Текст книги "Избранное. Молодая Россия"
Автор книги: Михаил Гершензон
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
То состояние души, о котором мы говорим здесь, сплетено из столь тонких нитей, столь сложно и неуловимо, что не только анализ, но и самое описание его представляет величайшие трудности. Уже юношей Лермонтов знал, что «нет звуков у людей, довольно сильных, чтоб изобразить желание блаженства»{220}220
Лермонтов М. Ю. 1831-го июня 11 дня (1831 г.).
[Закрыть]. Сами поэты говорят о нем всегда в неопределенных выражениях, и даже ясный Пушкин называет его: «смутное влеченье чего-то жаждущей души»{221}221
Пушкин А.С. При жизни Пушкина не печаталось. В рукописи помечено: «1833, дорога, сентябрь». Соч. Т. 3. С. 261):
Когда б не смутное влеченьеЧего-то жаждущей души,
[Закрыть]; но они все говорят о нем. Кто склонен видеть в признаниях истинного поэта нечто большее, чем плоды игривой фантазии или метафоры для украшения речи, кто видит в них, напротив, драгоценные свидетельства о неисследованных еще наукою глубинах человеческого духа, плоды гениальной интуиции, тот не может не остановиться с глубоким вниманием на вопросе о природе этого смутного стремления.
Точнее всего оно может быть очерчено терминами Платоновской философии. Платон учит, что душа до рождения ее в теле обитает в мире непреходящих сущностей; там она созерцает чистые образы, забываемые ею в момент рождения. Всякое знание человека, выражающееся в понятиях, есть не что иное, как воспоминание души о виденных ею когда-то образах. И вот, когда в земной своей жизни душа, вникая в понятия, вспоминает свое первичное созерцание, ею овладевает жгучая тоска по ее небесной родине, по тому миру неизменных идей, в котором она жила некогда и в который должна вернуться; эту тоску Платон называет любовью, эросом. – Перечитывая наших великих лириков, можно подумать, что они все изучали Платона и усвоили это его учение об эросе.
В душе всякого истинного поэта живет некое представление о гармонии бытия, властно руководящее им, окрашивающее все его созерцания и являющееся для него постоянным мерилом ценностей. Это гениально выразил Лермонтов в своем стихотворении «Ангел»: звук песни, которую пел ангел, неся молодую душу на землю, остается в душе «без слов, но живой»{222}222
Лермонтов М. Ю. Ангел. 1831 г.
[Закрыть], и она томится на свете, потому что скучные песни земли не могут заменить ей тех небесных звуков. Все творчество поэта представляет как бы непрерывное усилие припомнить забытые слова небесной песни. Когда Лермонтов хочет подвести итог своим отношениям к жизни, он не находит более точного слова, как «обман» («за все, чем я обманут в жизни был»){223}223
Лермонтов М. Ю. Благодарность. 1840 г.
[Закрыть]. Какое чудовищное слово! Его обманули – значит, ему было обещано что-то другое? Кто же обещал ему, что на земле можно любить вечно, что страсть не будет исчезать при слове рассудка, что она не будет приносить с собою тайного мученья, что враги не будут мстить и друзья клеветать, что в слезах не будет горечи и в поцелуе – отравы? Все эти несовершенства существуют с тех пор, как существует человек; он не мог ждать ничего другого. Почему же он видит в них обман, и почему не кажутся ему обманом смена лета осенью, увядание прелестного цветка, разрушительная буря? Или, действительно, мы должны думать вслед за Платоном, что душа его когда-то созерцала мир, где любовь вечна, приносит только блаженство и не исчезает при слове рассудка, где нет ни злобы, ни клеветы, ни слез? – Мы знаем одно, – что Лермонтову было присуще какое-то высокое представление о мире, которое служило ему мерилом земных вещей; что оно было для него более несомненно, чем самые эти вещи; что оно было для него нормою. Он не только желал, чтобы жизнь соответствовала этой норме, но твердо знал, что жизнь должна соответствовать ей, – и, видя противоположное, ни разу не подумал, что норма ошибочна: нет, он только заключал, что мир обманул его.
Если бы эта норма, живущая в душе поэтов, была только мечтою, она не имела бы никакой ценности. Но как, по учению Платона, те чистые образы, которые душа созерцала до рождения, – не что иное, как непреходящие сущности вещей, находимых ею потом на земле, так и полусознательное представление поэта о гармонии бытия обладает высшей реальностью, ибо оно всецело построено из реальных потенций этой гармонии, которые лежат в глубине вещей, еще слепые и связанные, но которые, как созревший в скорлупе птенец, когда-нибудь выйдут наружу. Еще незримые простому глазу, они видны художнику и его устами говорят о своей жажде жить.
Из этой мечты о гармоническом строе бытия рождается тоска поэтов и то смутное, но непобедимое стремление души, которого не чужд ни один поэт и которое по преимуществу, кажется, характеризует русскую поэзию. По крайней мере, ни в одной литературе мира оно не выражается так часто, в столь обнаженном виде и так настойчиво, как в нашей лирике; оно составляет главный нерв поэзии Лермонтова, Фета, Баратынского, Ал. Толстого, не говоря уже об Огареве. Поразительно, что у всех у них тоска носит характер настоящей ностальгии: все они беспрестанно, с глубокой грустью и верою, говорят о своей небесной родине.
Эта мечта объективно неосуществима: поэт не властен водворить гармонию в мире. Но она осуществима субъективно. Дух человеческий – микрокосм: он потому только ощущает болезненно диссонансы бытия, что они звучат в нем самом. Но есть минуты беззаветного упоения, совершенной полноты души, когда в ней умолкают все диссонансы и водворяется на миг ненарушимая гармония. В этих минутах – счастие поэта, именно они – цель его «желания», ибо они дают душе глубоко-интимное ощущение осуществленной гармонии всего бытия. Каждый поэт мог бы сказать о себе словами Тютчева:
Вот почему поэты всегда связывают свое стремление к счастию со своей тоскою по мировой гармонии или по своей небесной родине: «Нам памятно небо родное», – говорит Баратынский; – «в желании счастья мы вечно к нему стремимся неясным желаньем»{225}225
Баратынский Е. А. Дельвигу («Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти»), <1821 г.>.
[Закрыть]. И вот почему любовь, точнее, половая любовь, играет в лирике первенствующую роль: не одна она, но она всего чаще и полнее дает человеку то упоение, которое ощущается им, как прообраз мировой гармонии. Эту неразрывную связь между любовью к женщине и мечтою о блаженстве гармонии вскрывает монолог Дон-Жуана у Ал. Толстого:
Я в ней (в любви) искал не узкое то чувство,
Которое, два сердца съединив,
Стеною их от мира отделяет;
Она меня роднила со вселенной, —
Всех истин я источник видел в ней,
Всех дел великих первую причину.
Через нее я понимал уж смутно
Чудесный строй законов бытия,
Явлений всех сокрытое начало.
Я понимал, что все ее лучи,
Раскинутые врозь по мирозданью,
В другом я сердце вместе б съединил,
Сосредоточил бы их блеск блудящий
И сжатым светом ярко б озарил
Моей души неясные стремленья!{226}226
Толстой А. К. Дон-Жуан. Драматическая поэма. Часть первая. 1862 г.
[Закрыть]
И с полной ясностью, не оставляющей места сомнения, выражает то же Лермонтов:
Жажда этой полноты чувства, коренящаяся в тоске по гармонии жизни, и составляет основной сюжет поэзии Огарева.
Он, несомненно, исходит из какого-то идеала гармонии, который неизменно служит ему мерилом правды и красоты. Он рисует его, как и все поэты, лишь общими и притом преимущественно отрицательными чертами. История человечества кажется ему тяжелым кошмаром, где —
И он, как Лермонтов, видит кругом оковы, вражду, суетность и пошлость:
В юдоли шумной,
Где люди бесятся и мрут,
Найдется ль где-нибудь приют
Свободно-мирный и разумный,
Где жизнь, светла и глубока,
Как величавая река,
Могла б путем несвоенравным
Широко течь в движеньи плавном?
Нет, нет! Нигде приюта нет!
И всюду рабства тощий бред!{229}229
Огарев Н. П. Ночь. Поэма, 1857 г.
[Закрыть]
И он скорбит о том, что «дух вечности обнять зараз не в нашей доле»{230}230
Огарев Н. П. Монологи. III. («Чего хочу?.. Чего?.. О! так желаний много»), 1844–1847 гг.
[Закрыть], что человек осужден жить в заблуждении и «тщетно рваться из тюрьмы взглянуть на Божий свет из тьмы». В своей трогательной «Молитве» он молит «святое Бытие».
Подобно Лермонтову, и он жалуется на то, что «чашу жизни пьем мы по глоткам»{232}232
См. примеч. 227.
[Закрыть], что жизнь и мысль разрушают блаженный сон. Наконец, и он носит в своей душе образ своей небесной родины:
И вот, из этой мечты о гармонии души и гармонии мира в нем, как и в каждом поэте, рождается жажда той полноты чувства, которая на мгновение осуществляет в микрокосме души гармонию бытия. Ни один из наших поэтов не выразил этой жажды так чисто и полно; все творчество Огарева – сплошной культ полного аккорда чувств, сплошной гимн стремления к нему.
Миг упоения, минута той полноты чувства, которая заставляет человека забыть «небо, вечность, землю, самого себя», вот единая ценность, высшее благо, какое знает Огарев в человеческой жизни. Блажен на его взгляд тот, кто раз был взволнован до слез – все равно, любовью, состраданием или видом красоты; блаженны Ромео и Джульета, которые «в утре дней в последнем замерли лобзаньи»{234}234
Огарев Н. П. Gasthaus zur Stadt Rom («Луна печально мне в окно»), 1841 г., 15–16 декабря.
[Закрыть]. И, напротив, проклясть бы мог свою судьбу —
Он сам, как мы видели, всю жизнь жаждал этой полноты. Ее давала ему, конечно, прежде всего любовь, и потому его сердце так часто просит любви, —
Он ищет в любви не чувственных утех, а самозабвения («любил любовь»{237}237
Огарев Н. П. Юмор. Поэма. 1840–1841 гг.
[Закрыть], оговаривается он однажды), он говорит: «жизнь в любви – блаженный сон, друзья мои»{238}238
См. примеч. 234
[Закрыть]. Но, как уже сказано, не одна любовь дает ему душевную полноту.
Такое сердце никогда не может быть удовлетворено. Это неутолимое желание указывает на присутствие в душе человека огромного излишка непоглощенной жизнью энергии, которая упорно ищет выхода и, не находя его, бурлит и мучительно перегорает внутри. У Огарева есть знаменательное стихотворение: «Много грусти»{239}239
Огарев Н. П. Много грусти! («Природа зноем дня утомлена» <1841 г.>.
[Закрыть]; оно показывает, что и в самый момент полноты чувства в его душе еще оставался излишек энергии, результатом чего неизбежно являлась грусть:
А я и молод, жизнь моя полна,
На радость мне любовь дана от Бога,
И песнь моя на радость мне дана,
Но в этой радости как грусти много!
Но тот же неизрасходованный избыток чувства естественно должен давать поэту внутреннее ощущение силы. Таково именно самосознание Огарева. Большая ошибка – изображать Огарева слабым и покорным, как это обыкновенно делают; напротив, спокойное мужество и внутренняя стойкость характеризуют его мировоззрение, в них источник его трогательной кротости. Под самыми тяжелыми ударами судьбы он не падает духом: «Моя судьба во мне»{240}240
Огарев Н. П. Искандеру («Я ехал по полю пустому»), 1846 г., осень.
[Закрыть], говорит он; и кто не помнит от школьных лет его «Путника», кончающегося этими чудесными словами:
Таков он сам. Он многократно говорит о том, что, наперекор судьбе и внутренней муке, в его душе жива могучая сила; в самые смутные часы разлада с людьми и с самим собою он ощущает в себе какую-то благодатную тишину:
В «Юморе» он яснее всего говорит об этом:
Каким покоем сознающей себя и уверенной в себе силы дышит «Совершеннолетие»!
Спокойно вижу я годов минувших даль,
Грядущее встречаю без волненья,
И нет раскаянья, и прошлого не жаль,
Нет пред тем, что будет, опасенья.
………………………….
С ошибкой детскою разделаться я рад
И веселей встречаю горечь истин,
Чем малодушие мечтательных отрад:
Я в деле счастья горд и бескорыстен.
…………………………
Пусть иногда тоска теснит мне жизнь мою
И я шепчу проклятья или пени,
Но сердцем молод я. Еще я жизнь люблю,
Люблю я видеть синей ночи тени
И мирный проблеск дня: люблю внимать средь лени
Волны плескание, лесов зеленых шум,
С восторгом предаюсь работе ясной дум,
И все, что живо полюбил когда-то,
Осталось мне навек и сладостно, и свято.{244}244
Огарев Н. П. Совершеннолетие («Спокойно вижу я годов минувших даль»). 1846 г.
[Закрыть]
Это мужество сопровождало его всю жизнь, дало ему силу перенести тяжелые испытания, какие редко выпадают на долю человека, и после крушения всех надежд, после утраты богатства, семейного счастья, здоровья, не только спасло его от отчаяния, но и позволило ему с юношеской бодростью стать в ряды борцов за свободу и правду. Вторая половина его жизни была вся отдана посильному служению той мечте о гармонии бытия, которая в первую половину манила его миражем личного упоения. Между ними нет раскола: они – два проявления одной духовной стихии.
Читатель, знакомый с духовным обликом Огарева 30-40-х годов по его напечатанным письмам, будет, конечно, очень удивлен, раскрыв сборник его стихотворений. На первый взгляд трудно поверить, что автор тех писем, доходящий в анализе гегелевских идей и собственных ощущений до того, что немцы метко называют Haarspalltere[131]131
Казуистика, педантизм (нем.).
[Закрыть] и автор этих стихотворений – один и тот же человек. Здесь нет и тени рефлексии: удивительная непосредственность и цельность чувства идут рука об руку с редкой искренностью и простотою его выражения. Он никогда не анализирует своего чувства и не вносит в него никаких посторонних примесей. Его творческий процесс можно изобразить таким образом: раз ощущение возникло в нем, он бережно дает ему созреть, дойти до полного насыщения, и затем в нетронутом виде переносит его на бумагу. Его и вне себя неодолимо привлекает всякое насыщенное чувство: таковы почти все его повествовательные стихотворения, как «Деревенский сторож», «Забыто», «Африка»{245}245
Огарев Н. П. Деревенский сторож («Ночь темна, на небе тучи»), 1840 г.; Забыто («Я ему сказала»), <1849 г.>: Африка (Отрывок) («То было время грозной славы»), начало 1850-х гг.
[Закрыть] и др. Поразительна в особенности чуткость его внутреннего слуха: он действительно слышит, «как сердце цветет»{246}246
Фет А. «Я тебе ничего не скажу». 1885 г.
[Закрыть]. Не менее поразительна в нем и та, если угодно, техническая способность, без которой вообще невозможно лирическое творчество: не потеряться в вихре стремительно несущихся ощущений, суметь во-время обрезать бесчисленные нити, идущие от центрального чувства во все стороны, и вылущить это чувство так, чтобы оно было и цельно, и лишено грубо-точных границ, наконец, задержать его перед сознанием так долго, чтобы успеть срисовать его точной фразою, тогда как оно по природе своей текуче и неуловимо, – этим даром Огарев владеет в редкой степени.
Грусть – естественный результат неосуществимого стремления – составляет основную ноту его поэзии; отсюда ее трогательная нежность, ее задушевность, ее женственно-мягкий, меланхолический колорит, – та «задумчивая прелесть» ее, которая очаровала гурмана эстетики, В. Боткина{247}247
В статье «Н. П. Огарев», второй из цикла «Русские второстепенные поэты», В. Боткин писал: «… эти тайные, задумчивые аккорды души, – немногие умели выражать их с такою трогательною, нежною прелестью и правдою, как г. Огарев» (Современник. 1850. № 2. Отд. VI. С. 161). «Особенную воздушную прелесть придает им этот задумчивый колорит, составляющий, впрочем, основной тон поэзии г. Огарева» (Там же. С. 173).
[Закрыть]. Ни одной резкой черты, ни одной чрезмерно-яркой краски; читая его стихи, так и кажется, что слышишь одну из тех тихих мелодий, которые, говорят, любил импровизировать Огарев на рояле, один, в сумерки, в своем акшенском уединении. Иногда его стихотворение действительно точно готово перейти к музыку. Энергия выражения отнюдь не чужда ему: «Африка», «Напутствие», «Отступнице»{248}248
Огарев Н. П. Напутствие («Забудь уныния язык!»), <1858 г.>; Отступнице. (Посвящено гр. Р<остопчиной>) («Теперь идет существованье»), 1857 г.
[Закрыть] и некоторые другие стихотворения написаны таким кованным. Страстно-сжатым стихом, каким после Лермонтова не писал у нас никто. Но собственно в лирических пьесах преобладает стих необыкновенно мягкий, лишенный всякого усилия и всякого расчета на эффект, простой, как обыденная фраза, и вместе чарующий. Его рифма никогда не мечется в глаза, – напротив, иногда она так «спрятана», что при первом чтении стихотворение кажется написанным белыми стихами. Это простота внешней отделки часто переходит у него в небрежность, но зато охраняет его от натянутости, от искусственности. Редко можно найти поэта, который так старательно избегал бы красивых оборотов, антитез, оригинальных сравнений, эффектных образов; ни обширные знания, ни тонкий аналитический ум у Огарева ни разу не выступают наружу в его лирике. У немцев есть пословица, что человек нагишом торчит в своем платье; так и сердце человека остается голым в пышных одеждах ума и знаний.
Поэзия Огарева, при указанных выше основных ее свойствах, естественно, в высшей степени субъективна. Ее вещественный груз ничтожен: это в строгом смысле слова – поэзия сердца, бесплотная почти как музыка. Она не показывает в ярком свете материальную действительность, но лишь позволяет угадывать ее, как мы сквозь утренний туман едва различаем очертания леса и гор. Но, будучи лишена конкретности, она реальна как жизнь, – или нет, реальнее той жизни, которую мы видим каждый день, потому что только здесь, в глубокой интуиции поэта, восстановляются единство и цельность бытия, доступного нашему взору лишь в разрозненных частях. Василий Боткин говорит, что тот, кто ищет в поэзии только идей и образов, не найдет для себя пищи в стихотворениях Огарева{249}249
«Для тех, которые ищут в поэзии только мыслей и образов, стихотворения г. Огарева не представят ничего замечательного; их наивная прелесть понятна только сердцу» (Боткин В.П. Огарев. С. 165).
[Закрыть]. И точно: Огареву чужда та волшебная сила прозрения, благодаря которой великие художники вскрывают пред нами глубокие противоречия жизни и еще более глубокие разлады человеческого духа; он не умеет также охватывать одним взглядом огромные пространства действительности и воплощать их сущность в органически-цельные образы. Но оттого его язык не менее «с волей небесною дружен»{250}250
Пушкин А. С. Песнь о вещем Олеге. 1822 г.
[Закрыть]. Если прав современный нам поэт, говоря, что только одно чуждо тленья на земле: «тоска неясная о чем-то неземном, куда-то смутные стремленья»{251}251
Минский Н. М. Как сон пройдут дела и помыслы людей… 1887 г.
[Закрыть], то поэзия Огарева не может быть забыта. Тот страстный порыв к вечной красоте, который она воплотила в чистейшей форме, есть незримый, в глубине сердца таящийся источник всякого сознательного стремления к добру и правде; из него, как из живой протоплазмы, родятся, никогда не исчерпывая его, наши временные идеалы, общественные и личные, жажда общего блага и жажда личного счастия. Огарев раскрыл его в одном из высших его проявлений – в форме стремления к гармонии личного чувства. И это самое заставляет нас видеть в поэзии Огарева наиболее яркое поэтическое выражение глубочайших чаяний «Молодой России».
Декабрист Кривцов и его братья{252}252
Чичерин Борис Николаевич (1828–1904), юрист, философ, историк, публицист и общественный деятель. Окончил юридический факультет Московского университета (1849), с 1861 г. – профессор кафедры русского права. В середине 1850-х годов – один из лидеров либерально-западнического крыла в русском общественном движении, а написанное им и К. Д. Кавелиным «Письмо к издателю» явилось первым печатным программным документом русского консервативного либерализма. Сформулированный Чичериным политический принцип «либеральные меры и сильная власть» встретил поддержку в правительственных кругах. В своих работах он развивал идею постепенного перехода путем реформ от самодержавия к конституционной монархии, которую считал идеальной для России формой государства. Виднейший теоретик государственной школы в русской историографии. В области философии Чичерин – крупнейший представитель правого гегельянства в России.
[Закрыть]
Предисловие
Хорошо на час-другой уйти душою в прошлое, и отдохнуть, и освежиться там в созерцании иной жизни, в забвении себя и оглушающей сумятицы дня; а если окунуться глубже – большие течения истории неизбежно выносят мысль из прошлого назад в настоящее, но окрепшею и просветленною.
Таков и замысел этой книги: углубиться в одной точке прошлого – до основных течений истории, рассказать судьбы одной семьи так, чтобы сквозь них стало видимо движение общественно-психологических сил. Я выбрал для такого изображения эпизод из истории того времени и того круга, где совершался коренной перелом в истории русского общества, и эпизод, как мне казалось, достаточно типический. Мне было увлекательно вглядываться в эту повседневную жизнь, следить за снованием ее маленьких челноков, как будто случайно переплетавших нити по всем направлениям, и однако выводивших прекрасный сложный узор, вовсе не случайный; в надежде приобщить и других к участию, какое возбуждали во мне самом те дела и люди, написана эта хроника стародавних лет.
Она написана на основании бумаг семейного архива Кривцовых, переданного мне Е. Н. Орловой{253}253
Орлова Екатерина Николаевна, урожд. Раевская (1797–1895), дочь генерала Н. Н. Раевского; с 1821 – жена декабриста Михаила Федоровича Орлова (см.: Гершензон М. О. История молодой России; Образы прошлого. Т. 2 и 3 настоящего издания).
[Закрыть], неизданных дневников Н. И. Кривцова и писем его и его жены к Чичериным, предоставленных мне А. А. Чичериной{254}254
Чичерина Александра Александровна, урожд. Капнист (1845–1920), жена Бориса Николаевича Чичерина (Чичерин Борис Николаевич (1828–1904), юрист, философ, историк, публицист и общественный деятель. Окончил юридический факультет Московского университета (1849), с 1861 г. – профессор кафедры русского права. В середине 1850-х годов – один из лидеров либерально-западнического крыла в русском общественном движении, а написанное им и К. Д. Кавелиным «Письмо к издателю» явилось первым печатным программным документом русского консервативного либерализма. Сформулированный Чичериным политический принцип «либеральные меры и сильная власть» встретил поддержку в правительственных кругах. В своих работах он развивал идею постепенного перехода путем реформ от самодержавия к конституционной монархии, которую считал идеальной для России формой государства. Виднейший теоретик государственной школы в русской историографии. В области философии Чичерин – крупнейший представитель правого гегельянства в России.).
[Закрыть], на основании официальных документов, какие нашлись в архивах: Государственном, Комитета Министров, Министерства Внутренних дел и Министерства Иностранных дел (московское отделение), и всех печатных сведений, относящихся к предмету этой книги. Как Е. Н. Орловой и А. А. Чичериной, так я обязан глубокой благодарностью особенно Второму Отделению И<мператорской> Академии Наук, представительство которого открыло мне доступ в наши труднодоступные казенные архивы, С. К. Богоявленскому, Н. А. Гольденвейзер, С. Н. Маслову, Б. Л. Модзалевскому и В. И. Семевскому{255}255
Богоявленский Сергей Константинович (1871–1947), историк, архивист, доктор историч. наук, член-кор. АН СССР (1929), специалист по русской истории XVI–XVII вв., русский дипломатии и армии XVIII в., по истории народов Российской империи, в частности по истории Узбекистана XIX в., по истории и археологии Москвы и Московской области, архивному делу Модзалевский Борис Львович (1874–1928), литературовед, член-кор. АН СССР (1918). Окончил Петербургский университет. Один из создателей Пушкинского дома в Петербурге. Автор и редактор издания «Русского биографического словаря», сборников «Пушкин и его современники»; издал «Архив Раевских», «Архив декабриста С. Г. Волконского», дневник Пушкина и его письма и другие труды.
Семевский Василий Иванович (1848–1916), историк, представитель народнического направления в русской историографии. Занимался вопросами социальной истории и истории передовой общественной мысли России XVIII – первой пол. XIX вв. Среди его работ «Крестьяне в царствование имп. Екатерины II», «Политические и общественные идеи декабристов», «М.В. Буташевич-Петрашевич и петрашевцы», «Кирилло-мефодиевское общество», основанные на большом и впервые опубликованном материале. Сотрудничал в ряде народнических и либерально-буржуазных журналов.
[Закрыть], которые своим просвещенным содействием облегчили мой труд.
Москва29 января 1914 г.
I
…Но что еще предвижу?
Нам зарево Москвы осветит путь к Пари
Н. Остолопов{256}256
Остолопов Николай Федорович (1783–1833), поэт, переводчик, теоретик стиха. В историю русской культуры вошел как составитель «Словаря древней и новой поэзии»; этот первый в России свод знаний по теории и истории стиха долгое время был единственным источником изучения поэтической терминологии.
[Закрыть]
Николай Кривцов, двадцати одного года, офицер лейб-гвардии Егерского полка, раненый под Бородином в левую руку пулею на вылет и взятый в плен, был привезен французами в Москву, и праздным зрителем, как военнопленный, прожил здесь все время, пока Наполеон владел Москвой. Он еще до войны, в Петербурге, был знаком с Коленкуром{258}258
Коленкур Арман де (1773–1820), маркиз, франц. госуд. деятель, один из ближайших помощников Наполеона I; в 1807—11 гг. посол в России. В 1812 г. сопровождал Наполеона в Россию. После поражения и отречения Наполеона выполнял ряд дипломатических поручений, был министром иностранных дел, членом временного правительства, созданного перед второй реставрацией Бурбонов. Автор мемуаров, посвященных Наполеону и его походу в Россию в 1812 г.
[Закрыть], тогда французским послом при русском дворе, и бывал на его вечерах; тут, в горящей Москве, они встретились, Коленкур доложил о нем Наполеону, и по требованию последнего представил ему Кривцова. В те дни Наполеон искал разговора с образованными русскими людьми; оставление Москвы русской армией и потом сожжение ее поставили его в тупик: он не понимал этой пассивной неподатливости своих врагов и тщетно силился разгадать тревожившую его загадку. Кривцов оказался столь же вежливо непроницаемым, как и другие, и Наполеон отпустил его после короткого разговора. Дальнейшая судьба Кривцова зависела от того, оставят ли его французы в Москве или уведут с собою. Его выручил случай. Дня за два до выступления французов, в приемной «префекта Москвы» Лессепса{259}259
Лессепс (Лесевс) Жан Батист Бартелеми де (1766–1834), генеральный комиссар по делам торговли в Петербурге в 1802—12 гг. По занятии Москвы французами он тотчас же получил назначение на пост моск. гражданского губернатора, управляющего городом Москвой и Московской провинцией; одновременно исполнял и интендантские функции.
[Закрыть] он встретил знакомую ему по Петербургу жену итальянского гравера Вендрамини{260}260
Вендрамини Франц (1780–1856), итальянский гравер, академик, профессор гравирования Академии художеств. Долгое время жил в Петербурге. В 1812 г. находился в Москве. Участвовал в гравировке «Галереи генералов 1812 года»; написал портреты ряда известных деятелей, представителей литературы и искусства.
[Закрыть], которая жила с мужем в Москве и теперь была крайне встревожена слухами о предстоящей после ухода французов расправе простонародья с иностранцами. Кривцов успокоил ее, обещав исходатайствовать ей с мужем квартиру в Воспитательном доме{261}261
Воспитательный дом в Москве учрежден Манифестом императрицы Екатерины II от 1 сентября 1763 г. для призрения подкидышей и беспризорных младенцев; открытие состоялось в апреле 1764 г.
[Закрыть] и защищать их, если останется в Москве. После этого г-жа Вендрамини, по совету одного французского полковника, отправилась к герцогу Тревизскому{262}262
Мортье Эдуард Адольф, герцог Тревизский (1768–1835), маршал Франции, командовал гвардией, размещенной в Москве и ее окрестностях. Наполеон назначил его генерал-губернатором Москвы. Уходя из Москвы он, по приказанию Наполеона, должен был взорвать Кремль.
[Закрыть], чтобы осведомиться, будет ли Кривцов оставлен. Маршал спросил ее, хорошо ли она знает Кривцова, добр ли он и человеколюбив, и когда она ответила утвердительно, он, немного подумав, объявил ей, что Кривцов останется. Дело в том, что французский штаб тревожился за участь своих многочисленных раненых и больных, остававшихся в Москве, и так как один из главных лазаретов находился как раз в Воспитательном доме, где жил, лечась от раны, и Кривцов, то благоразумие советовало оставить его для возможного заступничества за раненых. В записке, данной Лессепсом г-же Вендрамини, было сказано: «Прощайте, любезный Кривцов, поручаю вам в особенности семейство Вендрамини, а также и всех бедных французов, которых вы будете в состоянии спасти».
Кривцов, с разрешения начальника Воспитательного дома, генерала Тутолмина{263}263
Тутолмин Иван Акинфиевич (1752–1815), действительный статский советник, главный надзиратель московского Воспитательного дома, прославившийся умением сохранить его и вверенных ему питомцев от разорения и гибели в Отечественную войну 1812 г. В словаре Брокгауза и Эфрона (т. 67) директором Императорского московского Воспитательного дома ошибочно указан Иван Васильевич Тутолмин (1751–1815).
[Закрыть], действительно очень хорошо устроил Вендрамини. В страшную ночь после выступления французской армии, когда заложенные ею мины взрывали арсенал и Кремлевские башни, он несколько раз приходил к ним и успокаивал их, несмотря на боль, которую причиняла ему рана в руке. На другой день случилось то, что предвидели французские начальники. Два больных из французского лазарета прогуливались по набережной Москвы-реки против Воспитательного дома. Только что вступившие в Москву казаки напали на них, взяли в пики и сбросили, еще живых, в реку. Увидев это, товарищи убитых из Воспитательного дома сделали несколько выстрелов по казакам; тогда казаки ворвались в Воспитательный дом, и несколько сот больных французов, наполнявших лазарет, несомненно были бы перебиты, если бы не подоспел Кривцов. Он, не без труда, убедил французов признать себя его пленными (они уже вооружались, чтобы дать отпор казакам), затем бросился навстречу казакам и объявил их офицеру, что все здесь находящиеся французы – военнопленные, за которых он, Кривцов, отвечает. Раздраженные выстрелами казаки по-видимому не желали уступить, но в конце концов Кривцову удалось их выпроводить.
Этот небольшой подвиг сослужил Кривцову впоследствии хорошую службу. Французские газеты протрубили о великодушном поступке благородного русского офицера, потом история эта вошла и в многочисленные французские мемуары о походе Наполеона в Россию, разумеется изукрашенная и драматизированная: le généreux M. Krivtsov[132]132
Великодушный г. Кривцов (франц.).
[Закрыть], с рукой на перевязи, в дверях загораживает дорогу казакам, которые врываются по лестнице en poussant des hurlements sanguinaires[133]133
Испуская угрожающие вопли (франц.)
[Закрыть]; их угрозы его не устрашают, он торжественно приказывает им удалиться, и его слова, prononces avec l’enthousiasme et la fermeté d’une sublime inspiration[134]134
Произнесенные с энтузиазмом и твердостью в высоком воодушевлении (франц.).
[Закрыть], оказывают желаемое действие. Как бы то ни было, этот эпизод или эти рассказы сделали имя Кривцова известным. Когда вскоре после реставрации Бурбонов он приехал в Париж, Людовик XVIII принял его, благодарил, и пожаловал ему орден Почетного легиона{264}264
Орден Почетного легиона с девизом «Честь и отечество» учрежден 19 мая 1802 г. Наполеоном Бонапартом в период консульства. В 1804 г. орден стал императорским. Новый национальный орден приобрел такую большую популярность и опору в армии, что никакие политические перемены не в силах были его упразднить. Он остался государственной наградой и после низвержения Наполеона Бонапарта.
[Закрыть] (который, впрочем, дошел до Кривцова только десять лет спустя). Говорят, что и Александр I лично благодарил его за спасение французов[135]135
О Н. И. Кривцове в занятой французами Москве см. скромные и добросовестные записки Вендрамини – «Еженедельное прибавление» к «Русскому Инвалиду» за 1864 г. №№ 30 и 31 (перев. с франц.); «La Russie pendant les guerres de l’Empire», souvenirs historiques de M. Armand Domerque. Paris. 1835. T. II. Pp. 132–133; Gadaruel. Relation du séjour des Français a Moscou, etc. Bruxelles, 1871 (цитировано в: A. Surugue. Mil huit cent douze. Les Français a Moscou. Moscou, 1910. Pp. 56–57); Русский Архив. 1864. С. 1078—79 (здесь сказано, что при вторжении толпы в Воспитательный дом Кривцов надел мундир и объявил себя московским генерал-губернатором). Сравн. «Воспоминания» А. М. Фадеева. Одесса, 1897. С. 162–163. – Рескрипт Карла X от 24 июля 1826 г. о пожаловании Кривцову ордена Почетного легиона а dater du 18 Avril 1816, находится в Моск. Архиве Иностр. Дел, Администр. дела, III, 6, 1827, 6.
[Закрыть].
Кривцов был сын зажиточного орловского помещика; он родился в 1791 году в родовом имении отца Тимофеевском, Болховского уезда, первоначальное образование получил дома и все детство провел в деревне. Учили его слегка, а баловали сильно: он был в малолетстве слабого здоровья; позднее он окреп, стал рослым и сильным, и даже славился способностью переносить всякую стужу, чем в Петербурге заслужил расположение Великого князя Константина Павловича{265}265
Константин Павлович (1779–1831), великий князь, второй сын императора Павла I, младший брат Александра I и старший брат Николая I. Принимал участие в походах Суворова в Италии и швейцарском походе, в войнах с Наполеоном. Участвовал и в заграничных походах 1813—14 гг. С 1814 г. жил в Варшаве, после образования Царства Польского стал его фактическим диктатором. В 1823 г. отречение вел. кн. Константина от престола было предусмотрено секретным манифестом, наследником престола объявлялся вел. кн. Николай Павлович. Вследствие польского восстания 1830 г. вел. кн. Константин бежал из Варшавы в Белосток, затем в Витебск, где 15 июня 1831 г. умер.
[Закрыть]. В Петербург для определения на службу его привез в 1807 г. родственник его отца С. Н. Тургенев{266}266
Тургенев Сергей Николаевич (1793–1834), военный, вышел в отставку в чине полковника. Умер в Петербурге.
[Закрыть], отец Ивана Сергеевича, писателя. Кривцов вступил юнкером в Егерский гвардейский полк. Став на рельсы, он покатился ровно и быстро: мелькнули в коротких промежутках первые верстовые столбы военной карьеры – портупей-юнкер, прапорщик, подпоручик, и французское нашествие застало его уже поручиком[136]136
Формулярный список Н. И. Кривцова в «Русской Старине». 1888, дек. С. 729, и цитируемые ниже воспоминания о нем Сабурова, Чичерина, статья Гаевского в «Вестнике Европы». 1887 г.
[Закрыть]. Аккуратность, исполнительность, правильные привычки были в его натуре. В эти годы он кажется копией молодого Чаадаева: та же врожденная трезвость и корректность, то же до ригоризма скромное и строгое поведение, тот же гордый и независимый характер, пока еще смягчаемый молодостью, но уже внушающий уважение, наконец то же влечение к аристократическому обществу. По-видимому, это были типичные черты эпохи. Неудивительно, что Кривцов был на хорошем счету, был известен великим князьям и даже государю. Я. И. Сабуров{267}267
По-видимому, имеется в виду Яков Иванович Сабуров (1798–1858), офицер лейб-гвардии гусарского полка (1818—21).
[Закрыть] рассказывает, что однажды государь, гуляя по набережной, увидел Кривцова, входящего в дом французского посла в тонком мундире на распашку и щегольской жилетке, что было тяжким нарушением формы. Кривцов сам поспешил заявить полковому командиру о своем проступке и был посажен на гауптвахту. На следующий день великий князь Константин Павлович потребовал его к себе и спросил: где он был вчера, когда встретил государя? Кривцов отвечал, что у Коленкура. «Хорошо, сказал великий князь, брат велел тебя похвалить; посещай хорошее общество»[137]137
Сабуров Я.И. Н. И. Кривцов. – Русская Старина. 1888, декабрь. С. 720–721.
[Закрыть].
Кривцов участвовал в сражении под Смоленском{268}268
Смоленское сражение – происходило 4–6 августа 1812 г. в районе Смоленска. 22 июля отходившие с начала войны 1-я и 2-я Западные русские армии смогли соединиться, сохранив основные силы, у Смоленска, тем самым сорвав наполеоновский план уничтожить русские армии порознь. 6 августа после упорных боев русские войска оставили Смоленск, продолжая отход к Москве.
[Закрыть], под Бородином один уцелел из всех офицеров своей роты, но раненный в руку, как сказано, был взят в плен и привезен французами в Москву, где мы и встретили его в первый раз. После освобождения Москвы он вместе с другими больными был отправлен для излечения в Петербург; здесь-то государь, обходя госпиталь, вероятно и благодарил его за спасение французских пленных и пожаловал ему на лечение 5000 рублей. Это было первое из многочисленных денежных «пособий», которые он сперва удачно получал, а после научился искусно выпрашивать. Вылечив руку, он вернулся в армию, в мае 1813 года участвовал в сражении при Бауцене{269}269
Бауценское сражение 1813 г. – сражение в мае при г. Бауцене в Саксонии между войсками коалиции под командованием русского генерала Витгенштейна и французской армией под командованием Наполеона I, которому удалось вынудить союзную армию к отступлению.
[Закрыть], в июле получил штабс-капитана, а 18 августа, при Кульме{270}270
Сражение при Кульме – сражение вблизи селения Кульм в Чехии в авг. 1813 г., навязанное Наполеоном объединенным русско-прусско-австрийским войскам («главная Богемская армия») после недавнего неудачного для них Дрезденского сражения. Союзные войска окружили и разгромили французский корпус. Сражение при Кульме послужило началом перелома в ходе компании 1813 г. Богемская армия двинулась к Лейпцигу, в районе которого армия Наполеона в октябре того же года потерпела жестокое поражение.
[Закрыть], французское ядро оторвало ему левую ногу выше колена. Это произошло, говорят, на глазах государей, участвовавших в битве, и они осыпали его наградами. При операции сделался антонов огонь, который вырезывали, и обнажили кость, отчего он впоследствии очень страдал. Еще рассказывают, что в Праге, где он лежал первое время, за ним ходила какая-то знатная дама – сестра милосердия, которая познакомила его со многими немецкими и английскими аристократическими семействами. Крепкий организм выдержал увечье; позднее, в Лондоне, Кривцову сделали искусственную ногу, с которой он мог не только ходить, но даже танцевать. Военная карьера, конечно, была ему закрыта.
Он остался за границей надолго – до половины 1818 г. В эти три года он объехал большую часть Европы: Австрию, Швейцарию, Францию, Германию, побывал в Англии, по несколько месяцев прожил в Вене и Женеве, полтора года в Париже. Он путешествовал так, как вообще путешествовали тогда просвещенные русские туристы – не наспех, не лихорадочно, а с толком, с чувством, с расстановкой, всюду заводя знакомства с выдающимися людьми, слушая лекции, изучая устройство школ, судов, тюрем, богаделен, и все занося в дневник с мыслью о России. Так до него путешествовал по Европе Карамзин{271}271
В 1789 г. Н. М. Карамзин совершил длительное (16 мес.) путешествие по странам Западной Европы, которое описал в «Письмах русского путешественника».
[Закрыть], и лет десять после него, в 1820-х годах, А. И. Тургенев{272}272
Тургенев Александр Иванович (1784–1845), общественный деятель, историк, писатель, почетный член Петербургской АН (1818). Брат декабриста Н. И. Тургенева. Окончил в 1802 г. пансион при Московском университете, в 1802—04 гг. учился в Геттингенском университете. В 1810—24 гг. – директор Департамента духовных дел в Министерстве духовных дел и народного просвещения. Член лит. кружка «Арзамас». Автор серии писем о европейской жизни под названием «Хроника русского», посылаемых в Россию во время его продолжительных странствий по странам Европы с 1825 по 1845 г., и увидевших свет в русских журналах (1827–1845).
[Закрыть].
Этот заграничный дневник Кривцова сохранился. Он писан по– французски и очень велик: четыре тесно исписанных записных книги составили бы в печати большой том. Б. Н. Чичерин{273}273
Чичерин Борис Николаевич (1828–1904), юрист, философ, историк, публицист и общественный деятель. Окончил юридический факультет Московского университета (1849), с 1861 г. – профессор кафедры русского права. В середине 1850-х годов – один из лидеров либерально-западнического крыла в русском общественном движении, а написанное им и К. Д. Кавелиным «Письмо к издателю» явилось первым печатным программным документом русского консервативного либерализма. Сформулированный Чичериным политический принцип «либеральные меры и сильная власть» встретил поддержку в правительственных кругах. В своих работах он развивал идею постепенного перехода путем реформ от самодержавия к конституционной монархии, которую считал идеальной для России формой государства. Виднейший теоретик государственной школы в русской историографии. В области философии Чичерин – крупнейший представитель правого гегельянства в России.
[Закрыть], которому он принадлежал, собирался издать его целиком, и даже написал предисловие к нему – ту статью о Кривцове, которая в 1890 году была напечатана в «Русском Архиве»{274}274
Речь идет о статье «Из воспоминаний Б. Н. Чичерина: (По поводу дневника Н. И. Кривцова» // Русский Архив. М., 1890. Т. I. № 4. С. 501–525. Статья должна была служить предисловием к предполагавшемуся изданию дневника Кривцова.
[Закрыть]; но издание почему-то не состоялось. Этот дневник теперь передо мною. Было бы бесцельно излагать его в подробности, рассказывать о местах, посвященных Кривцовым, о достопримечательностях, ими виденных, о людях, с которыми он вступал в общение; это дало бы нам лишь мертвый инвентарь путешествия. Но из-за строк дневника глядит на нас лицо писавшего, а если пристально всмотреться в него, и на миг забыться в созерцании, оно оживет само и осветит пред нами ту общую жизнь, которой оно было причастно. Кривцов – не «тип», да отдельное лицо и не может быть типом; но у него одно из тех характерных лиц, которые драгоценны для историка. Нелегко сквозь индивидуальное выражение разглядеть черты эпохи, еще труднее в разборе временных чувств и мыслей открыть далекие перспективы истории, но если это хоть в малой мере удается, задача стоила усилий. Такому анализу подлежит в сущности каждое человеческое лицо, потому что на каждом, для умеющего читать, начертаны письмена времени и прошлого; но есть в людской толпе лица особенно выразительные – и таков, как кажется, Кривцов. Он не слишком отделен от нас по времени; быть может, удастся сквозь его личные особенности и сквозь наносные отпечатки эпохи разглядеть и нечто более важное для нас: его родство с нами, те общие черты мышления и чувства, которые, зародившись незадолго до него и еще элементарные в нем, унаследованы и нами, но уже в форме очень сложной и потому труднее различимой. Это сплошь и рядом бывает в истории; и надо дорожить такими начальными, примитивными формами, потому что в них часто можно подметить нити основы, которые за позднейшим пестрым узором или едва заметны, или даже вовсе становятся не видны.
