355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Ишков » Валтасар. Падение Вавилона » Текст книги (страница 2)
Валтасар. Падение Вавилона
  • Текст добавлен: 26 апреля 2017, 18:00

Текст книги "Валтасар. Падение Вавилона"


Автор книги: Михаил Ишков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава 2

С легким сердцем и опустевшей душой явился Рахим Подставь Спину в родной дом. Не знал радоваться или горевать по поводу неожиданной отставки, но у последней встречи с Амелем был и некий положительный, безусловно льстивший старому солдату, итог. Все-таки удалось обвести наследника вокруг пальца! Неужели тот взаправду решил, что Рахим будет служить ему, охранять покои этого сирийского ублюдка, оберегать его мерзкую плоть? Он и на службу пытался напроситься, зная из опыта, что таким ничтожествам, как Амель, слаще нет, когда враги начинают ползать перед ними на коленях. С каким рвением, насколько хорошо служаки исполняют долг, их не занимает, но чтобы преданность в глазах была бездонная. Также вел себя в присутствии прежнего царя давний недруг Рахима Шаник-зери, но Навуходоносору, в узком кругу называемому Кудурру[16]16
  Кудурру – так сокращенно звучит имя Навуходоносор (см. Wiseman D. J. Nebuchadrezzar and Babylon, Oxford univ. Press, C. 3). Кроме того, это слово имеет еще одно значение: пограничный столб или камень.


[Закрыть]
, хватило здравого смысла углядеть за этим раболепием хватку редкого жаднюги и предателя. А вот Амель-Мардук сглотнул наживку, не поперхнулся.

«Убирайся, Рахим, чтобы духу твоего во дворце не было!..»

Хвала Мардуку, что этим приказом опала и ограничилась. О «псе, рыбацком отродье, возомнившем о себе невесть что, об ослином ошметье» Рахим старался не вспоминать. Как ни крути, а он, Подставь Спину, по-прежнему пользуется уважением у соседей. Никто не смеет оскорбить его намеками на подлое происхождение, на верность умершему господину. Правда, спустя несколько дней загремел и старший сын Рахима Рибат, но и это падение дворцовые власти также смягчили вынесением официальной благодарности за непорочную службу. Официально Рибата всего лишь освободили от исполнения обязанностей декума дворцовой стражи, но из армейских списков не вычеркнули, просто перевели в гарнизон Борсиппы. Приказы об отставке как отца, так и сына, были составлены в приемлемых выражениях, канцелярия правителя, возглавляемая Набонидом, даже упомянула о паре мин серебра за верную службу. Получить их Рахим, конечно, и не мечтал, однако подобный, формально почетный исход пятидесятилетней верной службы давал надежду прожить достойно, скрашивал унылые мысли, с каждым днем все круче вгонявшие ветерана в беспробудную тоску. От них покоя не было ни днем ни ночью. После смерти Навуходоносора Рахим, да и многие в городе, в стране, в дальних пределах и гарнизонах, ощутили себя сиротами. Это был неслыханный, забытый в Вавилоне, внушающий зловещие ожидания в народе настрой. Радостей, единивших Вавилонию, в дни правления Навуходоносора было предостаточно. Вспоминалось ликование горожан, выбегавших на городские улицы, радость прибывающих из соседних городов – Борсиппы, Урука, Сиппара, Куты, древнего Ура, Ниппура и Киша[17]17
  Государство Вавилония в географическом отношении занимало южную часть Двуречья, в его состав входило семь городов:
  ВАВИЛОН: покровитель – бог Мардук, его астральный символ – Юпитер (Неберу), главный храм Эсагила, день недели – четверг;
  НИППУР: покровитель – Бел (прежде, в эпоху шумеров бог Э’ллиль, повелитель воздушного пространства), во время нововавилонской династии отождествляемый с Мардуком. Главный храм – Экур;
  БОРСИППА: бог мудрости Набу, астральный символ Меркурий (Бебо), главный храм Эзида, среда;
  СИППАР: бог солнца и справедливости Шамаш, Солнце, главный храм Эбаббарра, воскресенье;
  УР: бог луны и знаний Син, Луна, главный храм Эгишширгаль, понедельник;
  КУТА: бог кровопролитной войны и преисподней Нергал, Марс (Ниндар), главный храм Эмешлам, вторник;
  КИШ: бог победоносной войны, небесный витязь Нинурта или Забаба, Сатурн (Нергал?), главный храм Эпатутила, суббота;
  УРУК: богиня любви и красоты Иштар (она же Белит или «Госпожа», Царпаниту, супруга Мардука, а также Анунит, Нана, Инана) Венера, главный храм Эанна, пятница;
  Вокруг этой семерки как в географическом, так и в политическом, а также духовном и мистическом смысле, группировалась вся страна. Главным храмом Вавилонии считалась Эсагила, жилище бога Бела-Мардука, возле которого и возвышалась Вавилонская башня Этеменанки.


[Закрыть]
, – вавилонских граждан, сбегавшихся поглазеть на добычу, взятую в очередном походе. После побед под Каркемишем, взятия Ашкелона, Газы, Урсалимму, Тира, столицы Элама Суз, лихого, молниеносного, сказочно обогатившего войско пробега по Египту многочисленные торжественные шествия сами собой выплескивались на городские улицы, к воротам царского дворца. Люди забрасывали воинов пальмовыми метелками, цветами и сушеными финиками. После каждого возвращения войска из похода бесконечной чередой по Священному пути, устроенному перед воротами милосердной и грозной Иштар, затем по проспекту Айбур-Шабу (Врагу не добиться победы) двигались повозки с захваченными сокровищами. Добычу выставляли на всеобщее обозрение, и каждый, прикипевший сердцем к Вавилону, ощущал себя полноправным участником великого таинства, в котором боги и люди соединялись ради торжества правды и величия покровителя Вавилона Бела-Мардука.

Рахим Подставь Спину сидел с кувшином холодного крепкого пива на крыше своего особняка и затуманившимися от слез глазами обозревал великий город. Слева открывалась монументальная ступенчатая глыба. Этеменанки – Вавилонская башня, скрепившая нижний, подземный мир с небесными сферами. Рядом храм Мардука Эсагила, где цари каждый Новый год облачались в царственность. Справа от Эсагилы высились башни царского дворца, где Рахиму был известен каждый закоулок, каждое укромное место, каждый потайной переход. Он мог в кромешной тьме добраться из первого двора, где помещались канцелярии и палаты писцов, управлявших огромным хозяйством империи, до покоев любого царевича, сановника, до казарм и общаг для рабской обслуги в любом другом дворе. У стен дворца по Дороге процессий на голубых изразцовых полях шествовали сто двадцать львов с развевающимися золотисто-красными гривами и отверстыми пастями и сто двадцать вавилонских драконов. По всему открывавшемуся глазам Рахима окоему вставали ступенчатые пирамиды и вознесенные над колоннами крыши храмов всем богам-покровителям Вавилона. Никто из небожителей не мог подосадовать, что он забыт, обездолен, каждому здесь оказывался почет. Вот на что шла богатейшая добыча, собираемая по чужедальним странам, а также извлекаемая из собственной земли, в меру ухоженной, насытившейся водой, удобренной и щедрой.

Славные были времена, вздыхал Рахим и без конца твердил одно и то же: нельзя поддаваться горю.

На следующий день он с утра навестил две родственные семьи: Иддина-Набу, свояка, умершего пару лет назад и оставившего четырех дочек и безутешную, но очень богатую вдову, а также многочисленных домочадцев египтянина Мусри, его старого друга, тоже ушедшего в Страну без возврата. Сначала хотел собрать их всех у себя в большом доме на улице Сина-хранителя, однако по долгому размышлению решил, что подобное сборище в дни государственного траура может быть неверно истолковано недоброжелателями, а их у него было вполне достаточно. О свояченице и семье Иддину можно было не беспокоиться – состояние их было велико, на всех дочерей хватит. К тому же вдова Иддину-Набу входила в круг вавилонской знати, которой были доступны самые хлебные должности в храмовой иерархии. С наследниками Мусри хлопот было больше – их слишком много и молоды они. Пока оперятся, за ними нужен глаз да глаз.

Его собственное положение, до опалы казавшееся вполне устойчивым и неколебимым, тоже резко ухудшилось. Со временем ему открылась страшная перспектива, которая ждала его в недалеком будущем. Хватило месяца, чтобы осознать, что без служебных харчей семья очень скоро впадет в бедность. Ранее причитавшееся ему от царского двора содержание покрывало все издержки ведения хозяйства, ведь получал он немало: в день декуму выдавали четыре сила[18]18
  Сила – 0,842 л.


[Закрыть]
зерна, шесть – пива, а также варенье, сладкий хлеб из царской пекарни, говядину, баранину, рыбу, битую птицу и овощи, а также серебряные слитки. Случались и подарки к праздникам. Теперь пропитание приходилось закупать на свои деньги, а это влетало в копеечку.

По самым скромным прикидкам, той земли, которую он получил в награду и сумел прикупить за время службы, хватило бы на достойный прокорм только старшему сыну Рибату, а как быть с другими сыновьями? Всех их он готовил к армейской службе, но теперь этот путь был для них заказан. Прежняя надежда на то, что успеет добыть сыновьям доходные должности, теперь растаяла как дым и, следовательно, сохранить в одних руках семейную собственность его потомкам не удастся. Значит, необходимо пристраивать их по гражданской части или дать им возможность начать собственное дело. Но в таком случае раздел и продажа части земли тем более становились неизбежны. Такая перспектива угнетала его до колик в печени. Выходит, придется сгонять с земли семью Мусри, чьи сыновья уже который год обрабатывали ее на правах аренды. Был у Рахима прекрасный городской дом, имевший немалую ценность, были еще жилища в городской черте – он сдавал их в наем друзьям из своего прежнего кисира, с которыми когда-то служил на египетской границе. Плату брал небольшую, а теперь выходило, что если он не увеличит ее, придется продавать большой дом?

Устроиться куда-нибудь охранником? Кто же его, старика, возьмет? Какой купец решит доверить свое добро и жизнь подвергшемуся опале солдату. Рахим уже подумывал насчет того, чтобы напроситься на прием к Амель-Мардуку и выхлопотать у того какую-нибудь хлебную должность в городской администрации, а еще лучше в порту, однако попытка получить обещанные две мины серебра воочию показали ему, какие нынче порядки правят в Вавилоне. В государственной канцелярии ему в лицо рассмеялись, когда он, сгорая от стыда, возненавидев подступающую бедность, явился за причитающимися отступными.

– Декум, нынче денег нет. Приходи после ближайшего полнолуния, – в ответ на его просьбу и продемонстрированную глиняную табличку, заявил бойкий, прыщавый, натертый благовониями младший писец.

Рахим побрел восвояси. Сил хватило, чтобы удержать себя в руках. Он попытался добиться встречи с Набонидом, в чьем ведении находилась эта канцелярия, однако тот отказался принять его.

После полнолуния ветеран вновь явился во дворец, и на этот раз денег не оказалось. Выхода не было – придется продавать большой городской дом и перебираться в одну из своих лачуг в предместье. Деньги от продажи можно было пустить в рост, однако занятие ростовщичеством вызывало у него отвращение. Правда, и на этот раз Рахим не стал спешить – решил все обдумать досконально, обсудить эту возможность со знающими людьми, например, с соседом. Звали его Мардук-Икишани. Он торговал недвижимостью, снабжал кредитами купцов, собравшихся в дальние страны, а также не брезговал ростовщичеством. Этот в подобных делах чувствовал себя как рыба в Евфрате. Рахим как-то выручил его – в те поры декуму личной охраны царя стоило только поговорить с начальником городской стражи, следившим за порядком в Вавилоне, как все могло быть решено в пару минут. Икишани внимательно выслушал соседа, потом откровенно посоветовал Рахиму – лучше не суй нос в валютные операции. Откусят!

– Сдавай в наем жилища, – добавил он. – Продай, что есть ценное и без чего сможешь обойтись, прикупи еще пару домов. Крутись!.. Могу тебе ссуду предложить, и процент хороший: два к одному.

– То есть ты мне одну мину, а я тебе две? – спросил Рахим.

– Как водится, – развел руками Икишани. – Я же по-дружески.

– Не надо.

– Как знаешь. А что ты скажешь, если я посватаю твою внучку Луринду? Если мы породнимся, то тебе не надо будет ни о чем беспокоиться.

Рахим едва сумел удержать себя в руках и не ударить обнаглевшего вконец торгаша, решившего обтяпать свои гнусные делишки на опале некогда могущественного соседа. Дать волю рукам в его положении – это означало лишиться и дома, и любимой внучки. Икишани славился в Вавилоне как сутяга из сутяг.

– Я подумаю, – ответил ветеран соседу.

До вечера он не мог места себе найти, без конца бродил по огромному зданию, то и дело подходил к маленькому фонтану, устроенному в большом внутреннем дворике, следил за падающей прозрачной струей и все пытался обрести твердую основу для размышлений о том, как жить дальше. Предложение этого жирного крокодила выбивало почву из-под ног. Оно ясно обозначило меру падения Рахима. Обиду к тому же усугубляли проценты, на которых будущий зятек предлагал кредит. Обычный ссудный процент в Вавилоне в ту пору равнялся один к четырем, а если по-дружески, то один к пяти. Икишани, не моргнув глазом, запросил один к двум. Как быть с клятвами соседа, который столько раз твердил Рахиму, что никогда не забудет помощь, оказанную ему декумом!..

Неужели боги решили наказать Рахима? В чем же он провинился перед Мардуком? Почему отвернулись от него бог войны и охоты Нинурта и Син-Луна? Куда смотрит его покровитель Шамаш-Солнце, которому он никогда не жалел даров?

На следующий день в разговоре со старшим сыном Рибатом, отцом Луринду, Рахим осторожно обмолвился о предложении соседа. К удивлению декума, Рибат не только не возмутился, наоборот, сын обрадовался подобному выгодному сватовству. На раздраженный возглас отца, что ранее Икишани и в голову не пришло бы оскорбить подобным предложением начальника личной стражи царя, Рибат засмеялся.

– То раньше. А теперь нам бы хозяйство сохранить.

– Правильно ли я понял тебя, что ты готов отдать дочь за этого крокодила вопреки ее желанию?

– Стерпится – слюбится. Тем более что своим имуществом она будет владеть самостоятельно.

Рахим на мгновение прикинул, как в его пятидесятке посмотрели бы на солдата, который перед решительным сражением готов принять дары от неприятеля и миром разойтись.

– Хорошо, я подумаю, – ответил он.

* * *

Следующую неделю Рахим посвятил посещению городских храмов, где возложил дары богам, которых считал своими покровителями. На подношения не скупился. Начал с храма Мардука-Бела, величественной Эсагилы, в роскошно убранной целле которого возвышалось отлитое из золота изображение Создателя. Попросил Всесильного помочь ему, одарить самой малой толикой удачи. Потом посетил храм Иштар Агадесской, располагавшийся возле проспекта Айбур-Шабу, где передал богатые дары жрецам-энареям[19]19
  Энареи (иранск. «анарья» – немужественный) – кастраты, гермафродиты – жрецы богини Иштар (шумерск. Инанна).


[Закрыть]
, кумирню Нинурты, Сина-Луны в Новом городе, наконец, святилище Шамаша-Солнца на улице «Шамаша, защитника всех людей». Здесь оставил жрецу памятную глиняную табличку, чтобы тот при обращении к Шамашу во время торжественных церемоний не забывал поминать Рахима.

Продиктовал сам:

«Что же ты, отец мой, Шамаш, мною пренебрегаешь? Кто даст тебе другого такого, более щедрого, чем я? Скажи богу Мардуку, любящему тебя – прегрешенья мои пусть он отпустит. Да увижу я твой лик, твои стопы облобызаю. И на семью мою, на больших и малых взгляни. Обрати взор свой на внучку Луринду, дай ей счастья. Ради них пожалей меня. Помощь твоя пусть меня достигнет».

Жрец отправил прямоугольник из сырой глины в печь и уже через несколько минут Рахим мог убедиться, что все, что им было сказано, будет храниться века.

Пока ходил по городу, посещал святые места, не раз встречался со старыми друзьями. Новости не радовали – участь Рахима постигла большую часть ветеранов, входивших в состав эмуку отборных. Нежданно-негаданно в Вавилон явился дядя царя из Дамаска. Его звали Закир. Никто не знал, каким по счету сыном царя Бенхадада он являлся, но в первую десятку точно не входил. Вместе с Закиром пришло около двух сотен сирийских воинов, которые и составили теперь личную охрану царя.

Уже первое появление сирийцев в Вавилоне вызвало у горожан изумление, смешанное с гадливостью. Удивил их обоз, который те приволокли с собой – его хватило бы на целую армии. Повозки катили легко, всего-то груза в них было многочисленная толпа безбородых накрашенных юношей, наряженных в женское платье. Правда, в телегах хватало и красоток женского пола, но отличить одних от других сумели немногие вавилоняне – те, кому довелось побывать в Сирии и финикийских прибрежных городах. Эти и разнесли весть о появлении в городе нового развлечения. Сначала на этих «разукрашенных» бегали смотреть, однако вскоре их ужимки, а главное, несуразные цены, которые они ломили за доставление необычайного утонченного удовольствия, возмутили граждан. Когда же кое-кто из пришлых сирийцев попробовал предложить местным невиданную ранее услугу – специально обученных для этих же целей собак – возмутились содержатели борделей. Где это видано, говорили в Вавилоне, чтобы священный обряд в честь богини Иштар превращать в средство наживы?! Спустя недели две после появления служителей Астарты на городских рынках, их отменно поколотили «быки», охранявшие увеселительные заведения, и некоторое время «посвященные Астарте» носа не высовывали из дворцовых казарм. Только через месяц они рискнули по вечерам выбираться на городские улицы и ненавязчиво подмигивать прохожим.

Дальше больше – в Вавилоне вдруг объявился бывший декум Шаник-зери, назначенный когда-то Навуходоносором комендантом крепости Газа и переметнувшийся к правителю Египта. Его приняли при дворе, объявили о прощении. Ветераны сошлись на том, что новый правитель решил помириться с Египтом, а этот путь никак не совпадал с тем, который был предначертан Навуходоносором. Новость о возвращении Шаник-зери камнем легла на сердце, с той минуты Рахим никак не мог найти покоя. Все обращения к богам, принесенные дары, мольбы о милости показались ему пустым времяпровождением, детской забавой, как бы кощунственно не звучали подобные слова по отношению к небожителям. Сердце Рахима после годков, проведенных при дворе, уже не вздрагивало, когда декуму приходилось слышать богохульные речи. Каких только дерзостей по отношению к отеческим богам он не наслушался в ближайшем окружении Навуходоносора. Царь вообще никогда не поминал никого, кроме Бела-Мардука, а мудрый Бел-Ибни и особенно нынешний начальник царской канцелярии Набонид являлись отъявленными вольнодумцами. Горько стало на печени – ходил, тратился, упрашивал, а обитатели небес дозволили Шанику вернуться в Вавилон и Икишани со сватовством подсунули. Ведь говорил себе: пользы нет надеяться на небожителей, о себе самому следует побеспокоиться. Так было и так будет. Правда, хотелось всеобщей справедливости, безбрежного милосердия, хотелось, чтобы кто-то снял все заботы, успокоил, погладил по голове.

Рахим в то мгновение стоял на верхней террасе храма Шамаша. Прищурившись, он оглядел этот раскрашенный изразцами, цветной глиной, украсившийся башнями и пирамидами, колоннами и вознесенными под самые небеса пальмами, оскалившийся зноем город.

Ждать милосердия и справедливости в Вавилоне? Отставному служаке? Это было по меньшей мере глупо.

Может, велик тот, о ком рассказывал старик-иври Иеремия? Может, ладонь Яхве более щедра и прохладна? Слова Иеремии были жгучие, вгоняющие в озноб, но относились ли они к нему ли, урожденному халдею? Ему ли рассчитывать на милость чуждого его роду-племени Создателя? С другой стороны, Рахиму как никому другому были известны тайные мысли прежнего царя, его учителя Бел-Ибни и Набонида. Эти и не скрывали, что земля и вода, ветер и камни, люди и твари – все они появились на свет из одной утробы и могут считаться братьями и солнцу-Шамашу, и луне-Сину, и грозе-Нинурте, и всем прочим небожителям, ибо от одного Отца они рождены, и только к единому Отцу следует обращаться за милостью. Иеремия как-то объяснил Рахиму, что на все про все Создателю потребовалось семь дней. Точно так, подтвердил слова старого еврея Бел-Ибни.

За семь дней управился? Создатель всего сущего был великим мастером!

Рахим, добравшийся к вечеру до родного дома и расположившийся на террасе, вздохнул. Поможет ли мне этот новый, единосущный Мардук, когда у него столько чад, сирот, отставников, нищей голытьбы, всякой масти униженных и оскорбленных? Кто я ему? Куда ему дар нести – храм в далеком Урсалимму уже двадцать лет как разрушен. Как же он услышит о моем горе, как почувствует мою боль, чем ответит?

Вечером, когда вся семья улеглась, Подставь Спину занялся семейным архивом. Тревожило ненавязчивое предложение Икишани. Перебирая глиняные таблички, пергаменты, Рахим не уставал удивляться наглости и коварству соседа, который все эти годы не уставал похваливаться перед соседями, перед должниками, перед своими компаньонами, что живет через стенку с ба-а-альшим хакимом – самим декумом личной охраны царя! Теперь ростовщик, по-видимому, счел себя ровней и решил посвататься к соседу. С какой стати? Сердце подсказало Рахиму, торгаш был уверен в успехе. Неужели кто-то подтолкнул его, подсказал – давай, Икишани, действуй. Неужели кто-то, близкий к правителю, решил подобным образом свести с ним счеты. Рахим прикинул, что значит по местным понятиям отдать Луринду за средней руки ростовщика? Если он, декум отборных, даст согласие, то одним махом лишится того положения, какое занимал при Навуходоносоре, и растворится среди массы городских торговцев, мелких купцов, станет подлинным шушану, зависимым от каждого писца, не говоря уже о царских сановниках и вельможах. Он как бы собственной рукой вычеркнет себя из военной касты.

Незавидная участь! Может, того и добивался неизвестный покровитель Икишани? В таком случае отказать соседу без веской причины будет неразумно. Следовало найти убедительный довод, иначе этот «кто-то» сочтет, что гордыня ослепила Рахима. Следовательно, он не смирился с отставкой и может стать опасным, особенно с его знанием дворцовых тайн, тайных ходов и подземных туннелей.

С грамотой у Рахима были нелады. Запеченные на глиняных табличках документы зачитывала любимая внучка Луринду, четырнадцатилетняя, на удивление статная и красивая девица.

Луринду все было интересно, каждую табличку она пыталась прочитать от корки до корки, просила у деда пояснений. Рахиму пришлось по ходу выборки документов пересказать историю семьи, поведать о юности, о годах царской службы. Первой в руки попала табличка, на которой был зафиксирован договор с его первым рабом Мусри, обязавшимся в целости и сохранности доставить хозяйское добро из Сирии в Вавилон. Заверена табличка была личной печатью Навуходоносора, взявшего на себя риск по страховке сделки свободного со своим рабом. Когда это было? Теперь не вспомнить. Рахима даже в жар бросило от невозможности сосчитать месяцы и годы, отделившие его от этого события. Долгая жизнь порой навевает грустные мысли.

Далее в отдельном отделении сундука были собраны купчие и контракты на приобретение земли, на получение наград и, конечно, самый дорогой для него увесистый глиняный прямоугольник с подвешенной к нему государственной печатью Вавилонии. Это была дарственная на землю, которую Рахим получил за «героическое деяние, совершенное под Каркемишем». Пришлось рассказать и об этом случае.

Нашлась и табличка с купчей на землю, заверенная его ногтем и ногтем Икишани. Луринду несколько раз прочитала ее. Рахим долго вдумывался в смысл записанного в нем «согласия сына вавилонского Мардук-Икишани, сына Шалам-динини на пользование Рахимом Подставь Спину стеной его дома, как опорой для крыши или террасы».

Рахим долго рассматривал глиняную табличку. Луринду удивленно глядела на Рахима.

– Дедушка, давай смотреть дальше. Что интересного в этой купчей?

Рахим неопределенно повел плечом.

– Мало ли. Вдруг Икишани решит судиться со мной.

– На каком основании? – поинтересовалась Луринду.

– Ну, основание он найдет. Например, он попросит тебя в жены, а я откажу. Тем самым выкажу недружественные чувства, что для хорошо подмазанного судьи будет достаточным основанием для признания иска справедливым.

Луринду некоторое время непонимающе смотрела на деда, потом ее бросило в краску.

– Замуж за этого жирного крокодила? Никогда!

– А твой отец согласен.

Луринду широко открыла глаза, затем разрыдалась, громко, со всхлипами. С трудом сквозь терзающие сердце звуки до Рахима пробился вопрос.

– А ты-ы-и?

Рахим долго молчал, дал внучке проплакаться, успокоиться, попить воды. Потом погладил ее по голове и ответил:

– Я откажу ему, но ты дай мне слово, что выйдешь замуж за того, кого я выберу для тебя.

– И я его даже не увижу?

– Я постараюсь, чтобы ты увидела его, но обещать этого не могу.

– А это что? – спросила Луринду и достала из сундука, из того же потайного отделения холщовый мешок, в который были уложены пергаментные свитки. Рахим попытался было отобрать мешок, но Луринду успела развязать его и достать один из свитков.

Она развернула его. Письмо было арамейское. Девушка медленно, вглядываясь в написанное незнакомой рукой, прочитала.

«А Господь Бог, великий царь, есть истина. Он есть Бог живой и Владыка вечный. От гнева его дрожит земля, и народы не могут выдержать негодования его.

Так скажу тебе, царь: боги, которые не сотворили неба и земли, исчезнут с земли и из-под небес».

– Что это? – изумленно спросила внучка.

– Это слова мудрого Иеремии, раби из Урсалимму. Эти свитки достались мне от твоего деда Иддина-Набу. Тот передал их перед смертью.

Иддину много раз зачитывал родственнику мысли старого еврея, к которому с большим почтением относился сам Навуходоносор. Иддину предупреждал – цены этим словам не было, но продавать эти куски кожи – великий грех. Навлечешь на себя проклятье того, кто навеял эти слова. Их можно только принести в дар человеку, который окажется их достоин. А таких, грустно добавил свояк, пока нет.

В первое время Рахима, человека практичного, как раз больше всего интересовала цена этих свитков. Как-то даже намекнул одному ученому еврею по имени Балату-шариуцур[20]20
  Балату-шариуцур – пророк Даниил, в юности выселенный из Иерусалима в Вавилон.


[Закрыть]
, не посоветует ли тот выселенного из погибшего города, богатого соотечественника, который в состоянии за хорошую цену приобрести свитки, написанные рукой наби Иеремии. Балату испуганно глянул на декума и тут же отошел. С того момента Рахим стал осторожнее, к тому же воля умершего Иддину не давала покоя. Очень не хотелось, чтобы великий «Творец, Создатель всего сущего», как называл своего Бога Иеремия, косо глянул на маленького, заплутавшегося в житейских невзгодах человечка и лишил его своего благоволения.

Звали того Бога по-разному: Яхве, Саваоф, Адонаи, Меродах, но был он – истина!

Луринду продолжала читать, пока дед не отобрал у нее свиток, не запер в потайном отделении сундука.

– Иди спать!

– Дедушка, – потерянно кивнула девица. – Кто такой был этот Иеремия?

– Иди спать, – повторил приказание Рахим. Он дождался, когда внучка подошла к двери, потом тихо пообещал: – Когда-нибудь я расскажу тебе об этом человеке.

Когда Луринду вышла из комнаты, к Рахиму пришло раскаяние. Зачем не удержался? Зачем показал невинному созданию написанное чужой рукой. Зачем вообще упомянул о человеке, принадлежащем к племени заговорщиков, строптивцев, которых волей их собственного Меродаха наказал Навуходоносор. Они и в Вавилоне не успокоились, крепко оплели наследника, куда более расположенного к выходцам из провинций, чем к коренным вавилонянам и халдеям. Не их ли, этих иври, рука в тех несчастьях, которые обрушились на него? Уж не Яхве ли это козни? Или это Мардук великолепный мстит ему, черноголовому, посмевшему хранить в доме чужие письмена? Но Мардук, по мысли ученого Бел-Ибни, и есть тот же Яхве, но названный так в Вавилоне. Он – един и настолько грузен, что все в мире легче его. Все преходяще, все суета сует, только истина вечна. И милость Божия! Только нельзя сидеть сложа руки, – вот какую мысль, не раз подтверждаемую старцем Иеремией во время их долгих разговоров, он запомнил накрепко. Под лежачий камень вода не течет, и каждый черноголовый сам выбирает свою судьбу. В себе ищи врага, с собой и за себя же воюй! Храни верность Богу истинному, его завет исполняй. Он дурного не посоветует. Служи ему, Яхве, Меродаху, Мардуку, верно и доблестно, и он не оставит тебя в беде.

На том мысли прервались – осталось долгое, до окончания первой ночной стражи томление и ожидание правды. Наконец Рахим поднялся, украдкой прошел в кладовую, выловил в ларе головку чеснока, луковицу, набрал каши в ритуальную миску и вновь поднялся к себе. Все дары сложил возле скрученных листов из кожи, исписанных непонятными знаками. Поклонился, посмел испросить милость.

– Помоги, Всевышний! Научи, Мардук. Подсоби Яхве. Ты, желанный и всевидящий, не оставь попечением. Ты, дарующий жизнь, наделяющий меня хлебом насущным…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю