Текст книги "Женщина, стоящая посреди"

Автор книги: Михаил Арцыбашев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

XXII

Луганович был уже женат и имел двух детей, мальчика и девочку.

Во второй половине сентября он по делам приехал в Москву, а дня через три после приезда его позвали к телефону.

Знакомый адвокат Вержбилович звал его в ресторан, где целая компания кутила в отдельном кабинете.

– Кстати, увидите свою старую знакомую! – сказал Вержбилович.

– Какую?

– А вот приезжайте, сами узнаете!.. – лукаво ответил приятель.

Луганович вернулся в номер, наскоро закончив, запечатал письмо к жене, переоделся и поехал по указанному адресу.

Он совершенно не догадывался, о какой старой знакомой говорил Вержбилович, но ему хотелось, чтобы это была нарядная, красивая и легкодоступная женщина. Вырвавшись из дома, из знакомой, слегка уже надоевшей семейной обстановки, он чувствовал себя в этом большом, незнакомом городе молодым, свободным и сильным, и ему бессознательно хотелось какого-нибудь легкого пикантного приключения.

В коридоре ресторана было шумно и гадко. Пахло чадом кухни и вином. Торопливо, всем телом изгибаясь при встрече, проносились лакеи с подносами и бутылками. Но эта обстановка только возбуждала Лугановича и усиливала в нем желание какой-нибудь интересной встречи.

Предшествуемый предупрежденным лакеем, ой шел мимо закрытых однообразных дверей отдельных кабинетов, за которыми слышались возбужденные голоса, обрывки пения, смех, звон стекла и звуки расстроенного пианино. В одну полураскрытую дверь, из которой вышел лакей с целой горой грязных тарелок, он мельком заметил яркий свет, раскрасневшиеся лица, разноцветные пятна женских туалетов и чьи-то розовые обнаженные плечи. Атмосфера всеобщего бесшабашного веселья охватила его.

– Пожалуйста, сюда, – сказал наконец лакей и посторонился, открывая дверь.

Луганович переступил порог и сразу был оглушен приветственными криками.

Сначала он даже не разобрал, кто кругом него.

Сильно подвыпивший Вержбилович, на черной бороде которого висел кусочек раковой шейки, покачиваясь, встал ему навстречу.

– Ну, вот милуша, что приехал!.. А мы, брат, кутим!.. Воронов десять тысяч сцапал… Спрыскиваем!.. Идем, я тебя познакомлю.

Он обнял Лугановича за талию и подвел к столу.

Все мужчины оказались Лугановичу знакомыми, кроме маленького горбатого литератора и самого виновника торжества Воронова, толстого до ожирения, громадного мужчины, известного адвоката по гражданским делам. Дам было только две. Одна – маленькая, хрупкая, с открытыми худенькими плечами и прикрытой газом грудью, с венком бледных незабудок на слабых пепельно-светлых волосах. Другая – сильная, полная и красивая женщина, с большими темными глазами, яркими губами и пышной прической. На ней было белое, точно обливавшее ее, платье, соблазнительно оттенявшее бело-розовое тело на полной открытой груди и великолепных плечах. На корсаже у нее алели какие-то яркие цветы, и вся она была яркая, сильная, смелая.

Горбатенький литератор что-то говорил ей, почти ползая губами по ее голому плечу, но она не слушала и смотрела на подходившего Лугановича каким-то странным, знакомым, любопытным взглядом.

Маленькая женщина оказалась известной актрисой императорского театра, брюнетку же Вержбилович представил так:

– Нина Сергеевна Факельсберг…

Эта фамилия ничего не сказала Лугановичу, но когда он пожимал ее красивую обнаженную руку, Нина Сергеевна взглянула ему прямо в глаза, улыбнулась как знакомому и сказала:

– Не узнаете?..

И он вдруг вспомнил. Мгновенно промелькнули в памяти далекие годы, дачи, зеленый лес, студенческие времена, обрыв, Раиса Владимировна, инженер Высоцкий и сама Нина, милая, светлая девушка с большими глазами.

– Вы!.. – сказал он, чувствуя, как забилось сердце, и невольно радостно поцеловал ее руку.

Она указала ему стул возле себя, прогнав одного из мужчин, который очень неохотно уступил свое место. Луганович сел и во все глаза, со странным волнением посмотрел на нее.

– Как вы похорошели!.. – невольно сказал он.

Нина Сергеевна засмеялась, и некоторое время они не знали, что сказать друг другу. Слишком много воспоминаний нахлынуло вдруг, и потом Лугановичу было трудно узнать прежнюю Нину в этой полуобнаженной и роскошной женщине.

– Какими судьбами вы здесь?.. – спросил он наконец.

– Приехала из Казани…

– Из Казани?.. Почему из Казани?..

– Там служит мой муж… Я ведь замужем! прибавила Нина Сергеевна и почему-то засмеялась.

Это неприятно кольнуло Лугановича. Замужем?.. Что-то старое, совсем забытое шевельнулось в душе, и он почувствовал смутно-ревнивое чувство к этому неизвестному человеку, который обладал Ниной, его прежней Ниной.

– Вот как!.. – протянул он. – И давно?..

Нина Сергеевна комически вздохнула и пожала голыми плечами.

– Увы!.. Уже пятый год!.. – ответила она и засмеялась опять.

Луганович заметил, что она вообще смеется как-то уж чересчур часто, показывая белые зубы и полную теплую шею.

Горбатенький литератор что-то сказал, но Нина Сергеевна не ответила и продолжала блестящими глазами смотреть на Лугановича, точно отыскивая в его лице прежнего молодого студента. Литератор неприятно усмехнулся и отошел к группе мужчин, столпившихся возле маленькой актрисы.

Нина Сергеевна положила голые руки на скатерть и, близко наклонившись грудью к Лугановичу, сказала:

– Ну, расскажите же о себе… Как живете?.. Женаты, счастливы?..

Ее обнаженная грудь была близко от Лугановича, Нина смотрела на него через круглое блестящее плечо. Ему был слышен запах ее духов и тела.

– Что же обо мне, – сказал он, – женат, занимаюсь адвокатурой, скучаю… живу в Петрограде… Расскажите лучше вы о себе!..

– А, вы тоже женаты? – переспросила она и почему-то нехорошо поморщилась.

– Да, женат… – повторил Луганович вскользь.

– И любите вашу жену?.. Расскажите… Мне все интересно. Мы ведь, можно сказать, старые друзья…

Напоминание о жене неприятно кольнуло Лугановича, и он ответил вопросом:

– Почему же вы в Москве?.. Нина Сергеевна пристально посмотрела ему в глаза, усмехнулась и ответила:

– Приехала полечиться… от нервов!.. А вы все такой же!..

– Зато вы расцвели чудесно!.. – сказал Луганович, невольно скользнув глазами по ее груди и плечам и впадая в тот шутливо-наглый тон, к которому он привык с красивыми, легкомысленными женщинами.

Крик и шум возле маленькой актрисы усилились. Там просили что-то спеть или прочитать. Нина Сергеевна мельком оглянулась и опять повернулась к Лугановичу.

– А помните нашу дачу?.. Обрыв?.. Славное было время!.. Какие мы тогда были дети!..

– А… где же… как его?.. Ну, знаменитый Коля Вязовкин? – вдруг невольно вспомнил Луганович.

– Коля?.. Ах да… милый Коля!.. – засмеялась Нина Сергеевна. – Не знаю!.. Он давно уже исчез с моего горизонта… Кажется, где-то на Урале… не знаю!.. Последний раз я видела его лет шесть тому назад, когда он кончил институт… Вы знаете, он мне предложение делал!..

Нина Сергеевна засмеялась, но глаза ее вдруг стали печальными и нежными.

– Что ж, он действительно любил вас!.. – сказал Луганович с трогательностью воспоминания о молодости, вспомнив баранообразного студента в узкой путейской тужурке.

– Да… он любил!.. – тихо ответила Нина Сергеевна и потупилась.

Они помолчали. Нина машинально смотрела на группу в другом конце стола, но, казалось, не видела ничего. Глаза ее были серьезны и глубоки.

Луганович опять украдкой посмотрел на плечи и грудь Нины, и что-то острое шевельнулось в нем.

– Да, – сказал он, – вот вы и замужем, а я женат!.. Сколько воды утекло!.. Ну и что же… счастливы вы?.. Есть у вас дети?..

Нина повернулась к нему, точно очнувшись.

– Маленькая, маленькая девочка… вот такая!.. – сказала она, показав кончик мизинца, и нежно засмеялась.

– Кто же ваш муж?..

– Муж?.. Офицер… полковой командир… Я теперь полковая дама!.. прибавила она и снова засмеялась уже другим смехом, точно над собою.

– И вы любите мужа?..

– А вам какое дело?.. – вдруг резко-насмешливо спросила Нина Сергеевна, но сейчас же опять улыбнулась.

Луганович игриво усмехнулся и чуть заметно снова оглядел ее пышное обнаженное тело.

– Как какое? Это надо знать!.. Ведь вы моя, можно сказать, первая любовь!..

– Хороша любовь!.. – возразила Нина Сергеевна и покачала головой, видимо не только чувствуя его взгляд на своем теле, но даже нарочно выставляя перед ним свою торжествующую наготу. – А Раису Владимировну помните?.. Где она?..

– А кто ее знает!.. – пожал плечами Луганович. – И напрасно вы так говорите: я в самом деле был влюблен в вас и долго не мог забыть…

– А Раиса?

– Ну что ж – Раиса!.. Я был тогда молод, она опытная развратная женщина… Дело известное!.. Все это было достаточно глупо и гадко!

– Да, гадко! – тихо сказала Нина Сергеевна и задумалась.

– А все-таки вы мне много горя причинили тогда… – сказала она и вздохнула.

– Готов искупить чем угодно!.. – ответил Луганович и, уже не скрываясь, окинул взглядом ее фигуру.

Она видела этот взгляд, но не переменила позы и ответила:

– Теперь уже, может быть, поздно!..

– Может быть?.. – переспросил Луганович, и какие-то мысли и надежды мелькнули у него в голове.

– Может быть!.. – повторила она, встала и пошла к группе других.

Луганович смотрел ей вслед и чувствовал, что готов на все, лишь бы она хоть на час принадлежала ему. Нина Сергеевна казалась ему обольстительной, но еще больше разжигало именно то, что это – та самая Нина, которая любила его и которую он тогда так глупо упустил из рук. Было что-то особенно острое, чтобы взять женщину, которую знал чуть ли не девочкой.

Было столь шумно и весело, все дурачились, острили и откровенно, довольно цинично ухаживали за женщинами. Но Нина каждый раз возвращалась к Лугановичу, и у него уже начинала кружиться голова. Над ними подтрунивали. Горбатенький литератор ревновал и говорил Лугановичу колкости.

В самом разгаре вечера Нина Сергеевна обратилась к Лугановичу, протягивая свою маленькую записную книжечку, на золотой тоненькой цепочке прикрепленную к поясу.

– Напишите мне что-нибудь на память…

Луганович взял книжечку, и вдруг мгновенная дерзкая мысль ослепила его. Он вытащил карандашик и написал:

«Я готов отдать все что угодно, чтобы вы хоть на час принадлежали мне!..»

Было немного страшно, когда он отдавал ей книжечку, и он прилагал огромные усилия, чтобы смотреть нагло и прямо. Нина Сергеевна, закрывая книжечку от любопытных глазок горбатенького литератора, низко нагнулась и долго читала. У Лугановича замирало сердце. Он видел, как слегка, а потом все больше и больше краснело ее маленькое розовое ухо и край щеки.

– Что он вам написал?.. – любопытно сверкнул глазками горбатенький литератор.

– А вам какое дело?.. – вырывая книжечку, ответила Нина, взглянула мельком на Лугановича и отвернулась.

Луганович ждал ответа, но она обратилась к актрисе и стала говорить и смеяться, как бы совсем не замечая его. Сердце Лугановича екнуло, и ему стало стыдно, точно он сделал большую глупость.

Правда, в течение вечера он несколько раз ловил мимолетные, пытливые взгляды больших блестящих глаз, но Нина Сергеевна, видимо, избегала его и все внимание снова перенесла на горбатенького литератора, который стал смотреть на Лугановича с видом победителя.

Мужчины все были уже пьяны, и даже у Лугановича шумело в голове. Маленькая актриса совсем побледнела и, видимо, изнемогала от усталости. Одна Нина Сергеевна была свежа, весела и блестяща как ни в чем не бывало. Только щеки и уши у нее горели.

Наконец собрались разъезжаться. Когда все встали, Луганович успел шепнуть Нине:

– Так вы мне ничего не ответили?..

– Что же мне ответить? – холодно спросила Нина, на мгновение окидывая его высокомерным взглядом. – Что вы чересчур смелы, что ли?

Луганович хотел что-то сказать, но Нина Сергеевна уже отвернулась.

Толпой они вышли в коридор. Горбатенький литератор забегал сбоку Нины, Луганович шел сзади всех. Он был совершенно уничтожен и почти возненавидел эту прелестную женщину.

На подъезде тихо толковали, кому и с кем ехать.

Толстый Воронов убеждал прокатиться еще в «Яр», но усталая актриса отказалась. Нина Сергеевна уже сидела на лихаче, когда вдруг Луганович услышал ее зов.

– Идите сюда!.. Проводите меня!.. – повелительно сказала она.

Мужчины лезли целовать ей руки, она смеялась, пока Луганович, ощущая, как от смутного предчувствия дрожат у него ноги, усаживался в пролетку, забежав со стороны улицы.

– Изменница!.. – трагически завопил Вержбилович, совершенно пьяный. Вы же обещали мне…

Нина Сергеевна смеялась.

– Мы ведь старые друзья!.. – ядовито вставил горбатенький литератор и так посмотрел на Лугановича, точно хотел вонзить ему в сердце отравленный кинжал.

Когда лихач тронулся и вороная лошадь, упруго забирая землю, пошла мерить странно широкую ночную улицу, Нина Сергеевна вдруг обернулась к Лугановичу, и он вздрогнул от выражения ее лица: оно было бледно, только на щеках горели темные пятна, губы были полураскрыты, веки приспущены. Он не смел верить себе и ждал.

– Ну!.. – сквозь зубы сказала она нетерпеливо.

Луганович наклонился к ней, прижал ее голову к углу пролетки на упругую подушку и замер в страстном ненасытном поцелуе.

Пролетка летела, встряхивая на ухабах, мимо мелькали фонари, темные окна и какие-то одинокие люди. Губы срывались, но они не прекращали поцелуя, в котором он чувствовал ее холодноватые твердые зубы. Наконец Нина Сергеевна откинулась назад, бледная, истомленная.

– Куда мы поедем?.. – почти злобно спросила она, и Луганович почувствовал, как ее острые ноготки больно вонзаются ему в руку.

Он растерялся. Неожиданная близость того, чего он так желал, почти испугала. Все это было так внезапно. К тому же Луганович совсем не знал Москвы.

– Не знаю… я первый раз в Москве… – сказал он.

Нина Сергеевна просидела минуты две молча, странно глядя прямо перед собою. Потом повернулась к кучеру и спокойно, повелительно сказала:

– Прямо… Я скажу куда…

XXIII

Под воротами странного здания оказалось так темно, что не видно было ни кучера, ни лошади. Низенькая дверь с матовым, изнутри освещенным окном смутно желтела в темноте.

Нина Сергеевна вышла первая, и, стоя на ступеньке крылечка, терпеливо ждала, пока Луганович, торопясь и путаясь, рассчитывался с извозчиком. Ему было неловко перед этим бородатым, наглым мужиком.

Когда же Луганович, пряча кошелек в карман, подошел к ней, Нина Сергеевна уверенно толкнула дверь, и они вошли в полутемный широкий коридор, по обеим сторонам которого шел ряд дверей. Совершенно лысый лакей в зеленом фартуке медленно поднялся навстречу.

– Номер!.. – резко сказала Нина Сергеевна и быстро пошла вперед по коридору.

Лакей обогнал ее, пытливо оглядел Лугановича и отворил дверь в темную, душную комнату. Лугановича не оставляло смешанное чувство неловкости, гадливости и нетерпения. Было что-то скверное в этом пригашенном свете, темных запертых дверях, мягком ковре, совершенно скрадывающем шаги, в блестящей лысине привычного лакея.

«Неужели она уже была здесь?..» – думал Луганович, глядя на уверенные движения Нины Сергеевны, и его пугала эта мысль.

Номер был маленький, с мебелью в стиле модерн, тяжелыми портьерами на окнах, гравюрами голых женщин на стенах, с большим мутным зеркалом. Негнущиеся темно-зеленые драпри отделяли маленькую спальню с чересчур большим умывальником и широкой, на ночь постланной кроватью.

Нина Сергеевна, стоя посреди комнаты, спокойно огляделась кругом и, как будто удовлетворившись осмотром, сказала лакею:

– Хорошо… Можете идти.

Лакей вышел, плотно затворив дверь.

Нина Сергеевна подождала, пока стихли его шаги в коридоре, потом повернулась к Лугановичу и подставила плечи, чтобы он снял ее широкое манто. Луганович схватил ее в объятия и, всем телом прижавшись друг к другу, они долго и жадно целовались, точно влюбленные, наконец оставшиеся вдвоем.

Потом он помог снять манто, и, пока вешал его в крошечной передней, Нина Сергеевна подошла к зеркалу и сняла шляпу. Глядя, как она привычным жестом вынимает длинные шпильки и аккуратно складывает их на подзеркальник, слегка прищуренными глазами пытливо разглядывая себя в зеркало, Луганович опять, с прежним неприятным испугом, подумал, что она здесь не в первый раз.

Наконец Нина Сергеевна села на диван и жестом указала ему место возле себя.

Что-то странное делалось с Лугановичем: он дрожал от нетерпения скорее обладать этой красивой женщиной, но чувство неопределенной гадливости росло в нем. Только теперь Луганович вспомнил жену, и это было больно и стыдно, точно он совершал предательство.

«Что, если бы она знала, где я?..» – мелькнуло у него в голове вместе с облегчающей мыслью, что жена никогда не узнает об этом.

Но желание было сильнее всего и заглушало и раскаяние, и стыд.

Нина Сергеевна сидела, положив обнаженные руки на стол, и ее поза была так равнодушна и спокойна, что казалось как-то даже неловко прикоснуться к ней, как к женщине. Можно было подумать, будто она пришла в гости и ждет, чтобы хозяин начал занимать ее.

– Ну, расскажите же что-нибудь!.. – сказала Нина капризно.

Никакие слова не шли Лугановичу на язык. Ему хотелось только одного и казалось, что совершенно не о чем и незачем говорить. Тогда она начала сама:

– Как все-таки странно, что мы встретились с вами… так.

– Судьба!.. – стараясь быть игривым, возразил Луганович.

– И именно с вами!.. – повторила Нина Сергеевна, не обратив никакого внимания на его тон.

– Почему же – именно со мною?..

– Так… – ответила она неопределенно и этим словом напомнила ему прежнюю Нину.

Наступило молчание. Ничего не выходило, и Луганович чувствовал себя неловким и робким. Точно в первый раз он оставался с женщиной вдвоем. Нина опять пришла к нему на помощь.

– Здесь страшно жарко!.. – точно подталкивая его, сказала она.

– А вы разденьтесь!.. – ответил Луганович и сам услышал, как фальшиво и трусливо звучит его намеренно наглый голос.

Нина Сергеевна, прищурившись, взглянула на него.

– Зачем?.. – равнодушно спросила она.

– Вы же говорите, что вам жарко! – тем же тоном повторил Луганович.

Она минуту подумала, потом чуть заметно пожала плечами и спокойно, с таким видом, точно все это надоело ей до смерти, но надо подчиниться неизбежному, стала снимать лиф. Он помог ей стянуть узкие рукава с округлых прекрасных рук. Красота и обильная пышность ее тела ослепили Лугановича. У него вдруг пересохло во рту, и, не владея собой, он набросился на нее, до головокружения упиваясь этой свежей, нежной волной наготы.

Она принимала поцелуи равнодушно, предоставляя ему делать все что угодно, как будто это вовсе не касалось ее. Луганович чувствовал, что порыв его остается без ответа и оттого гадок и смешон. Но он уже не мог владеть собою. И когда она потянулась, точно смертельно усталая, он пересохшими губами шепнул тем же неверным фальшивым тоном:

– Вы устали?.. Вам надо лечь… отдохнуть!.. Нина Сергеевна насмешливо взглянула на него.

– Вы очень заботливы… Благодарю вас!..

Лугановича покоробило, но желание было сильнее самолюбия, и он был положительно жалок, когда стал умолять ее.

– А может быть, лучше не надо?.. – устало, точно колеблясь и надеясь обойтись без этого, спросила она.

Он настаивал, стараясь быть наглым. Тогда Нина Сергеевна вздохнула, медленно, лениво поднялась и, опять потянувшись всем телом, точно приступая к исполнению надоевшей тяжелой обязанности, которой нельзя избежать, ушла за перегородку.

Луганович встал и прошелся по номеру. Ухо его напряженно ловило каждый шорох, глаза невольно шмыгали в щель, образовавшуюся между неплотно задернутыми драпри.

Слышно было, как свистнул шнурок ее корсета, потом длительно зашелестело и опустилось на пол платье. Мелькнула голая рука, отбросившая на другой конец комнаты ворох чего-то белого. Мягко стукнул ботинок, оброненный на ковер.

Потом слегка заскрипела кровать, и все стихло. Лугановичу казалось, что он плавает в каком-то жарковатом тумане.

– Идите сюда!.. – внезапно раздался ее изменившийся голос.

Она лежала, укрывшись до плеч тяжелым одеялом, и на белой подушке резко-красиво выделялись ее распустившиеся волосы и темно-розовые плечи. Она улыбнулась навстречу Лугановичу, глядя на него блестящими глазами, и улыбка была неожиданно застенчивая и как будто виноватая.

XXIV

Был только миг острого, все закружившего наслаждения, и то, что произошло потом, было странно и дико.

Луганович сидел на краю кровати и не чувствовал ничего, кроме усталости и разочарования. Ему хотелось закурить папиросу, встать, уйти, и он боялся взглянуть на нее, чтобы она не прочла в его глазах отвращения. Нина Сергеевна лежала неподвижно, заложив руки под голову, и пристально глядела на него, точно стараясь понять, что он теперь думает и чувствует.

Было трудно заговорить, а между тем невозможно становилось молчать.

– Ну что же… вы довольны?.. – вдруг цинично спросила она, и в голосе ее послышалась насмешка.

– О, да… очень! – ответил Луганович, стараясь защититься тоже наглостью и цинизмом.

– Да?.. Очень рада!.. Вы так этого хотели!.. – язвительно протянула Нина. – Вы же писали, что готовы на все что угодно, лишь бы я вам принадлежала… Ваше желание исполнилось. Теперь вы, надеюсь, успокоились? Можно разговаривать с вами?..

– Пожалуйста!.. – в тон ей ответил Луганович.

– Расскажите мне о своей жене… – сказала Нина.

Луганович дрогнул. Эта настойчивость, с которой она возвращалась к его жене, кольнула его. Нина явно издевалась над ним. Образ милой, чистой женщины, обманутой так гадко и бессмысленно, пронесся перед ним, и тяжкий стыд, мучительное угрызение совести смешались с отвращением и злобой.

– Знаете что… – медленно и мстительно ответил он, – я попросил бы вас не касаться моей жены!..

Нина Сергеевна быстро приподнялась на локте. Ее волосы растрепались, плечи были обнажены, но она не обращала на это внимания, в темных глазах вспыхнуло выражение такой острой ненависти, что Луганович испугался.

– А, вот как?! – процедила она сквозь зубы. – Вы, кажется, хотите сказать, что я недостойна упоминать о вашей жене?..

– Может быть!.. – грубо ответил он, чувствуя, как холодеет кожа на голове под волосами.

– Почему же?..

– Вы сами должны знать это!..

– А сказать вы не смеете?.. Жалкий трус!.. – с невероятным презрением сказала Нина Сергеевна и откинулась на подушки.

В глазах Лугановича потемнело.

– А вы этого хотите?.. – спросил он. – Извольте! Потому, что моя жена не таскается по домам свиданий с первым встречным.

С жутким чувством, готовый к защите, он ожидал взрыва, но Нина Сергеевна не шевельнулась, только побледнела.

– Да?.. А вы, примерный муж, рыцарски защищающий честь своей жены, почему же здесь… с первой встречной?..

Луганович запнулся на полуслове. Глаза Нины блеснули злорадством. Она опять закинула руки под голову и захохотала. Потом вдруг стихла и хитро прищурилась.

– Бедненький!.. А почем вы знаете, что ваша святая жена, которую вы так обожаете, не делает того же, что и я?.. – медленно и зло проговорила она.

Луганович сделал быстрое движение, но остановился перед ее пристальным взглядом.

– А я так уверена, что она такая же потаскушка, как и все!.. И может быть, как раз теперь, когда вы… когда вы не знаете, что могли бы отдать, лишь бы вам принадлежала эта первая встречная, она так же…

– Как вы смеете!.. – крикнул Луганович, с силой хватая ее за обнаженный локоть.

По легкой судороге было видно, что ей больно, но Нина Сергеевна не двинулась, даже не вынула руки из-под головы и смотрела на него, улыбаясь презрительно и вызывающе, видимо упиваясь выражением его искаженного побледневшего лица.

– Ага, задело… Неприятно?.. А я уверена в этом!.. И чего вы так всполошились?.. Ведь вы же сами думаете, что каждая женщина потаскушка!.. Почему же именно ваша жена будет исключением? Странно!.. Я думала, вы умнее!.. Она, должно быть, дура, ваша жена, если не изменяет вам с первым встречным?.. Неужели она не догадывается о ваших похождениях?.. Хотите, я напишу ей о нашей встрече?..

Лугановичу стало холодно. В голосе Нины была прямая и наглая угроза. Он почувствовал, что она может это сделать, и испугался. Безумно ярко представилось ему милое, бледненькое личико жены, когда она получит это письмо. И вдруг он почувствовал странную, гадкую слабость. Мгновенная мысль о том, что если разговор продолжится в таком тоне, то Нина исполнит свою подлую угрозу, пронеслась у него в голове. Луганович вдруг осклабился и сказал:

– Однако что за разговор!.. Мы с вами, кажется, оба с ума сошли!..

Усиливаясь вызвать нежную улыбку, он попытался взять ее за руку, но Нина грубо вырвала руку.

– А, испугались?.. – беспощадно сказала она и засмеялась прямо в лицо. – Хотите умилостивить меня, чтобы я не написала и в самом деле?.. Фу, какая гадость, какая мерзость!..

– Ну, зачем же так… – пробормотал Луганович. – Полно!.. Перестаньте!..

Несмотря на явное отвращение и сопротивление Нины, он все-таки овладел ее руками. Она притихла, но смотрела все так же злобно и презрительно.

– Ну, Нина!.. – сладенько прошептал Луганович, целуя ее холодное, твердое плечо.

– Какой вы жалкий, гадкий трус!.. – с омерзением произнесла она, даже не отстраняясь от его поцелуев, точно он стал для нее таким ничтожеством, что уже не может ни тронуть, ни оскорбить ее.

Луганович невольно отодвинулся. Это было уже слишком.

– Ну, ну… успокойтесь, жалкий трусишка! Я пошутила!.. – презрительно сказала Нина.

Но Луганович еще не верил, и, хотя это было новое оскорбление и вся кровь прилила ему к голове, он все-таки придвинулся к ней.

– Я и не беспокоюсь!.. Я слишком уверен, что вы никогда бы не сделали такого некрасивого…

Она перебила, показывая, что прекрасно понимает его тайные мысли.

– Некрасивого для женщины, которая таскается по домам свиданий с каждым встречным?..

– Ну, зачем же так!.. – примирительно лаская, старался успокоить Луганович. – Я и сам не знаю, как это сорвалось. Вы сами виноваты… Мы просто сошли с ума оба…

Он не знал, что говорить, а Нина, не слушая и не замечая его фальшивых ласк, смотрела прямо перед собою и о чем-то напряженно думала. Острая складочка легла у нее между бровями. Луганович, все с той же искательной улыбочкой, робко следил за нею.

– Первый встречный!.. – вдруг тихо проговорила она.

– Ну, будет… полно… Ниночка!.. – почти с отчаянием попросил он.

Но Нина не слушала. Она, очевидно, вся была охвачена какой-то новой неожиданной мыслью.

– Первый встречный!.. – повторила она и горько засмеялась.

– Ниночка!..

Она вдруг оттолкнула его.

– Как вы смели сказать мне это?.. Именно вы!.. Ну, да… я дрянная, развратная, подлая женщина… но кто же сделал меня такою?..

– Нина!.. – опять повторил Луганович, не зная, что делать.

– Да знаете ли вы, что вы значили в моей жизни?.. – продолжала Нина, не обращая внимания на его попытки овладеть вновь ее руками и зажать поцелуями рот, отталкивая его совершенно машинально. – Ведь вы были первым, кого я полюбила!.. Знаете ли вы, что я готова была идти за вами куда угодно… что, если бы вы захотели, я на всю жизнь была бы вам преданной и нежной женой!.. А вы!..

Голос Нины горько сорвался.

– Нина… я был молод тогда!.. Я не знал, что делал… – пробормотал Луганович, бессильно оставляя свои попытки заставить ее замолчать.

– Вы?.. Молоды?.. Да разве вы были когда-нибудь молоды?.. Вы еще мальчишкой развратились с какой-нибудь горничной или старой развратной бабой, а потом смели подойти ко мне и заставить меня полюбить вас!.. Ах, да разве вы один!.. – с внезапной тоской оборвала Нина и, отвернув лицо в профиль к нему, коротко махнула обнаженной рукой. – Вы только первый плюнули в мою душу, – продолжала она, опять повернувшись к нему, – первый познакомили меня с грязью и пошлостью… с вашей подлой и грязной мужской душой!.. Что я была для вас?.. Я любила и готова была любить больше жизни, а для вас я была только красивым куском женского мяса!.. А потом пришли другие… такие же, как и вы!.. А знаете вы, сколько раз я после падения поднималась, стараясь забыть прошлое, забыть все унижения и страдания, стать прежней Ниной, любить кого-нибудь на всю жизнь, всей душой… Сколько раз я выбиралась из грязи, и сколько раз меня снова сталкивали туда именно те, за которых я цеплялась, которым хотела верить, как Богу!.. Я еще не понимала, в чем дело, а мне все плевали и плевали в душу, пока не заплевали всю!.. А когда я стала тем, чего все от меня хотели, чего вы первый добивались, когда внушали мне, что страсть свободна, что надо пользоваться жизнью, то есть принадлежать вам, когда всю меня опоганили, истоптали, изуродовали, вы же мне бросаете в лицо название потаскушки, недостойной произнести имени вашей жены!..

– Нина, я не хотел!.. – робко пробормотал Луганович, не в силах будучи прямо взглянуть на нее.

– Не хотел!.. – злобно повторила Нина и засмеялась.

Луганович снова взял ее за руки.

– Нина, видит Бог, – с искренней болью сказал он, чувствуя, что сердце сжимается и слезы жалости выступают на глаза, – я не хотел оскорбить вас!.. Мне показалось, что вы нарочно издеваетесь надо мною…

– Да, я и издевалась!.. – беспощадно ответила Нина.

– Ну да… – запнувшись, согласился Луганович. – Вы имели на это право!.. Мы все негодяи и преступники… Мы все относимся к женщине ужасно… Самый честный из нас считает своим правом быть подлецом по отношению к женщине как к женщине… Но, клянусь вам честью, если бы я мог искупить свою вину перед вами, я не знаю, что бы я сделал…

– Я это сегодня слышала!.. – насмешливо вставила Нина.

– Нина, это не то… клянусь вам!.. Это было безумие, в котором я сам сейчас раскаиваюсь… Я просто обрадовался вам…

Нина превесело захохотала.

– Вот это прелестно!.. Обрадовались и потащили меня на постель?.. Какая трогательная встреча старых, обрадовавшихся друг другу друзей!..

Луганович беспомощно развел руками.

– Я знаю, Нина, что мои оправдания, может быть, смешны, но если бы вы могли забыть старое и взглянуть мне в душу, вы бы поняли, что я переживаю сейчас!.. Что мне искренно жаль прошлого, и если бы это можно было вернуть, я никогда бы…

Голос у него задрожал искренней, глубокой болью.

Нина пристально посмотрела на него, и Лугановичу показалось, что ему удалось заставить ее понять, как велики его раскаяние и жалость к ней. Но лицо ее вдруг хитро и странно изменилось.

– Я понимаю, – сказала она притворным-сочувствующим голосом и вдруг прибавила жестко и грубо: – А если я сейчас протяну вам руки и скажу «возьми меня!»… Вы откажетесь? Да?..

Луганович почти с испугом взглянул на нее.

– Нина! Зачем! – сказал он. – Этим не надо шутить!

– Я не шучу… я этого хочу… возьми меня!.. – повторила она.

Луганович вздрогнул. Выражение ее голоса было так странно, что он не мог понять, продолжает ли она свою фразу или в самом деле…