Текст книги "Опаленные войной (Рассказы)"

Автор книги: Михаил Аношкин

Соавторы: Леонид Хомутов,Николай Новосёлов,Петр Смычагин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Измайлов слабо пошевелился.

– Нас? Не-ет, Сережа, не возьмут… Приподними меня.

– Ты лежи.

– Приподними.

– Отдохнул? – с надеждой спросил Сергей и осторожно усадил товарища. – Давно тебя жду. Действуй, Боря… Ну, что ты там видишь?

В смотровую щель Измайлов увидел большое вспаханное поле, залитые солнцем березовые перелески, по-утреннему голубое небо – и это было все, что он увидел в последний раз.

А Сергей спрашивал:

– Не тяни, Борька! Что видишь?

И после страшной догадки – спрашивал. Потом дотянулся до поникшего тела друга, привлек его к себе и не услышал биения сердца.

Решение пришло сразу. Стал обшаривать машину, складывая в кучу все, что могло гореть. Достал из кармана спички.

Но в последний момент раздумал.

Перед утром невдалеке слышал он подозрительный шум. Значит, враг затаился рядом. Тогда он еще дрогнет напоследок!

Ожил мотор. Машина дернулась с места, но в тот же миг страшный удар потряс танк. И оттого что наступила невероятная тишина, Сергей подумал, что умирает.

10

В какой-то русской деревне обер-лейтенант Лемм видел, как солдат выстрелил собаке в голову. Долго вместе с солдатом наблюдал, как собака беззвучно вертелась на месте. Потом жалел об этом: смертельная агония животного часто снилась. А на войне редкий сон был добрым знаком.

Вот и сейчас он вспомнил виденное: русский танк, потеряв гусеницу, кружил и кружил на месте. Было страшно и хотелось уйти. И смертный час у русских грозен, как возмездие.

Когда стало известно, что советский танк, видимо, надолго остановился (это было за полночь), обер-лейтенант распорядился срочно и бесшумно подтянуть к нему противотанковые орудия и взвод автоматчиков. Старый полковник напутствовал:

– Итак, ваша судьба – в ваших руках. К этому мне нечего добавить.

С рассветом Лемм был на месте.

Танк стоял безмолвный и загадочный. В сотне шагов от него в молодом березняке притаились орудия, окопались автоматчики. Тут же оказались полевые жандармы.

Артиллерийский офицер доложил, что орудия нацелены и одного залпа будет достаточно.

– Боюсь, что в этом тоже есть риск, – устало сказал Лемм. Улыбнулся недоумению артиллериста. – Риск попасть в смешное положение. Может случиться, что мы расстреляем свой трофей. Подождем.

– Как угодно.

Время тянулось долго. Артиллерийский офицер нервничал. Он был убежден, что русские в танке спят, и еще неизвестно, что может случиться, когда они проснутся… Лемм ничего не предполагал. Он помнил свой печальный урок.

Да, танк проснулся. Не у одного Лемма заныло в груди, когда загудели его глушители. С надрывом, забыв, что рядом стоит старший, выкрикнул команду артиллерийский офицер. Грянул залп.

И танк закружил.

…Солдаты молчали. На лицах вместе со страхом проглядывало тупое любопытство.

Лемм нервничал:

«Может быть, есть смысл покончить сразу?»

– Итак, что будем делать? – услышал он голос артиллерийского офицера. – Танк умолк.

– Пошлите кого-нибудь на разведку.

– Слушаюсь.

Два солдата выбежали из березняка и неуверенно затрусили к танку. На полпути поползли.

– Идиоты! – не выдержал офицер и картинно зашагал по полю. Солдаты двинулись за ним. Пошел и Лемм.

Танк обступили. Очень скоро солдаты осмелели и принялись стучать по броне. А офицер даже взобрался наверх и попытался открыть люк. Но когда крышка люка подалась неожиданно легко, он камнем слетел вниз.

Показалась голова танкиста. Солдаты вскинули автоматы.

– Не стрелять! – приказал Лемм, хотя сам держал парабеллум наготове.

…Казалось, танкиста совсем не интересовало то, что происходило вокруг: без шлема, с пистолетом в руке вылез из машины и тяжело спрыгнул на землю. Немного постоял, словно к чему-то прислушивался.

И пошел на нацеленные в него автоматы.

– Не стрелять! – еще раз предупредил обер-лейтенант.

Солдаты расступились. Земля вокруг была взрыта танком. Сергей запнулся и упал. Кто-то изумленно крикнул:

– Проклятье! Похоже, что он ничего не видит и… не слышит!

Около танка чин из полевой жандармерии отчаянно махал руками. Но и без того было видно, что случилось: из танка валил густой дым.

Неловко поднялся танкист. Сильным ударом у Сергея выбили из рук пистолет. Сопротивляясь, он снова упал. Ему связали руки.

11

Со вчерашнего дня старый полковник подолгу простаивал у окна. Посреди двора, на специально вынесенной скамейке, лицом к нему сидел русский танкист.

Широко раскрыв невидящие глаза, застыл Сергей. Только ветер (погода портилась) трепал его светлые волосы. Бледное осунувшееся лицо было строгим и неподвижным. Но угадывал полковник в этой неподвижности торжество.

Прожив долгую жизнь, не раз он убеждался в том, что в войнах раскрываются главным образом человеческие слабости. Поэтому, награждая за храбрость, он оценивал лишь внешнюю сторону подвига, не вникая в причины, побудившие совершить подвиг: когда-то довольно много испытал разочарований. И если его нация не меньше других хранила в памяти героев, то это было, по его мнению, только самообольщением – правда, очень важным и необходимым для войны.

Конечно, русский танкист, понимая свою обреченность, мог подчинить инстинкт самосохранения трезвому сознанию. Но как долго это сознание могло противостоять отчаянию и физическим страданиям? Стоя у окна, полковник ждал, когда русский, чем-то напоминавший гордого викинга из старинных иллюстраций к сагам, малодушно будет просить о сострадании.

Строжайшим приказом было запрещено чинить насилие над советским танкистом, а несколько минут назад полковник распорядился накормить его со своего стола.

…Вот тучный солдат-повар, в движениях которого еще чувствуется былая слава хозяина кухни лучшего отеля Баден-Бадена, подходит к танкисту. За ним тощий детина, раздувая ноздри от соблазнительных запахов, с великим недоумением на лице несет поднос с обедом. Повар замечает в окне полковника и демонстрирует свое профессиональное тщание: ловко нанизывает на вилку пластик ветчины с яйцом и подносит ко рту пленного. Танкист отстраняет руку повара. Тощий солдат жадно смотрит на ветчину и, видимо, произносит ругательство. Повар терпелив, словно перед ним избалованный ребенок: предлагает русскому куриную ножку. Опять без успеха. Повар берет кружку с коньяком… Резкое движение танкиста – и кружка летит на землю. Тощий плюет с досады.

Полковник позвал адъютанта.

– Кажется, я нашел способ что-нибудь узнать у пленного. Приведите его сюда. И – переводчика.

Когда ввели Сергея, полковник распорядился:

– Усадите его за мой стол. Дайте в руки карандаш и бумагу. Словом, он должен понять, что может писать.

С минуту Сергей сидел неподвижно, и трудно было узнать, задумался или не догадался о том, что от него хотели.

– Может быть, он не умеет писать? – предположил адъютант. Полковник поморщился.

– Не умеет писать? Думаю, что вы сможете сейчас оценить даже его стиль.

Сергей склонился над бумагой. Начал писать размашисто, ограничивая движение карандаша левой рукой.

Переводчик читал:

«Фашист! Если ты останешься жив, и уйдешь отсюда, и с улыбкой будешь смотреть в глаза детям, помни: я миллионами глаз буду следить за тобой. Я схвачу тебя за руку, едва в твоих глазах мелькнет бесноватый огонь. Я подниму с земли горсть пепла твоих жертв и…»

– Довольно!

Под глазом полковника нервно подергивалась дряблая кожа. Переводчик поспешно выхватил лист из-под руки Сергея.

Танкист отшвырнул карандаш. Выпрямился и еле приметно улыбнулся.

Михаил Аношкин
ПАРТИЗАНСКИЕ РАЗВЕДЧИКИ

Группа разведчиков вместе со Стариком, заместителем командира отряда по разведке, осела восточнее Брянска, вела себя тихо, стараясь не выдать своего присутствия. Но оккупанты понимали, что поблизости есть партизанские глаза и уши, их не могло не быть.

Старик приказал сержанту Щуко достать «языка». Тот два дня ходил на большак, и все неудачно. Наконец приволок плюгавого очкастого фрица, который, увидев Старика, упал перед ним на колени и заплакал. Всхлипывая, как ребенок, немец рассказал все, что знал, но рассказанное им большого значения не имело.

Командир приказал отпустить пленного. Щуко запротестовал. От волнения у него побелела даже горбинка носа. Он поглядел на Старика, словно на чужого, и спросил звенящим от волнения голосом:

– А меня они отпустили бы?!

– Нет, – спокойно ответил командир. – Они бы тебя расстреляли.

– Во! – воскликнул Щуко. – И этого вшивого фрица я расстреляю!

– Ты завяжешь ему глаза, выведешь на дорогу и отпустишь.

После этого Щуко дулся на Старика целый день. А на утро следующего дня за языком собрался сам командир. Он позвал сержанта и сказал:

– Хочу попытать счастья. Пойдешь со мной и прихвати еще троих. Амуниция полицаев в сохранности?

– Так точно, товарищ командир!

– Тогда быстро одевайтесь полицаями.

Во второй половине дня пятеро вышли в путь. Щуко привел их к большаку. Там они замаскировались и наблюдали за дорогой. На восток ехали грузовые машины, тарахтели повозки, пылили пехотинцы. На запад движения почти не было. Иногда проезжали санитарные автобусы, ехали на подводах гражданские.

Старик сказал:

– Здесь нам делать нечего. Какие части движутся на фронт, мы узнаем и без этого. Нам нужен «язык». Местный.

Ночью разведчики выдвинулись ближе к Карачеву. Здесь начинались уже степи. Спрятались в березовой рощице, в стороне от большой дороги. Неподалеку вился пыльный проселок. За увалом зеленела садами деревня. Старик задумчиво потеребил бороду, а потом сказал:

– Вот что, братцы. Я партизан, а вы, полицаи, поймали меня, ясно? Вяжи мне, Щуко, руки, и ведите в деревню.

Щуко вязать руки не спешил, лишь упрямо смотрел на командира.

– Ты чего? – спросил Старик.

– Не согласен.

– За последнее время ты что-то портиться начинаешь, Щуко. Я два раза не приказываю.

– Все равно. Я перед комбригом за вас головой отвечаю. А коли что случится?

– Ничего не случится. Только вяжи для виду, чтобы можно легко освободиться.

– Не могу. Лучше мы с хлопцами сходим, а вы посидите здесь.

– Почему?

– Риск же, товарищ командир!

– На войне риск – благородное дело. Все. Разговоры прекратить.

И вот четверо полицаев ведут по проселочной дороге бородатого дядьку, руки которого связаны за спиной. Идут молча. Держат путь к деревне. Они не знают – есть там немцы или нет. Будут действовать по обстоятельствам. Если немцев много, в деревне останавливаться не станут. В бой вступать решили только при самой крайней необходимости. Автомат Старика нес Щуко.

Но случилось все иначе, нежели разведчики предполагали. Навстречу им выехала черная легковая автомашина. Она волокла за собой шлейф серой пыли.

– Будем брать, – решил командир, – только без шума, ясно?

Пятеро остановились. Старик освободил руки от веревки, но продолжал держать их за спиной. Четверо отошли на обочину, а Щуко встал посреди дороги, широко расставив ноги. Горбатая черная машина резко остановилась, и из кабины выскочил немецкий майор. Он подбежал к Щуко и что-то стал ему выговаривать, постепенно переходя на крик. Сержант не понял ничего из того, что тот кричал. В это время четверо подошли к машине. Старик очутился возле разгневанного майора. Тот увидел его и оторопел: заметил на околыше красную звездочку. Потом перевел взгляд на Щуко, осмотрел его с ног до головы, видимо, соображая, что тут происходит.

Дальнейшее произошло моментально и без шума. Старик ловко скрутил майору руки, а Щуко зажал ему рот, чтоб не кричал. В это же время остальные справились с шофером. Один из разведчиков стукнул его прикладом по голове. Второй вытащил из кабины и бросил на обочину.

Майора связали и впихнули в машину, прямо на пол. Щуко, бывший тракторист, сел за руль. Старик рядом с ним, остальные втиснулись на заднее сидение, и машина помчалась к лесу.

Пленного майора звали фон Штрадером.

Старик по рации донес в штаб отряда:

«Давыдову. Пленный майор фон Штрадер показал – серьезных мер для обороны Карачева не предпринимается. Имеются сооружения для подвижной обороны. Штрадера конвоировать нет возможности. Совершил две попытки побега. Запросите У-2. Старик».

И еще через день:

«Давыдову. На аэродроме, что севернее деревни Р., находится более 100 самолетов противника. В районе соседней деревни устанавливают зенитную оборону. Старик».

Некоторое время никаких активных действий не проявляли – дали возможность немцам успокоиться после похищения майора. Отсиживались в лагере, времени свободного оказалось вдоволь. Старика терзали воспоминания. Боль сдавливала сердце, когда он думал о Люсе. Она властно ворвалась в его жизнь, и вот нет больше Люси. А было так.

…Давыдов решил завербовать бургомистра Брянска Плавинского. На связь с ним он послал разведчицу Люсю, а Старику приказал обеспечить охрану. Увидев первый раз Люсю, Петро – так звали Старика – с досады поморщился: несерьезного человека посылает комбриг на опасное дело. Девчонка вроде бы еще из детства не вышла – курносая, и глаза наивные-наивные. Шапка заячья, с длинными, до пояса, ушами. Телогрейка и валенки чуть великоваты. Подросток – и больше ничего.

От охраны Люся отказалась, и Старик не стал настаивать.

Разведчица попала на прием к Плавинскому и, выдав себя за беженку, попросила прописку в городе. Бургомистр взял у нее прошение и назначил день и час, когда надо было прийти за ответом. Уходя из кабинета, девушка незаметно оставила на столе пакет, в котором Давыдов предлагал Плавинскому сотрудничество.

Давыдов, узнав, что Люся ходила в город без сопровождающего, вызвал Старика и устроил ему нагоняй. Петро обиделся. Подумаешь, какая цаца, личного телохранителя ей подавай! И как у него часто бывало, ударился в крайность. Когда Люся собралась за ответом, Старик решил сопровождать ее сам. Он понимал, что второй поход к бургомистру очень опасен. Еще неизвестно, как поведет себя тот гад. Петра, однако, расстраивало и другое: уж очень несерьезно относилась ко всему девушка. Вроде бы и не отдавала отчета, на что идет. Старик оделся нищим, проник в город и поспешил в приемную бургомистра. Это была с его стороны рискованная затея, но другого, чтобы обезопасить девчонку, он не придумал.

Народу на прием к бургомистру набралось порядочно. Молчаливый, замкнутый народ, подозрительный друг к другу.

Петро незаметно пристроился в уголке, откуда ему было хорошо видно, и стал ждать. Если Плавинский вздумает арестовать Люсю, то Петро пустит в ход гранаты и автомат, который припрятал под свободно висящим на нем азямом.

Разведчица пробыла у Плавинского долго. Петро забеспокоился, но визит кончился благополучно.

Еще по дороге в город Старик присматривался к Люсе, сбоку разглядывал ее, и вдруг сделал открытие – а ведь девчонка она ничего, симпатичная. И не очень курносая, как кажется на первый взгляд, зато улыбчивая. Но самое главное открытие Петро сделал в приемной бургомистра, увидев, как Люся решительно входит в кабинет Плавинского, еще не зная, что ее там ждет, нахмурив брови и упрямо слов губы, готовая на все испытания. А когда она не спеша, пунцовая от волнения, вдруг в последнюю минуту нахлынувшего на нее, вышла из кабинета, Петро, сам того не ожидая, засветился радостью и понял, что Люся необыкновенная девушка.

Он нагнал ее на улице и нетерпеливо спросил:

– Ну? Что сказал бургомистр?

Люся продолжала идти, не сбавляя шага. И лишь в тихом безлюдном переулке остановилась и улыбнулась:

– Какой ты смешной!

Потом нахмурилась и вздохнула:

– Отказался.

С задания вернулись веселые, открывшие друг друга. У них появились общие мечты, которые они пока скрывали от других.

Люся по заданию отряда поселилась в городе, поступила работать на аэродром – русские женщины очищали взлетные полосы от снега и выполняли другую черновую работу. Примечала зорко, где расположены ангары, зенитные установки, сколько было самолетов и каких. Тайно переправляла сведения в отряд Петру, оттуда их сообщали на Большую землю.

К разлуке Старик отнесся легкомысленно. Подумаешь, великое дело! Люся ему по душе, но не страдать же из-за нее. Но, оказывается, Петро еще не знал себя. Через неделю после ухода девушки его обуяла такая тоска, что хоть бросай все дела и беги на тот чертов аэродром. Давыдов озабоченно спросил:

– Ты, случайно, не болен?

– Что вы, товарищ комбриг!

– Скучный ходишь.

– Так, голова немного побаливает, – соврал Петро и подумал: «Мать честная, теперь я знаю, почему люди гибнут от любви. Ну и срамота!»

О том, что Старик Влюбился, как повелось, первым узнал Щуко, а через него – весь отряд. Хотя сам Щуко клялся и божился, что он тут ни при чем, что держал язык за зубами, но глаза его посмеивались.

…Старостой в одной деревеньке был свой человек – Колобов. К нему и направились разведчики. Староста должен был сообщить важные сведения о продвижении немецких войск. Чтоб не привлекать внимания, Старик оставил Щуко с бойцами за деревней, а к старосте направился вдвоем с Люсей. На условный стук выглянул хозяин и шепотом сообщил:

– Гости у меня. Двое, из Брянска. Полицию приехали создавать.

В эту деревеньку приезжали уже дважды, а полицию создать не могли.

– Та-ак, – произнес Петро и сказал Люсе: – Беги за Щуко, а я с ними побалакаю.

Люся хотела возразить: не оставайся один, вместе сходим за Щуко, гости никуда не уйдут. Но по его решительному виду поняла, что отговаривать бесполезно. Старик загорелся. Он всегда загорался, когда наклевывалось опасное дело.

– Иди, иди, не бойся.

Петро припрятал в сенцах автомат, проверил пистолет и положил его в карман борчатки. Теперь он вполне мог сойти за крестьянина. Шагнул за хозяином в избу, сварливо ворча:

– Доколе за нос будешь водить, Кузьмич? Обещал машинку достать, а сам тянешь резину.

До войны Колобов ремонтировал старые швейные машинки и продавал их частным порядком. Немцы назначили его старостой, считая, что он в ссоре с Советской властью: что ни говори, а частник. Но Колобов оказался честным человеком и служил партизанам не за страх, а за совесть.

– В жисть никого не обманывал, – оправдывался староста. – Обожди трошки, жинка вернется – будет тебе машинка.

– Да у тебя никак гости, Кузьмич? – воскликнул Петро. – Может, я потом, а?

За столом в горнице сидели двое. Один солидный, в кителе из черного габардина, лицо круглое, лунообразное. Другой тощий и лысый с подслеповатыми глазами. «Гости» пили самогон, закусывали солеными огурцами и салом.

– Прошу прощеньица, господа хорошие, – сказал хозяин, – это наш, деревенский, прошу любить и жаловать, – и к Старику: – Проходи, Иваныч, сидай, тоже гостем будешь.

Солидный посмотрел на Петра презрительно, а тощий – с подозрением. Однако Петро и в самом деле сошел за деревенского мужика, и они пригласили его к столу: может, надеялись в полицию завербовать? Петро, не снимая борчатки, присел на табурет. Тощий налил ему полный стакан мутной, дурно пахнущей жидкости.

– Скудаю маленько животом, – пояснил Петро. – Не употребляю.

Но двое посмотрели на него искоса. Не похоже, что скудаешь животом, ишь, щеки налились соком. «Ну, погодите, паразиты», – зло ругнулся про себя Петро и сказал вслух:

– Разве что за компанию. Так и быть разговеюсь. Однова помирать!

Выпили. Солидный крякнул утробно, а лысый хихикнул:

– Всяк пьет, да не всяк крякает, – и к Петру: – Так, папаша?

«Окосел, бедолага, – усмехнулся про себя Петро. – Скоро я тебе покажу папашу, по-другому запоешь».

– Послушай, любезный, – начал солидный, с хрустом перемалывая мощными челюстями соленый огурец, – ты, так сказать, пуп земли, крестьянин, на тебе мир держится, ответь, любезный: вернутся красные или нет?

– Я политикой не занимаюсь, – отозвался Петр.

– Да ты, братец, меня не бойся, и его тоже, – положил он тяжелую руку на плечо лысого, тот даже покривился.

– Кто вас знает, я человек маленький. Один господь ведает, ему там виднее.

– Господь ведает! – оживился солидный. – Он все знает. А красным во веки веков – аминь! Послушай, любезный, а ты не прикидываешься, а? Смотри у меня! – он погрозил Петру пальцем.

Старик вошел в роль. Ему даже нравилось изображать темного мужика. Лысый влез в разговор мягко:

– Господа, утолим жажду, причастимся святой водицей.

– Причастимся, – согласился солидный.

– Оборони меня господь, – сказал Старик. – Не полезет.

– Оставьте вы его, – замолвил словечко хозяин. – Зачем неволить, коль душа его не принимает?

Прислушался и добавил:

– Никак, хозяйка вертается?

«Сейчас вы у меня причаститесь отменно», – усмехаясь, подумал Петро и поднялся с табуретки. Люся ворвалась в избу первой, решительная, с автоматом наперевес, уши ее заячьей шапки откинуты назад, за нею Щуко с хлопцами. Петро выхватил пистолет и процедил:

– Руки вверх!

Колобов оказался за спиной у «гостей». Лысый руки взметнул с готовностью, подслеповатые и юркие глазки враз остекленели. Солидный растерялся на самый миг и, молниеносно выхватив пистолет, выстрелил. Люся ойкнула. Петро заорал:

– А ну, брось пистолет!

Стрелять ему было нельзя – позади солидного стоял хозяин. Петро загородил собою Люсю. Теперь Старик и солидный стояли друг против друга. Колобов не растерялся. Он со всего маху ударил солидного, и тот выронил из рук пистолет. Петро ринулся на полицейского, хватил его под дых, и предатель грузно, мешком завалился на пол. Люся, привалившись к косяку двери, побледневшая, виновато улыбалась, будто стыдилась, что ее ранили. Петро тихо спросил:

– Куда тебя?

– В руку. Пустяки.

Петро шагнул к девушке, поглядел на нее пристально и вдруг прижал ее голову к своей груди и прошептал:

– Я перепугался за тебя. Больно?

С наступлением лета Старик с группой разведчиков по поручению Давыдова ходил в соседний партизанский отряд за батареями для рации. На поход ушла целая неделя. Соседи батареями поделились по-братски. На обратном пути разведчики никаких боевых дел не замышляли, хотя у Щуко чесались руки. И Петро не вытерпел, когда увидел на проселочной дороге две легковые машины, которые сопровождала танкетка. Грех было не воспользоваться случаем, удача сама лезла в руки. Разведчиков было пятнадцать, вооружение – автоматы, гранаты и даже ручной пулемет Дегтярева. Местность открытая, только к повороту дороги жался березовый колок, поэтому немцы ничего не опасались. Но когда машины поравнялись с колком, в них полетели гранаты и обрушился шквал автоматного огня. Кончено было за несколько минут. Танкетка горела. Одну легковую машину взрывом перевернуло. Другая носом сунулась в кювет. В этой машине разведчики обнаружили труп генерал-лейтенанта, при нем был вместительный портфель с документами. У Давыдова, когда он брал портфель, от волнения вспотели руки. Не каждый день партизанам попадали генеральские документы. И были они исключительной важности. Нужно было немедленно доставить их в штаб фронта. Самолет отряд принять не мог, решили послать через линию фронта группу партизан. Вызвалась идти и Люся – она хорошо знала эти места. Петро был рад и не рад. На большой земле Люся могла немного отдохнуть, тем более, что Давыдов разрешил ей задержаться на недельку-другую. Но Петро знал – без Люси будет тосковать, нетерпеливо считать дни до ее возвращения.

Настал прощальный вечер. Петро и Люся ушли за линию постов, подальше от любопытных глаз. Облюбовали на краю поляны раскидистую березу и уселись под нею. Место глухое, едва ли сюда мог кто заглянуть.

Разговаривали мало. И о чем было говорить? Объяснились они давно, еще зимой, когда Люсю ранил полицай. Между ними шел разговор молчаливый, им только одним понятный. В этом разговоре имело значение все – и особый поворот головы, и мягкое движение руки, и тихая улыбка, и невольный вздох.

Сидели плечом к плечу, слушали сонное дыхание листвы над головой и неугомонный треск кузнечиков.

Петро одной рукой обнял Люсю, покрепче прижал к себе, и она доверчиво положила ему голову, на плечо, ласковая, всегда улыбчивая и понятная-понятная, как никто другой. На коленях у них лежали не цветы, а холодные автоматы, неразлучные спутники и надежные защитники.

Листья березы трепетали от легкого ветерка. Покачивались коричневые сережки, бесшумно ударяясь друг о друга. По небу плыли белые кучистые облака. Они то наплывали на солнце, и тогда на поляну набегали прохладные тени, то опять уходили, и солнце снова заливало поляну. Поодаль выстроились, словно богатыри в островерхих шлемах, сосны – одна к другой, стройные, одинаковые, будто на подбор, и охраняли тишину.

На опушку выскочил заяц. Сел на задние лапы, старательно умылся и уставил любопытные бусинки глаз на людей, навострив уши. Петро, боясь пошевелиться, чтобы ненароком не спугнуть его, прошептал:

– Смотри, смотри – прямо, вон у сосенки! Видишь?

– Зайка! – радостно вздохнула Люся. – Какой забавный! Иди сюда, мы тебя не тронем!

– Его, наверно, друзья ждут.

– У него есть друзья?

– А как же!

– Я думала только волки да лисы.

– И волки есть, конечно, без волков не обойдешься – они везде есть.

У Петра онемела нога, захотелось поудобнее ее повернуть. Но с колен соскользнул автомат и упал на землю. И хотя звук был негромкий и глухой, зайчишка вздрогнул и рванул вдоль опушки. Петро озорно свистнул вслед, а Люся спросила:

– После войны в Брянске останешься? Или в Вольск уедешь?

– Где ты, там и я.

– У нас в Брянске хорошо.

– Я степняк, но Брянск мне нравится.

Разговор велся обо всем и ни о чем. Утром Люся уходила из отряда. Она пристроилась в середине цепочки – в мужском сером пиджаке, в синей юбке, в кирзовых сапогах. За спиной вещмешок, на груди немецкий трофейный автомат. Именно такой она ему и запомнилась. Люся выбежала из цепочки, приблизилась к Петру и поцеловала его, никого не стесняясь.

Петро терпеливо ждал ее возвращения. По рации было передано, что документы в штаб фронта доставлены, и группа партизан, отдохнув немного, ушла обратно.

И вдруг из штаба фронта поступил запрос:

«Давыдову. Доложите, что известно о судьбе группы».

Давыдов рассердился. Странно! Это они должны сообщить ему, что им известно о разведчиках. Ясно было одно – с партизанами приключилась беда. Старик, узнав об этом, бросился к комбригу. Давыдов усадил его на ящик из-под патронов, заметил:

– Держись, Старик!

– Я держусь. Но я возмущен, что от меня скрывают радиограмму. Люся для меня самый близкий, человек на свете, вы об этом отлично знаете.

– Мне до вчерашнего вечера и говорить-то тебе было нечего, – медленно проговорил Давыдов.

– Что же с ними?

– Видишь ли, друг, все мы ходим на острие бритвы.

– Знаю!

– Люсю казнили фашисты.

Петро застонал. Некоторое время он сидел не шевелясь. Давыдов молчал. Когда миновало первое горькое помутнение, Петро хрипло попросил:

– Расскажите.

– Линию фронта они перешли благополучно. Углубились в тыл и неожиданно напоролись на гитлеровцев. Погибли все. Раненую Люсю взяли в плен. Пытали. Говорят, перед смертью она сказала: «Я партизанка и комсомолка. Больше вы от меня не добьетесь ни слова!»

Через месяц Давыдов послал разведчиков под Карачев.

…Получен новый приказ – возвращаться в отряд.

Четвертый день группа Старика искала свободную лазейку, чтобы безболезненно перескочить через железную дорогу, и не могла найти. Дорога охранялась круглосуточно усиленными нарядами. Ходили патрули и обходчики, на близком расстоянии друг от друга были вкопаны бункера, в которых жили охранники. Мешали завалы. Многочисленной группе через них пройти невозможно. Гитлеровцев понять нетрудно. В Москве прогромыхали победные салюты в честь освобождения Орла и Белгорода, фронт дрогнул и покатился на запад, пока медленно, но неукротимо. Прифронтовая вражеская полоса жила судорожной жизнью, дороги приобрели особенно важное значение. Была усилена охрана. Лезть напролом через завалы равносильно самоубийству.

Выход оказался один – переходить с боем. Старик с сержантом Щуко долго думали, как ловчее и без потерь прорваться через дорогу? Ошеломить охрану и пройти, пока она не опомнилась? Сошлись на одном – форсировать дорогу через железнодорожный переезд. Риску больше, но и возможностей добиться успеха тоже. Партизан там не ждут – кто полезет на рожон? На этом и строился расчет. Большак, который пересекал железную дорогу, был не ахти какой людный. Ночью движение по нему замирало и вероятность непредвиденных встреч почти исключалась.

Переезд охранялся. Щуко проторчал возле него целый день с биноклем, высматривая все. Возле будки стрелочника врыт в землю бункер, у входа в который постоянно маячил часовой.

План созрел такой. Щуко с ловким хлопцем ночью снимут часового и закидают гранатами бункер. Когда прогремят взрывы, группа бегом пересечет железную дорогу. Слева и справа на всякий случай выдвигаются по два автоматчика. Они и Щуко со своим напарником прикроют отход и вступят в бой, если потребует обстановка.

В сумерки группа подтянулась ближе к переезду, залегла в кустах по левую сторону дороги. Часовой возле будки пиликал на губной гармошке. Щуко шепнул Старику:

– Взяло его! Всю обедню может испортить, паразит.

– Давай – время. Осторожней, смотри, – подтолкнул Старик в плечо Щуко. Тот оглянулся, нащупал в темноте руку Петра, крепко пожал ее и лихо ответил:

– Щуко не подведет.

Сержант и разведчик Глотов, пригнувшись, перебежали дорогу и скрылись в темноте, будто растворились в ней.

Потекли томительные минуты. Чуткое ухо Старика уловило неясный шум, ближе, ближе. Сомнений не оставалось: в Брянск торопился поезд. Протяжно загудел паровоз. Старик подумал: «На руку! Под шумок легче подойти. Пока будет грохотать, разведчики подбегут к дороге».

Щуко договорился с товарищем о деталях. Как только он прикончит часового, напарник должен бросить в бункер лимонку.

На фоне темно-синего неба отчетливо выделяется долговязая фигура часового. Он в каске. Автомат на груди. Гармошку держит обеими руками. Что-то такое красивое играет. Хоть и пискливый голосишко у гармошки, а мелодию выводит душевную. Умеет, паразит, играть. В другое время послушал бы. И чего его потащило в такую даль, сидел да пиликал бы возле своей Брунгильды.

Щуко выждал, когда часовой повернулся к нему спиной, пружинисто оттолкнулся от земли, будто на старте, и прыгнул на ничего не подозревающего немца.

Часовой, напружинившийся было, обмяк и стал сползать на землю. Сняв автомат и приладив его на себя, сержант шепнул напарнику:

– Давай!

Глотов сапогом открыл дверь бункера и, кинув в кромешную тьму гранату, отскочил. Взрыв прогремел глухо, но сильно. Из двери выплеснулся огненный язык пламени, раздались душераздирающие крики, и все смолкло.

Старик поднял партизан, и группа, грузно топая сапогами, побежала к переезду. Четверо партизан легли на полотно слева и справа. Старик остановился на переезде и поторапливал бойцов:

– Живее, живее!

Неожиданно справа началась стрельба, послышались крики – к переезду бежали немцы. Откуда они взялись? И было их немало – судя по стрельбе и крикам, не менее взвода. Щуко нахлобучил шапку на голову покрепче и сказал: