Текст книги "Египет"

Автор книги: Михаил Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Но меркантильным технократам-пришельцам вся эта романтика казалась архаизмом и была так же непонятна, как непонятна глухому музыка Бетховена. У них на Альфа-Центавре уже давно правил Интернет. Он весь их романтизм давно подмял. То есть любовь у них еще теплилась, но это была только любовь к Интернету. Плодились они по Интернету, женились по Интернету, природу наблюдали по Интернету. Единственно, что им нужно было не по Интернету, это нефть и другие наши полезные ископаемые. И еще нужна была дешевая местная рабочая сила. Что-то вроде "желтой" сборки.

В общем, начали они свой эксперимент – клонировать себе из наших нежных прадедушек и прабабушек рациональный рабочий класс. Даже ученые нынешние удивляются, как это вдруг из неандертальцев сразу, всего за несколько сот лет, образовались по всей Земле кроманьонцы. На такую эволюцию должна была уйти пара миллионов лет. Правда, кроманьонцы тоже генетическими лентяями оказались. Не все у пришельцев в эксперименте сошлось. Разочаровались они поначалу в своих созданиях, пытались даже болезнями их вытравить. А те все плодились и плодились. Пришлось наклонированных особей заставлять работать. В общем, стали наши предки быстро меняться. Руки у них стали становиться более ловкими, пальцы цепкими, а черепа укоротились. Думать стали меньше. Телепатии лишились. Потому что речь образовалась. Зачем речь нужна человеку? Чтобы врать! При телепатии как-то особенно не соврешь – все по глазам видно. Зачем врать человеку понадобилось? Потому что первая собственность появилась. Вот с тех пор человечество наше земное проходит испытание собственностью. Поэтому до сих пор не могут ужиться внутри нас кровь неандертальцев с плотью пришельцев. Борются на планете за господство над миром любовь, доставшаяся нам от предков и природы, то есть от Господа, с нефтью, открытой небожителями!

Намеки на всю эту историю-триллер можно найти во множестве древних сказаний и даже в первых главах Библии. Если, конечно, читать, как в советское время учили, между строк. Ведь все священные книги писались под наблюдением строжайшей цензуры. А иногда не просто цензуры, а даже инквизиции. Но те, кто писал, были талантливыми. И они все, как и полагается гениям, весь смысл спрятали между строчками. Лично я, когда читаю все эти легенды, мифы, сказания, каждый раз удивляюсь. Какие-то боги в них не божественные. Дерутся друг с другом, друг другу изменяют, людей подговаривают, собственных детей едят, гениталии друг у друга откусывают. Не по-божески это все, по-моему. Разве может Господь, Всевышний, Всемогущий, обижаться и мстить человеку? Настоящий бог всех понимает и всем помочь должен, если, конечно, от него не отворачиваешься. А эти все небожители по поведению скорей напоминают сосланных с какой-то планеты зэков, во главе которых, естественно, всегда самый авторитетный. У кого Бел, у кого Зевс, у кого Перун. Но наши прадедушки и прабабушки их, естественно, за богов принимали. Потому что те великие чудеса им показывали: телефоны, телевизоры, фонарики лазерные, наушники, умещающиеся в ухе, кресла-катапульты, разъезжающие печки и всякую летающую всячину.

Конечно, тут вопрос возникает: куда они, все эти пришельцы, вдруг делись, чего они так напугались? Ответы надо искать опять в священных книгах. Сбежали они от Великого потопа. Земля-матушка больше не захотела в таком рабском положении находиться. Терпела-терпела она, да не вытерпела. Заступилась за своих детей! Чуть-чуть так повернулась осторожно и стряхнула с себя незваных рабовладельцев, как собачка, выйдя из воды, стряхивает с себя ненужную ей влагу. Где было раньше на Земле тепло, там стало холодно. И наоборот. Ледники растаяли, и чистейшей водой смыло даже память о тех безнравственных временах. Эта память сохранилась только в виде мифов, сказок, легенд о коврах-самолетах, скатертях-самобранках и печках-такси.

Кстати, эта сцена – как небожители с Земли стартуют от испуга, что вскоре все их нефтяные вышки вместе с ними затопит, – тоже описана в тех же священных книгах. Глядя сверху, из космоса, на нашу Землю, даже главный авторитет-пахан пожалел о том, что не предупредили они созданное ими человечество о предстоящей беде. Особенно горевали двое. Главный авторитет, у которого все-таки прояснилось что-то в его туманной технократической душе от долгой жизни с земными романтиками. И еще очень одна богиня плакала. Ей особенно жалко было покидать Землю. Так ей нравилось по опушкам валяться с местными аборигенами. Не было на ее планете таких милых чудаков, как на Земле. Одно слово – технократы, обезэнергеченные. Интернетовские. От них только заразиться можно было вирусом компьютерным.

Позже мы об этой пылкой особе узнаем из легенд о богине Иштвар, которая потом через Средиземное море приплывет в Грецию под именем Афродиты.

Человек же, хоть и подредактированный, оказался побойчее, чем создатели думали. Выжил он, вспомнил советы одного из небожителей, тоже авторитета, как надо плодиться, детей рожать. Словом, веру в себя не потерял. Понял наш прадедушка, что у него тоже способности есть.

Вот с тех пор так и правит человечеством интерес к нефти, доставшийся от технократов-пришельцев, и любовь, подаренная природой от настоящего Бога, который к чудесам мелким никакого отношения не имеет. И который уверен, что испытание собственностью человек все-таки пройдет благодаря тем корешкам-хромосомкам, которые были оставлены нам нашими земными, а не пришлыми прадедушками. И тогда телепатия снова к нам вернется. И вавилонская башня будет достроена, что означает – космос откроется! А Интернет, конечно, останется. Но так, как обычное приспособление. Как нужные нам в хозяйстве молоток, пила, сверла, телевизор, пишущая машинка.

Может, Моисей тоже послан был инопланетянами. И Иисус, и Будда. Может, те, кто от потопа сбежал, горько сожалели о том, что натворили на голубой планете, и раскаивались потом всю свою оставшуюся многотысячелетнюю жизнь. И постоянно своих посланников к нам присылали, чтобы те объясняли нам, ими созданным, что Бог один – на всю Вселенную. Трудно поначалу было это нашим предкам объяснить. Слишком много те, первые пришельцы, в свое время чудес показали. Пришлось и новым посланникам тоже прибегнуть к фокусам. Кто по воде походит, кто мертвого воскресит. Вот так пришел мир к единобожию. Хоть у всех народов имена этого Бога разные, но суть одна – не делай другому того, чего не пожелаешь себе.

Может, и сфинкс смотрит в небо с ожиданием и благодарностью за то, что те первые небожители все еще о нас помнят, и надеется, что хоть мы не станем такими же технократами, как они, несмотря на то, что и у нас Интернет появился. И наши земные хромосомки любви все-таки выиграют поединок с нефтью. Иначе бы не шли сюда люди, к этой горе, освященной заповедями, а совершали бы на нее восхождение по Интернету, как многие теперь заходят в Пушкинский музей, в Эрмитаж, на их сайты. И даже цветы любимым, и то дарят по Интернету. А что от такой любви может родиться? Только "томагочи".

Вот такие странные фантазии обуревают, когда раскачиваешься на верблюде по пути в поднебесье... И даже думается: наверно, когда-нибудь надо будет написать роман под названием "Любовь и нефть".

Когда поднялись на вершину, было еще темно. Не верилось, что восхождение закончилось. Последние километры, на крутом подъёме, пришлось карабкаться в темноте самому, без верблюда. Перепрыгивать с камня на камень. Хотелось развернуться – и туда, вниз, обратно к подножию, к комфортабельному верблюду, который покорно ждал моего возвращения.

Но тысячи людей вокруг пыхтели, задыхались, шли, ползли. Стыдно было думать о возвращении. Беспокойное все-таки человек существо! Нет чтобы спать себе спокойно сейчас дома и видеть все то же самое в предрассветном сне. Зачем и мне, и всем им вокруг это понадобилось? Почему так много людей любит путешествовать? Наверное, потому, что в путешествиях встречаешься с новыми людьми и общаешься с ними так недолго, что не успеваешь разочароваться в них. В результате появляется вера, что хороших людей на свете больше, но они все путешествуют. Плохих меньше, но они лучше объединены. И живут в городах. К тому же в путешествиях у людей проявляется все самое хорошее, что в них есть. Это же проявляется и в себе самом. То есть путешествия придают уверенности в том, что ты сам не безнадежен. В путешествии крепнет вера в себя.

Честно говоря, я уже не верил, что когда-нибудь это мучение-восхождение закончится. Казалось, вершина, как горизонт, отодвигается от меня, дразнит, издевается надо мной с каждым моим вроде бы победным шагом. Хотелось, как в жизни, бросить это все. Болели суставы, ныли мышцы, жаловался на свою участь мозг и просился обратно в отель, в постель, под одеяло.

Но сзади подпирала толпа. Дышали в спину, как в метро. Подталкивали сопением. Невозможно было остановиться. Как на демонстрации. За спиной чувствовались колонны людей. На обочину уже нельзя было сойти, потому что обочины не было. Были горы и пропасть. Прямо за мной карабкался в поднебесье старый японец, лет шестидесяти-восьмидесяти. Трудно по японцам определить, сколько им лет. Одно я мог сказать точно – он был хромой и с палкой. Но хромал так ловко и быстро, что было стыдно уступить ему дорогу, пропустить вперед себя. На час с лишним он стал моей совестью. Он буквально гнал меня своей палкой, заставляя переводить дыхание на ходу. Где он так научился хромать по горам? Может, тренировался по утрам на своей Фудзияме? Он заставлял меня, чтобы выдержать этот темп, напевать про себя песню Высоцкого: "И можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа".

Уже несколько раз мне казалось, что мы на вершине. Но за очередной скалой начинался очередной подъем. Снова тропа уходила куда-то вверх, впрочем, даже тропой это назвать было нельзя. Очень хотелось домой. Так обычно думается о доме, когда едешь рано-рано утром на работу в автобусе. И даже представляешь, какую бы ты выбрал сейчас позу под одеялом: растянулся или свернулся калачиком. И тогда ненавидишь все вокруг: и автобус, и работу, и эту космическую темноту за окнами автобуса.

Но мы выбираем трудный путь!

Неожиданно вместе с японцем-погонялой мы буквально вынырнули с почти отвесной тропы на самую макушку горы. Наверное, такое же ощущение было у Садко, когда он поднялся на поверхность со дна морского. Небо было очень близко. Звезды висели на созвездиях-ветках, как спелые яблоки. От фонариков, звезд и кое-где светильников над всё теми же арабскими сувенирными лавками с бусами вершина казалась освещенной, правда, скуповато. От количества людей в полутемноте она напоминала дискотеку, в которой вот-вот заиграет музыка.

Жизнь кипела, а значит, арабы торговали. Они даже здесь открыли свои лавки. Не лень им было ради своей копеечной прибыли забраться в такую высь. Собранные где-то из досок, где-то из фанерных ящиков, их лавки напоминали будки наших пенсионеров на садово-огородных участках в три сотки. Чайные и закусочные больше походили на спортивные раздевалки, в которых пахло потом, снятыми башмаками и перетренировавшимися спортсменами, восстанавливающими мягкими напитками потерянную жидкость.

Но все это было такой мелочью по сравнению с тем счастьем, которое испытывал каждый взошедший. Успел! Добрался! Если б я поглядел на себя в зеркало, я бы сказал, что у меня было выражение лица бухгалтера, у которого сошелся годовой отчет. Даже в арабских лавках было что-то в этот момент романтическое. Сидеть на фанерном ящике и попивать чаек среди мировой туристической толпы в скупом свете арабской волшебной лампы Алладина. Арабы, и те казались после такого восхождения удивительно симпатичными. И непонятно было, как евреи не могут с ними договориться и за что так на них обиделись. Сели бы вот так вместе на фанерный ящик, попили чайку и договорились. Правда, для того, чтобы так сесть, надо предварительно совершить восхождение. А еще точнее, созреть до него.

Однако было очень холодно. Минус три-четыре градуса. Дул ветер. А что, собственно, ему еще было делать ночью в горах? Только дуть. Вот он и дул. Он очень по-своему радовался общению с многотысячной толпой. Несмотря на взятые с собой теплые вещи, я купил у араба два полосатых матрасика размером с прикроватные коврики, чтобы закутать в них и верхнюю и нижнюю половины туловища. После чего стал искать место, как ищут в театре, когда билеты проданы, а места на них не пронумерованы. Дело оказалось непростым. Самые умные забрались сюда уже с вечера. Заняли первые ряды партера, амфитеатра, сидели на выступах и в пещерах, как в правительственных ложах. Мне досталось не самое плохое место в первом ряду галерки. Место стоячее. Один шаг – и попадал в бездну. Галерка была на самой макушке горы, плоской, с темным силуэтом одинокой католической часовенки. Видимо, именно на этом месте Моисей и проходил курсы повышения квалификации.

Чтобы матрасы держались на мне крепко, я обвязал один из них вокруг себя купленной у арабов веревкой. Другой матрас держал от ветра кульком на голове. Мне жалко было, что никто из этой темной бездны не может сейчас меня сфотографировать.

Люди все прибывали и прибывали. Начинался переаншлаг. Если бы вход на гору был платный, то там, внизу, должны были уже спрашивать лишний билетик. Странно, как местные арабы до этого еще не додумались?

Кого тут только не было! Немцы восстанавливали потерянную жидкость, естественно, пивом. Уставшие итальянцы отряхивали от грязи свою модную одежду. Причем делали это впервые в жизни молча. Японцы фотографировались на фоне взошедшей Венеры. Они были уверены, что уж их японская сверхвспышка добьет и до Венеры.

Мне, как всегда, повезло. За спиной послышалась русская речь. Скорее говорок русско-украинский. Черновцы или Харьков. По этому говорку в любой точке мира можно безошибочно узнать наших эмигрантов. Он почему-то появляется только, когда они от нас уезжают. Лично я ни в России, ни в Советском Союзе, ни на Украине никогда не слышал такого акцента, который больше всего подходит для комедий или для пьес, поставленных по Шолом-Алейхему в оперетте.

– Ну что, Сара, будем молиться на рассвете? – спросил мужской, сильно грассирующий голос, как будто всю жизнь отрабатывал скороговорки на "р".

Сара не ответила.

Второй, не менее шолом-алейхемовский мужской голос, начал рассказывать подробности из жизни Моисея.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил первый.

– Я вчера прочитал это на сайте Моисея, – ответил второй, не подозревая, что говорит это все через матрас на ухо мне и практически тем самым навсегда попадает в мировую историю.

Они стали обсуждать Моисея, иудаизм, выкрестов и Арафата одновременно. Наконец тот, который говорил обо всем увереннее остальных, заявил, что по последним данным Арафат – в прошлом еврей-десантник, он был заслан на Ближний Восток Комитетом Государственной Безопасности СССР, но, когда прыгнул с парашютом с самолета, промахнулся, попал в Палестину. Чтобы его не опознали, надел на голову полотенце и с тех пор косит под араба. И сам уже поверил в то, что он араб, потому что арабом теперь ему значительно выгоднее быть, чем евреем.

Но вот небо начало светлеть, и на горе стали проявляться люди, как проявляются в темной комнатке фотографа цветные фотографии. Многие, оказалось, пришли в своих народных костюмах. Негры-христиане в белых одеяниях, экскурсия из Латинской Америки – словно с бразильского маскарада, человек тридцать японцев. Одеты одинаково в теплые оранжевые жилеты. Напоминают издали наших шпалоукладчиц. Они заняли целый выступ и держали перед собой ноты, словно собирались вот-вот запеть, но ждали сигнала. Стали проявляться постепенно и цепи гор, которые ветер волнами гнал к нам из-за горизонта. Начиналась предрассветная увертюра цветов. Даже в шуме ветра слышалась ее музыка.

– Сара, ты видишь, вон там земля обетованная, – послышался снова сильно грассирующий голос. – Вон она. Отсюда Моисей ее увидел впервые. Именно такой она изображена на его сайте.

Чем светлее становилось небо, тем приглушенней слышались голоса, словно каждый к чему-то готовился, очень важному. Бледнели все звезды, кроме Венеры. Она, Венера, словно вытягивала солнце из-за горизонта. И оно было уже где-то совсем рядом. Темнота сопротивлялась его лучам из последних сил. Но они пробивались, как пробиваются травинки через асфальт. Уже подрумянились горы, и загорелся над горизонтом солнечный нимб, точно указав, где сейчас появится аура бога Ра.

Внезапно голоса мгновенно стихли! Словно на горе никого не было. Солнце дожидалось именно этого момента. Мгновения тишины! Оно осторожненько высунулось, сначала одним своим лучом полоснув по остаткам темноты, и поводья невидимой колесницы бога Ра вытянули его. И вдруг... в этой тишине раздались аплодисменты!!! Как в театре. Аплодировали на горе все. Аплодировали свету, победившему тьму, аплодировали богу Ра. И верилось, что на свете есть все-таки одна мировая душа. Аплодировали люди разных национальностей и конфессий, люди разных языков и культур. Это был тот единственный момент в моей жизни, когда верилось, что люди когда-нибудь все-таки начнут жить по заповедям. И снова хотелось, чтобы все мои родные стояли сейчас рядом со мной лицом к поднимающемуся солнцу!

– Сара, я все-таки помолюсь, – сказал тот же голос совсем шепотом.

Запели японцы. Не для кого-то. Им было все равно, слушали их или нет. Они запели для себя. Их мелодия была красивая и, видимо, очень древняя. Наверняка была посвящена свету. Арабы никому не навязывали бусы. Немцы замерли, как в стоп-кадре, с пивом в руках. Молчали итальянцы. Негр в белом был похож на привидение. Он раскрыл Библию и что-то бубнил себе под нос.

Солнце выбиралось из-за горизонта легко, по-спортивному. Оно было удивительно огромное. Мне казалось, что я смотрю на него через увеличительное стекло. Совсем рядом, перед глазами, ближе, чем на ладони. При этом на него можно было смотреть, не жмурясь, оно не было агрессивным и не слепило. Всего несколько минут – и гора начала согреваться, как будто сковородку нагревали на электрической плите. Мне было жалко, что солнце так быстро вынырнуло. Я скинул с себя ужасные матрасики. Ветер стих. Представление окончилось.

И таким глупым казалось отсюда, сверху, думать о том, что где-то там внизу идут споры, чья конфессия правильнее, чья обрядовость точнее. Все это имело значение только внизу, в городах. Потому что это был спор за паству, а не за веру, то есть за те деньги, которые принесут в церковь. С той ночи, которую я провел на горе Моисея, когда я слышу подобные споры, я вспоминаю, сколько вокруг меня было людей со всего мира, сколько языков и костюмов. Как это было красиво! Так и религии. Они должны быть разными на Земле, удобными для своих народов и обряженные в разные одежды. Как цветы в поле! Ведь скучно подумать, что целое поле может состоять только из одних цветов, пускай это будут даже розы.

На обратном пути я оступился три раза. Причем один из них так сильно, что чуть не вывихнул ногу. Это означало, что Господь мне простил только половину грехов. Но я особенно не расстраивался. Во-первых, и это уже было немало. Во-вторых, кто-то из мудрых сказал: нашего человека надо уважать уже хотя бы за его намерения, потому что все равно у него ничего не получится. А намерения у меня были.

У подножья горы нас всех ждал открывающийся в девять часов монастырь святой Екатерины. Но это уже была не столько Вера, сколько Церковь. Со своими торговыми лавками, в которых можно было купить иконы новые, иконы старые, кресты, освященные на горе, какие-то талисманы. Хотя еще Иисус учил: "Уберите торговцев из храма". Все-таки мы еще не научились слушать проповеди. Как настоящий представитель нашего неискоренимого язычества, я купил себе все, что и подобает туристу. Посмотрел на самое святое место намоленную дырку в полу, под которой до сих пор якобы цветет куст неувядающей неопалимой купины. Взглянул на мироточащие иконы. Словом, на все те чудеса, которыми славен монастырь. Ведь без чуда любой монастырь – как женщина без сережек и без колец. Еще пытался прочитать по-арабски охранную грамоту, выданную Мухаммедом. Слышал, как стоящие сзади русские были недовольны тем, что Мухаммед писал так неразборчиво и не по-нашенски.

Если бы я был в этом монастыре до восхождения, он бы меня, конечно, поразил. И своими крепостными стенами, и мироточащими иконами. Но теперь даже лица монахов этого монастыря казались какими-то полноватыми, и не очень верилось, что они постятся. У некоторых при виде хорошеньких женщин оживлялись взгляды. Да, это была церковь, а не вера. Но многим и она была нужна. Она делала свое дело, очень православное. Многие ведь еще боятся общения с небом напрямую. Им необходим посредник.

Самым худощавым православным монахом в этом монастыре оказался наш монах из Пермского мужского монастыря. Он был похож на Алешу Карамазова, во всяком случае, именно таким я представлял героя Достоевского. У него были глаза человека, которому удалось уравновесить соотношение между потребностями, обязанностями и удовольствиями. Глаза человека, который умеет получать удовольствие не столько от удовлетворения потребностей, сколько от выполнения обязанностей. Они напоминали маленькие голубенькие чашечки весов, тоже находящиеся в равновесии.

Я признался ему, что на обратном пути с горы три раза оступился и один раз чуть не сломал ногу. Монах серьезно задумался и, глядя на меня все тем же светлым, очищенным взглядом, сказал:

– Вы очень злой бываете на сцене.

После такой фразы пришлось задуматься мне. Но я попытался все-таки оправдаться:

– Да, я злой. Но на предателей.

Монах снова задумался:

– Может быть, – сказал он, теребя бороду и скорее размышляя вслух. Может быть, тогда вы и правы. Есть такие строчки в Псалме (он назвал номер Псалма): боритесь всегда против врагов Господа, но никогда не боритесь против врагов своих.

И все-таки моя главная мечта не сбылась. Да, я побывал во многих исторических музеях, насмотрелся на бесконечные развалины. Узнал много новых слов: мастаба, россецкий камень. И даже выучил, как мое имя записывается в древнеегипетских иероглифах. Еще валялся, глядя на космос ночью между барханами у бедуинов. Любовался вечной тишиной подводного мира. Чувствовал себя частичкой мировой души на горе Моисея. Может быть, даже отмолил часть грехов, а пирамиды так и остались неразгаданными.

Возвращаться в Египет мне по-прежнему не хотелось. Потому что Египет замечательная страна, но в ней есть существенный недостаток для меня арабы. Впрочем, так можно сказать про любую страну. В Америке очень раздражают американцы, в Германии слишком много расплодилось немцев. Италия была бы значительно честнее без итальянцев. А если из Франции убрать французов, Париж был бы идеальным городом мира. Единственная страна, которой не подходит эта метафора, – Россия. Если из нее убрать русских, то останется одна скучная грязь. А с населением грязь все-таки вперемешку с веселухой. Что и есть Россия!

То ли на меня и впрямь подействовало восхождение и я стал менее серьезно, чем раньше, относиться к себе, истрепав в клочки шорты Ферре и разбив очки Гуччи, то ли ко мне повернулся наконец сам бог Ра за мои светлые намерения, но в последние дни мне чертовски повезло. Впрочем, "чертовски" слово неправильное, грубое. Хотя интересно, почему люди говорят "чертовски повезло" или "чертовски красив", а также "дьявольски красив" или "дьявольски умен". Почему не говорят: "по-божески умен" или "по-божески красив". Наверное, потому, что красота из тех же закромов, что и нефть. И везет только тем, кто к этим закромам допущен. Что ни говорите, а по части выражений наш народ умен. Причем чертовски!

Поэтому мне не повезло. Нет! Мне бог Ра сделал подарок. Прислал от имени какого-то захолустного местного турбюро гида, очень не похожего на предыдущих. Молодой, неживотастый, веселый, не почесывал себя в области паха, как это постоянно делают арабы прямо на улицах. Он был похож на фрагмент древних фресок. И действительно оказался не арабом, а коптом. Потомком тех древних настоящих египтян, которые еще сохранились в Египте и которые делают вид, что дружно живут с арабами. Его глаза не играли в прятки. С арабами его роднило только то, что его мама тоже училась в Москве и до сих пор, как он сказал, тащится от русской литературы и сейчас читает Пелевина. Она до сих пор любит Россию настолько, что он очень удивлен, как он оказался коптом арабским, а не коптом русским.

Он очень неплохо говорил по-русски, хотя в России ни разу не был. Но уже знал такие слова, как "разборка", "новый русский", "развести", "лох". Видимо, мама зачитывала ему вслух страницы из Пелевина. Он даже знал выражение "в натуре". Правда, пристраивал его в своей речи совершенно не к месту. Например, спрашивал меня: "Как вас, в натуре, звать?".

Он сказал мне, что русские туристы ему очень нравятся, они веселые и неизвестно, что от них, в натуре, можно ожидать. Однако в последнее время эта черта начала его пугать и порой он чувствует себя лохом. Хоть и знает, что такое, в натуре, новый русский, но не всегда еще знает, как с ними надо, в натуре, обращаться.

Мы совершили с ним этакий бартер. Я рассказал ему то, что считал нужным, о новых русских, обучил новым словам и словосочетаниям, типа "колбасить в кислоте", "дуть в уши". Попытался научить распальцовке. Объяснил, что и в русской речи появились, как и в английской, определенные и неопределенные артикли. Неопределенный – "типа", а определенный "конкретно".

За это копт поведал мне тайные слова, после которых даже арабы с бусами должны были меня уважать настолько, чтобы бежать от меня восвояси. Я не знаю, что означали эти слова. Их было, видимо, так же трудно перевести на русский, как объяснить арабам, что означает наше выражение "лохматить бабушку". Похвастаюсь только тем, что уже через два дня я научился произносить их почти без акцента. Арабы застывали вместе со своими ювелирными изделиями в руках, превращаясь в монументы самим себе. Провожали меня взглядом, в котором сквозь ненависть просачивались уважение и непонимание: как это – иностранец, а не лох? Я считаю, израильтянам надо эти слова преподавать детям уже в начальной школе.

Забегая вперед, скажу, что мой новый молодой друг вскоре похвалил меня. Он отметил мое хорошее чувство юмора и даже сказал, что мне надо быть юмористом. Еще сказал, что я, в натуре, не новый русский, потому что я ни разу не попросил его отвести в ювелирный магазин или в бутик, где самые дорогие вещи, и не спрашивал у него в историческом музее, с кем договориться, чтобы купить что-нибудь из сокровищницы Тутанхамона. Но главное, его поразило то, что я в последний день пребывания в Египте попросил его свозить меня к пирамидам, хотя один раз уже их видел. Вообще мои просьбы его сильно удивляли. Например, пообедать в истинно арабской забегаловке, куда заходят самые нищие арабы или съездить всего лишь на один вечер из Каира на то место, где стоял Александрийский маяк. И это вместо обычных для русских банкетов. "Нет, вы не новый русский, – закончил он свое признание. – Не надо мне, типа, дуть в уши. Я, в натуре, не лох".

И мы отправились с ним к пирамидам!

Вечерело, солнце уже обогревало пустыню нехотя. Оно устало и готовилось к отдыху. Поэтому остывало быстро, как электрическая плитка, которую выключили. Нехотя вез нас и таксист.

– Уже поздно, -объяснил он. – Вас не пустят.

– Куда не пустят? – спросил я не без иронии. – В пустыню?

– Да, ворота в нее закрываются в пять! – без иронии отвечал таксист.

Мой копт смотрел на проблему более оптимистично. Он знает охрану и договорится. Его волновало только то, что погода начинает быстро портиться. Поднимался ветер, который в литературе обозначается обычно словом "нехороший". Я бы сказал точнее – нервный. Даже с дороги было видно, как он закручивает в пустыне песочные вихри.

Да, в этот вечер мне очень повезло: погода испортилась! И во всем околопирамидном пространстве не было ни души. Нервный, доходящий порой до истерики, ветер сдул всех. Только охрана в белой форме с красивой песочной, в тон пустыне, отделкой ела, сидя на парапете, копченую рыбу, разложив ее на газете. Видимо, тоже потомки московских общежитейцев. Они не обращали на нас внимания. Подумаешь, двое сумасшедших! Не стоит того, чтобы отрываться от рыбы.

Зато пирамиды словно ожили. Их рабочий день закончился досрочно! Они были самими собой, перестали работать фотоателье и первым чудом света. Вихри песка срывались с барханов, как брызги с бурунов на море, веселились вокруг пирамид. Даже сфинкс, несмотря на отбитый нос, не был так суров. У него уже не было такой скорби в глазах, как обычно. И за всем этим непогодным беспокойством в пустыне опять чувствовалось вращение Земли, и пирамиды маленькими грузиками уравновешивали ее вращение. Может быть, они всегда и были гирьками на весах трехмерной истории человечества, одна из осей которой – вечность тонкого мира.

Мой гид-копт все эти новые теории контактеров, фантазеров, экстрасенсов и прочих ведьмаков считал антинаучными, шизофренией, а главное, кощунством над прахом его прадедушек и прабабушек, в натуре. Поэтому он мне с особой тщательностью рассказал, как строились эти пирамиды, какие использовались людьми приспособления, рычаги, как клались друг на друга плиты, а в конце очень серьезно, словно обиженный ребенок, выпалил: "Это был труд многих тысяч людей, наших предков. А ваши ученые придумывают эти загадки, в натуре, потому что сами работать не умеют. Они дуют вам в уши. Я правильно сказал?"

Еще как правильно!

Вот она, разгадка!

Я ощутил ее за этими случайно сказанными от обиды словами моего молодого египетского друга. Пирамиды созданы простыми людьми, а все загадки выдуманы учеными, которые никогда столько не работали, а поэтому не могут даже представить себе, что человек может такое создать!

В этот момент, когда я сплел в уме эту фразу, даже сфинкс, показалось, подмигнул мне, а от пирамид теплым приветом прилетел порыв ветра. Они были согласны. Они разрешили прикоснуться к ним душой.

Понимаю, на меня обидятся все контактеры и фантазеры, мол, я консерватор. Как тогда объяснить, что исчезли все мумии? Почему каменные глыбы так плотно прилепились друг к другу, что невозможно между ними засунуть лезвие бритвы? Каким клеем могли пользоваться те древние, чтобы сегодня нельзя было эти глыбы разъединить современными методами? Почему столько людей, пытавшихся разгадать загадку пирамид, потом умирали? Но! Во-первых, мы знаем, сколько из них погибло от неожиданных напастей, но не знаем, сколько таких же чудаков осталось в живых. Я поинтересовался. Между прочим, в живых осталось гораздо больше. А мумий не нашли, потому что фараоны опрометчиво приказывали хоронить себя вместе с теми богатствами, которые они награбили. Они были уверены, что эти богатства им пригодятся там, на небе. Большая ошибка! Попробуйте сегодня похоронить нашего олигарха вместе со всем, что он откусил от казны, или с тем, что удалось утаить от вкладчиков. Его могилу разграбят уже на следующий день. Но такими темпами грабят только русские. А вокруг пирамид в истории крутились и турки, и арабы, и мамлюки, и французы, и греки, и кого тут только не было. Поэтому разграбление шло не нашими темпами, не на следующий день, а тысячелетиями. Наверное, нужно выпустить памятку для особо имущих и чрезмерно зажиточных: "Если хотите спокойно существовать в ином мире, оставляйте все богатства нам!"