Текст книги "Футбольный театр"

Автор книги: Михаил Сушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Зигзаг судьбы

В памяти моей, словно бусинки, рассыпались эпизоды моего детства. Кажется, собрать их воедино, увязать одним сюжетом невозможно. Только когда начинаю их собирать, то все они, хочу я того или нет, почему-то нанизываются на «футбольную» нитку…

Со звонком на урок гимназисты разлетелись по своим местам, буйство улеглось. Иные, только что пламеневшие весельем глаза потухли – мгновенно, как гаснет электричество: самые беспечные еще минуту назад уповали на счастливую звезду, на «авось», который пронесет, но теперь приуныли, сожалея, что предпочли веселую возню с одноклассниками последней возможности заглянуть в учебник – надышаться перед «смертью». Понуро ожидая появления в дверях учителя географии, они убеждали себя в собственной невезучести – дескать, обязательно спросит…

Другие, защитившись крепостной стеной знаний, чувствовали себя менее уязвимыми. Заунывный звонок сторожа Федора, не спеша проплывавший по коридорам, не испортил им настроения – по инерции они еще радовались жизни.

От доски, покрывая легкий шумок, раздавался голос дежурного:

– Кто спер тряпку? Отдайте тряпку! Мне из-за вас пропадать ни к чему!

Мой сосед, Николай Стрелец, скомкав сырую ветошь, положил ее в парту и шепнул: «Сушков, на перемене погоняем». Он изобразил на лице напряжение, полуприкрыл один глаз и скопировал дежурного:

– Кто спер тряпку? Отдайте тряпку!…

Но вдруг растянул рот до ушей и гнусаво пропел:

– За подобные проделки Лупят тряпкой по сопелке.

– Стрелец, – крикнул дежурный, – не фиглярь, гони тряпку!

Появился географ. Наступила тишина. Он посадил класс, но тут же поднял его и сказал:

– Левые притоки Дуная. Три, четыре… Географический хор дружно затараторил: тра-та-тата, тра-та-та-та… Вслед за левыми учитель потребовал исполнения правых.

– Тра-та-тава, тра-та-тава… Драва, Сава и Морава.

– …и Морава, – басовито, неторопливо, врастяжку и так безмятежно, будто нет в классе ни хора, ни учителя, просолировал Стрелец. И всем было ясно, что. запоздал он нарочно, исключительно затем, чтобы нашкодить. Учитель вспыхнул.

– Вы, Стрелец, – сказал он, – тугодум! У вас неуклюжие мозги. Не возьму в толк: как это вы с такими мозгами в футбол играете?!

– А я не мозгами, я ногами… Иногда головой…

– Вон! И дневник давайте – кол за дисциплину!

– Извините… Я не хотел… Я не нарочно…

Стрелец сокрушался так искренне, на лице его выразилось такое натуральное сожаление, что трудно было ему не поверить. Но мы хорошо знали: он актер и в душе его сейчас буйствует веселье.

– Ладно. Садитесь… И чтоб в последний раз… Уж эти мне футболисты-юмористы… А вы, Сушков, по какому случаю сияете? Вы ведь у нас тоже футболист-юморист? Лучше бы географией прилежней занимались… Что из вас будет?… Из юмора да футбола профессии не сделаешь…

Географ не подозревал, что попал в точку… крайне противоположную той, на которую впоследствии легла истина. И мог ли я сам предполагать тогда, что в будущем и футбол и юмор станут моими основными жизненными занятиями.

Всякий раз, когда учитель отчитывал одного из нас, он непременно цеплял и другого. Возможно, он видел сходство в наших интересах, увлечениях, проявлениях души и ума…

Меня с Колей Стрельцом сближала приверженность к футболу, страсть к театру и музыке. Наши жизненные пути сошлись: оба мы стали актерами, оба футболистами… Тогда же в нашей гимназии, только двумя классами старше, учился еще один «футболист-юморист»… Впрочем, спортсмена из него не вышло. Стрелец на этот счет острил: голкипер Миша Гаркави, дескать, полностью закрывает собой ворота. Ни щелки для мяча – сплошной Гаркави. Посему соперники добились, чтобы ему запретили играть в футбол…

Но имя этого замечательного конферансье впоследствии знала вся страна.

Много лет спустя иные из моих не очень близких знакомых, считавшие меня, так сказать, чистокровным спортсменом и тренером, удивлялись, прослышав о моем актерском образовании, о том, что в молодости служил я актером. Их удивляло это сочетание несхожих вроде бы занятий. Говорили: причуда, дескать, судьбы. В подтексте звучало: актер, мол, профессия умственная, а футболист нечто противоположное. Однако мнение все больше исходило от людей, которые никогда не занимались ни тем, ни другим.

Я часто задумываюсь над простым русским словом «игра». Меня удивляет необъятная ширь его понятия: игра на скрипке, игра на сцене, игра в футбол… Легкомысленным словом «игра» объединяют и объясняют совсем разные и серьезнейшие, сложнейшие виды человеческой деятельности. И богатый, умный, динамичный русский язык терпит такую рутину, более того – несуразицу, соглашается с ней. Быть того не может. Значит, неспроста – вероятно, есть какая-то тайная причина для такого терпения. Не в том ли она, что языку необходимо объединить, сгруппировать эти виды, намекнуть на их семейственность и, главное, на то, что все они удел людей одного типа, определенного психологического склада, с той особенностью ума и сердца, которая вызывает тяготение к подобным занятиям.

И сейчас еще не изжила себя до конца традиция противопоставлять людей искусства людям спорта. В иных фильмах, чтобы подчеркнуть утонченность натуры человека от искусства, ему противопоставляют ограниченного, грубоватого, туповатого спортсмена. В других наоборот: музыкант – трусливый, хлипкий, эгоистичный, спортсмен же – достойный, сильный, мужественный.

А между тем, еще раз скажу, искусство и спорт манят к себе очень сходные натуры, близкие психологические типы.

Начать с того, что и к тому и к другому тянутся люди, в которых живет природная потребность к публичному самовыражению, некий артистизм. И они-то больше всего и преуспевают и тут и там.

Далее. Искусство и спорт шире всего открывают двери людям, которым присуще нечто похожее на импровизационный талант. В футболе, скажем, без такой способности далеко не уйдешь.

Затем: нужно уметь с глубокой серьезностью относиться к делу, которое полностью держится на условности. Поверить в него до конца – это тоже задача. И для этого тоже необходим определенный склад ума. Многие из тех, кто пытался служить театру, не состоялись как актеры только потому, что не могли до конца поверить в свою жизнь на сцене. Футболист нуждается в таком свойстве значительно меньше, однако все же нуждается. Соглашусь, что это довольно спорное человеческое качество, возможно, за ним и впрямь скрывается некоторая наивность, инфантильность…

Мне говорили, что где-то на Западе социологи провели исследование и установили, что большинство преуспевающих атлетов обладают сильно развитым эстетическим чувством и тягой к гармоничным видам деятельности. Мне это кажется достоверным. Я замечал, что у больших спортсменов-футболистов чаще всего хороший музыкальный слух, они любят музыку и сами любят музицировать доступным им способом, как правило, конечно, петь.

Я уж не говорю о том, что людям искусства, как и спортсменам, нужны хорошая реакция, сноровка и крепкое здоровье.

Нет, я далеко не единственный, кто сочетал в своей трудовой жизни футбол со сценой. Нынешнее старшее поколение еще помнит, вероятно, некогда популярного исполнителя эстрадных песен Казимира Малахова – того самого, в чьем исполнении впервые был записан эстрадный романс «Черные глаза». Болельщики же двадцатых годов хорошо знали прекрасного футболиста Казимира Малахова. Многие, однако, не подозревали, что певец и футболист – одно и то же лицо.

* * *

От гимназии к дому нас вела довольно длинная дорога (гимназия находилась в Толмачевском переулке, возле Третьяковской галереи, а дом, как уже говорилось, на Дербеневской). Но мы проходили ее так долго, будто одолевали ползком.

После уроков мы со Стрельцом не могли устоять от соблазна заглянуть на стадион (благо он на пути!) – только на минуту… И оставляли там полчаса. Потом наши пути расходились, но расставаться не' хотелось, Приятель брался меня провожать.

Так было и на сей раз. Поближе к дому нас привлек церковный двор. Здесь в это время можно без опаски погонять тряпичный куль, разыграть комбинацию другую.

Обыграв Стрельца в дриблинге, я послал этот, с позволения сказать, мяч метров на двадцать пять и рванулся вперед. Но Николай обогнал меня, подхватил мяч и провел его меж двух булыжников, обозначавших ворота… И так было почти всегда – я значительно уступал ему в скорости.

Расстроенный, присел на скамейку. Он подсел рядом, и пару минут мы молчали. Потом он сказал:

– Плохо с места берешь. Начального рывка нет. На том и теряешь секунды… Сразу надо принимать! Потренируйся.

Мы разошлись по домам. По дороге, увлеченный этой мыслью, я то и дело с шага резко переключался на бег и со стороны походил, вероятно, на умалишенного.

Подойдя к парадной, распахнул дверь и бросился вверх по лестнице, беспорядочно перескакивая то через две, то через три ступеньки. Я слышал, как привычно заскрипела за мной дверь, возвращаясь в исходное положение. Я оглянулся и вдруг хвастливо подумал: ай да я! Пока, мол, дверь закрывалась, пролетел весь марш. Впрочем… не весь – двух ступенек не дотянул. Вот где отработка стартового рывка!

Я вернулся, сбросил ранец и распахнул дверь до отказа. В обратное движение ее приводила довольно слабая пружина.

Пересчитал ступеньки. Их одиннадцать. Одиннадцатая – площадка. Изготовившись, сгрупировавшись, стремительно бросился вверх. Ноги цеплялись за чуть выступавшие карнизы каменных плит, проскакивали мимо опоры или срывались, наступив лишь на самый ее край. Я с трудом сохранял равновесие, удерживался, хватаясь рукой за перила. С замиранием сердца ждал хлопка. И он прозвучал, когда был… на седьмой ступеньке. Проклятая дверь – слишком рано хлопнула!

Снова спускаюсь вниз и снова взмываю вверх. Восьмая ступенька.

И так с десяток раз – седьмая, восьмая, седьмая, восьмая… Я не могу даже достигнуть результата своей первой, спонтанной попытки. Он оказался самым лучшим… Почему?!

И до меня вдруг доходит – потому, что паника, суматоха. Одно лишь сумасбродное желание как-нибудь успеть. И с каждым разом растущая боязнь, переходящая почти в страх – не успею…

Не спешить! – решил я. На результат потом. Сперва нужно отработать равномерность шага, а стало быть, прежде всего точность попадания ноги на ступеньку. Затем надо определить длину шага – через одну или через две? Через одну. К тому же не прыгать, а бежать. Ведь до сих пор я, по сути дела, прыгал – отталкивался от каждой ступеньки и терял на это время.

Я вдруг повеселел, почувствовав, что попал в точку, ощутив некое совмещение моей догадки с истиной. Да, по лестнице надо точь-в-точь как бегаю по равнине. В подтверждение этого мне пришла в голову простейшая мысль: длина лестничного марша не более трех метров. На ровном месте я пробежал бы эти три метра за полсекунды. Отсюда вывод: если научиться правильно бегать по ступенькам, можно одолеть не то, что один – оба марша, двадцать две ступеньки, пока закроется дверь.

Беспрестанную монотонную беготню по лестнице слышали мои домочадцы. Выскочила мать, закричала:

– Миша! Перестань сей же час! Совсем взбесился со своим футболом…

– Погоди, ма. Еще немного…

Но повторял свои восхождения еще много раз. Прерывался минут на десять, отдыхал и снова принимался…

…Месяц спустя «секундомер» подал свой сигнал, когда я одолел площадку и наступил на вторую ступеньку верхнего марша…

Теперь я не помню, как развивались «события» дальше. Помню только, что был тогда в моей жизни радостный, переполнивший меня гордостью день, когда я достиг своей цели: растворил настежь дверь, отпустил ее и взлетел на второй этаж в момент удара о дверную раму. Случилось это, однако, очень не скоро. В футболе же пользу от такого тренинга я ощутил очень быстро. Вопрос о моем скоростном дефиците отпал. Мало того, пришло даже время, когда скорость стала моим коньком. Впоследствии на соревнованиях, которые проводились на приз открытия сезона, я нередко выходил победителем в беге на короткие дистанции.

Этот вроде бы незначительный, внешне несерьезный эпизод оказался важной вехой в моей жизни. Он помог мне узнать, ощутить то, что теперь называют алгоритмом творчества. Мне с тех пор стали понятны принципы, технология работы над собой. Такая «углубленная» самоподготовка стала потребностью моей натуры, ее частью. И на поле, и на сцене я готовился к выступлениям очень тщательно, отрабатывал каждую деталь и, главное, старался отыскать какие-либо вспомогательные упражнения, помогавшие преодолеть ту или иную трудность.

А пока что приблизилось лето, кончились занятия в гимназии, и семья наша перебралась на дачу.

Прежде Расторгуево знали как дачное место. Там, в деревне Тимохово, был дом, где наша семья проводила лето. Дачников-москвичей здесь хватало, но футболист, как говорится, искал след футболиста. Впрочем, оказалось, что найти его не так уж и трудно. Не помню теперь, кто кого нашел: мы ли братьев Мастеровых – Николая, Федора и Василия – или это они разыскали Николая, Сергея, Александра и Михаила Сушковых. Но факт тот, что эти две семьи, да еще двое братьев Ивановых составили ядро дачной футбольной команды.

Мы нашли подходящее место, разровняли его, разметили зоны, и получилось неплохое поле, правда, с небольшим уклоном в одну сторону. Здесь с утра и до темна гоняли мяч – благо, делать больше нечего. Однако… сказав: «гоняли» и «нечего делать», я мог создать у читателя впечатление, будто гоняли от нечего делать. Но нет, это была работа – настойчивая, упорная и даже с позиции нынешней методики тренировки в чем-то достаточно умная. Мы не бессмысленно гоняли мяч, а отрабатывали удар, точные пасы, разыгрывали сложные комбинации, придумывали тактические ходы. Признаюсь, правда, – не от высокой сознательности, а вынужденно…

Дело в том, что по другую сторону железной дороги, в Фельдмаршальском поселке, проживала еще одна группа футболистов. И весьма сильная. Достаточно сказать, что душой и лидером ее был известный футболист, правый край олимпийской сборной 1912 года Михаил Смирнов. С ними чаще всего и приходилось нам играть.

Да, нам повезло – мы имели дело с сильным противником. Встречи с ним с ходу вскрывали все наши слабые места. Соперник ставил нам точные диагнозы, мы знали, что лечить, а это самое главное.

Встречались мы и с более дальними соседями, с командой Царицына, например. Вставали чуть не с зарей, облачались в футбольную форму и восемь километров… не шли – по сути дела, бежали, перекидываясь мячом.

Лето 1915-го… Уж год, как идет первая мировая война. Молодежь забирают на фронт… Идут и идут похоронки… Горя хватает!

А жизнь продолжается. Во всех проявлениях. И в футбол играют, и смотрят его по-прежнему, хотя некоторые команды вовсе закончили свое существование – всех призвали в армию, другие – значительно поредели…

Ночью прошел дождь, обильный и теплый, с грозой, насытившей воздух пахучей свежестью. И сейчас, Поутру, пока солнце еще не слишком палило, все запахи деревенского лета струились сквозь щели неплотно прикрытого на ночь окна. Возможно, это они вместе с бесцеремонным галдежом птиц разбудили меня, а возможно, шаги брата Александра, ходившего уже туда-сюда с полотенцем.

– А-а! – весело заговорил брат, увидав меня с открытыми глазами. – Мы проснуться изволили… Вставай, дрыхало. Глянь, на улице благодать какая. Быстро умывайся, одевайся – до завтрака еще поиграть успеем…

– Саш, давай нынче отдохнем. Что-то у меня коленка побаливает. Вчера приложился… Об штангу.

Александр сначала скис – он настроился на футбол. Но вдруг просиял, найдя в моем предложении что-то интересное.

– А что? Пожалуй, можно и отдохнуть. Давай в Жуковку нынче прогуляемся, поглядим, как мамонтовцы тренируются. Вот у кого поучиться-то можно. Может, и сыграть позовут…

– Как же, позовут… Жди. Нужны мы им – сопляки… Там один Бахвалов чего стоит. А Парусниковы? Все трое мастера – экстра!… А Сергей-то где? Встал?

Позавтракав, мы отправились втроем в Жуковку. Деревня эта находилась в недалеком соседстве от Нашего Тимохова, и мы даже прогулочным шагом дошли быстро. Как и думали, на поляне уже мелькали фигуры в трусах, футболках и бутсах. Мы подошли вплотную, присели на травянистом бугорке и, пожевывая былинки, наблюдали за происходящим.

Состав оказался неполным. Шестеро гоняли мяч, разыгрывая какую-то замысловатую комбинацию, седьмой стоял в воротах. Четверка из знаменитого клуба «Мамонтовка» (я уже упоминал о нем), квартировавшая в этой деревне – Бахвалов и трое Парусниковых, – была на месте. Они-то в основном и тренировались, и вообще все, что происходило здесь, все для них и ради них. Остальные трое – просто статисты.

Здесь небольшая оговорка. Я предвижу недоумение читателя, хорошо осведомленного в географии Подмосковья: каким, мол, образом мамонтовцы попали в Расторгуево, вернее, как могли они играть и тренироваться со своей командой, если проживали, что называется, на другом конце света? Ведь Расторгуево по Павелецкой железной дороге, а Мамонтовка по Ярославской, то есть в противоположной стороне от Москвы. Ответ на это прост. Речь идет о молодых людях, от которых выбор дачи, я полагаю, не зависел. Они жили там, где жили их семьи. Им действительно приходилось трудновато – на игры и на ответственные тренировки они вынуждены были ездить в Мамонтовку – туда, где проживала летом основная часть игроков их команды.

С мамонтовцами у нас, хоть и шапочное, но все же знакомство. Они знали, что мы играем. Заметив нас, они перекинулись короткими фразами, после чего подошел Евгений Бахвалов, глянул понимающим глазом на наши бутсы и, усмехнувшись, сказал:

– Ну что, ребята, постучать пришли? Так валяйте на поле.

Уговаривать нас не пришлось.

В тот день ни Бахвалов, ни кто-либо из Парусниковых не высказал нам своих впечатлений. Но мы и сами почувствовали, что за статистов нас здесь не принимают.

На прощание мамонтовцы только сказали нам: «Приходите завтра снова».

Назавтра мы собрались к своим новым знакомым с намерением договориться о матче между Тимоховом и Жуковкой. Я только что приладил доморощенные гетры, составив их из черных маминых чулок, самодельных щитков, ваты, и теперь шнуровал бутсы – обыкновенные ботинки, на носки которых я набил толстую жесткую кожу. В этот момент постучали в окошко. Подошел Александр, выглянул и с кем-то радостно поздоровался. Я догадался, что Александр разговаривает с Евгением Бахваловым. Рядом с ним стоял младший Парусников»

– Мы к вам с предложением… – заговорил Бахвалов. – Собственно говоря, мы еще вчера хотели сказать, но решили сперва посоветоваться… Что вы скажете, если мы попросим вас сыграть за Мамонтовку? У нас в воскресенье игры на первенство дороги…

Не знаю, что именно переживает спортсмен, восходящий на олимпийский пьедестал, но убежден, что его чувство слабее того, которое испытывал я тогда. Я, шестнадцатилетний мальчишка, заурядный гимназист, буду играть в сильнейшей московской команде, выбегу на поле вместе с лучшими, известными игроками. Моя фамилия может появиться в газетных отчетах…

Бахвалов о чем-то говорил. Но я не слышал его. Я витал в облаках… Голос его наконец прояснился, стали разборчивы слова. Они меня слегка отрезвили.

– …за какую команду – вторую или третью – придется вам играть, точно не знаю. Но уж, что придется, так это верное дело. Клубу сейчас не хватает пяти-шести игроков.

«За вторую или третью…» – разочарованно подумал я. Но тут же одернул себя, зная, что выступить в любой команде этого клуба для нас – большая честь.

– Вам нужны еще игроки? – спросил Александр.

– Нужны.

– У нас есть ребята. Не хуже нас футболисты – братья Мастеровы. Довольны будете. – И обратился ко мне: – Миш, сбегай за Мастеровыми.

Николая, Федора и Василия я встретил по дороге.

Они гнали мяч по деревенской улице, направляясь к нам.

Бахвалов повторил свое предложение. Потом, спохватившись, вдруг сказал:

– Да! Чуть было не забыл. Все дорожные расходы вам будут оплачены: и до Москвы, и по Москве до Ярославского вокзала, и оттуда до Клязьмы. А также весь обратный путь.

Удивительно, но ничто не вознесло меня так высоко, как это последнее сообщение. Мне оплачивают проезд! Что-то взрослое, настоящее, деловое слышалось в этом. Я уловил здесь некое уважение, подлинное «вы», а не то притворно-педагогическое, каким нас потчевали в гимназии, оно возвещало мою человеческую значительность, заметность.

Мы с трудом дожили до воскресенья. Но провели эти дни не в праздном ожидании – тренировались, как говорят, до потери пульса.

Любопытно: только на Ярославском вокзале, сев в поезд на Клязьму, я вдруг почувствовал, как праздник в моей душе вытесняет тревога. Лишь сейчас рассмотрел обратную сторону медали: пустячок, именуемый ответственностью. Расценил теперь высоту моего вознесения как точку, с которой падать куда страшнее, чем с той, где находился до сих пор. И только теперь! Впрочем, нет ничего удивительного, что шестнадцатилетний подросток, ошалевший от этого счастливого «выкрутаса судьбы», до последнего момента не думает о существе дела и пленяется лишь мечтой о его атрибутах – почете да чести.

Но теперь, когда до выхода на поле оставалось полтора-два часа, когда дальше своего носа глядеть уже не приходилось, ибо будущее стало почти настоящим, я спросил себя: смогу ли стать вровень со знаменитыми игроками? Не уготована ли мне роль «дырки» в команде и не стану ли посмешищем трибун?

До самой Клязьмы я сидел, отвернувшись к окошку, и не видел в нем ничего, кроме картин своего позора… Вот мяч идет с левой подачи. Идет точно на меня, но я делаю запоздалое и неуклюжее движение ногой, и он, проскочив мимо, подхватывается противником… А вот я веду мяч по правому краю, но соперник отнимает его с первого же наскока… Свист зрителя, крики: «Долой!»

При выходе из вагона рядом со мной оказался Бахвалов. Он положил мне руку на плечо и, ухмыльнувшись, спросил:

– Ты что, брат, мрачный такой? Расслабься, брат… Тебе-то бояться нечего. Я за тебя спокоен – играл с тобой, знаю.

Последние слова меня действительно ободрили. В самом деле, я ведь играл с ним и чувствовал себя не таким уж слабым. Но ведь он – игрок первой команды, а мне предстоит выступить за вторую или даже третью. И возникшее только что малодушное желание увильнуть как-нибудь от участия в состязании сменилось прежней жаждой скорее оказаться на поле.

В раздевалке, напоминавшей сарай, но смотревшейся довольно весело, народу уже хватало. На лавках, жестких диванах, похожих на те, что и нынче еще стоят на небольших железнодорожных вокзалах, мест оставалось мало. Мы, однако, не торопились их занять – сперва нужно выяснить, где и в качестве кого предстоит нам выступить.

В дальнем углу стояли два хорошо одетых господина и, поглядывая на одевавшихся футболистов, изредка перебрасывались репликами. Мне показали на одного из них и сказали: это Калмыков – известный миллионер, покровитель клуба «Мамонтовка». Второй, как выяснилось позднее, распорядитель команды.

К ним подошел Парусников-старший и с минуту о чем-то говорил. Потом, выкрикнув фамилии двух футболистов, подозвал их к себе. Посовещавшись, вся компания направилась в нашу сторону.

– Ребята, – сказал Парусников, – нужно только пять футболистов. Извините, но так получилось. Трех игроков не хватает во второй команде и двух в третьей. Так что, уж простите великодушно, но один из вас лишний… Ну считайте запасной, что ли…

У меня упало сердце. Даже слегка замутило. Знал, точно знал, что лишний здесь я. Они старше меня, солидней, что ли… А я мальчишка.

' Наступило напряженное, тягучее молчание. Каждый пережидал другого. Шестерых самых близких людей, кровных братьев и закадычных друзей обстоятельства поставили в позицию отнюдь не игровую, а вполне жизненную, – соперников. Никто не хотел отягощать душу не слишком благовидным, малодушным поступком: ткнуть пальцем в соседа – ты, дескать, и есть лишний. К тому же у каждого свой тайный комплекс сомнений насчет соответствия: может, лишний-то я? Все это знают, и все об этом сейчас думают. Молчание. У кого не выдержат нервы?

И вдруг, как говорится, господь высветил мне перспективу… Я подумал: а что будет, если лишним окажется Саша? Или Сергей? Представил себе унизительное положение, в которое попадут мои старшие братья. Те, что, став моими кумирами в раннем детстве, и теперь в чем-то еще остаются ими. Из-за меня! И другое, может быть, и самое главное… Я лишь только представил себе старших братьев в этой роли… отбракованных и тут же почувствовал, как падает в моих глазах их авторитет – вопреки всякой логике, вопреки пониманию неразумности этого чувства.

Я встал и вышел из раздевалки. Нехороший, недостойный мужчины комок закатился куда-то под горло и мешал дышать. Вот и конец карьеры… газетных отчетов и славы. Никогда не загадывай вперед, не желай слишком многого. Как тут не стать суеверным?

До начала матча оставалось пятнадцать минут. Лавочки вокруг поля заполнили болельщики. Я прошел на северную сторону и отыскал место в первом ряду. Начинала программу дня первая команда Мамонтовки. Она встречалась с местной командой «Клязьма».

Сидя на удобном месте, имея прекрасный обзор, немного успокоился и даже подумал: бог с ним! Зато хороший матч посмотрю. Скосил глаза на раздевалку, ожидая вот-вот увидеть выход команд. Но от дверей ее отделился какой-то человек в цивильном платье и быстро, почти бегом направился в мою сторону. Неподалеку от меня он остановился и стал рыскать глазами по рядам. Что-то колыхнулось в моей душе. Какая-то сила приподняла меня и заставила вытянуться во весь рост. Я напряженно всматривался ему в глаза. Он заметил и, улыбаясь, рванулся ко мне:

– Ты Сушков? Бегом одеваться – будешь играть за первую команду. Центрфорварда. (Не искушенным в футбольной терминологии на всякий случай переведу: центрального нападающего.)…С ноги защитника мяч перелетел через центр поля и был подхвачен оказавшимся рядом левым инсайдом (полусредним нападающим) противника. Я давно приметил футбольный «характер» этого игрока. Он неплохо владел мячом, довольно точно бил, но в игре был скован, растерян, видимо, подавлен авторитетом команды соперника. В глазах его отсутствовал хорошо знакомый футболисту злой блеск. В них что-то добродушно-покорное, просящее… Я понял – это слабое место в команде «Клязьмы».

До чего ж удобная штука – чужая слабость, и до чего же сильными становимся мы рядом с нею!

У меня отросли крылья. Бросился на противника, словно цепной пес, и тот почти без сопротивления отдал мне мяч.

А теперь вперед! Окинув взглядом перспективу поля, захлебнулся счастьем: передо мной вратарь и лишь один защитник – несется навстречу откуда-то справа. Офсайда (вне игры) не будет (до 1925 года этого хватало, чтобы не считалось положение вне игры) – можно бить. Но рановато… Вдруг не попаду? А такого случая упускать нельзя. Еще бы протянуть метров пять… Только сзади на пятки мне уже наступает вся клязьминская рать… Надо бить. И в тот момент… почти в тот момент, когда противники поравнялись, я сильным крученым ударом отправил мяч в левый угол ворот.

Зритель взорвался прежде, чем сам я увидел симпатичный желтенький предмет в сетке. Я подумал, что сейчас, вероятно, там, на лавках, спрашивают друг друга: «Кто это? Кто это?…» И кто-то из всезнающих, возможно, назвал меня: «Сушков, Михаил Сушков…»

Да, это я – Михаил Сушков.

А дальше… В первом тайме вратарь «Клязьмы» пропустил еще два мяча. И один из них снова сошел с моей ноги. Я забил его от штрафной линии, с правой подачи, в девятку. Первый тайм закончился со счетом 3:0.

Будь в те времена комментатор, он, вероятно, объявил бы: счет второго тайма снова открыл Михаил Сушков. Да. Судьба, видно, всеми силами старалась привязать меня к футболу. На всю жизнь. Ей это удалось.

Матч закончился со счетом 8:0 в нашу пользу. А я получил официальное приглашение войти в состав первой команды клуба «Мамонтовка».