Текст книги "Запах «Шипра»"

Автор книги: Михаил Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

12

На улице сыпал мелкий холодный дождь. Мокрый асфальт серебряно блестел под светом люминесцентных уличных фонарей.

Валюшу совсем развезло, нам с Колесовым не столько приходилось ее вести, сколько просто тащить. На углу она начала вырываться.

– Отпустите ее, – сказала я Колесову.

Валюша качнулась к стене дома, оперлась руками, ее стошнило. Из водосточной трубы текла тоненькая струйка, я вымыла Валюше лицо, вытерла его платком.

После скандала, обливаясь злыми слезами, она устремилась домой. Прилечь на диван в соседней комнате отказалась наотрез. Мне уже нечего было делать у Аллаховой, я вызвалась Валюшу проводить. Со мной вместе отправился и Колесов. Лишь тогда Аллахова не стала нас задерживать. Я сообразила, что ей просто не хотелось оставлять Валюшу со мной наедине.

Бессонова жила недалеко от остановки «Березовая роща» – ехать почти через весь город. Садиться в троллейбус с ней было рискованно, с первой же милицейской машиной водитель мог отправить ее в вытрезвитель. На наше счастье, у соседнего дома из такси высадились пассажиры. Правда, шофер, взглянув на Валюшу, заявил, что ее не повезет. Но Колесов сунул ему всемогущую «трешку», и мы поехали.

В такси все пошло удивительно мирно. Валя привалилась к моему плечу и сразу уснула. Когда мы приехали, мне кое-как удалось ее разбудить. Полусонную, мы потащили ее по лестнице на пятый этаж. Лампочки горели только на первом и, кажется, на третьем этажах. Валюша запиналась на каждой ступеньке. Колесов уже растерял все свое терпение и ругался вполне неприлично.

Ключ от дверей квартиры я кое-как разыскала в кармане Валюшиного плаща.

Колесов быстро нашел выключатель, зажег свет в передней, затем в комнате. Он помог мне стянуть с Валюши пальто. Потом я прислонила ее к косяку, расстегнула «молнии» на сапогах и сдернула сапоги. Провела Валюшу в комнату, усадила на кровать.

Это была обычная малогабаритная однокомнатная квартира, грязноватая, неухоженная, обставленная разностильной, хотя и дорогой мебелью: мягкие стулья, большое кресло, кровать полированного дерева.

Глаза у Валюши были закрыты, она безвольно покачивалась из стороны в сторону, и не придерживай я ее – она упала бы на пол.

Колесов сдвинул шляпу на затылок.

– Фу! – сказал он. – Даже жарко стало. Выпить бы сейчас чего-нибудь холодненького.

На кухне у самой двери стоял холодильник. Колесов открыл его, забрякал банками и бутылками.

Я стянула с Валюши чулки.

– Евгения Сергеевна! – крикнул Колесов, – Компот есть. Вишневый. Хотите?

Я отказалась.

Пока я раздевала и укладывала Валюшу в постель, Колесов сидел в кресле, прихлебывал компот прямо из банки и сплевывал вишневые косточки за дверь кухни. Он довольно свободно себя чувствовал в комнате Валюши, и у меня создалось впечатление, что он здесь уже бывал. Ну, что ж…

Я закрыла Валюшу одеялом, она свернулась калачиком и сразу уснула.

Хмель у меня начал проходить. На смену взвинченности пришла тяжкая усталость. Во рту было противно и сухо, хотелось пить. А тут еще вернулся Колесов и начал весьма выразительно поглядывать на меня.

Я вышла на кухню.

По пути щелкнула каким-то выключателем, но это оказался не тот выключатель, я не стала искать другой – на кухне хватало света, падающего из комнаты.

Возле раковины стояла газовая плита, рядом небольшой столик, на нем никелированный чайник и несколько стаканов. Мне захотелось холодной воды, прямо из водопровода. Я отвернула кран и взяла со столика стакан. Колесов, видимо, зашел следом за мной, в раковине шумела вода, я не слыхала шагов, но почувствовала его руки на своих плечах.

Я все же думала, что смогу спокойно напиться, но тут он обнял меня.

– Эй-ей! – сказала я.

Он сжал меня сильнее. В стакане оставалось немного воды, я наугад плеснула через плечо.

Колесов тут же убрал руки.

– Ну, вот… Теперь рубашка мокрая.

Он достал из кармана платок, вытер лицо. Вид у него был сконфуженный, мне даже стало его жалко.

– Ничего! На рубашку попало совсем немного, – утешила я его. – Пойдемте домой.

Мне не хотелось, чтобы он меня провожал, но выхода у меня не было, не оставлять же Колесова здесь. Я еще раз подошла к Валюше, она спала, подложив ладошки под щеку, совсем как девочка-школьница, у которой самым большим несчастьем в жизни была двойка в дневнике. Я открыла пошире форточку, натянула одеяло на голое плечо Валюши.

– А где ключ от дверей?

– Вон, на столе, – сказал Колесов.

Мы вышли и захлопнули дверь на американский замок. Сразу стало совсем темно. Кто-то выключил свет на лестничных площадках.

Осторожно шагнув вперед, я нащупала перила лестницы. Колесов наткнулся на меня, обнял. Я вертела головой, и его поцелуи попадали то в ухо, то в лоб. Он хотел схватить мою голову руками; мне удалось вырваться; держась за перила, я побежала вниз. И тут же наткнулась на кого-то.

Очевидно, это был мужчина, он крепко держался на ногах и даже не покачнулся. Мои руки ощутили мокрый плащ, плотную фигуру. Отчетливо запахло одеколоном.

– Осторожнее! – услыхала я.

– Простите, пожалуйста.

Мужчина отступил в сторону, и я опять побежала вниз. Колесов догонять меня не стал и, видимо, никого не заметил. Из подъезда мы выбрались уже без осложнений.

Нам повезло, мы захватили на остановке «двойку». Конечно, на этот раз Колесов решил проводить меня до дома. В подъезде я опять попала в его объятия. Легко было положить всей этой лирике конец, но не хотелось откровенно грубить, да и шуметь на лестнице тоже не следовало, могли услыхать жильцы первого этажа. Наконец, я удачно вывернулась и поднялась к себе наверх.

На площадке перед своими дверями остановилась перевести дыхание и поправить волосы. Шел второй час ночи, но Петр Иваныч мог не спать. Мне совсем не хотелось попасть ему на глаза растрепанной, с покрасневшим, зашлепанным поцелуями лицом.

Я выдернула из кармана платок, с ожесточением вытерла лицо, щеки и далее уши – везде, где могли остаться следы губ Колесова. Хотела бросить платок, но он утром попал бы на глаза соседям, пришлось сунуть его в карман.

Осторожно вставила ключ в замок, открыла дверь.

И увидела перед собой Петра Иваныча.

Все-таки он услыхал мою возню и хотел открыть дверь сам. Я некстати зацепилась каблуком за порог и совсем по-пьяному ввалилась в прихожую.

Петр Иваныч отступил на шаг. Оглядел меня внимательно, но без осуждения, скорее как больную, которая может нуждаться в помощи. Мне нужно было сейчас перевести все на шутку, но я растерялась, и ничего подходящего не приходило на ум. Молча сбросила сапожки; пришлось опереться о стену, после всех сегодняшних событий почувствовала отчаянную усталость.

– На кухне в термосе кофе, – сказал Петр Иваныч. – Выпейте, вам станет легче.

Я взялась за отвороты его домашней куртки и, стараясь дышать в сторону, прикоснулась щекой к его лицу:

– Петр Иваныч… милый Петр Иваныч! Спасибо вам. За гусарское средство спасибо и за кофе. Я бы поцеловала вас, славный Петр Иваныч, но… но я не могу вас поцеловать. Я пойду и выпью ваш кофе, выпью, что угодно, а вы идите спать, и все будет хорошо…

13

Будильник я, конечно, забыла завести и утром проспала бы обязательно.

Меня разбудил Петр Иваныч.

Голова болела отчаянно, даже повернуть ее на подушке стоило труда. Туфли спрятались куда-то под кровать, разыскивать их было свыше моих сил, я так и прошлепала в ванную босиком. Чтобы не мочить голову, натянула купальную шапочку. В зеркале отразилась физиономия, на которую не хотелось и смотреть. Я пустила в душ холодную воду, потом горячую, потом опять холодную, пока не посинела вся, пока не почувствовала озноба. Затем свирепо растерлась полотенцем.

Я пила кофе, а Петр Иваныч выговаривал мне:

– Когда пришел вас будить, вы спали так невинно, что мне не верилось: это та самая девочка, которая каждый день упивается в стельку и скоро будет ночевать на улице под забором.

– Этого не случится.

– Почему же?

– Сейчас в городе забора не найдешь. Современный пьяница сейчас ночует в вытрезвителе.

Перед уходом я подошла к Петру Иванычу, вытянула из его рта трубку, потерлась щекой о его щеку, вернула трубку на место и вышла.

Это выглядело не очень умно, но я не знала, как вести себя умно с человеком, который может подумать о тебе бог знает что, а ты так ничего и не сможешь ему объяснить.

На улице опять сыпал дождь, мелкий, как пыль. Возле гастронома жалась кучка выпивох, в пиджаках с поднятыми воротниками.

Проходными дворами, мимо разнокалиберных частных гаражей, запертых громадными «купеческими» замками, через маленький скверик я вышла на проспект. Граждане штурмовали подошедший троллейбус, я тоже втиснулась в толпу и прибыла к своему складу с опозданием на десять минут.

– Господи! – встретила меня Рита Петровна. – Что с тобой! Заболела, что ли, зеленая вся?

Я пожаловалась на голову.

– Вот еще новости. С чего бы ей у тебя болеть? Пойдем, пирамидону дам.

Пирамидон помог мало. А тут еще надо было ехать на базу за товаром. Рита Петровна заменить меня не могла, дожидалась ревизора по уценке. Пришлось ехать мне.

Машину вел уже знакомый Топорков. На этот раз он держался вполне пристойно. А когда мы прибыли на базу и оказалось, что нужно подождать с погрузкой, он отвел машину в сторонку и предложил мне вздремнуть на сиденье. Даже положил мне под голову свою стеганку.

Вернулись на склад мы во второй половине дня.

– Зайди ко мне, – сказала Рита Петровна.

– Сейчас, помогу машину разгрузить.

– Не твое дело ящики таскать. Вон Топорков поможет.

– А я тоже не обязан.

– Знаю, что не обязан. Поэтому и прошу. Давай, зачтется тебе.

– На том свете угольками,

– Ладно, вам и на этом свете перепадает.

Бухгалтера в конторе не было. Рита Петровна уселась за стол, смахнула с настольного стекла заметные ей одной пылинки. Переложила стопку накладных с одного угла на другой.

Я терпеливо ждала.

В коридоре послышался знакомый топот, и в дверь ввалилась Маша.

– Рита Петровна! Куда пустую тару убирать?…

– А, чтоб тебя… Чего орешь, как родить собралась?

– Ну уж… вы скажете – родить! – Маша фыркнула в кулак. – Тару, говорю?…

– Да сложи ее в угол, что ли. Брысь!

Маша развернулась, как гусеничный трактор, и вынеслась в коридор. Загрохотал фанерный ящик, попавший ей под ноги.

– Лошадь, прости господи! Прикрой дверь.

Она поставила локти на стол и посмотрела на меня строго и вопросительно:

– Тут из милиции звонили. Утром, как ты уехала. Из Дзержинского отделения, следователь. Фамилию я записала – следователь Заплатова. Спросила: работает ли на складе Евгения Грошева? Я сказала, что работает. Нельзя ли ее к телефону? Я говорю: нельзя, на базу уехала. А когда приедет? Да сегодня, говорю, и приедет, не ночевать же там останется. Тогда пусть мне позвонит, как приедет. Обязательно! И телефон дала. А больше ничего объяснять не стала.

Рита Петровна ожидала от меня разъяснений, но я понимала не более ее. У меня не было дел с Дзержинским отделением милиции.

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Звонить сейчас будешь?

– Сейчас и позвоню.

Мне сразу же ответил молодой женский голос: «Следователь Заплатова слушает». Я назвала себя. «Мне нужно вас видеть. По неотложному делу. Можете приехать сейчас?»

– Поезжай! – сказала Рита Петровна. – Я нашим пока ничего не говорила про вызов. Вернешься, сама расскажешь. Если захочешь.

По пути я, на всякий случай, позвонила Борису Борисовичу, но его не оказалось у телефона.

В Дзержинском отделении милиции я только собиралась постучать в кабинет следователя, как дверь открылась и навстречу вышел Колесов. Я совсем не ожидала его здесь встретить, но он, увидя меня, не удивился, а сказал: «Вот и вы, наконец!» Вид у него был какой-то встревоженный, но поговорить мы не успели. Следователь пригласила войти.

Я увидела два стола, четыре стула, несгораемый шкаф в одном углу, вешалку в другом. Некую индивидуальность казенному кабинету придавал кактус, пузатый и ершистый, который стоял в глиняном горшочке на подоконнике, да еще висевшая на стене литография с картины Левитана «Над вечным покоем». С кактусом я согласилась, но «Вечный покой» здесь был, по-моему, ни к чему.

Следователь Заплатова оказалась совсем молодой, не старше меня, лицо у нее было свежее и чистое, и китель на ней был свежий и чистенький, а звездочки на погонах поблескивали, как будто их только что купили в магазине Военторга.

– Лейтенант Заплатова, следователь по уголовным делам.

– Уголовным делам?…

Несмотря на свою молодость, следователем она оказалась настоящим. Только я поняла это не сразу.

Начальную часть мы закончили быстро. Фамилия, имя… место работы… не судилась… за дачу ложных показаний… Я уже протянула руку, зная, что сейчас нужно расписаться. И вот тут следователь Заплатова посмотрела на меня внимательно.

– Почему вы знаете, что здесь нужна ваша подпись?

Я сообразила, что веду себя неосторожно. Без разрешения полковника Приходько я не имела права рассекречивать себя даже здесь. Пришлось на ходу придумать историю, где якобы я выступала в роли свидетельницы. Затем подписала: «Несу ответственность…» – и подумала, что мне говорить, если меня спросят, чем я занималась два последних года. Пришлось бы повторить запись в трудовой книжке, хотя и запись, и сама трудовая книжка являлись тем самым «ложным показанием».

Наконец следователь Заплатова положила авторучку и, глядя на меня, оперлась локтями на стол. А я тут невольно вспомнила, сколько раз тренировала себя перед зеркалом, вырабатывая вот такой «профессиональный» следовательский взгляд. Очевидно, какая-то веселость промелькнула в моих глазах, и следователь Заплатова тут же спросила:

– Чему вы улыбаетесь?

Я смутилась:

– Да, так… от необычности обстановки.

– Что ж, это хорошо, что вы улыбаетесь. Для вас хорошо.

– Не понимаю.

– Это я вижу. Иначе вы бы не улыбались. Скажите, пожалуйста, как вы относились к Бессоновой.

Я обратила внимание на прошедшее время глагола– «относились». Значит, Валюшу арестовали, теперь она человек, которого называют уже не «товарищ», а «гражданин», а об отношениях с ним говорят уже в прошедшем времени.

– Я хорошо к ней относилась.

– Она была вашей хорошей знакомой?

– Почему – была? Она и сейчас моя хорошая знакомая.

Следователь Заплатова промолчала. Она взяла ручку, что-то поправила в своем протоколе, кажется, поставила запятую. Эта молчаливая пауза сразу встревожила меня.

– Что случилось?

– Вашей хорошей знакомой уже нет. Бессонова умерла.

14

Когда Валюша утром не явилась на работу, никто на Главном складе не встревожился. Случалось такое и раньше. Перепила немножко, с кем не бывает! Отоспится – придет…

Но вскоре на склад позвонили жильцы – соседи Бессоновой по квартире. На лестничной клетке появился сильный запах газа. Достучаться к Бессоновой не могли, решили, что она ушла на работу и позабыла закрыть газ. Недавно в соседнем доме из-за подобной оплошности произошел взрыв. Повезло – обошлось без человеческих жертв.

Узнав, что Вали нет и на работе, соседи встревожились, Вызвали техника. Вскоре прибыла милиция. Дверь взломали.

Валю нашли в постели скрюченную, посиневшую.

Уже мертвую…

– Отравление газом, – сказала следователь Заплатова. – На плите стоял чайник с водой, газ был открыт, но не зажжен.

– Несчастный случай?

– Вот это нам и хочется уточнить. Скажите, она не походила на человека, собирающегося покончить с жизнью?

Мне пришлось подумать над ответом. Я не стала упоминать об истинных переживаниях Вали – здесь разговор пошел бы о вещах, которые следователю мог бы объяснить только полковник Приходько.

– Нет, не походила, – ответила я. – Правда, веселой тоже она не была, ее жених уехал в командировку, она тяжело переживала эту разлуку. Но она его ждала.

– Понятно. Мне тоже не кажется это самоубийством. Не похоже, чтобы, решив умереть, она перед этим захотела бы напиться чаю и поставила чайник на плиту. Не так ли?

– Да, я тоже так думаю.

– Но чайник на плиту мог поставить кто-то другой?

Вот тут я поняла следователя Заплатову.

Ей известно, что мы с Колесовым были у Вали за какие-то часы до ее смерти. Следователь Заплатова выясняла, не могли ли мы оказаться пусть невольными, но тем не менее виновниками ее гибели, по какой-то роковой нашей небрежности.

– С Колесовым я уже говорила. Теперь прошу вас подробно вспомнить все с того момента, как вы покинули квартиру Аллаховой.

– Хорошо.

Я решила не говорить о пьяном скандале, считая, что Колесов об этом тоже не стал бы рассказывать.

– Бессонова выпила лишнее, и мы с Колесовым решили проводить ее домой.

– Кто из вас первым высказал такое желание?

– Кажется, я. Колесов решил мне помочь.

– Его помощь была необходима?

Вопрос поначалу показался мне даже не относящимся к делу. Но я сообразила, что отвечать на него нужно точно, иначе в дальнейшем мне будет еще сложнее.

– Нет, – сказала я. – Пожалуй, я смогла бы отвести Бессонову и одна, хотя мне было бы труднее.

– Чем же вызывалось это желание Колесова? Сочувствием к Бессоновой? Или здесь была другая причина?

Ничего не скажешь, вопросы она ставила тактично и умело. Видимо, следователь Заплатова хотела выяснить мои отношения с Колесовым, чтобы решить, в какой мере будут искренни мои показания на его счет.

– Думаю, что ему хотелось побыть со мной.

Я ожидала следующего вопроса, который сам напрашивался. Но следователь Заплатова только кивнула головой. Больше она меня не перебивала до момента, когда я упомянула, что прошла на кухню.

– Теперь постарайтесь точно восстановить все, что вы делали на кухне. Далее то, что вы думали на кухне, если сможете это вспомнить. Вы ведь сами были не очень…

– Да, – ответила я. – Сама я была не очень. Во всяком случае, не настолько, чтобы что-либо забыть. Мне захотелось пить. Я вначале собиралась налить из чайника, потом передумала и наполнила стакан холодной водой из-под крана.

– Это вы точно помните? – спросила следователь Заплатова. – Что вам захотелось именно холодной воды, а не горячего чая, скажем? В тот вечер на улице было довольно холодно.

– Да, на улице было прохладно. Но нам столько пришлось повозиться, чтобы доставить Бессонову на пятый этаж. Потом я ее раздевала, укладывала в постель, и мне стало даже жарко. Хорошо помню, как взяла со столика стакан, отвернула кран, попробовала воду рукой и уже потом наполнила стакан.

– А где стоял чайник?

– На кухонном столике.

– Не на плите?

– Нет, на кухонном столике.

– А пока вы пили воду, что делал Колесов?

– Колесов сидел в кресле и пил вишневый компот. Потом…

Я замешкалась. Разговор подошел к таким вещам, о которых мне не хотелось бы упоминать, но и не говорить о них тоже было нельзя. Следователь Заплатова уловила мою заминку.

– Евгения Сергеевна, – сказала она, – мне, видимо, придется уточнить одну вещь…

Догадаться было нетрудно, и я сама пошла навстречу ей.

– Я понимаю вас. Нет, я равнодушна к Колесову. Более того, он мне неприятен. Он мой случайный знакомый, у меня нет личных причин как-то выгораживать его или защищать. Но он тоже не прикасался ни к чайнику, ни к плите. Пока я пила воду, он стоял за моей спиной.

– Вы могли его видеть?

– Нет.

– Тогда почему вы так уверены, что он, незаметно для вас, не мог протянуть руку и открыть газовый кран на плите?

– Потому… потому, что его руки лежали на моих плечах.

Следователь Заплатова промолчала. Конечно, все это плохо увязывалось с предыдущим заявлением, что Колесов мне неприятен, но объяснять я ничего не стала.

– Потом вместе с Колесовым мы вышли из кухни, вернулись в комнату. Бессонова спала. И тогда мы ушли… Да, перед тем, как выйти из комнаты, я приоткрыла форточку.

– Приоткрыли или прикрыли?

– Открыла. Открыла форточку настежь. Мне показалось, что в комнате душно.

– Это не мог быть запах газа?

– Нет, просто было душно. Я помню, как в форточку сразу подуло с улицы и я поправила на Бессоновой одеяло.

– Сантехник сказал, что форточка была закрыта. Он открыл ее сам, когда проветривал комнату.

– Вот как? Значит, Бессонова закрыла ее, когда вставала. Если бы форточка была открыта…

– Тогда, вероятно, Бессонову удалось бы спасти. Самое логичное – предположить, что погибла она от собственной неосторожности. Легко представить, как все произошло. Проснулась с затуманенной с похмелья головой. Налила чайник, поставила на плиту. Открыла газ и не зажгла. Прилегла в постель и уснула.

– Да, вероятно, так, – согласилась я. – Надо было мне остаться у нее ночевать. Кто мог подумать…

– Скажите, Евгения Сергеевна, вы, когда укладывали Бессонову в постель, не обратили внимания, где стояли ее туфли?

– Туфли?

– Да, ее домашние туфли.

– Не заметила.

– Они оказались возле дивана. А Бессонову нашли в постели. Естественно предположить, что она ходила по комнате босая. Так вот, ни в комнате, ни в кухне я не обнаружила на полу следов босых ног. Правда, их могли и затоптать. В квартире народа побывало достаточно: слесарь, сантехники. Трогать, правда, они ничего не трогали, оперативники за этим последили, но грязи натащили порядочно, на улице шел дождь.

– А в туалете?

Заплатова взглянула на меня с одобрением.

– Правильно, в туалете могли, бы и не затоптать. Но в туалете следов вообще не оказалось никаких. Другими словами, у нас нет доказательств, что Бессонова вставала с постели. Это и заставило меня так подробно расспрашивать вас и Колесова.

– А что сказал Колесов?

– Примерно то же, что и вы. Правда, узнав о смерти Бессоновой, он разволновался. Но на это у него могли быть личные причины. Он тоже заявил, что не прикасался ни к чайнику, ни к плите.

– Вообще-то это легко проверить, – заметила я.

Но вот тут-то за все время нашего разговора мне впервые стало не по себе. Я подумала, что если кому– нибудь понадобилось бы избавиться от Бессоновой, то лучшего способа нечего было и искать. Запасной ключ к дверям, перчатки на руках – и злое действие надежно прикрывается видимостью несчастного случая…

– Попрошу вас, – сказала следователь Заплатова, – присядьте, пожалуйста, вон за тот стол, там есть бумага. Опишите все, что мне рассказали.

Мысль о возможности преступления уже не покидала меня, мешала сосредоточиться… Не мог ли Колесов вернуться на квартиру Бессоновой? Судя по тому, как он вел себя при расставании, вряд ли такая мысль могла держаться в его голове.

А если не он, то кто?…

На столе у следователя звякнул телефон. Заплатова сняла трубку.

– Меня спрашивают?… Прохорова?… Какая Прохорова?… Соседка Бессоновой по квартире? Хорошо, пропустите ее ко мне.

Следователь Заплатова медленно опустила трубку на рычаг.

– Любопытно! – произнесла она.

Маленькая кругленькая женщина не вошла, а будто вкатилась в комнату, как на роликовых коньках. Без всякого стеснения, которое обычно испытывает любой человек, попадая в следовательский кабинет, она присела к столу, отодвинула в сторону мешавшую ей папку и удобно оперлась круглым локотком.

Говорить она начала прежде, нежели следователь Заплатова успела задать обычные вопросы.

– Валюшу нашу, значит, не оживили?… Вот горе, такая молодая, красивая – жить бы ей да жить. Говорила я своему Николаю Степанычу, закрутилась наша Валюша, ох, закрутилась. Сама в торговой сети работаю, там аккуратность требуется. А у нее все гулянки да праздники, вот и получилось. Конечно, вроде бы и несчастный случай. Сама газ открыла, сама спать легла – вроде бы все так…

Рассказчик она, судя по всему, была опытный и выбрала точное место для интригующей паузы. Следователь Заплатова тут же спросила:

– А вы думаете, что все не так?

– Что ж! – запальчиво подхватила Прохорова. – Может, и думаю. Только вы позвольте мне, я все по порядку расскажу. Если не по порядку, так я еще заговорюсь не туда.

– Пожалуйста.

Следователь Заплатова улыбнулась. Она тоже поначалу не приняла новую свидетельницу всерьез.

– В прошлый вечер, вчера, значит, мы с Николаем Степанычем ходили в кино. На последний сеанс, да еще удлиненный. Да пока в трамвае обратно ехали, до дому добрались уже в первом часу ночи. Глядим, в нашем подъезде темно. Николай Степаныч говорит: «Опять молодежь на лестнице шуры-муры разводит – свет выключили!» Пока он там выключатель щупал, я вперед пошла. По лестнице я завсегда вперед иду, на ногу шустрее, нежели он. Тут свет загорелся, я ходу прибавила и слышу, вверху, похоже на нашей площадке, дверной замок щелкнул. Тихонечко так щелкнул. А там только у Валюши такой тихий замок. У нас и у соседей Петровых замки здоровые, кассовые их зовут, и звук у них совсем другой. Я подумала, что Валюша впереди нас прошла, только чего же она по темной лестнице поднималась, свет не зажгла. Только подумала, вдруг чую – на площадке одеколоном попахивает…

Вот с этого места я уже слушала Прохорову внимательно.

– Может быть – духами? – спросила следователь Заплатова.

– Что вы, да неужели я духи от одеколона не отличу. Я же в ЦУМе, в галантерее работаю. И в парфюмерном приходилось торговать. Так что я эти запахи различаю.

– Ну тогда – конечно.

– Вот-вот, разбираюсь. Слышу – «Шипром» пахнет.

А «Шипр», если знаете, мужской одеколон. Думаю, может, Валюша не одна пришла. А с кем она еще придет? У нее жених есть, а он в командировку отбыл, это я знаю… Ну, всякое я тут подумала… Николаю Степанычу говорю: «Слышишь запах?». А он: «Это, наверное, у Петровых полы красили». Ну, никакого чутья у человека нет! Поговорили мы с ним, на том и дело закончили. А утром я к восьми на работу, бегом, опаздываю, как всегда. С работы вернулась, говорят, так вот и так. Я сразу про мужской одеколон и вспомнила. Кто же, думаю, у нас на лестнице еще был?…

Более Прохорова ничего не знала, поэтому пустилась в дедуктивные размышления. Говорила она складно, может быть, в другое время ее и стоило бы послушать, однако сейчас следователь Заплатова вежливо, но решительно остановила ее, записала все необходимое и тут же отпустила. Та ушла неохотно, ей еще хотелось поговорить.

– Как вы считаете, – спросила меня Заплатова, – не могла Прохорова все это придумать? Уж очень она словоохотливая. От Колесова вчера не пахло одеколоном?

– От Колесова не пахло. Не знаю, как в отношении замка, но в одном Прохорова права. Человек на лестнице был.

Я рассказала о своей встрече в темноте.

– Вот как! – удивилась Заплатова. – Почему же вы мне этого раньше не сказали?

– Как-то разговор к этому не подходил. Больше думала о том, что в тот вечер сама делала и что могла делать Бессонова, а не о чем-то другом. Поэтому про мужчину вспомнила не сразу.

– Он поднимался по лестнице?

– Не знаю. Когда я на него наткнулась, он стоял.

– Вы не могли его разглядеть?

– Нет, не могла. На лестнице было совсем темно, а мы только что вышли из светлой комнаты.

– А Колесов?

– Он так и прошел, никого не заметив.

– Вы узнаете того мужчину, если встретите?

– В лицо не узнаю. Голос его, пожалуй, запомнила, он сказал мне: «Осторожнее!» И запах одеколона. Но «Шипр» такой общеупотребительный одеколон.

– Может быть, ваш мужчина спешил на свидание к Бессоновой?

– Вряд ли. Она любила своего летчика, и она его ждала.

Следователь Заплатова посмотрела на лежащий перед ней чистый лист бумаги.

– Заинтересовали вы меня этим мужчиной. Куда он направился после встречи с вами? Вверх или вниз по лестнице?

Она посмотрела на меня задумчиво, но я больше ничем не могла ей помочь. Мыслей у меня появилось множество, однако надо было в них вначале разобраться самой.

– Вы пока допишите свои показания, – сказала Заплатова.

– Я уже это сделала.

– Когда же вы успели?

– Пока вы беседовали с Прохоровой. Я вспомнила про свою встречу, как только она упомянула про запах одеколона.

Пока Заплатова перечитывала мои записи, я размышляла о том, говорить ей о своих подозрениях сейчас или посоветоваться вначале с полковником Приходько.

А тут он сам весьма кстати появился в дверях и избавил меня от необходимости решать все вопросы самостоятельно.

Ничего не было удивительного в его приходе. Как я узнала потом, он услыхал о происшествии от дежурного по Управлению. Знакомая фамилия пострадавшей заставила его заинтересоваться подробностями, он прибыл за ними сюда, в отделение.

Он вошел не постучав. Следователь Заплатова поднялась, как положено. Мне полковник Приходько только кивнул коротко, как незнакомой женщине, и я поняла, что он и здесь не собирается раскрывать мое инкогнито.

– Вы скоро освободитесь? – спросил он у следователя.

– Уже заканчиваю.

По ее просьбе я подписала отдельно каждый листок своих показаний, как будто никогда раньше не слыхала о таком правиле, и полковник Приходько глянул на меня одобрительно.

Я ушла, оставив их вдвоем.

Холодный ветер гнал по проспекту листья тополей, подталкивал меня в спину. Встречные прохожие придерживали полы плащей и пальто. Я брела вслед за шуршащими листьями. Невесело было у меня на душе.