычно наводит Лариса. Когда у нее появляется соответствующее настроение.

Я пригубила свой стаканчик, поставила его обратно на стол.

– Тогда почему вы ей это настроение портите?

Тобольский только взглянул на меня, пожал плечами. Наклонился к плите, открыл дверку. Сухие смолевые обрезки досок занялись дружно, я подвинула табуретку поближе.

Сидела и молча смотрела на огонь, а Тобольский так же молча смотрел на меня: я не видела его лица, но когда тебя внимательно разглядывают со стороны, то обычно чувствуешь чужой взгляд. Нового здесь, разумеется, я ничего не скажу, однако слово «парапсихология», правда, совсем недавно, но появилось и в энциклопедических словарях.

А я смотрела на горящие доски, думала о Ларисе Шараповой, и мне ни о чем не хотелось говорить. Я не сразу заметила протянутый мне стаканчик с коньяком.

– Задумались?

– Задумалась, – сказала я. – Понимаю огнепоклонников, они верили, что огонь не только согревает тело, но и очищает душу – выжигает из нее скверну.

– Неужели вы этому верите?

– Нет, конечно. А хотелось бы.

– Есть что выжигать?

– У каждого из нас, наверное, есть.

Тобольский помолчал, тоже уставился на огонь.

– Я отношусь к огню проще, возле него просто хорошо посидеть вдвоем.

– Так почему вы не сидите вдвоем?

– Я сказал – посидеть. Разок-другой. На более продолжительное сидение меня уже не хватает.

– Вы непостоянный или просто не уважаете женщин?

– Как вам сказать… Вероятно, я отношусь к ним излишне потребительски… – Из печки выскочил уголек, Тобольский ловко подхватил его с пола и забросил обратно. – Для меня женщина… вы извините за цинизм.

– Ничего, продолжайте. В негативной оценке женщин у вас имелись и более именитые предшественники, и, как видите, мы еще живем. И кое-когда нас даже любят.

– Лично я на женщину всегда смотрел, как на инструмент…

– Вроде скрипки, – решила я подсказать.

– Если хотите. Скрипки, на которой можно бы сыграть «Крейцерову сонату»…

– А у вас получается «барыня»! – закончила я.

– Вот именно – «барыня»… Или, в лучшем случае, «цыганочка», – усмехнулся он и приглашающим жестом поднял свой стаканчик. – Так за «цыганочку»!

– За «Крейцерову сонату»! – отозвалась я.

И тут – как в хорошо отрепетированной пьесе – в дверях появился Максим. Тобольский вспомнил про кофейник, налил кофе в чашку. Максим сполоснул руки возле умывальника, присел к столу. Взял халу, простецки отломил завиток, положил на него пластик сыра.

– «И, благословив, переломил хлеб за столом…» – негромко сказала я.

– «Тайная вечеря»? – вспомнил Тобольский.

– Да, только Максим мало походит на Христа.

Максим коротко взглянул на меня, и я догадалась, что он мог бы сейчас сказать – на кого похожа я… Я опять отвернулась к огню.

– Как твой рысак? – эти слова были еще из нашего сценария.

– Мне трудно там управиться одному, – так же заученно ответил Максим. – Вы не могли бы мне чуточку помочь? – обратился он к Тобольскому.

– Могу, конечно. Только учтите – я в автомобилях ни бе ни ме.

– Вам только двигатель за ручку повернуть.

Максим допил кофе, Тобольский – коньяк. Они натянули куртки.

– А вы, Женя, пока можете пройти в комнату. Там есть свежие журналы, – сказал Тобольский.

Я откинула занавеску и прошла в комнату.

Обстановка была такой же старорежимно простой, как осталась после стариков-родителей Тобольского, и он не пожелал в ней чего-либо заменить в ожидании коммунальной квартиры, которую мог бы обставить по своему вкусу. Круглый обеденный стол был сдвинут в угол, когда-то он стоял посредине комнаты, прямо под люстрой с тремя латунными рожками, – на полу так и остались следы его ножек; сейчас он выполнял обязанности письменного стола, на нем лежали книги и газеты, в деревянном стаканчике торчали ручки и карандаши. Как и на кухне, пол был вымыт, подоконники протерты – конечно, и здесь порядок наводила Лариса Шарапова.

Возле переборки, в которой прорезана дверь на кухню, расположился широкий расплющенный диван. Очевидно, он служил Тобольскому постелью, в изголовье стояла узкая длинная тумба, в которой хранилось постельное белье.

На тумбочке стояла настольная лампа-ночник, лежала пара журналов «Экран» и – чего я не ожидала увидеть – коробочка с набором детских цветных карандашей.

Я присела на диван, вопросительно поглядела на коробочку с карандашами, взяла «Экран», полистала, увидела фото Андрея Миронова и улыбнулась невольно – Миронову были пририсованы зеленые усы и такая же зеленая борода. Я открыла коробочку с карандашами – черный карандаш там имелся, но художнику понадобился почему-то зеленый, и тогда я решила, что бороду и усы Миронову пририсовала девочка и лет ей было не более трех-четырех.

Зеленый карандаш выскользнул из коробки, упал на пол и закатился под диван, чтобы его достать, мне пришлось опуститься на колени.

И тогда я увидела за ножкой дивана беленькую пуговицу.

Я не стала ее брать в руки, а только подвинула карандашом, чтобы лучше рассмотреть. Это была обыкновенная пластмассовая пуговица, белая, с нанесенным по ободку серебристым пояском. Пуговица, которая могла быть пришита и к мужской рубашке… и к женской кофточке.

Не поднимаясь с колен, я посмотрела на расплющенный диван, но тут же сказала себе «стоп» – материалов для фантазирования, всяческих предположений у меня хватало и без этой пуговицы. Тем же карандашом я подвинула ее на старое место, где она лежала.

Хлопнула дверь на кухне – вернулись мужчины.

Я отряхнула колени и вышла из комнаты.

Мы с Максимом выпили еще по чашке кофе, простились с хозяином. Провожая нас, он вышел на крыльцо.

Максим забрался в «Запорожец», завел мотор. Я задержалась на крыльце. Не спеша застегивала пальто, разыскивала по карманам перчатки. Тобольский заботливо поправил мне шарфик, завернувшийся на воротник. Вкрадчиво провел пальцами по щеке.

Я взглянула на него вопросительно.

– Хотел бы еще встретиться с вами, – объяснил он.

Я ждала приглашения. Вся моя неторопливость была от ожидания этого приглашения. Мне нужно, обязательно нужно еще побывать у него. Следы водителя машины, как мне думалось, уходили в его дом.

– Хорошо! – не спеша протянула я. – Буду в ваших краях, попутно попробую заглянуть и к вам. На живой огонек.

– Всегда рад вас видеть.

– А будет ли рада этому Лариса?

– Что же – Лариса. Она мне не жена.

– Все-таки…

– Нет, «Крейцеровой сонаты» с ней не получится.

Я натянула перчатки.

– Так ведь и у нас с вами не получится.

– Согласен хотя бы на «цыганочку», – со своей обычной полуулыбкой сказал Тобольский.

Выглядел он сейчас вполне прилично. И намеки его были к месту – я же сама на них напрашивалась, с ними я могла бы примириться, но я никогда не забывала, что тень грязного преступления лежала и на нем.

Максим открыл мне дверку, я уселась рядом и сделала Тобольскому на прощание «ручкой».

Белесые от снега сумерки, Максим включил ближний свет. Осторожно объезжая валявшиеся на дороге доски, к которым каждый водитель относится с подозрением из-за коварных гвоздей, Максим вывел машину из тупичка и только завернул за угол, как тут же сбросил газ и остановился возле обочины.

– Что еще? – спросила я.

– Кто-то вошел к Тобольскому.

– Когда?

– Вот только мы к углу подъехали, – Максим показал на зеркальце заднего обзора.

– Нас с крыльца не видно?

– Сейчас уже не видно.

– А кто там был?

– Лица я не разглядел, но, похоже, молодой здоровый парень, пожалуй, повыше меня ростом. В мохнатой шапке, в дубленке нараспашку.

– Нараспашку?

– Вот именно. Как будто откуда-то от соседей вышел. Вроде бы там прохода в тупичок нет, в улочке «газик» стоит. Видимо, только подъехал.

– Почему вы так решили?

– Моторишко у него старенький – дымок все еще по улице тянется.

– Ну, Максим, да вы наблюдательны, как Шерлок Холмс. Если это водитель с «газика», почему он прямо к Тобольскому не подъехал? Гвоздей побоялся?

– Может, рядом живет. Что будем делать?

– Что делать… что делать… Хорошо бы, конечно, узнать, кто там Тобольского посетил. Может, шофер с «газика». Мне шоферы вот так нужны.

– Тогда вернемся. Скажу – перчатки забыл.

– А вы на самом деле забыли?

– На самом деле забыл. Перчатки, правда, старенькие. Я когда с мотором возился, их на завалинку положил. И забыл. Склероз!

Я испытующе поглядела на Максима.

– Ну-ну! Что ж, давайте вернемся. Не пропадать же перчаткам, хотя и стареньким. Попутно на номер «газика» поглядим.

Максим еще не успел завести мотор, как я заметила светлую «Волгу» с шашечками, которая шла нам навстречу, остановилась на другой стороне улицы, напротив нас, и из машины выбралась… Шарапова!

– Максим!… – зашипела я, как будто она могла нас услышать. – Прячьтесь. Шарапова идет.

Повторять Максиму не пришлось, он тут же нагнулся под рулевое колесо, а я прилегла на бок, на сиденье. Вряд ли Шарапова могла в сумерках разглядеть кого-либо из нас в машине, да еще через улицу, но я не хотела рисковать. На «Запорожец» она, конечно, не обратила внимания.

Проводив ее взглядом, пока она не завернула за угол, видимо, направляясь к дому Тобольского, я поднялась.

– Прошла! – сказала я. – Давайте, Максим, уносить колеса отсюда. Мне придется посетить еще эти края, и не нужно, чтобы Шарапова об этом знала.

– Вы думаете, Тобольский ей не расскажет про наш визит?

– Уверена, не расскажет.

Максим тронул машину. На перекрестке, когда мы остановились у светофора, он сложил руки на рулевом колесе, и вид у него был задумчиво-многозначительный.

– Итак, – подбодрила его я, – доктор Ватсон слушает ваши предположения, мистер Холмс?

Светофор подмигнул нам желтым, затем зеленым. Максим тихо повел машину в правом ряду, но сзади на нас надвигался тяжело груженный МАЗ – дымил и ревел он отчаянно, Максим прибавил скорость до следующего поворота и за ним опять поехал не спеша.

– Да, любезный доктор Ватсон, – принял он мой тон, – если согласиться с выводом, что молодой человек в распахнутой дубленке, так неожиданно возникший на крыльце, – шофер с «газика», то, думаю, кроме него домик Тобольского посещает еще один шофер.

– Вот это мне бы ни к чему, – сказала я. – А через какую такую лупу вы углядели его следы, мистер Холмс? Или это ваша прославленная дедукция?

– Без всякой дедукции, невооруженным глазом я углядел на подоконнике кухни старую автомобильную свечу.

– Так она, может, с того же «газика»?

– Нет. Как мне известно, у «газика» свечи другой формы, с укороченным резьбовым концом. А это свеча от легковой машины, предположительно типа «Жигули» или «Москвич».

– Значит, еще один шофер? – огорчилась я.

Максим кивнул.

Он остановился возле нашего подъезда. Я расстроилась и не торопилась выбираться из машины – хотелось поплакаться Максиму в жилетку, но ему до дому еще пара часов езды. Он понял, сочувственно, легко, по-товарищески, обнял меня правой рукой, я привалилась к его надежному плечу.

– Ах, Максим! – вздохнула я. – Почему вы не мой брат?

– Ну, не знаю… – протянул он с сомнением. – Я как-то в этом направлении не задумывался.

– Так и я стараюсь не задумываться.

– Когда к Тобольскому?

– Не знаю. Не хочется, но придется. Вы же видите, что все следы шоферов ведут в его дом.

– Может быть, мне попробовать разок съездить? За перчатками.

– Не надо бы, Максим. Бог с ними, с перчатками. Вы там еще наткнетесь на Шарапову. Не думаю, что вам удастся соврать, она сразу догадается, что мы бывали у Тобольского. Главное, что я бывала.

– Ну и пусть ее догадывается.

Я помолчала. Но высказать свое мнение было нужно, конечно.

– Вы когда-нибудь кого-либо ревновали?

– Не помню. Вроде бы нет.

– Даже свою жену?

– Я про жену и говорю.

– Вот и я вроде бы не ревновала. Куприн, например, пишет, что ревность – чувство весьма сильное, оно с трудом поддается как прогнозированию, так и коррекции. Как себя поведет в таком случае Шарапова – ума не приложу.

Кто-то вышел из нашего подъезда. Я прикоснулась щекой к лицу Максима и выбралась из машины.

Неспокойно было у меня на душе.

Петр Иваныч, взглянув на меня, ничего не сказал и, конечно, не спросил, а направился на кухню, заваривать кофе «по-бразильски». Догадаться о моем настроении труда не составляло, вечер прошел у нас преимущественно в молчании, но развлекать меня в такие минуты Петр Иваныч никогда не пробовал, считая, что любое утешительное похлопывание по плечу и разные там отвлекающие разговоры унижают обоих.

Я подвела невеселый итог моей хлопотливой деятельности.

Круг моих знакомых расширялся, раздваивался, следовательно, предстояли новые знакомства, новые версии. Я уже со многими встречалась, много разговаривала и до сих пор не слышала не только упоминания, но даже намека на имя Зои Конюховой; или она так мало оставила воспоминаний по себе, или, наоборот, имя ее опасались произносить из страха ответственности за пусть косвенное, но соучастие в преступлении.

Но больше всего я опасалась, что вообще могу не услышать имя Зои Конюховой на пути моего расследования. Что поиск мой так и закончится ничем…

Утром я позвонила в регистратуру поликлиники, нужно было узнать, чем объяснить появление Шараповой в районе дома Тобольского в ее рабочие часы. Мне ответили, что из-за неисправности электропроводки несколько кабинетов остались без тока и стоматолог Шарапова ушла домой, не закончив приема больных…