Текст книги "Сон великого хана. Последние дни Перми Великой"

Автор книги: Михаил Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

   – Стреляй, стреляй! – завопили новгородцы и стали пускать стрелу за стрелою, оглашая воздух отборною руганью, направленною по адресу ненавистных им москвитян.

   Тысячи пермян, засевшие на краях того же болота, тоже принялись беспрестанно стрелять из луков, сопровождая это оглушительным шумом и гвалтом, чем они хотели устрашить нападающих.

   Но москвитяне ни шагу не отступили назад, приняв град стрел на щиты и доспехи, от которых большинство стрел отскакивало, не причиняя людям ни малейшего вреда. Только редкая стрела новгородская впивалась в тела вражьих воинов, заставляя их делать прыжки и падать на землю от боли... Арбузьев тотчас же смекнул, в чем дело, и выругался грубым ругательством:

   – Ах вы, волчья сыть, дьяволы бесхвостые, антихристы комолые! Наперед они латников отборных пустили, которых стрелой не проймешь, вестимо, только разве мечом добрым доконаешь! А мы их стрелами лупим, как горохом в стену, прости Господи. Надо, брат, тех стрелять, которые сзади пойдут, а этих придется копьями да топорами употчевать! Так вы и знайте, братцы: на этих стрел не тратьте по-пустому, а пуще в задних старайтесь попадать!.. А с этими врукопашную мы схватимся потом...

   Но благоразумный совет новгородца утонул в гуле тысячи голосов, кричавших что-то гневное и угрожающее... А москвитяне, не пустив ни одной стрелы, не издав ни звука, стремительно побежали через болото, прямо на те преграды и прикрытия, за которыми притаились пермяне... Зрелище было потрясающее, грозное. Выставив вперед щиты, бердыши и копья, низко наклонив головы, неслась на пермянских людей длинная фаланга рослых воинов, закованных в сталь и железо. Видимо, это были отборные силачи, предназначенные для первого удара, от которого иногда зависел исход сражения. Безмолвие страшного врага увеличивало впечатление несокрушимости, веявшей от железных рядов москвитян... Ужас обуял пермян, увидевших бесплодность своей стрельбы по неприятелю, не обращавшему внимания на стрелы, сыпавшиеся им прямо в лицо. Ратники заметались из стороны в сторону, завопили на все голоса:

   – Беда, беда! Не берет их ни стрела, ни рогатина!.. Зажигай валежник, братцы! Зажигай все срубы, весь сушняк!.. А потом на гору утекай, на гору... В Изкар! В Изкар! Отсидимся там за валами каменными!..

   – Куда вы, черти, побежали? Постой, постой! – кричал Арбузьев, видя поголовное бегство своих пермских союзников, но те поджигали груды сушняка с лихорадочною поспешностью и стремглав убегали к Изкару, не слушая окриков своих десятников и воевод, старавшихся успокоить это мятущееся стадо.

   Произошла страшная сумятица, в которой не могли разобраться сами князья Микал и Мате, прискакавшие на место суматохи... А неприятель был уже на носу. Перед глазами новгородцев ярко блеснули московские шеломы, украшенные красными лоскутками, развевающимися на их верхушках. Послышался лязг железа о железо... донеслось хриплое сопение людей, обремененных тяжелыми доспехами... Арбузьев на мгновение приостановился, размышляя: не последовать ли им за пермянами, чтобы из-за крепких валов Изкара отражать нападение врага? Но время свободного отступления уже было упущено. Приходилось принимать бой, чего бы ни стоило это для них. И Арбузьев крикнул своим сотоварищам, ожидавшим его сигнала:

   – А лях их побери, пермячишек этих пархатых! Пускай они, как зайцы, утекают, а мы с москвитянами схватимся! Будь что будет! Куда ни шло! Смерть так смерть... умереть мы сумеем, кажись! А ежели кто смерти боится из вас, может тот уйти за пермянами. Я не держу, вестимо, потому как люди свободные мы все...

   – Все мы с тобой остаемся, Василь Киприянович, – послышался дружный ответ. – Все мы с Москвою биться желаем, чтоб, значит, немножечко за старые обиды отплатить! А смерти мы не боимся нисколечко!..

   – Ну, вот и ладно, коли так. А теперича схоронитесь-ка, братцы, промеж деревьев этих, – скомандовал Арбузьев, – а только передовики московские набежат, вы их мечами разите, копьями колите, а сами за деревьями прятайтесь. Будто и нету вас тут, будто мечи да копья сами работают, точно по волшебству какому... А они, москвитяне-то, что впереди идут, тяжело снаряжены, видать, ворочаться скоро не могут, тут-то мы и побьем их малую толику, а потом можно и к городку отойти, если уж невмоготу придется...

   Новгородцы, как кошки, отпрянули назад перед набежавшими на них москвитянами и, прячась за деревьями неширокого, но густого перелеска, росшего между болотом и изкарскою горою, принялись с такою ловкостью колоть неприятеля, что победоносное наступление латников сразу прекратилось и они отхлынули назад, подобно морскому отливу, огласив воздух отчаянными криками:

   – Секут, секут! Надо их обходом взять! Обходом, обходом! Эй, не напирай сзади, полегче, полегче! Тут новгородцы засели!..

XVI

   Дело приняло другой оборот, неблагоприятный для московского войска. Новгородцы отбили первый натиск, оттеснив назад неприятеля, ошеломленного встреченным отпором. Пермяне, понуждаемые князьями и воеводами, опять прихлынули к болоту, пуская из-за груд горевшего сушняка тучи стрел в нападающих, стеснившихся на узком пространстве болота. В довершение всего ветер дул прямо в лицо москвитянам, застилая им глаза густым дымом, от которого дышать было трудно. Произошло минутное замешательство, грозившее превратиться в общее расстройство, опасное для успеха дела князя Пестрого.

   Но Пестрый был опытный воевода, не терявшийся ни при каких обстоятельствах. Нападение в лоб не удалось благодаря отчаянности новгородцев, опрокинувших отборных латников, пущенных для первого удара. Это его огорчило, но не лишило присутствия духа. Он въехал на своем белом коне в самую гущу воинов и закричал веселым голосом:

   – Ловко, ловко, братцы! Выманивайте, выманивайте их сюда! Пускай они из лесу выползают!.. А вы, други мои, Толбузин, Беклемишев, Бабич, Гребенка, – обратился он к отрядным начальникам, быстро подбежавшим к нему, – ведите людей своих обходом на Изкар, чтоб, значит, с боков его оцепить. Вы, Толбузин с Беклемишевым, направо идите, а вы, Бабич с Гребенкой, налево. А там уж увидите вы, что делать придется. Главное, вперед идите безостановочно, старайтесь врага побить, паче же всего завладеть крепостью ихнею. А ежели можно будет, новгородцев сзади турните. А я на них прямо пойду... Ну, с Богом!

   Толбузин, Беклемишев, Бабич и Гребенка поспешили исполнить приказание, двинув свои отряды в обход Изкара, заслонившегося со всех сторон каменными валами и палисадами. Пестрый отвел остальную часть войска назад и, дав ратникам оправиться, снова пошел на новгородцев, продолжавших сидеть в перелеске.

   Арбузьев видел, как ринулись вперед свежие ряды москвитян, растянувшихся на этот раз в длинную линию, концы которой терялись в лесу, скрывавшем действительную их численность. Впереди всех ехал большой воевода и, потрясая мечом, кричал:

   – За мной, ребятушки, за мной! Порадейте во славу Божию! Поутешьте государя своего, великого князя Ивана свет Васильевича! Поборитесь с недругами злыми! Завоюйте страну сию пермянскую под нозе государя великого! А он вас без награды не оставит!..

   – Рады мы за государя головы свои положить!.. – орали ратники и стремглав бежали за воеводой, показывающим им дорогу.

   – Ах, дьяволы, они нас окружить замышляют, кажись! – встревожился Арбузьев и, понимая неравенство своих сил с вражьими, приказал отступить к городку, куда уже снова отхлынули пермяне, спешившие укрыться от москвитян под защиту городских укреплений.

   Но бедные новгородские повольники не успели уйти благополучно, несмотря на свою изворотливость. Послышался шум справа – и вдруг на них набежала толпа неприятеля, вынырнувшего из облаков дыма и копоти, распространяемых горевшим сушняком.

   – Москва! Москва! – завопили нападающие и схватились с противниками врукопашную, загородив им дорогу к отступлению.

   Это были отряды Толбузина и Беклемишева, зашедшие в тыл партии Арбузьева, не ожидавшей появления врагов с этой стороны.

   Арбузьев оглянулся кругом. Положение было безвыходное. Сзади, от болота, наступал сам Пестрый с главными силами, валившими за ним густыми рядами; от Изкара напирали Толбузин и Беклемишев, кричавшие своим воинам:

   – Рубите, колите, братцы! Изничтожайте изменников новгородских!.. Этих-то нам и надо побороть, а пермячишек мы поразмечем не в кою пору!.. Ну, раз! Ну, раз!

   – Ну, два! Ну, два! – рявкнул Арбузьев, расслышавший в шуме битвы голоса московских начальников, которых он ненавидел всеми силами своей души. Глаза его вспыхнули гневом и яростью, кровь забурлила в нем, как кипяток. Он крикнул своим сотоварищам: "За мной, братцы!" – и кинулся навстречу москвитянам, преградившим им путь к Изкару.

   Произошла ожесточенная сеча, закончившаяся прорывом Арбузьева с тридцатью товарищами к городку, битком набитому защитниками-пермянами, боявшимися вступить с врагами в состязание в открытом поле. Более половины новгородцев пало в схватке, дорого стоившей и Толбузину с Беклемишевым, первый из которых был убит, а второй ранен настолько тяжело, что его замертво оттащили куда-то в сторону. Простых же москвитян было убито и ранено вдвое более новгородцев.

   – Ну, князья, пропало наше дело! Пропала Пермь Великая! – прохрипел Арбузьев, бросая окровавленный меч к ногам Микала и Мате, встретившим его у городских ворот. – Невмоготу нам бороться с врагом... Не можем мы одни Москву отгонять... И то уж, слава Богу, до сытушки поработали мы, полили своею кровью землю пермянскую... А ратники ваши, как зайцы, от врага бегут! А эдак ведь с москвитянами воевать не приходится!..

   – Что ж поделаешь, Василь Киприянович, – сконфуженно отозвался Микал, потупляя глаза в землю. – Не привычны наши люди стенка на стенку биться. У нас больше из-за валов сражаются, чтоб, значит, можно было укрыться где...

   – Да ведь укрытий-то и там довольно было! Только знай из-за срубов стрелы пускай да отпихивай москвитян рогатинами, ежели уж слишком близко подойдут они... А ваши – куды тебе! Сейчас же сушняк запаливать начали да удирать от врага без оглядочки... Просто глядеть было стыдно на ваших воителей! А туды же, бахвалились раньше, что положат головы за князей своих да за страну родную!..

   – Горе, горе одно, Василь Киприянович! – вздохнул Микал, покраснев от негодующих слов новгородца. – Не думал я... не ждал такого страму... Просто хоть топись со стыда, таково тяжело теперь сердцу моему!.. А ты, кажись, поранен изрядно, а?

   – Рука моя порублена правая, шибко порублена. Не могу я мечом владеть. И грудь в двух местах проколота... копьем, что ли... Не помощник я вам теперича, князья именитые. Хочу я от вас уйти подобру-поздорову. Соизвольте лишь лодки мне дать с товарищами моими, кои в живых еще остались. И они тож порублены порядочно, не могут вам службу служить. Уплывем мы на Волгу на матушку из места сего, полечимся от ран на воздухе вольном. А вам мы желаем всякого счастия, паче же всего победы над лютыми ворогами... Только по совести говорю я вам, князья любезные, плохи ваши дела, ой как плохи! Не управиться вам будет с москвитянами... Попомните слово мое...

   – А может, удержимся еще в Изкаре? – перебил Мате, с гордостью поглядев на свои городские укрепления. – У меня ведь все приготовлено к встрече врага... Камней да бревен хватит, чтобы москвитян давить...

   – Что ж, дай вам Бог! – ответил Арбузьев слабым голосом, чувствуя, что все более и более изнемогает от ран. – А нам вы лодки дайте... до Колвы проводите... Простите, что мало вам послужили... У меня уж в глазах темнеет... Эх, до чего дошло!

   И он потерял сознание.

   Микал приказал ближайшим десятникам проводить израненных новгородцев до Колвы, дать им лодки, положить туда необходимое количество припасов и отправить вниз по течению, о чем и просил Арбузьев. О дальнейшем добрые молодцы должны были позаботиться сами.

   – Жаль мне Арбузьева, ах как жаль! – сказал Микал, провожая глазами группу удалых повольников, плетущихся за своим предводителем, которого несли на руках четверо дюжих пермяков. – Крепко за нас он стоял... за нас и пострадал, бедняга!..

   – Теперь мы одни остались, князь Микал. Отслужили свою службу люди новгородские... Ну, да бояться нам нечего в Изкаре! – тряхнул головой Мате, считавший свой городок неприступной твердыней. – Москвитяне не сразу нас достанут отсюда!.. Пусть только сунутся они... мы им покажем себя! Посмотрим, как они кверху полезут! У нас ведь камней да бревен хватит, чтобы их давить!..

   – Хватит-то хватит, вестимо... но все-таки... – начал было покчинский князь, но, не договорив, махнул рукой и направился к городским воротам, где замечалось какое-то движение.

   Мате последовал за ним.

   Изкар действительно в те времена – даже помимо мнения князя Мате – считался хорошею крепостью, обладавшей всеми средствами для обороны. Гора была крутая и высокая, усыпанная крупными камнями сверху донизу, от которых городок и получил свое название (из-кар – каменный городок). Склоны горы были тщательно чищены от всякой поросли, могущей служить прикрытием наступающему врагу, которым могли быть и вогулы, и остяки, и татары сибирские, не говоря уже о московских завоевателях, грозивших теперь осадой или приступом. Подступы к городку, таким образом, обстреливались со всех валов и башенок крепости, имевшей еще такое важное орудие для борьбы, как бревна и камни, собранные в громадном количестве.

   "Пожалуй, на каждого москвитянина по камню хватило бы, – подумал Мате, проходя мимо гор этого своеобразного ратного снаряда, радовавшего его взоры, – только бы головы свои они подставили..."

   Но москвитяне своих голов не подставляли, а, напротив, осторожно обходили всю гору, заставляя бежать перед собой последние партии пермян, остававшиеся вне городка. На приступ они сразу не шли, а сначала знакомились с местностью, выглядывая, нет ли какой лазейки, удобной для проникновения в Изкар. В воздухе реяли стрелы, пускаемые с обеих сторон, но никому не причинявшие вреда по причине дальнего расстояния...

   Подойдя к городским воротам, Микал и Мате увидели, что как раз напротив них, далеко внизу, у подошвы горы, появилась большая толпа неприятеля и копошилась над сооружением какого-то сруба из легких жердей, заготовленных ранее изкарцами для домашних надобностей. Основанием сруба служили три толстых бревна, поставленные на круглые обрубки дерева, могущие свободно катиться по земле... Работа положительно кипела под руками москвитян, пользовавшихся готовым материалом для устройства своего загадочного сруба, выраставшего с каждой минутой. Осажденные терялись в догадках, не понимая, какую цель преследуют враги, воздвигавшие нечто вроде прикрытия от стрел и камней, грозивших посыпаться на них сверху.

   – Для чего они сруб строят, а? – недоумевал Мате, поглядывая то на Микала, то на Бурмата, то на других воевод, удивлявшихся не меньше его. – Неужто боятся они стрел наших, а? Как вы думаете?

   – Да, что-то такое... – неопределенно промычал Микал. – Видать, что неспроста они стараются...

   – Неспроста, ой неспроста суетятся они тут! – поддержал Микала Бурмат, не спускавший глаз с таинственного сооружения неприятеля. – Как бы не вышло чего... Москвитяне ведь хитры на выдумки...

   – Пусть только полезут они сюда! У нас ведь камней да бревен хватит, чтоб их давить!.. – воскликнул Мате, считавший камни и бревна главным оружием, которым он думал победить москвитян. – Пусть только полезут они!..

   Но торжествующий голос Мате сразу осекся, когда он понял наконец замысел лукавого неприятеля... Все стояли потрясенные и растерянные, чувствуя, как у них поджилки затряслись со страху... Микал только и мог пробормотать: "А, вот оно что... выдумка какая!.." – и бессмысленным взором глядел вниз, где творилось что-то странное, непостижимое, удивительное.

   Москвитяне перестали стучать топорами вокруг сруба, по-видимому окончив его. Послышался дружный крик тысячи голосов – и вдруг сруб этот дрогнул, качнулся и медленно пополз вперед, на гору, катясь по круглым обрубкам, подкладываемым под него по мере движения...

   – Сюда, сюда! – закричал Микал, уяснив себе намерение москвитян подойти к самым валам, заслоняясь от стрел, бревен и камней своим движущимся прикрытием. – Здесь враг полезет! Здесь отбивать его придется!.. Сюда, братцы, сюда! Выбирай камни покрупнее, выкатывай бревна потолще... Авось не стерпит сруб ихний, разобьется от бревен да камней... Скорей, скорей!

   – Москва идет! Москва идет! – пронесся крик по городку и все бежали к городским воротам, где уже шумела толпа ратников, ворочая громадные камни, заготовленные для встречи недругов.

   – Спускай, спускай! – скомандовали воеводы и покатили с вала первый камень, отличавшийся гигантскими размерами.

   Камень сначала покатился быстро, но потом угодил на мягкую площадку и вонзился острым краем в землю, где и застрял навсегда.

   – Еще спускай! Еще, еще! – галдели кругом и принялись скатывать камни целыми десятками, но москвитяне были еще далеко от валов и камни либо не достигали до них, либо откатывались в сторону, вызывая этим целые потоки отборнейшей ругани со стороны пермян.

   А сруб продолжал двигаться вперед и вперед, повинуясь могучей силе московских ратников, подталкивающих его сзади. Из-за прикрытия никого не было видно, только изредка мелькали юркие фигуры людей, подкладывающих под сруб обрубки дерева, служившие катками для всего сооружения. Выдумка была простая и полезная, давая нападающим возможность подобраться под самую крепость, не потеряв ни одного человека. А сознание своей безопасности под носом у врага доставляло москвитянам громадное удовольствие и заставляло их заранее торжествовать победу.

   Вдруг все толпившиеся на валах увидели далеко внизу какого-то маленького, приземистого человечка, быстро бегущего на гору. За ним гналось четверо москвитян, как это тотчас же определил Бурмат, отличавшийся замечательною дальнозоркостью. Человек этот махал руками, спотыкался, падал, но через мгновение вскакивал снова и продолжал бежать еще быстрее, не позволяя нагнать себя преследователям. Последние, наконец, начали отставать, не осмеливаясь приближаться к укреплениям Изкара, где их могли засыпать стрелами и камнями. Среди защитников городка раздались радостные возгласы:

   – Ушел, ушел! Не поддался недругам проклятым!.. Где ж им пермянина догнать!..

   Но москвитяне не захотели отпустить врага безнаказанным и, став на одно колено, точно по команде, натянули свои тугие луки, прицелились и пустили по стреле в беглеца, который в ту же минуту сунулся лицом в землю, точно ему сзади хорошего тумака дали.

   – Убили, убили! – зашумели на валах. – Эх, отплатить бы им надо за это, тоже стрелами попотчевать, что ли!.. Эй, выходи вперед, кто лучше стреляет... Прямо им в спины целься!.. Скорей, скорей! Вишь, побежали они...

   – Вот вам на сдачу, собаки московские! Вот вам, вот вам!.. – закричали ожесточенные стрелки, пуская сотню стрел в москвитян, побежавших обратно под гору, но за дальностью расстояния все усердие пермян пропало даром: враги благополучно скрылись под защиту движущегося прикрытия, оставив в дураках своих недругов.

   А подстреленный москвитянами беглец, едва преследующие его люди скрылись из виду, проворно поднялся с земли и, заметно прихрамывая на правую ногу, добежал до валов, где его встретили с поощрительными возгласами, радуясь, что он не убит, а только притворялся мертвым.

   – К князю Микалу! К князю Микалу! – кричал он, поднимаясь на откос вала при помощи легонькой деревянной лестницы, спущенной ему сверху. – На Покче беда большая... Москвитяне к Покче подходят, к утру уж будут под Покчей... А вчера они Урос разорили, не осталось кусочка от Уроса...

   – Что ты говоришь? Что ты кричишь? – бросился к нему Микал, потрясенный услышанными словами. – Какие москвитяне Урос разорили? Какие москвитяне на Покчу идут? Да что ты толкуешь, брат Варыш?..

   Варыш – это был житель Покчи, хорошо известный Микалу, – торопливо перебил князя, сказав:

   – Отсюда ж москвитяне пришли, от Низьвы-реки они нагрянули, пока вы на Изкар спешили...

   – От Низьвы-реки они пришли? Да неужто так совершилося? Да как мы о том не проведали?

   – Оплошка такая, стало быть. Сумели они тайком разделиться на две части, сумели вас всех обмануть... А теперича до Покчи добираются, а там и до Чердына дойдут...

   – Что Чердын! Что Покча! – с отчаянием воскликнул Микал. – Родная земля наша гибнет! Погибает Пермь Великая наша!.. А дозорные наши все проспали, не разведали о походе второй рати московской на Урос...

   – Слышал я, – продолжал Варыш, – привел их на Урос новгородец один, из тех, что в Новгороде Малом живут. Привел он их тайною тропою, а по тропе той дозору, кажись, совсем не было...

   – Да, оплошали мы, крепко оплошали! Просто как волку в пасть голову свою пихнули!..

   – А княгиня твоя плачет, сокрушается, – сообщал покчинский вестник, – просит тебя в Покчу поспешить, сохранить ее, и сына твоего, и Покчу самое от погибели. На тебя, князь высокий, надежда одна!.. Поскорее в Покчу поезжай, выходи отсюда без промешканья, пока еще не заперли тебя здесь москвитяне...

   – Выходить? Да можно ли выходить?.. А Покчу ведь нельзя оставить без помощи... Ах, право, беда какая! – развел руками Микал и стоял как в воду опущенный, сознавая ясно только одно, что дни Перми Великой сочтены и что не по плечу им бороться с Москвою, которая и сильна, и хитра выше меры.

   А вокруг него толпились воеводы, десятники и ратники, полные смятения и ужаса. А подвижной деревянный сруб – это новое доказательство вражьего хитроумия – продолжал ползти кверху, пугая своим видом робкие сердца пермян, расположившихся на каменных валах Изкара.

XVII

   Недолго размышлял Микал, ошеломленный страшным известием о разорении неприятелем Уроса, находившегося в семи часах ходьбы от Покчи. Теперь-то он понял наконец, какую шутку сыграли над ними москвитяне, убившие сразу двух зайцев, благодаря недогадливости противников. Недаром же Бурмат предупреждал его у Низьвы-реки о возможности такого дела, которое он отрицал совместно с Арбузьевым и другими воеводами, не допускавшими и мысли о походе отдельного московского отряда на Урос, Покчу и Чердын, ибо это, по мнению Арбузьева, принесло бы ущерб вражьим силам.

   – Вот тебе и ущерб вражьим силам!.. – горько усмехнулся Микал и лишний раз должен был сознаться в душе, что не доросли еще они до борьбы с Москвою, превосходящею Пермь Великую если не правдою, то силою и коварством.

   – Делать нечего, – сказал он, обращаясь к Мате и воеводам, – придется мне в Покчу идти. Возьму я с собой три сотни покчинцев своих, которые других удалее, и с ними из Изкара выберусь. Может, удастся еще мимо врага проскользнуть. А не удастся – погибнуть придется, но гибель не страшит меня нисколько!..

   – Эх, жалость какая, – заметил Коч, воевода изкарский, – ведь у нас подземный ход был хороший, прямо в лес он выводил. Но недавно обвалился он в одном месте, а расчистить не удосужилось еще.

   – Ничего, я так выберусь... по верху земли, – улыбнулся Микал натянутою улыбкою, – только бы местечко такое нашлось, где можно пройти потаенно.

   – Это мы укажем тебе... укажем, укажем! – забормотал Мате, озадаченный намерением Микала уйти из Изкара. – Только как же без тебя мы останемся, а? Ведь ты нас на ум наставлял, пример нам показывал хороший...

   – И ты, кажись, не плох, князь дорогой, – возразил Микал, в душе, впрочем, не надеявшийся на добродушие простоватого Мате. – А потом, воеводы остаются с тобой, они витязи добрые, бывалые. И Бурмата своего оставляю здесь. А он уж не даст поблажки москвитянам!

   – Ох, горюшко наше! – сокрушенно вздохнул Мате и не стал более плакаться перед покчинским князем, намеревавшимся удрать из Изкара.

   А москвитяне тем временем продолжали подвигать свой сруб к изкарским валам, ощетинившимся палисадами-частоколами. Доносился нестройный гул голосов, кричавших: "Раз да раз! Раз да раз!" – после чего остроумное сооружение неприятеля подавалось на полшага вперед, чтобы после нового крика "Раз да раз" подвинуться еще дальше. Сверху катились камни, бревна, летели стрелы, но пока большой помехи для нападающих не представляли и застревали в углублениях горы, не достигая намеченной цели...

   Намерение князя Микала идти на спасение Покчи и Чердына произвело среди ополчения странное впечатление. Все прониклись убеждением, что без покчинского князя плохо им придется, что несдобровать им будет перед москвитянами, пускавшимися на такие хитрости, которые ставили в тупик самых сметливых пермян. Уныние охватило ратников, остававшихся в Изкаре, но и тем людям, которых брал с собой Микал, было не легче: москвитяне могли перебить их при самом выходе из городка, пользуясь своею многочисленностью, позволявшей им действовать в разных местах в одно и то же время.

   Конечно, Микалу можно было дождаться ночи, когда все-таки легче было ускользнуть из городка, хотя ночи были светлые, ясные. Но времени терять было нельзя, и он, отобрав более надежных покчинцев, известных ему своею сметливостью и храбростью, перелез через валы и, крадучись, пополз книзу, держа направление в ту сторону, где, по-видимому, не было москвитян, не успевших еще окружить Изкар со всех сторон.

   Оставшиеся в городке ратники, во главе с князем Мате и четырьмя воеводами, не могли следить за дальнейшими движениями ушедших, потому что внимание их поглощал движущийся сруб, наводивший на всех жуткое чувство страха и отчаяния.

   – Ишь, антусы! [Антус – зырянское ругательство, обозначающее нечто вроде черта или дьявола. (Примеч. авт.)] – ворчал Мате, видимо упавший духом после ухода Микала. – Точно им ворса помогает такую громадину в гору тащить! Подумаешь, сила какая!.. А камни наши, как нарочно, мимо летят, не задевают прикрытие ихнее! Просто хоть плачь с досады!.. Видать, что колдовством они сильны... колдовство и двигает сруб ихний...

   – Не колдовство, а руки человеческие работают тут, – сурово возразил Бурмат, оставленный своим князем в Изкаре по той причине, что он был умнейший из воевод, без которого остальные вряд ли могли бы толково распорядиться. А руки и у нас, кажись, есть. Можем и мы поработать в свою пользу. Вот только присмотреться нам следует, подождать, когда они до того места дойдут: видишь, где кочка торчит, а на кочке кустик растет. Тут-то мы и осыплем их камнями да бревнами, прямо на сруб все полетит... А теперь подождать надо.

   – Делай как знаешь, Бурмат, – махнул рукой Мате. – У тебя голова не безумная. Даже Микал тебя слушался.

   – Не бойся, князь! Авось не до конца пропадем! – ободряюще промолвил Бурмат и, приостановив скатывание бревен и камней, пока не достигающих своей цели, распределил всех ратников по валам, пользуясь указаниями изкарского воеводы Коча, знающего все слабые места крепости как свои пять пальцев.

   Потом он сбегал в маленькую церковку, заложенную тем же епископом Ионою, который крестил пермян, положил там десять земных поклонов перед иконами и с минуту стоял неподвижный, благоговейно взирая на изображения ликов святых. Священника не было при храме, церковники тоже куда-то скрылись, – впечатление получилось самое удручающее для набожного воеводы, увидавшего полное запустение в доме молитвы, погруженном в сумрак и безмолвие.

   – Забыли наши Бога христианского! Забыли, совсем забыли! – шептали его губы, когда он выходил из церкви. – Оттого и беда на нас пришла, оттого и наказание мы терпим, погибаем от нашествия московского. А поп где? – спросил он у встречного человека, быстро шедшего прямо к церковному крыльцу. – Неужто не молится он в час такой страшный?

   – Попа уж третий день не видать, – ответил человек, оказавшийся церковным ктитором. – Не знаем, куда он делся. Быть может, утонул в реке, купаючись в жаркую пору, а может, убежал куда-нибудь, убоявшись попасть под стрелы вражеские...

   – Что ты говоришь! – с удивлением воскликнул Бурмат, не ожидавший такой характеристики местного священника. – Да неужто попу бояться подобает вражьих стрел, когда он должен воинов на смерть напутствовать! Аль, может, взаправду утонул он в реке, а? Как ты думаешь?

   Ктитор потер рукой переносицу, потоптался на месте и сказал:

   – Не знаю я, подумать чего... Нельзя попу утонуть, ибо он в воде как рыба плавал. Вернее, попрятался он в лес, чтоб, значит, коим случаем от москвитян ему не влетело ненароком. А о воинах он и думать забыл. Да и воины о нем забыли, вестимо...

   – Чего ради? – нахмурился покчинский воевода.

   – Себя только поп наш любит. Непомерно жаден он на питье, беспрестанно пьяным валяется. А потом ругается с нами зачастую, поносит нас на чем свет стоит, даже князю спуску не дает. Ну, и отшатнулись от него все... и в церковь ходить перестали...

   – Напрасно, напрасно! – покачал головой Бурмат. – В церковь всегда надо ходить, хоть поп человек и нехороший. Из-за попа не следовало бы от Бога христианского отставать...

   – Не спасает нас Бог христианский от напастей, не хуже мы при Войпеле жили. Оттого, надо полагать, и страдаем мы, что от Войпеля с глупого ума отшатнулися...

   Воевода хотел было убедить церковного ктитора в противном, но сильный шум, донесшийся до него с крепостных валов, заставил его прекратить беседу и опрометью броситься к городским воротам, где грозила главная опасность.

   Москвитяне дошли уже до половины горы и поставили свой сруб на том самом месте, на котором, по расчету Бурмата, каждый камень, каждое бревно неминуемо должны были ударяться в подвижное прикрытие, позволяющее неприятелю безнаказанно приближаться к намеченной цели. Но, по-видимому, терпение москвитян уже начало истощаться: им хотелось одним ударом взять городок, представлявшийся для них неважною крепостью. На упорную оборону защитников они не рассчитывали, познакомившись с ними на болоте, где пермяне постыдно бежали перед нападающими... И вот, когда Бурмат еще был в церкви, толпа отборных охотников высыпала из-за сруба и стремительно побежала кверху, ловко карабкаясь по крутому откосу, голому и гладкому, как ладонь...

   – Москва! Москва! – вопили смельчаки и, поддерживая друг друга, лезли к валам, унизанным тысячами защитников.

   Пермяне были положительно ошеломлены такою отчаянностью, проявленною вражьими ратниками. Среди них было мало храбрецов, способных понять отвагу москвитян, лезущих прямо на рожон, невзирая на видимую сомнительность своей удачи... На валах произошло движение, шум, давка, суета. Воеводы и десятники кричали: "Дави! Дави их камнями, бревнами!.. Дружнее, дружнее!.." Ратники метались из стороны в сторону, хватались в одиночку за камни, бревна, обрубки дерева, но в суматохе дело не спорилось, и смельчаки-москвитяне не встречали препятствий к подъему на гору, подбираясь уже к самым валам, возвышавшимся перед ними почти отвесною стеною...