Текст книги "Штурман воздушных трасс"

Автор книги: Михаил Сухачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

В самый канун парада, в связи с непредвиденными обстоятельствами, подготовка к торжеству вместо Смушкевича была поручена Хользунову, другу Прокофьева еще по Испании.

Новый командующий парадом не сомневался в точности расчетов Гавриила Михайловича и в успехе парада. Поэтому на следующий день они на флагманском бомбардировщике возглавили воздушную армаду, в четком строю пролетевшую над Красной площадью, где в это время проходили демонстранты.

Несмотря на то что времени прошло много, Прокофьев продолжал тяготиться своей должностью и искал повода, чтобы поговорить об этом с Ворошиловым. Доводы, которыми он хотел мотивировать свой отказ, были продуманы им до мельчайших подробностей. Главным из них являлся тот, что авиация испытывала острую нужду в штурманских кадрах. Наркому об этом было хорошо известно. Гавриил Михайлович видел выход из положения в создании краткосрочных курсов подготовки штурманов, с помощью которых можно восполнить недостаток. Естественно, себя он подразумевал организатором подобных курсов. Таким образом, автоматически решался и личный вопрос. Правда, случаи, когда приходилось бывать у наркома, были до сих пор неподходящие для того, чтобы поговорить об этом.

Последнее совещание руководящего состава ВВС у наркома по поводу применения крупных сил авиации на озере Хасан Прокофьев также считал неподходящим для решения личного вопроса. Однако совещание прошло быстро, настроение Климента Ефремовича было хорошее. Выбрав удобный момент, Прокофьев попросил выслушать его.

– Ну давай, выкладывай, чем можем, тем поможем, – нарком положил руку на плечо Гавриилу Михайловичу.

От волнения Прокофьев забыл продуманное начало, сбился, утратил последовательность и в результате повторял одну и ту же фразу, что молод, есть более старшие и гораздо опытнее.

– Постой, чего же ты хочешь? – нарком удивленно смотрел на Гавриила Михайловича.

– Прошу освободить меня от должности главного штурмана ВВС.

– Вот те на! А причина-то какая? Давай толком.

Ворошилов молча крутил карандаш, иногда согласно кивая, пока Прокофьев высказывал доводы в пользу создания курсов штурманов.

– Ну, а кого бы ты предложил на свое место?

Прокофьев начал называть видных штурманов страны: Стерлигова, Белякова, Спирина, Данилина...

– Ну, ладно, подумаем, – остановил его Ворошилов и записал в календаре число и время, когда вызовет на беседу.

Точно в назначенный день в приемной наркома собрались все, кого он наметил в прошлый раз. Обращаясь главным образом к ним, Климент Ефремович объяснил цель вызова и причины замены Прокофьева. Он пока ничего и никому не предлагал и хотел посоветоваться с ведущими штурманами страны. Но в ответ услышал дружный отказ и массу различных ссылок на неотложные обстоятельства. Это Ворошилову не понравилось. Он стал сердито спрашивать их о причинах отказа и после каждого довода, почти не слушая до конца, перебивал: «Неубедительно». И так всем. Потом, после длительной паузы, объявил, что главным штурманом ВВС будет Беляков.

Александр Васильевич вскочил во весь свой огромный рост и попытался доказать важность его нынешней работы, но нарком прервал, сказав: «Все. Это решено».

После утверждения в должности начальника курсов Прокофьев вылетел на Украину на поиски места их формирования. Выбор пал на Полтаву. Имеющиеся здесь помещения без особых затрат можно было приспособить под курсы. Все пока складывалось удачно. Окрыленный успехами, Прокофьев направился к начальнику отдела Генерального штаба с докладом о штатах Полтавских высших авиационных курсов штурманов. Такое их наименование было утверждено Локтионовым.

Бегло глянув на отпечатанные листы, начальник отдела отбросил их в сторону, заявив, что не подпишет эти «раздутые» штаты. К такому обороту дела Прокофьев не был готов. Как же так, а решение Военного совета ВВС, согласие начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова, одобрение наркома? Неужели все это ничего не значит? А его собственный труд по подготовке доказательств и расчетов, на который ушла уйма времени? Прокофьев едва сдержался, чтобы не повернуться и не пойти прямо к наркому или начальнику Генерального штаба. Но какая-то вера в справедливость, необходимость того, что он предлагал, заставляла стоять на месте. Если он сейчас пойдет к наркому, что ему скажет? Ведь Ворошилов одобрил курсы, а не штаты. Точно так же Шапошников. И снова все бумаги лягут на этот большой, обитый зеленым сукном стол. А на нем решаются вопросы не только о штатах, но и об их экономической целесообразности, о чем призван заботиться сидящий перед Прокофьевым человек. Обида стала проходить. Начальник читал какие-то другие бумаги. Наверное, делал вид, что читает. Не забыл же он о присутствии Прокофьева и его курсах. Надо было что-то предпринимать.

– Этот доклад читал начальник Генерального штаба, – прервал Прокофьев затянувшееся молчание.

– Ну и что? Он же не определял вам штаты.

– Но тут все обосновано расчетами, не просто из пальца высосано, – кивнул Прокофьев в сторону листков.

Начальник отдела, кажется, впервые внимательно посмотрел на этого решительного полковника. Ему, видимо, понравилось, что Прокофьев не просит, а требует, защищает то, что им продумано.

– Хорошо, оставьте, я вас вызову.

В конце концов все решилось положительно, и курсы стали набирать силу.

Предгрозье

В конце 1939 года Финляндия, подталкиваемая Германией, развязала войну с СССР. Фронт растянулся более чем на тысячу километров. Непрерывным потоком шли на север эшелоны с танками, орудиями, боеприпасами. Фронт нуждался в авиации.

Смушкевич, назначенный перед началом войны начальником ВВС, принял решение перегонять самолеты своим ходом. Для успеха были необходимы хорошая организация, опыт подготовки и вождения больших групп.

Мысль о том, что эта задача по плечу его ученику Прокофьеву, главный штурман ВВС Беляков высказал Смушкевичу. Правда, не хотелось отрывать его от учебы. Три месяца назад Военный совет ВВС направил Гавриила Михайловича на краткосрочные курсы в академию Генерального штаба. Оставалась последняя экзаменационная неделя.

Когда Прокофьеву передали просьбу Белякова явиться на следующий день в управление ВВС, он не знал, что и подумать. Ведь Александр Васильевич должен хорошо понимать, что время для визитов самое неподходящее.

Беляков передал требование правительства об усилении авиационной группировки фронта в районе Мурманска, поскольку стало известно, что, в случае успеха боевых действий белофиннов на Карельском фронте, возможна высадка английских войск в Мурманске.

– Есть решение Военного совета ВВС возложить на вас перегонку бригады бомбардировщиков с Украины в район Мурманска, – пояснил Беляков цель вызова.

– Александр Васильевич, я же учусь, остается последняя неделя. Что же, потом одному доучиваться?

– Нет, доучиваться не придется. После перегонки полков вас планируют оставить там командовать бригадой.

Оба замолчали. Словно угадывая намерение Прокофьева поговорить со Смушкевичем, Беляков добавил:

– Яков Владимирович убедительно просил вас об этом. Он дома, неважно себя чувствует, плохо с ногами после аварии.

Предупрежденный заранее командир полка встретил Прокофьева прямо у самолета. На подготовку к перелету дали только два дня, поэтому Прокофьев, не соблазняясь предложенным отдыхом, попросил собрать руководящий состав, чтобы пояснить особенности перелета и базирования на северных аэродромах. Потом с помощью командиров эскадрилий изучил подготовку каждого летчика и соответственно этому определил построение боевого порядка.

Утром в день вылета метеоролог просил подождать со взлетом, пока не определится движение снежного заряда в районе Васильков – Киев. Чтобы не терять времени, Прокофьев решил провести розыгрыш полета «пеший по-летному».

Построившись поэкипажно, они, как малые дети, стали «выруливать» и «взлетать». Некоторые, расставив руки, как крылья, в шутку загудели: «Ж-ж-ж».

Шутки шутками, а кое-кто из летчиков, кому следовало уже «разворачиваться», еще «летели» по прямой.

«Вот так, наверное, и рассыпались в первой попытке перелета», – подумал Прокофьев.

Уже третий раз он с командиром полка заходил на метеостанцию, а синоптик твердил одну и ту же фразу о снежном заряде в районе Васильков – Киев. Надоело. Похоже, трусил. Боялся ответственности. Командир полка вспылил:

– Да что он у тебя, привязан, что ли, этот заряд над Киевом? Выписывай погоду, сами разберемся! – Он в сердцах выдернул из рук синоптика бланк прогноза.

...Севернее Киева они действительно попали в густой снегопад. Причем так неожиданно, что Прокофьев не успел ничего подумать. Пока он лихорадочно соображал, что делать, снег так же внезапно прекратился. К Могилеву облачность стала прижимать вниз. Прокофьев запросил погоду. Передали, что нижний край облаков на высоте двести метров, и уточнили, будет ли группа садиться.

Времени на оценку обстановки оставалось мало. Такой армадой идти под облаками опасно. Можно, конечно, сесть на траверзе Бобруйска. Но это всего четверть пути. Когда же они доберутся до конечного пункта? Да и посадить полк в плохих условиях тоже не просто...

Могилев снова и снова запрашивал: будут ли садиться? Волновались. Решение возникло в тот миг, когда над Быховом появился большой разрыв в облаках. Прокофьев дал команду идти вверх, за облака. На высоте две тысячи метров верхний край облаков заскользил как ровное снежное поле под санками. На душе стало легче. Теперь, когда не видно земли, главное – точно выдержать курс и время.

До промежуточного аэродрома оставалось мало. Надо было искать разрывы в облаках. Но сколько Прокофьев не оглядывался, кругом простиралось бескрайнее белое поле. Прокофьев прикинул остаток бензина: мало. «Хорошо, если летают на аэродроме посадки, – подумал он, – тогда помогут выйти под облака и благополучно зайти на посадку». Запросил аэродром. Оттуда передали, что не летают.

– А зря не летаете, – пожалел он. Потом попросил определить по шуму моторов проход аэродрома и передать на борт, а также приготовить цветные дымовые шашки.

– Вас поняли, – пришел ответ.

...В тот момент, когда с земли сообщили проход старта, Прокофьев начал маневр для захода на посадочный курс. Оглянувшись назад в ходе разворота, он увидел четкий строй самолетов полка в колонне эскадрилий. Почувствовал успокоение. Подумалось ему, что не может вот такая четкость боевого порядка таить в себе растерянность, неуверенность, если усложнятся условия.

По мере снижения становилось все темнее. После выхода под облака показалось, что наступили сумерки, хотя было еще рано. Сразу за железной дорогой на белом снегу ярко выделялись оранжевые клубы дыма, обозначая начало посадочной полосы.

Когда Прокофьев вылез из кабины, то увидел, что круг уже полон заходящими на посадку самолетами. По расчетам, бензина оставалось чуть-чуть. Начали садиться парами. Последние сели даже шестеркой. И как сели! Чисто, плотно, красиво. Вот тебе и «молодняк»! Все потому, что каждый понимал: на второй круг бензина не хватит.

Возбужденные ребята выскакивали из кабин, спешили к командирскому самолету, на ходу делясь впечатлениями.

Прежде чем отпустить всех на отдых, Прокофьев приказал выйти в круг последним севшим экипажам и, ко всеобщему восторгу, объявил им благодарность за находчивость и хорошо выполненную групповую посадку.

Почти засыпая, он подумал о том, что если и дальше будет такое напряжение нервов, то, чего доброго, можно и свихнуться.

«А все-таки ребята молодцы! Даже не верится, что выкрутились из такой сложной обстановки», – подумал он с гордостью за летчиков.

Утро следующего дня ничего хорошего не предвещало. Облачность за ночь понизилась, и не верилось, что где-то, в районе Ленинграда, сильные морозы и безоблачное небо.

Несмотря на отдых, все выглядели уставшими. Видимо, и очень короткий отдых, и вчерашнее напряжение давали себя знать.

Едва только в утренней мгле проявились очертания горизонта, самолеты звеньями стали выруливать на старт...

У озера Ильмень облака опять стали понижаться. Повторялась вчерашняя история. Теперь, набрав три тысячи метров, они шли на дистанциях, обеспечивающих свободу пилотирования. В районе Ленинграда сели уже на аэродром, который по законам боевой обстановки был замаскирован, и зелено-голубые самолеты группы Прокофьева выглядели неоправданно мирными.

Прилетевших встретил командующий авиацией 8-й армии комбриг Копец, с которым Прокофьев был знаком по Испании. Оба имели опыт войны, который трудно использовать здесь и по масштабам, и по условиям боевых действий...

Оставляя справа железную дорогу Ленинград – Мурманск, группа направилась к самому краю советской земли...

На аэродроме посадки Прокофьева ждала телеграмма от Смушкевича с указанием немедленно отбыть в Москву. В этом ничего удивительного не было. Он знал, что на Украине его дожидается второй полк для перегонки сюда.

Огненные трассы войны

Все чаще стали поступать тревожные сведения о скоплении немецких войск у наших границ. Участились случаи нарушения воздушного пространства СССР с разведывательными целями на глубину до трехсот километров. Росло число диверсий на транспорте, линиях связи, оборонных предприятиях, воинских гарнизонах. Атмосфера напряженности нарастала не только в пограничных округах, но и в Харьковском. Были задержаны посторонние люди и на территории штаба дивизии Бирюзова. Документы у них оказались фальшивыми. Комдив потребовал усилить бдительность в гарнизоне.

Участились учебные тревоги днем и ночью с перелетом на запасные аэродромы. Они стали настолько привычными, что уже не волновали ни личный состав полтавского гарнизона, ни местное население, не подозревавшее о вплотную приблизившейся войне. Поэтому, когда однажды под утро раздался настойчивый стук в дверь, Прокофьев прежде всего подумал о том, кто на сей раз объявил тревогу.

В приказе, переданном из штаба ВВС Харьковского военного округа, предписывалось вскрыть пакет с инструкцией действий по боевой тревоге. Прибывшему руководящему составу Прокофьев изложил задачу быть готовым к отражению воздушного противника. Зарядку самолетов довести до полного боевого комплекта.

На лицах многих отразилось недоумение и сомнение в необходимости таких действий. Несмотря на то, что западная граница уже полыхала огнем, здесь пока в это воскресное утро было тихо. Прокофьев и сам не осознавал в этот момент реальности войны. И если бы его сейчас спросили, каковы будут масштабы, характер и последствия войны, он бы без сомнения ответил: война будет скоротечная, победоносная, малой кровью и только на вражеской территории.

Но война с фашистской Германией уже шла и совсем не так, как полагал Прокофьев, как думали многие другие.

...На аэродроме находилось только дежурное звено, когда над ним появился вражеский самолет и сбросил фугасные бомбы. К счастью, жертв и разрушений не было. Из летчиков дежурного звена самым расторопным оказался Васильев. Мелькая в облаках еще не осевшей после бомбежки пыли, его И-16 устремился на взлет. В суматохе, вызванной налетом, как-то забыли об улетевшем летчике. Но когда, по расчету времени, бензин на его самолете кончился, механик напомнил Прокофьеву о Васильеве.

Надо было что-то предпринимать: звонить, лететь, вообще искать. Он мог сесть на вынужденную, и тогда ему необходима помощь. В голову лезли всякие неприятные мысли. Не хотелось допускать только одно – что Васильев мог погибнуть.

Прокофьев дал команду вылететь экипажу Р-5 на поиски вдоль железной дороги Полтава – Киев. А минут через пять после этого дежурный по аэродрому попросил Прокофьева к телефону. На проводе был Васильев. Не скрывая радости, он почти кричал в трубку, что сбил бомбардировщик-разведчик «Дорнье-217».

– Где вы находитесь? – перебил его Прокофьев.

– В Миргороде, еле дотянул. Перебит трос руля направления. Сейчас поставят новый, и я прилечу. Так я сбил фашиста, товарищ полковник, вы меня поняли? – В голосе Васильева звучала нота обиды. Он был жив и не мог понять, почему радость его победы не разделяет начальник курсов. Он не улавливал радости Прокофьева от того, что его летчик прежде всего жив и невредим.

Прокофьев тотчас понял обиду Васильева:

– Я рад, что вы живы и здоровы! Поздравляю с первой победой! Возвращайтесь скорее!

Гавриил Михайлович положил трубку и подумал, что обиду летчика он все-таки не рассеял. Для такого человека, как Васильев, необходима столь же бурная ответная реакция, как его радость. Васильев был цыган, как он сам говорил, единственный летчик на все цыганское племя и единственный цыган на все Военно-Воздушные Силы, поэтому просил с этим считаться.

Попытка еще по инерции наладить учебный процесс срывалась частыми тревогами и массой разных непредвиденных обстоятельств. Много сил уходило на боевое дежурство. Последние надежды на восстановление учебы пресек прибывший в Полтаву главнокомандующий Юго-Западным направлением маршал Буденный. Узнав, что у Прокофьева есть истребители, он прямо ему и заявил:

– Брось-ка ты, полковник, свою учебу. Насчет бомбардировщиков сам решай, а истребители пусть прикрывают железнодорожный узел и мой штаб. Смотри, я на тебя надеюсь.

Летчики-истребители поставленную им боевую задачу по прикрытию станции восприняли с восторгом. Многие из них в первый же день войны подали рапорта с просьбой откомандировать в свои части, не скрывая беспокойства, что война может кончиться раньше, чем учеба. Правдами и неправдами на фронт вырывались командиры отрядов, звеньев, инструкторы. Кадры таяли.

Окончательный удар по кадрам нанесла директива Генерального штаба, в которой указывалось на необходимость в трехдневный срок сформировать истребительный полк в составе двух эскадрилий и отправить его в Харьков в распоряжение командующего ВВС округа Горюнова. Этой же директивой курсам предписывалось перебазироваться в Краснодар и усиленными темпами продолжать подготовку штурманов.

Прокофьев едва закончил читать директиву руководящему составу, как тотчас все возбужденно заговорили.

– Это же конец курсам! – возмутился начальник штаба.

– Выскребли все под метелку!

– За счет чего же готовить усиленными темпами!..

Прокофьев и сам готов был взорваться. Но что это даст? Приказ надо выполнить: и полк сформировать, и перебазироваться, и усиленными темпами готовить летчиков, даже если для этого придется самому все время летать за инструктора.

...Краснодарский аэродром с воздуха напоминал блюдце с медом, которое облепил пчелиный рой. Можно было только удивляться, как тут взлетали и садились самолеты, не цепляясь друг за друга.

Сразу же после перебазирования Прокофьев представился оставшемуся здесь за старшего начальнику штурманского училища. Показав на забитый аэродром, тот пояснил, что здесь помимо своих сидят еще два перебазированных училища. Поэтому не стоит тратить силы и время на поиски места для курсов:

– Лучший выход из положения – это расформировать их, не разворачивая.

Увидев на лице Прокофьева возмущение, он добавил, что приложит все силы, чтобы разогнать курсы, и, поскольку в успехе своих действий не сомневается, разговор о размещении, а тем более об организации учебы, считает излишним. Прокофьев был потрясен его откровенностью. Он не стал спорить, а решил искать пути воспрепятствовать реализации необдуманного решения.

Как назло, уехал на фронт командующий ВВС округа генерал Николаенко. Не было и его заместителя по военно-учебным заведениям генерала Красовского. Вся власть в округе находилась в руках врио.

Прокофьев попросил разместить свои курсы хотя бы на самых отдаленных аэродромах. Он не верил, что кому-то удастся убедить командующего ВВС в необходимости упразднить курсы. В конце концов так и получилось. Вскоре начальник штурманского училища сам предложил план использования его учебной базы.

Курсы набирали силу в быстром темпе. К этому темпу вынуждала обостряющаяся с каждым днем обстановка на фронте. Несмотря на срыв фашистских планов молниеносной войны, нашим войскам приходилось тяжело и на земле, и в воздухе. Танковая группа Клейста и две армии вышли к Днепру. Участились бомбардировки Ростова. К началу боев за Днепр авиация Юго-Западного направления имела 400 истребителей, главным образом устаревших типов. Но истребитель – оружие оборонительное, а надо было наносить удары по районам сосредоточения противника, железнодорожным эшелонам, которых приходило в группу армий «Юг» более 25 в сутки. Бить было нечем. Юго-Западный фронт насчитывал 70 бомбардировщиков, в два раза меньше, чем противостоящий 4-й воздушный флот. Все это вынудило Генеральный штаб преобразовать курсы в специальную бомбардировочную группу. Прокофьев, назначенный командиром этой группы, получил приказ перебазироваться в Крым в оперативное подчинение 51-й отдельной армии. Командующий ВВС этой армии Владимир Александрович Судец, не имея пока в своем распоряжении ни одного самолета, чувствовал себя как кавалерист при шпаге, но без коня, и поэтому очень обрадовался прибытию группы Прокофьева. Это была уже авиация.

Судец подробно ознакомил Прокофьева с обстановкой и задачей, возложенной на его группу: разрушать переправы через Днепр в районе Каховки днем и ночью. В ответ на вопрос об истребительном прикрытии Прокофьев услышал несколько раз повторенные: «необходимо», «должно быть», «требуется». Прокофьев понял, что с прикрытием плохо.

На самом деле с истребительным обеспечением все оказалось значительно хуже. Истребителей было так мало, что они нередко получали одновременно две задачи: сопровождать бомбардировщики и прикрывать войска от ударов авиации противника. Зная это, летчики группы Прокофьева не обижались, когда истребители, встретив их, доходили до определенного рубежа, потом отваливали и шли выполнять другую задачу. Теперь вся надежда оставалась на расчет, тактическую хитрость, мастерство сильного летного состава. Однако потери росли с каждым днем.

Помня испанский опыт, Прокофьев особо подчеркивал необходимость сохранения боевого порядка, чего бы это ни стоило.

– Будет истребительное прикрытие или нет, сила наша во взаимной помощи огнем. Фашистов я знаю, ни один из них не полезет сквозь завесу пулеметных трасс. Держитесь зубами друг за друга.

Не помогло предупреждение в первом полете.

Готовя к следующему вылету новую группу, Прокофьев несколько раз напоминал свое требование, приводил примеры из опыта войны в Испании, в Китае и с белофиннами, специально подбирал случаи удачных отражений атак истребителей противника бомбардировщиками на своем, Юго-Западном, и других фронтах. И не зря.

...До Перекопа девятка СБ шла на высоте тысяча метров вдоль железной дороги Джанкой – Херсон, затем – со снижением до самого Днепра. Над водой до Каховки летели плотным строем. Уже была видна понтонная переправа, по которой следовало нанести удар. Над переправой всегда дежурили фашистские истребители в несколько ярусов, начиная с высоты тысяча метров и выше. Группу СБ они не видели.

Первыми заработали зенитки, которыми был нашпигован весь правый берег. Командир дал команду на сброс. Посыпались бомбы, и тотчас группа стала разворачиваться в сторону своей территории.

– «Мессеры» сзади! – раздался голос стрелка-радиста. Командир обернулся и, прежде чем увидеть противника, заметил, как свой самолет начал энергичный отворот от боевого порядка. Еще мгновение – и он окажется один против группы вражеских самолетов.

Но вот, словно одумавшись, летчик снова занял свое место. И тотчас светящиеся трассы пуль потянулись к атакующим истребителям. Ведущий фашистского звена начал выход из атаки и прошел над бомбардировщиками на пределе досягаемости пулеметного огня. Его ведомый запоздал. И едва серое брюхо истребителя промелькнуло вблизи боевого порядка, десятки пуль вонзились в его обшивку. В тот же миг в левой части центроплана вспыхнул огненный шар, крыло отлетело, а сам самолет, быстро вращаясь вокруг продольной оси, устремился к земле... Больше атак не повторилось.

После разбора задания Прокофьев попросил летчика Горанова, который пытался оторваться от группы при атаке противника, рассказать о своих действиях и чувствах. Это был самый нужный, самый убедительный пример, и Гавриил Михайлович хотел, чтобы он запал в душу каждому летчику на всю жизнь. Потом, после разбора, некоторые признались, что трудно было удержаться от попытки последовать «примеру» Горанова.

От вылета к вылету летчики крепли, мужали. Исчез некоторый налет лихачества, легкомыслия. Пришли сосредоточенность, стойкость.

Из последнего вылета на бомбардировку железнодорожной станции Херсон летчики группы возвращались поодиночке. Вылет был тяжелый. На станцию пришел эшелон с танками. Фашистские истребители постоянно дежурили в воздухе над целью и на дальних подступах к ней. Поэтому атака их была настолько неожиданна и точна, что сначала никто из наших не понял, почему левый ведомый первого отряда вдруг взорвался. Группа ринулась к земле и почти на бреющем стала прорываться к цели. Это несколько обезопасило ее, но, сделав горку перед началом бомбометания, она оказалась почти на одной высоте с нижним ярусом дежуривших истребителей противника.

Бомбили неприцельно, кто как мог. Словно взбудораженный осиный рой, кружились около наших истребители противника. Стрелки едва успевали отбиваться то с одной стороны, то с другой. Командир группы снова устремился к земле, одновременно разворачиваясь в сторону своей территории.

На выходе из крена по крутой траектории падал еще один бомбардировщик. Вслед за ним, почти догоняя, оставлял последний дымный след сбитый истребитель противника.

Когда ушли от преследования, начали рассыпаться. У кого-то перегрелись моторы, кто-то не мог держать большую скорость из-за повреждения самолета, кто-то уже шел на вынужденную.

Прокофьев, увидев одиночно прилетающие самолеты, понял, что это, возможно, один из самых трудных вылетов. Он дал команду приготовиться врачу и техникам для оказания помощи.

Летчики садились с ходу, стараясь быстрее отрулить на свою стоянку, словно до сих пор ощущали преследование фашистских истребителей.

Не хватало пяти самолетов. А горизонт уже кругом был чист. Севшие летчики не могли точно сказать, сколько сбито. Они даже не знали, кто из них вернулся.

Гавриил Михайлович не верил в гибель всех пяти экипажей. Ведь бывало, что садились на вынужденную и в поле, и на другие аэродромы. Потом приходили, приезжали, прилетали, звонили по телефону.

Но вот в небе снова послышался гул приближающегося самолета. Все напряженно оглянулись. Бомбардировщик шел поперек аэродрома с выпущенным шасси, постепенно снижаясь. По мере приближения стало видно, что левый винт стоит, а за правым мотором тянется длинный шлейф дыма. Самолет приближался, покачиваясь с крыла на крыло, и не трудно было определить, что он едва держится в воздухе на малой скорости.

На высоте метров пять летчик резко убрал газ, и казалось, что он старается скорее ткнуть машину на колеса. Похоже, его не пугала опасность сделать «козла».

Действительно самолет коснулся земли, отделился, еще раз коснулся, но уже грубее, отчего взмыл метра на два. Затем начал «сыпаться» с энергичным сваливанием на левое крыло. Казалось, еще мгновение, и он ударится законцовкой о землю и тогда... Но левая стойка шасси раньше коснулась земли, и машина, переваливаясь со стороны на сторону и сильно подбрасывая хвостовую часть, покатилась к опушке леса. Почти остановившись, самолет вдруг резко развернулся, подломил правую стойку шасси и лег на плоскость, окутанный облаком пыли.

Все, кто наблюдал посадку, ринулись к самолету. Прокофьев вскочил на подножку полуторки, дежурившей в качестве санитарной машины, и крикнул шоферу:

– Давай! Быстрее!

Издали он видел, как из люка выпрыгнул штурман и начал сбрасывать парашют. Левая рука была оголена и вся в крови. Летчик еще не вылезал. Прокофьев, предчувствуя недоброе, спрыгнул на ходу с машины, кинулся к самолету:

– Что с вами?

– Командира зацепило. Плохой он. А жив ли стрелок, не знаю, – с трудом произнес штурман, садясь на парашют.

Прокофьев прыгнул на плоскость. Он уже заметил громадную рваную пробоину на верхней части центроплана. Несколько отверстий зияло по всему левому борту фюзеляжа.

Летчик неподвижно сидел с запрокинутой головой и закрытыми глазами, привалившись к правому борту кабины. Руки и левый бок были сильно перепачканы кровью. Прокофьев попробовал открыть фонарь, но он не поддавался.

– Ломайте быстрее! – приказал он тем, кто стоял рядом на плоскости, а сам спрыгнул и пошел к фюзеляжу, из которого извлекли безжизненное тело стрелка.

– Как же это его? – спросил Прокофьев у фельдшера, осматривавшего тело погибшего.

– Пока не пойму, товарищ полковник. Признаков ранения нет.

Только сняв шлемофон, фельдшер заметил на затылке небольшое кровавое пятно. Летчика вытащили. Врач установил, что он жив, но из-за потери крови в очень тяжелом состоянии. Раненого осторожно положили на машину и повезли с аэродрома.

Штурмана перевязали, и. он в окружении летчиков уже рассказывал, как их подбили.

– От взрыва ударился головой о турель. В глазах пошли красные круги. Показалось, будто самолет летит боком. Оглянулся на командира. Вижу, он двумя руками держится за бок. Лицо перекосилось, глаза закрыты. Крикнул: «Коля, штурвал!» Он открыл глаза, схватился за штурвал, стал выводить самолет из левого крена и планирования. А сам, мне показалось, закричал от боли. Потом опять зажал бок. Самолет начал снова заваливаться. Он выровнял его и еле слышно произнес: «Прыгайте со стрелком». Стрелок молчал, я сказал: «Нет!» Больше он ничего не говорил. Берег силы, чтобы бороться с покалеченным самолетом. До аэродрома оставалось километров двадцать, когда остановился левый мотор. Командиру еще труднее стало управлять машиной. Я постоянно оглядывался на него, просил: «Коля, еще немного подержись». Он еле слышно прошептал: «Сколько осталось?» Я прикинул: «Километров пять». Еле заметно он моргнул веками в знак того, что понял. Через минуту я сказал: «Коля, аэродром». У него так расширились глаза, что я даже испугался. Потом он закусил губу, весь напрягся. На посадке я уже за ним не смотрел. А когда самолет перестал козлить, оглянулся: Николай бесчувственно мотался в кабине от тряски самолета...

Штурман умолк, и все вокруг молчали.

– Хоть бы жив остался, – произнес тихо механик самолета. И каждый в душе пожелал летчику то же самое...

Прошло полтора месяца тяжелейших боевых действий. Гавриил Михайлович каждый раз с нарастающей тревогой слушал доклады ведущих групп о выполнении задания, ожидая, что вот сейчас услышит фамилии невернувшихся летчиков. Он знал их всех: молодых, смелых, сильных ребят, и гибель каждого переживал как потерю близкого человека.