Текст книги "Сны над Байкалом (сборник)"

Автор книги: Михаил Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Но вот Юрий зачуял добычу. Свернул со следа, родной запах заполнял теперь лес, можно было не бояться, что потеряешь его, останешься одиноким. Добыча была близко – Юрий чувствовал ее теплоту и ее запах, отличный от родного Юрию запаха. Обегая стволы, Юрий искал – тут где-то, тут! – и наконец наткнулся на гусеницу, неуклюже ползущую по земле. Юрий мгновенно впился в нее челюстями. Гусеница задергалась, приподняла его от земли, но Юрий намертво сжимал челюсти. Гусеница трясла его, волочила по земле, Юрий не отставал. «Ко мне! Ко мне!» – сигналил он усиками. Помощь пришла: двое муравьев вынырнули откуда-то, вцепились в гусеницу рядом с Юрием, брызнули кислотой. Серое чудище дернулось, изогнулось, подняло всех троих в воздух, швырнуло на землю, но челюсти ни у кого не разжались. Юрий прыскал кислотой, то же делали оба его помощника, острый запах заполнил лес. Гусеница извивалась, валилась на бок, на другой, но подбегали новые муравьи, впивались в добычу. Вся гусеница была облеплена врагами, уже не извивалась, дергалась. Добытчики поволокли ее между стволов, вытащили на тропу и, мешая друг другу, наступая на лапы, поволокли дальше. Встречные муравьи вцеплялись в серую тушу и так – кучей – дотащили до муравейника. Тут Юрия все стали оглаживать усиками: «Нашел! Нашел!», отделили от кучи собратьев, все еще занятых гусеницей, втолкнули в главный вход муравейника.

Звезды над головой исчезли, но и здесь, в проходах, стелился фиолетовый сумрак, повороты светились синим. «Нашел!» – обшаривали встречные Юрия, а он по ходам мчался в глубь муравейника. Его обволакивал родной чарующий запах, обнимало тепло, и, кажется, лучшего уже ничего не могло быть. Но Юрий мчался вперед. «Нашел!» – сопровождало его. И сам он был горд и великолепен: «Нашел!» Его увлекало в глубину, _ дальше, где матка, хозяйка гнезда, откладывает яйца. Он доложит ей, крикнет: «Нашел!» Вот уже слышно: «Оу! Оу!» – хозяйка гнезда кладет яйца. «Оу!» – фиолетовый сумрак ярче. Сейчас Юрий увидит хозяйку – он добытчик, герой. «Оу!» Ему радостно и боязно в то же время, он полон силы, заряжен энергией – так на него действует родное гнездо, он готов отдать все, себя самого для всех, для хозяйки. «Оу!» Сейчас он увидит ее. Сейчас!..

Юрий открыл глаза. Все слетело с него мгновенно, От солнца он сомкнул веки, увидел убегающий фиоле товый сумрак, в сознании все еще звучало, отдаляясь, стихая: «Оу!..»

Что это было? Юрий заметил, что лежит на земле, вскочил на ноги. Что это? Сон, явь?.. Сердце колотилось в груди, как от бега, во рту стоял привкус кислоты, запах муравейника. Было? С ним? Юрий растерянно оглянулся.

Светило солнце. Мутно блестел источник. Ветра не было, теплая сырость охватывала Юрия. «Было?» спросил он еще раз. Ответил: «Было!..»

Что же это такое?

Юрий опять склоняется к воде. Ему жутко и любопытно. Странный фиолетовый мир еще не ушел из его сознания. Сколько же миров – и каких? – в этой воде? Напиться еще? Странно и любопытно. Юрий опять ложится на землю. Он знает – напьется. Что бы ни случилось, напьется. Узнает тайну источника.

В конце концов ничего с ним не случилось. Может, приснился сон, но ничего плохого не случилось. Еще глоток. Маленький глоток, как в первый раз. Может, он опять станет муравьем? Увидит царицу муравейника? «Оу!» – звучит у него в мозгу. Ничего плохого не будет, уверяет он себя. Не будет! Он уже ощущает влагу. Приблизил губы к воде.

Овод садится ему на ухо. Юрий вскидывает руку, сбивает его. Овод падает в воду. Всплеск. Замутнение. Овод исчез. Глоток воды клубком проходит по горлу.

О жаркий, пьянящий, сладостный, вожделенный вкус крови! И вместе грызущее непереносимое чувство голода! О солнце, зной, трепет крыльев, жало, готовое впиться в живую плоть! И голод, голод! Голод и здесь еда! Рядом еда. Много еды! И злость! И желание пить горячую кровь! Сейчас примериться. Сейчас впиться! З-з-з… Десятки таких же жаждущих вьются рядом. Кто первый? Кто смелый? З-з-з… Ах-х!.. – свист тугого жесткого волоса – свист смерти. Увернуться, уйти! А еда живая гора – вот она! З-з-з… Сесть – значит рисковать. Сесть – значит быть сытым. Смелей!.. Ах-х!.. опять свист. Жгут волос хлестнул рядом. Кого-то зацепил, да? Корчится на земле? Не я! Не я! Ну сесть…

Рывок – и горячая пахучая вожделенная плоть, вот она! Вцепиться лапами в волос. Противный жесткий волос, но за него можно держаться. Под ним тысячи пор-лунок. Нужна только одна лунка. Нужна только одна капля крови! Жало нащупало лунку. Вонзить глубже, глубже! О-о! Теплое солоноватое влилось в хобот. Теперь тянуть, глотать! О-о! Красные огненные клубки – кровь состоит из них, как из вишен. Глотай, глотай! Красные клубки, как вишни, проходят по пищеводу! О наслаждение! Жизнь!.. Шерсть, кожа дергаются, им больно. Глотай, глотай!

Свист. Удар. Смяло крылья. Закружило, швырнуло. О-о-о!..

Юрий с трудом открывает глаза. Он корчится на земле. Каждый нерв как струна, в голове звон. Пальцы скрючились, впились в землю.

Со стоном Юрий поднимается на колени, на ноги.

Все перед ним плывет, солнце в небе раскачивается, пляшет. Неверными шагами на дрожащих ногах Юрий идет прочь от источника. «Не так просто… Не так безобидно… – путаются в голове обрывки мыслей. – Не так все просто!..»

Юрий еле добирается до шалаша. Пес Волчок бросается на него с яростью.

– Волчок! – зовет дед.

Добродушный, ленивый пес неузнаваем. Шерсть ощетинилась на загривке. Заест!

– Волчок!..

Может, от Юрия тянет муравьиным мускусом? Трупным запахом овода?

Дед Бубей отгоняет пса палкой. Тот ложится поодаль, рычит. Дед спрашивает Юрия:

– Оттуда?..

– Оттуда.

Юрий ничего не рассказывает Бубею. Жадно глотает чай, чтобы заглушить во рту солоноватый вкус.

– Парень?.. – спрашивает дед.

Юрий поднимается:

– До свиданья.

Два дня он никуда не выходит. Сказался больным, лежит на кровати. «Что это было? – думает он. – От чего? От воды?»

Перебирает в уме все, что слышал, читал о воде.

О водах.

Есть легкая вода. Есть тяжелая вода. Есть живая вода и есть мертвая. Есть целебная. Есть, наверно, необыкновенные воды. В источнике – необыкновенная.

Свойства ее, формула неизвестны Юрию, он не геолог, не химик. Известен результат – невероятный, ошеломляющий. Вода растворяет в себе организм, будь то мотылек, муравей, овод. Что еще?.. Выпив такой воды, человек превращается в другое существо. Нет, возражает себе Юрий, человек остается человеком. Но ощущение, сознание приобретает другое. Как это происходит? И тут Юрий ничего не может объяснить, он не биолог.

Но то, что было с ним, потрясающе. Он обретал новый мир.

Сколько чудес на земле, думает Юрии, неведомых, неоткрытых. Психика насекомых, зверей и птиц, например. Зоопсихика. Никем еще не начатая наука. Что она может дать человеку?.. Но мысли Юрия опять возвращаются к источнику. Не-пей-вода! Предупреждение в названии, отрицание, даже страх. Перед чем страх? Перед неведомым. Люди знают об этом. Но неправильно понимают само явление. Оборотни, ведьмы – все это вздор. Есть проблема, загадка. Каким образом сознание одного существа передается другому?

Артем не приезжал. На буровой устраняли аварию.

На третий день после происшествий у родника – на десятый пребывания в Тархановке – Юрий вышел из дому во второй половине дня. Погода стояла та же, ясная; неомраченное небо светилось шелковой синевой.

В зените кружились беркуты.

Юрий пошел не через лес, а тропинкой на огороды.

– Пошто долго не был? – спросил Бубей.

– Приболел, – сказал Юрий.

– Посиди, – сказал дед.

Пошел по заметной только ему стежке в глубь огорода. Юрий остался у шалаша. Волчок лежал поодаль.

– Волчок! – позвал Юрий.

Пес не шелохнулся, не подошел.

– За что ты на меня так? – спросил Юрий и засмеялся: что это он – собаку вызывает на разговор.

Вернулся Бубей. Выложил из кармана десяток огурцов:

– Первые.

Ел и разговаривал Юрий мало. Видно было, что его занимала какая-то мысль.

– О чем ты, парень? – спросил Бубей.

– Дай мне, дед, ружье. До вечера, – попросил Юрий.

– Зачем?

– В лес схожу.

– Сезон не охотничий, – сказал дед.

– Да я так… – неопределенно сказал Юрий. – Для вида.

– Коли так, возьми. Ни лисиц, ни зайцев не стреляй, оштрафуют.

– Ладно, – пообещал Юрий и взял ружье.

Миновал огороды, свернул на гору, к источнику.

– Куда? – крикнул дед от шалаша.

Юрий махнул рукой.

Какое-то время он бродил вокруг источника без особых намерений. Ружье висело на плече, он забыл о нем. Но это казалось, что он забыл. Мысль работала в голове и окончательно сказала «да», когда Юрий увидел на вершине сосны беркута. Птица отдыхала, изредка охорашивалась, приглаживая клювом перья. Юрий подстрелил беркута – перебил крыло. Долго лазил по кустам, пока не нашел птицу, а когда нашел, накинул на орла пиджак, выбрался из гущины на поляну.

Это была знакомая поляна с источником Не-пей-вода. Юрий с подбитой птицей в руках присел на камень. Задумался.

После захода солнца он не вернулся к костру. К ночи не вернулся домой.

Не вернулся утром и к обеду следующего дня. Вечером объявили поиск пропавшего студента.

Дошла тревога и до Бубея. Тот взял Волчка, пошел к источнику. Здесь, у воды, он увидел ружье и одежду Юрия. Пиджак лежал в стороне нетронутый. Брюки, сорочка студента были превращены в груду тряпья, словно кто-то нарочно раздирал ткань на ленты, полосы. Тут же валялось два-три пера беркута.

Ружье и одежду Бубей принес в сельсовет.

Юрия нашли на исходе третьего дня. Нашел Волчок под скалой, в непроходимой чаще, привел людей. Кусты были исковерканы, смяты, будто Юрии валялся на них или упал с высоты. Руки, ноги студента поломаны, сам он был без сознания.

По дороге в больницу он бредил:

_ Какое солнце… Простор! И небо глубокое, синее… Когда его клали на операционный стол, у него неловко подвернулась рука. Юрий произнес еще одно слово:

– Крыло-о!..

НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ДАР

На контрольно-пропускном пункте в комнате с задымленной печью, столом и кроватью для сторожа Деревянко семь человек: шесть нормальных и седьмой ненормальный. К нормальным относятся Деревянко, местный врач йрокопий Кузьмич и четверо игроков в домино, разместившихся за столом. Ненормальный – Володя Векшин, молодой лесничий, проработавший здесь, на Лабе, два года и теперь под надзором Прокопия Кузьмича едущий в районную поликлинику к психиатру.

Сторож при должности: пропускает машины, везущие лес с верховьев реки, отбирает пропуска и заносит в реестр кубики вывозимой шоферами древесины. Игроки в домино ждут попутную машину в верховья. Прокопий Кузьмич с Володей, в противоположность игрокам, ожидают машину вниз. Вернее, доехали до контрольного пункта, машина свернула в сторону – шофер поехал проведать родню и должен с минуты на минуту вернуться.

Деревянко и Прокопий Кузьмич ведут разговор о необычайном событии, свидетелем и косвенным участником которого является врач. Володя только что поднялся, вышел. Прокопий Кузьмич косит взглядом на него через окно. Деревянко тоже смотрит на Володю через окно, удивляется:

– Не может быть!..

– А вот и может! – возражает Прокопий Кузьмин.

– Читать мысли – это же ни в какие ворота!.. Деревянко трясет головой с видом полного недоверия к словам Прокопия Кузьмича.

– А вот и читает!

Деревянко секунду смотрит на Прокопия Кузьмича сказанное врачом не укладывается в его голове. Прокопий Кузьмич говорит:

– Способность открылась такая. Необыкновенный дар.

– Значит, – неторопливо начинает расспрашивать Деревянко, – он может узнать, сколько, к примеру, у меня в кармане денег?

– Может.

– И откуда у меня эти деньги?

– Может, – уверяет Прокопий Кузьмич.

Деревянко незаметно поглядывает на ящик стола.

Сторож не без греха: в ящике трешница – сунул шофер за провоз лишних досок.

– Да… – крякает он.

Прокопий Кузьмич невозмутимо говорит сторожу:

– Все может.

Но тут размышления сторожа принимают другое, противоположное направление:

– Ну а если, к примеру, у меня пропал подсвинок. Может он узнать, кто украл?

– И это может, – отвечает Прокопий Кузьмич.

– Подумать только!.. – удивляется Деревянко. – А может, его пригласить к себе на чай?

– Некогда, – говорит Прокопий Кузьмич. – Ему что, подсвинком заниматься?..

Прокопий Кузьмич гордится своим пациентом. Необыкновенный дар Володи он, может, единственный понимает во всем районе.

– Ас чего началось? – Деревянко придвигает табурет ближе к врачу.

– С чего?.. – переспрашивает Прокопий Кузьмин.

Подходит к окну, смотрит сквозь запыленные стекла. Володя сидит на бревнах на берегу реки.

Прокопий Кузьмич возвращается на свой табурет и, видя, что Деревянко ждет ответа на вопрос, говорит:

– Это, брат, непросто, с чего…

Володя сидел метрах в двадцати от комнаты, в которой играли в домино и старики разговаривали о нем, размышлял о своем положении. Перед ним была река, запруженная бревнами, – запань. Могучие тросы перехватывали реку, сдерживали тысячи кубометров сплавленного по воде леса. За рекой вставала гора, покрытая пихтовым молодняком и жидким бледно-зеленым осинником. Было позднее утро, солнце, поднявшееся за спиной у Володи, пригревало. Но от реки тянуло прохладой, и прикосновение солнечных лучей было приятно, располагало к раздумью.

Думать, однако, мешал шум, доносившийся из комнаты контрольного пункта. Шум был двояким: голоса людей и их мысли.

Игроков четверо, и, хотя Володя ни с кем из них не знаком, он уже знает их имена, даже клички: Федюк, Артем Василич, Мишка Волк и Лапоть. Федюк – от фамилии Федюков, Лапоть – Семка Гуляев, кличка ему дана за нерасторопность в работе. Мишка Волк… Волк, наверно, тоже фамилия.

Играют в домино они рьяно: бьют с размаха костями о стол, спорят друг с другом и пререкаются.

– Что ты ставишь? Что ты ставишь? – кричит на Лаптя Федюк. Про себя добавляет: «Черт лохматый!» Вслух: – Не видишь, что выставляю вторую двойку?..

– Без подсказ! Без подсказ! – говорит ему Артем Василич.

Мишка со стуком забивает федюковскую двойку костяшкой два-три.

– Пое-ехали! – смеется над Федюком, у которого нечего ставить, на обоих концах линии тройки.

– Черт! – ругается Федюков и прибавляет в уме непечатное выражение.

Лапоть невозмутим. У него все утро вертится в голове песня:

 
Гармонь певучая.
Меня замучила…
 

Он пересчитывает костяшки в руках и после Артема Василича ставит на конец линии три-четыре.

 
А сердце девичье
Чего-то ждет…
 

Мишка долго разглядывает, чем забить четверку, выставленную Лаптем: костяшкой четыре-пять или четыре-шесть. Пожалуй, лучше четыре-пять. Он так и делает: выставляет на конец пятерку. Федюк молча отходит дублем пять-пять, думая при этом: «А то засушат!..» Лапоть поет;

 
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
Ставит костяшку пять-шесть.
 

«Ну чурбан! – дергается Федюк. – Сейчас они вы пустят «Марата», а ведь можно было его забить!»

Мишка, точно, выпускает «Марата» – дубль шестьшесть, самую мощную кость, которую называют «Маратом» в честь многопушечного линкора. Лапоть поет:

 
Когда же милый мой
Ко мне придет?..
 

Федюк мысленно стонет, что не удалось «засушить» «Марата», зато ставит костяшку шесть-два.

– Вот вам! – говорит он вслух и про себя добавляет: «Попляшете!..»

Артем Василии сожалеет, что приходится забивать тройку на другом конце линии, ставит три с единицей. Лапоть – один-четыре и начинает песню сначала:

 
Гармонь певучая
Меня замучила…
 

Все это слышно Володе отлично, хотя окно закрыто и никого из игроков он не видит. Уходить от солнышка не хочется, пригревшись, Володя вспоминает, что с ним произошло. Воспоминания не очень веселые.

Работа у него несложная – отпускать лесосеки заказчикам. В этот день надо было застолбить делянку колхозу «Путь Ленина». Накануне старший лесничий сказал Володе:

– Отведи им в Горелой пади четыре гектара.

Когда Володя пришел в контору, заказчики – трое немолодых мужчин – ожидали его.

– Пошли, – сказал им Володя.

Говорили о том, о сем – о зиме, например: сугробища вон какие. На деревьях снега не то что шапками шубами.

Свернули с лесовозной дороги – сразу по пояс. Непривычные к лесным сугробам клиенты запыхтели, стали хвататься за сердце.

– Стойте здесь, – сказал им Володя. – Я пройду, зарубки сделаю – вот и весь ваш участок.

Клиенты остались курить, Володя полез по снегу дальше, делая через каждые метр-полтора затесы на крутобоких пихтах и соснах…

На секунду Володя отвлекается от воспоминаний: солнце пробралось под гимнастерку и припекало. Из сторожки доносилось:

– Так его!

Хохотал Мишка Волк: ему удалось прокатить Федюкова.

«Ладно, ладно…» – мысленно злился Федюк, Лапоть пел:

 
Гармонь певучая
Меня замучила…
 

Старики Деревянно и Прокопий Кузьмич молчали, о чем-то думали. Мысли их мешались в комок, и до Володи доносилось невнятное: «Бу-бу-бу…»

«Пусть себе…» – подумал Володя и опять вернулся к воспоминаниям.

Прошел половину пути, обстругивая топором серую и желтую кору, как вдруг позади него раздался треск. Володя оглянулся, но снег, сыпавшийся с ветвей, запорошил глаза. Не видя, но чувствуя, как на него надвигается что-то слепое, огромное, Володя присел от страха, и тут стонущая громада накрыла его. Володя потерял сознание…

 
А сердце девичье
Чего-то ждет…
 

– Рыба! – крикнул сумасшедшим голосом Мишка. – Считай очки!..

Володю вытащили из-под дерева, и первое, что он услышал, был разноголосый шум встревоженных голосов:

– Убит?

– Задавило?..

– Ах, боже мой, боже мой!..

– Да нет, он смотрит!..

– Берись, хлопцы, понесем на дорогу.

– Ах, боже мой!..

– Говорю, смотрит!

– Очухался!

Володя действительно открыл глаза. Он колыхался над снегом – его несли на руках. А шум в ушах продолжался:

– Ну угораздило!..

– Хорошо, хоть живой!

– Как себя чувствуешь?

– Ну пронесло! А то отвечай!..

– Как себя чувствуешь?

– Ничего, – ответил Володя.

– Ну пронесло…

Вынесли его на дорогу, поставили на ноги. Поправили на голове шапку.

– Болит что-нибудь?

Володя пощупал затылок. От макушки и ниже, от уха до уха, расплылась шишка. Взбухала под пальцами, поднялась, шевелила волосы.

– Как?.. – спрашивали у него. – Ничего, – ответил Володя.

– Ну пронесло, а то отвечай…

– Курить будешь?

Володя взял папиросу. Ему чиркнули спичкой. – Ну пронесло…

– И случись же!..

– Могло убить!

У Володи трещала голова, перед глазами плыло.

А они все продолжали:

– Могло убить!

– Есть ли у него дети?..

Володя затянулся дымом, сказал:

– Замолчите вы!

И тут заметил, что все курят молча.

Однако голоса не прекращались:

– Молодой, пожалуй, еще нет детей.

– Глупый баран – прет, не видит, что дерево наклонилось…

– Ну пронесло…

Володя встряхнул головой – стало еще больнее.

– Ишь ты, бедняга.

– Муторно небойсь…

Володя обвел глазами мужчин, все трое смотрели на него, молчали. А ему слышалось:

– Так бы и не вернулся…

– Вот тебе жизнь человеческая: чик – и нету.

– Ну пронесло…

«С ума можно сойти, – подумал Володя, – откуда такие болтуны?»

Голоса ясно слышались в голове:

– Возвращаться?..

– Вот неудача!

– Завтра опять переть в гору!..

– Ну что ж, – сказал один, – давайте, ребята! Володю взяли под руки, повели.

 
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
 

Лесовозной машиной Володю привезли в поселок. В медпункт он не хотел:

– Отлежусь…

Володю ссадили у порога квартиры…

Из сторожки доносилось все то же:

 
Когда же милый мой
Ко мне придет?..
 

Володя поглядел на реку, на бревна. Песня ему осточертела.

 
Гармонь певучая
Меня замучила…
 

Неужели у парня в голове, кроме гармони, ничего нет?..

Володя сделал усилие над собой, возвратился к воспоминаниям.

В этот день Тамара была в отъезде. Домик, в котором они живут, на две квартиры. Рядом, через стенку, бригадир лесорубов Лапин с женой Ларисой и дочкой Надей.

В кухне у Володи старенькая софа. Сбросив полушубок, шапку и валенки, Володя лег на софу. Шишка на затылке опала, но в голове шипело и булькало, как в котле. Хоть бы не сотрясение мозга, подумал Володя и закрыл глаза.

Было тихо, только откуда-то доносилось:

– Дважды один – два, дважды два – четыре, дважды три – шесть…

Володя перевернулся на бок, приник ухом к подушке.

– Дважды четыре – восемь, дважды пять – десять…

Соседская Надька учит уроки, догадался Володя.

– Дважды шесть – двенадцать…

Володя приподнял голову, голос бубнил:

– Дважды семь – четырнадцать…

Стукнула дверь, пришла Лариса, Надина мать, видимо, из магазина.

– Учишь таблицу? – спросила у дочки.

– Учу.

– Учи вслух!

Как будто она не вслух, подумал Володя. Из-за стену доносилось:

– Трижды один – три, трижда два – шесть…

К этому прибавился голос Ларисы:

– Пачка кофе – сорок девять копеек. Килограмм сахару – семьдесят восемь. Килограмм масла – три восемьдесят. Всего пять рублей семь копеек. Брала с собой шесть рублей. Сдача – восемьдесят три копейки. Где десять копеек?

Одновременно с этим подсчетом Володя слышал:

– Трижды семь – двадцать один, трижды восемь двадцать четыре…

– Где десять копеек?

Чего они так орут? Володя хотел постучать в стену. Неудобно, однако.

– Четырежды один – четыре, четырежды два – восемь…

Под таблицу умножения Володя заснул.

 
Гармонь певучая
Меня замучила…
 

– Тьфу!.. – Володя встал с бревен, прошел по берегу, сел на камень.

Но и тут слышалось:

 
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
 

Узнал о своем несчастье, а может быть счастье, Володя, когда приехала Тамара.

Проспал он глубоким, но болезненным сном, наверное, часов пять. Проснулся от стука в сенцах.

– Дома… – послышался голос Тамары.

Она шумела веником, стряхивала с валенок снег.

– Ружье-то… – сказала она. – Так и стоит в углу, как метла. Поставил и бросил. Охотник…

Вошла в комнату, зажгла свет.

– Дрыхнет… – увидела мужа на софе в кухне. – Шапка на полу, полушубок тоже… Никак не приучишь… Выпил? – подошла к Володе. – А может, умаялся. Ладно, пусть спит…

Володя чуть приоткрыл глаза, стал следить за женой. Голова болела, но не сильно.

Тамара налила супу, нарезала хлеба, села к столу. Стала есть. В то же время она разговаривала сама с собой:

– Эти поездки – провались они пропадом. На попутных машинах истреплешь одежду, измажешь всю… А что толку, что съездила? Даже магазин оказался закрытым – переучет.

При этом Тамара жевала, прихлебывала. Ела с аппетитом, что называется, в полный рот.

– В ателье индпошива ничего. Ничегошеньки. Серость…

Володя открыл глаза пошире: как она может есть и разговаривать? Да еще так громко. В конце концов ведь он спит. Могла бы потише…

Тамара ела: откусывала хлеб, работала ложкой.

– Ларисе везет, – говорила она при этом. – У Ларисы что ни платье – картина.

Губы у Тамары не шевелились. И все же с набитым ртом она разговаривала:

– Блат имеет бригадир – вот у нее и все есть. А у моего Вовки никакого блата…

– Тамара? – сказал Володя, приподнялся на локте.

– Проснулся, – сказала Тамара с набитым ртом. – Доброе утро?

– Томка!..

– Ты чего? – спросила Тамара и перестала есть. – Вроде не пьяный… – тут же сказала она, но губы у нее не шевельнулись.

– Тамара… – уже со страхом сказал Володя.

Тамара бросила ложку.

– На тебе лица нет! – сказала обыкновенным голосом. И с закрытым ртом: – Что с Володькой?..

– Выйди из кухни, – сказал Володя.

– Зачем?

– Выйди из кухни!

Тамара поднялась, вышла.

– Если не пьяный, то сумасшедший, – послышалось Володе из другой комнаты.

– Что ты сказала? – спросил Володя.

– Ничего.

– Ты сказала, что я сумасшедший.

– Ничего я не сказала! – Тамара с любопытством взглянула на мужа, показав лицо из-за двери.

– Вот и сейчас говоришь – сумасшедший, – попробовал Володя уличить супругу.

– Не говорю, но думаю, – сказала Тамара.

– Думаешь?..

– И еще думаю, что, пока я в поездке, ты тут устраиваешь беспорядок. – Она подняла полушубок, положила на табуретку. Володя не видел, как она подняла полушубок, но спросил:

– О полушубке думаешь?

– О полушубке.

– А сейчас о валенках, что бросил возле порога?..

– О валенках, – призналась Тамара.

– А давеча думала, что универмаг на учете, а в индпошиве ничего нет?

– Вовка!.. – Тамара появилась в двери.

– А еще думала, что на Ларисе платья – картины. И что бригадир блат имеет?..

– Вовка! – У Тамары округлились глаза.

– Молчи! А твой Вовка никакого блата не имеет?..

– Откуда ты все это знаешь?

– Знаю.

– Прочитал мои мысли?..

– А еще сказала, что в сенцах ружье стоит, как метла.

– Во-овка…

После этого они весь вечер обсуждали открывшуюся у Вовки удивительную способность, и Вовка рассказывал жене, о чем разговаривают и думают Лапины, пока Тамара не прикрикнула на супруга:

– Молчи, бесстыжий!..

Потом легли спать в спальне, и Володя не мог уснуть: Тамара тарахтела у него под ухом то о неудачной поездке, то о письме, которое получила на днях от матери. Володя несколько раз притрагивался щекой к ее губам. Но Тамара и с закрытым ртом продолжала тараторить без умолку:

– Мама пишет, что куры у нее пропали – всеобщий мор. Дядя Степан говорит: «Это от химии – кормила протравленным зерном». А мама ему: «В прошлом году кормила таким же…»

– Ты мне мешаешь, – сказал Володя и ушел от Тамары на софу в кухню.

 
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
 

В сторожке Лапоть никак не мог избавиться от песни..

 
Когда же милый мой
Ко мне придет?..
 

Сначала было забавно слушать, кто о чем думает, рассуждает в конторе или сидя с соседями. Приятно ошарашить неожиданным ответом раньше, чем был поставлен вопрос.

– Как ты узнал? – спрашивали у Володи.

Как – Володя не открывал, все переводил в шутку. Однако, коснувшись раз-другой чужих секретов, интимных дел, Володя стал чувствовать на себе косые взгляды, выслушивать не совсем приятные мысли. Его – втуне, конечно, – называли пронырой, подозревали, что он шпионит под окнами, не раз хотели, конечно, мысленно, дать ему в зубы. Володя решил попридержать язык.

Потом стало надоедать: обычно мысли дублировали фразы. Сначала мысли, потом фразы. Слушать от собеседника дважды одно и то же становилось скучно толкут воду в ступе. Все опротивело.

Вот как сейчас:

Гармонь певучая…

В конце концов Володя пошел к Прокопию Кузьмичу и рассказал ему все.

Старый врач удивился:

– Ничего подобного не встречал!

Володя пожал плечами.

– Давай проверим, – предложил Прокопий Кузьмич. – Что у меня сейчас в голове?

– Окорок, – сказал Володя.

– М-да-а… – протянул Прокопий Кузьмич. Он думал об окороке, который коптился у него за сараем.

– А сейчас?

– Крокодил…

– Сильно! – сказал Прокопий Кузьмич. К дню рождения внучки он приготовил резинового крокодила. Хранил тут же, в медпункте.

– Что мне делать? – спросил Володя.

– Как это у тебя открылось?

Володя рассказал историю с падением дерева.

Прокопий Кузьмин согласился, что подобное может быть: у людей отшибало память от страха, отнимало речь. Но чтобы прибавляло что-нибудь, об этом Прокопий Кузьмич не слышал.

Володя опять спросил:

– Что мне делать?

– Я, брат, тебе не скажу, что делать, – откровенно признался Прокопий Кузьмич. – По таким делам я не специалист. К профессору тебе надо.

– К какому?

– По высшей нервной деятельности.

– Где я его найду?

Прокопий Кузьмич подумал.

– Единственное, что предложу, – сказал он, съездим в район к психиатру.

Володя вскинул на Прокопия Кузьмича глаза.

– Нет, нет, ты не бойся! – сказал врач. – Ничего плохого у тебя нет, в сумасшедший дом тебя не посадят. А совет, к какому профессору обратиться, дадут. Поедем.

И вот они едут.

 
Гармонь певучая
Меня замучила…
 

Володя встал с камня – пересесть дальше: гармонь и его замучила.

В это время из-за поворота показывается машина – та самая, которая довезла Володю и Прокопия Кузьмича до сторожки.

По ступенькам крыльца сходят Деревянко и Прокопий Кузьмич. Сторож открывает шлагбаум, пропускает машину. Прокопий Кузьмич лезет в кузов, Володя лезет за ним. Здесь, на Лабе, автобусы не ходят с сотворения мира: дорога горная, битая – кочка на кочке. Врач и Володя усаживаются в кузове на соломе, машина трогается.

Гармонь певучая…

Володя думает о том, что скажут ему в районной поликлинике.

Ничего особенного врач-психиатр не сказала. Посмотрела в зрачки, спросила, как зовут, сколько лет. Может, была неразговорчивой, а может, говорить было некогда – разговаривал Прокопий Кузьмич, старался подать пациента в наилучшем виде:

– Через стенку, через улицу, даже через два дома слышит! Удивляюсь, Серафима Гавриловна, откуда у него такое? Феномен! Мессинг! Что Мессинг? Мессинг против него мальчишка! Кристалл-самородок. Посмотрите на него, Серафима Гавриловна!

Серафима Гавриловна заполнила бланк с печатью и долго растолковывала Володе, как найти в Краснодаре мединститут и в мединституте профессора Ринкина.

– Прямо к нему! – сказала она. – Он специалист по аномальному мышлению.

Володю царапнуло слово «аномальному», но бумажку он взял, положил в карман.

– Вот и хорошо! – приговаривал при этом Прокопий Кузьмич. – Дар у него изумительный, Серафима Гавриловна!

Проводил Володю до автостанции и, прощаясь у автобуса, похлопывал Володю по плечу:

– Найдут применение твоим способностям, подходящую работу! Следователем, например. Берегись, ворье! – Прокопий Кузьмич засмеялся. – А то завмагом в большом магазине, чтобы продавцы не того…

Прокопий Кузьмич пошевелил пальцами в воздухе и опять засмеялся.

Володя вздохнул: что его ждет?

В город он приехал вечером. Устроился в гостинице. Не выходил из номера, думал: какой будет встреча с профессором? Жизнь его менялась коренным образом. Пока он был в поселке, с Тамарой, «необыкновенный дар», как говорит Прокопий Кузьмич, был для Володи наподобие флюса: раздуло щеку, чувствуешь припухлость при каждом шаге. Можно привыкнуть на какое-то время: с тобой случилось – сам переживаешь.

А теперь «флюс» начнут осматривать, ощупывать, могут сделать больно. Да и что получится из всего этого?

Володя ворочался в кровати, забылся далеко за полночь.

Проснулся в дурном настроении. Пошел отыскивать институт. Нашел. Походил по этажам, отыскивая профессора Ринкина Эдуарда Павловича – так было написано на конверте. Нашел на втором этаже, постучал в дверь.

– Войдите! – ответили из-за двери.

Вошел:

– Вы Эдуард Павлович?

– Чем могу?.. – Человек за столом откинулся в кресле.

Володя подал ему конверт. Сел на стул. Эдуард Павлович кивнул ему: присаживайтесь.

Эдуард Павлович оказался человеком высоким, полным, с вихрастой седеющей головой, с серыми глазами навыкате; толстая верхняя губа нависала над нижней наподобие надутой автомобильной шины. Губа не понравилась Володе.

– Гм… – сказал Эдуард Павлович, прочитав письмо Серафимы Гавриловны.

Прочитал еще раз. Посмотрел на Володю.

– Значит, молодой человек, – спросил, – читаете мысли?

– Читаю, – сказал Володя.

Глаза навыкате обшаривали лицо Володи с откровенной насмешкой. «Самоуверенный шарлатан», – очень четко произнес мысленно Эдуард Павлович,

Володя молчал. В голове у него шумело после бессонной ночи.

– Не скажете ли вы, о чем я сейчас думаю? – спросил Эдуард Павлович.