Текст книги "Траян. Золотой рассвет"

Автор книги: Михаил Ишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

В толпе засмеялись. Смех, как огонь в сухом лесу, побежал понизу, скоро вся площадь сотрясалась от смеха. Теперь никто не обращал внимания на безостановочно продолжавшиеся зевки невыспавшегося негра.

Люди начали расходиться, кто помоложе, разбегаться. Понесли по городу весть о приезде божественного цезаря и о его первом, окрылившим всех жителей Рима приказе – женщинам не ерепениться и добросовестно исполнять свою женскую работу.

Последними площадь начали покидать сенаторы. Кто‑то, с мольбой вскинув руки в сторону возвращавшегося в дом Траяна, с отчаянием в голосе воскликнул.

– Божественный, а как же панегирик?!

Император отмахнулся

– Потом. На торжественном заседании в курии. Там и прочитаете.

Сенаторы тут же, у фонтана, начали спорить, кто первым приветственным словом встретит дарованного богами цезаря. Марк Аквилий Регул заявил, что поскольку здесь, на площади, ему не дали огласить приготовленную речь, он вправе первым зачитать ее в сенате. Его сторонники, которые в этот утренний час оказались в большинстве, горячо поддержали Регула. Почувствовав поддержку, Марк Аквилий потребовал немедленного оповестить всех отцов–сенаторов – пусть, не теряя ни минуты, соберутся в курии и до начала торжественного заседания примут решение преподнести долгожданному спасителю отечества Марку Ульпию Траяну титул Отца римского народа. Кто‑то из энтузиастов добавил

– И воздвигнуть на государственный счет статую!

Его сосед, – тот, который призвал Марка на восходе солнца послушать панегирик в свою честь, – потрясая сжатыми кулаками, подхватил.

– В три человеческих роста!

Кто‑то из стоявших рядом сенаторов возмутился.

– Почему в три? В пять человеческих ростов! Непременно в пять!..

Его поддержали и добавили.

– И обязательно из золота!

Тут все обрадовались как дети, подхватили – обязательно из золота! Только из золота. Оппоненты, в числе которых оказался и Плиний Младший, возразили – где вы столько золота отыщете? Казна пуста.

Регул, почувствовавший себя ответственным за такое важное мероприятие, тут же отмел возражение.

– Объявим сбор пожертвований! Заодно поглядим, кто в восторге от пришествия великолепного, а кто по–прежнему прячет камень в складках тоги.

– Тебе ли, Регул, – упрекнул его Корнелий Тацит, – поднимать голос в защиту нового принцепса?

Сенаторы сразу замолчали. Сторонники Регула насторожились, противники заулыбались.

Наконец Регул сделал шаг вперед и ласково поинтересовался.

– Чем же, любезный Корнелий, я так провинился перед тобой, перед новым цезарем, сенатом и римским народом, что ты взял себе в обычай упрекать меня во всех возможных пороках? Я всегда стоял на страже государственных интересов, свои личные пристрастия задвигал на самое донышко души, чтобы ничего личного не могло затуманить мои мысли. Я всегда стремился по мере сил помочь Римскому государству обрести подлинное величие.

– Вспомни о десятках погубленных тобой гражданах! – воскликнул Тацит. – Вспомни несчастных вдов, лишенных родителей детей!..

– Каких граждан ты имеешь в виду, Корнелий? Уж не преступников ли?..

Пожилой сенатор, угодивший воду и до сих пор выжимавший край тоги, встал между ними.

– Что вы делаете! – воскликнул он. – Перестань позорить себя в глазах простолюдинов! Отложите спор до заседания в сенате.

На короткое время его призыв возымел действие. Государственные мужи начали расходиться, причем делегация сразу разделилась две неравные группы. В каждой из них скоро нашлись горячие головы, которые, не взирая на потешавшийся плебеев скандал, бросали в сторону противников самые страшные обвинения.

Кто‑то из сторонников Плиния выкрикнул

– Регул сгубил пятерых из семьи Крассов!

– Наглая клевета! – неожиданно пронзительно–тонким голосом закричал Регул.

На этот крик из дома императора выглянул негр–охранник, погрозил пальцем. Марк Аквилий сразу понизил голос и свистящим шепотом ответил.

– Это злостный поклеп, который уже который год распространяют мои недоброжелатели.

В тон ему, также шепотом, из толпы, собравшейся возле Плиния, долетело.

– Почему поклеп! Разве не ты подослал убийц к претору Крассу Фругию? Всем известно, что когда тебе принесли его голову, ты впился в нее зубами и откусил ухо. Ты привлек к ответу Гельвидия Приска, а вместе с ним и его жену и оказавших ей помощь Веллея Блеза и Тита Корнелия Лонга.

– Прекратите! – не обращая внимания на вышедшего на порог негра, вновь закричал старик–сенатор.

Спорщики замолчали.

До форума обе группы добирались раздельно. В каждой горячо обсуждался вопрос, где провести заседание сената? Как добиться, чтобы именно их сторонник получил право прочитать приветственную речь? Между тем рабы, посланные сенаторами за своими коллегами, взбудоражили город, и к пятому часу дня* (сноска: Одиннадцать часов (отсчет времени в Риме начинался с шести часов утра) форум и все, прилегающие к площади улицы, оказались запруженными народом. Только по одному пункту сенаторы пришли к согласию – местом заседания они назначили Капитолийский холм. Там, на открытом воздухе, на ступенях храма Юпитера обычно проводились самые важные и торжественные мероприятия. Когда после яростных споров собравшиеся сенаторы общей толпой направились в сторону Капитолия, их догнал императорский гонец, передавший просьбу Траяна обойтись без помпы и спуститься в курию.

Замолчали все разом – и сторонники Тацита и Плиния Младшего, требовавшие предоставить первое слово Сексту Фронтину, больше других сделавшему для возведения на трон непревзойденного и непобедимого; и сторонники Регула, утверждавшие, что поскольку речь готова, ее непременно следует огласить, и кто это сделает лучше, чем сам автор. Регул – известный оратор, он не посрамит чести сената.

С Капитолийского холма, по священной лестнице спускались тихо, задумавшись. На форуме направились в храм Согласия, расселись в зале. Марк Ульпий Траян не заставил себя ждать. Он явился в сопровождении свиты, в задних рядах которой присутствовал и Ларций Корнелий Лонг. Император был одет в пурпурную расшитую золотом тогу, в правой руке Марк Траян держал Октавианов жезл, в левой – фигурку крылатой Виктории на шаре.

Он занял председательское место и обратился к присутствующим.

– Отцы–сенаторы, время не терпит. Обойдемся без панегириков, без статуй, без титулатуры. Очень много работы. Я прошу вас, отцы–сенаторы, подумать, где добыть деньги на войну с нашим заклятым врагом, царем даков? Как навести порядок в городе и возродить добронравие? Предложения можно подавать… я потом укажу, кому следует подавать предложения. Заседание будет вести префект города Сервиан. Он предоставит слово Луцию Лицинию Суре. Лициний является моим полномочным представителем. Он зачитает предложения по разграничению полномочий, а также проведет церемонию присяги. На этом заседание считаю открытым, а мне позвольте удалиться.

Он встал.

В этот момент в зале раздался выразительный, исполненный страдания вскрик.

– О, божественный!

Все повернулись в сторону вскочившего с места Марка Аквилия Регула.

– Не лишай нас возможности высказать восхищение краткостью и мудростью твоей речи! – с той же горячностью продолжил Регул. – Ты, который так умело, так восхитительно изложил программу, которой должен следовать всякий, считающий себя достойным сыном отечества, дозволь ответить и выразить чувства, которые испытывает римский гражданин.

Регул вознес руки к небесам. Так и застыл, ожидая разрешения продолжать. Все присутствующие в зале молча взирали на него. Траян смутился. По–видимому, счел невежливым прерывать человека, так искренне желавшего выразить, какие чувства в этот момент должен испытывает римский гражданин.

– Только короче, – предупредил император.

– Безусловно, – деловито согласился оратор, и, приложив правую руку к груди, продолжил. – Я, Марк Аквилий Регул, призываю вас, сограждане, всеми силами помочь дарованному нам богами цезарю. Пусть каждый честно исполнит долг. Пусть солдат храбро идет в бой, всякое должностное лицо неподкупно исполняет свои обязанности, купец торгует честно, а строитель должным образом кладет камни. Пусть все будут готовы принести жертву на алтарь отечества. Это касается и нас, господа сенаторы. Я первый готов припасть к ногам великого цезаря, первым готов воскликнуть – веди нас, божественный, от победы к победе. Мы твои верные помощники. По крайней мере, так я могу сказать о себе. Все знают, что в своих помыслах я руководствовался исключительно интересами государства, и если кто‑то пытается обвинить меня в лицемерии, в том, что я порой пользовался недозволенными средствами, чтобы оградить прежних цезарей от всяческих посягательств и поношений, я отвечаю – это клевета. Вспомните хотя бы последнее выступление, в котором я с болью в сердце обвинил лиц, дерзнувших предоставить помощь государственным преступникам, дать им приют. Разве не на пользу государству пошло бы тщательное разбирательство, с какой стати эти люди предоставили помощь порочным, покушавшимся на устои государства гражданам, и в чем заключается эта помощь? Разве можно исключить, что эти отступники обсуждали меры, которые следует предпринять, чтобы лишить Рим дарованного богами цезаря? Если кто‑то полагает, что подобным образом я намеревался завладеть чьей‑то собственностью, я опять же буду утверждать – клевета! В этом деле у меня не было ничего личного, что может подтвердить такой уважаемый человек как префект Ларций Корнелий Лонг. Да, я обвинил его родителей, но это не помешало мне выдать за него свою племянницу, потому что я всегда был уверен, Лонг – верный слуга императора. Я оказался прав – префект гвардейской конницы достойно повел себя на переговорах с варварами, за что я предлагаю устроить ему овацию.

Он захлопал, его поддержали сторонники. Их было немного, с десяток, однако хлопали они громко, яростно. Траян некоторое время медлил, затем тоже ударил ладонью о ладонь.

Зал тут же взорвался аплодисментами. Хлопали долго, с воодушевлением, пока торжествующий Регул не поднял руку, не утихомирил коллег.

– Скажите, кто привлек его на службу? Кто вернул ему доброе имя, кто поставил рядом с собой? – Регул указал на остолбеневшего Лонга. Лицо у того побелело, он попытался сделать шаг вперед, однако стоявший рядом Лонгин успел прихватить его за край тоги и придержать его.

Между тем Регул, уловив недовольство затянувшейся речью, закончил выступление следующими словами.

– Так кто же вернул государству славного воина? И не его одного. Кто с отеческой заботой опекает подданных, вверенных ему волей Юпитера? Это он, – он указал на Траяна, – наш божественный и восхищающий своей доблестью цезарь. Так неужели мы не в состоянии достойно вознаградить его? Неужели поскупимся на почести тому, кто облагодетельствовал римский народ, кто стал ему и отечеству отцом, каким были в свое время Юлий Цезарь, Октавиан Август и Флавий Веспасиан. Так будь же ты нам отцом. Трижды Отцом!

Набегавшийся за день, так и не сумевший переварить наглость, с которой Регул возвел его в герои Рима, Ларций Лонг вечером, в преддверии решающей ночи, сумел добиться разговора с Отцом отечества. Помпея Плотина провела Ларция в спальню. Император, вконец усталый, раздраженный, поднял на него обмякшие от усталости, опустошенные глаза.

– Чего тебе?

– Цезарь, отдай мне Регула! Цезарь, позволь мне взять его.

Траян тяжело вздохнул.

– Забудь об этом, Ларций. Могу ли я тронуть человека, который наградил меня титулом Отца Отечества?

Ларций насупился, выдвинул челюсть, глянул грозно.

Траян посмотрел на него и сказал.

– Уймись! Не дерзи! Не вздумай сказать что‑то такое, после чего я буду вынужден казнить тебя. Посоветуй лучше, где взять деньги?

Ларций растерялся, хмыкнул, сбавил тон и признался

– Не знаю, цезарь.

Неожиданно глаза его засветились, на лице очертилось вдохновение.

– Может, конфисковать имущество Регула и ему подобных. Миллиард сестерциев наберем. Ты только прикажи, я займусь.

– Э–э, – махнул рукой император. – А если не наберем, что дальше? У кого прикажешь конфисковывать? У всех подряд, кто под руку подвернется? Я, кажется, приказал тебя взять Сацердату. Ты готов?

– Так точно, великий.

– Если упустишь, пеняй на себя. Ступай.

Когда Ларций вышел, Плотина села рядом с мужем на ложе, взяла его кисть в руки. Пальцы у нее были длинные, жесткие, мало напоминавшие женские.

– Может, Ларций прав?

– Нет, он не прав!

– Я не Регула имела в виду. Регул непотопляем…

Император резко вскинул голову, удивленно посмотрел на супругу.

– Непотопляем? Откуда ты знаешь? Кто проговорился?.. Адриан?!

– Причем здесь Адриан. Просто к слову пришлось. Непотопляем в том смысле, что и в воде не тонет и в огне не горит. Я имела в виду, что Регул успел подготовиться. Видишь, как ловко вывернулся – мол, его стремлением было исключительно заботы о государстве. В истории с Волусией он держал Ларция на поводке. На всякий случай. Я имею в виду наместников провинций, которые задолжали казне налоги за полтора, а то и за два года. Они далеко, их можно опередить, если немедленно послать к ним гонцов.

– С чем?

– С требованием возместить недоимки по налогам. Припугнуть их смертной казнью – если, мол, долги не будут возвращены, против вас будут возбуждены дела о злоупотреблениях и вымогательствах. Они все сейчас трясутся от страха и ждут, чем обернется двухгодичное безвластие. Они готовы отдать свое, только чтобы их оставили в покое и не преследовали в суде. У нас есть Плиний, этот кого хочешь доведет до Карцера или до конфискации с лишением прав.

Траян задумался, потом кивнул.

– Согласен. Дай знать паннонскому кабану. Так, небрежно, мимоходом, в качестве пожелания. Теперь позволь мне выспаться. Завтра трудный день. Есть что‑нибудь от Лаберия?

– Гонец доложил о готовности. Караулы расставлены, ждут команду.

– Добро. Пусть начинают.

Плотина помедлила, потом попросила.

– Ма–арк?..

– Что еще?

Жена присела рядом, обняла за плечи.

– Прошу тебя, не пей так много. И не накидывайся на мальчиков.

– Хорошо, – еще раз кивнул император.

Последнее, что мелькнуло в голове засыпающего императора, была сказанная женой фраза – непотопляем! Действительно, признался себе Марк, против таких, как Регул, бессильно даже мое живое воображение.

Глава 9

С наступлением темноты Ларций с пятеркой выделенных ему Лаберием легионеров спешным шагом двинулся в сторону Субуры. При выходе из лагеря преторианцев Фосфор, ныне декурион сингуляриев, предупредил префекта.

– Пяти может не хватить. Там, в мастерской, у них осиное гнездо. Я послал за своими ребятами. Теми, кто теперь в отставке.

– До полуночи успеют собраться? – мрачно спросил Ларций.

– Они уже на месте. Перекрыли задний выход. Натянули там сеть.

До известной в Риме харчевни и одновременно дешевого пошиба лупанария, на вывеске которых была нарисована указующая на вход рука и надпись «Путь к радости», они добрались в поздних сумерках. Спрятались в грязном, заплеванном портике между выщербленными, заметно покосившимися колоннами. Вход в харчевню помещался прямо через площадь, в полуподвале угловой трехэтажной инсулы.* (сноска: Многоэтажный (до пяти этажей) доходный дом в Риме) Вправо, по улице Патрициев, в полусотне шагов от ее пересечения с Тибуртинской дорогой, располагалась мастерская по изготовлению надгробий. Комозой предложил посидеть в трактире – там, мол, безопасно, есть затененные уголки.

– Нет, – решительно оборвал его Ларций. – Пусть ребята прячутся по подворотням. С мастерской глаз не спускать. Вы оба можете зайти в харчевню, выпить стаканчик вина. Смотри, Валерий, только отхлебни.

– Обижаешь, командир, – насупился Комозой, тоже зачисленный в гвардию.

– Тебя обидишь, – помрачнел Лонг, потом распорядился. – Фосфор, ты старший, каждые полчаса будешь проверять посты. Учтите, у меня только что был разговор с самим, – Ларций ткнул пальцем арочный свод портика. – Высоко взлетели, падать будет больно.

– А тебе, Ларций? – поинтересовался Фосфор.

– А мне еще больней.

– Как насчет Регула? – спросил Комозой.

– Цезарь заявил, чтобы я и думать о нем забыл. Регул – непотопляемый.

– Воистину непотопляемый, – подтвердил Фосфор. – Ладно, пошли, Валерий.

Потом коротышка успокоил Ларция.

– Не робей, командир, этот не вырвется. Всех накроем. Ты порасспросил бы моих ветеранов. Они готовы Сацердату живьем съесть. У каждого свой счет к бандитам.

С наступлением темноты начался дождь. В портике, в котором за колонной укрылся префект, пока было сухо, и Ларций по привычке смежил веки. Терпению, полудремоте он научился в военном лагере. Что толку пялиться в сгустившуюся темноту. Распахни душу и внимай всему, что свершается в мире. Зло само подаст знак.

В следующее мгновение со стороны харчевни на него дохнуло запахом жареной рыбы. Жареной по–римски, с луком, чесноком, на оливковом масле. С корочкой, с хрустящим хвостиком и плавниками, погрызть которые одно удовольствие. Запах притянул благодатное воспоминание о первой встрече с Волусией после возвращения в Рим. Она в первый же день прибежала в дом Лонгов, чмокнула Ларция в губы и прошептала: «Я горжусь тобой!»

Сердце у Ларция дрогнуло. Это была нежданная, неслыханная награда за все, что пришлось вынести – за бессонные ночи, за дрожь в коленках, за обреченное молчание родителей, за плевки в окно. Возвышающее назначение, чин, полученный после переговоров с сарматами, теперь, после поцелуя Лусиоллочки, показались такими мизерными и жалкими, что он не выдержал, подхватил девушку, закружил по атриуму. Отец по–доброму смотрел на них их своего кабинета, устроенного в проходе в таблиний. Мать выглянула из перистиля, улыбнулась. Сразу после кружений, Волусия, как истинная провинциалка, не обремененная римской спесью, отправилась на кухню. Там под надзором старшей и бессменной поварихи Лонгов египтянки Гармериды, принялась жарить рыбу.

Жарила и пела. Ее голос вверг Ларция в неизвестное доселе, воздушное состояние. Когда отведал рыбу и нашел ее пересоленной, от всего сердца похвалил невесту. Значит, действительно любит. Заявил, что ничего вкуснее не едал. В таблинии девушка торопливо и восторженно поведала, как она ждала Ларция, как отбивалась от тетки, которая вбила себе в голову, что ее племянница достойна лучшей партии. Все эти месяцы Кальпурния таскала ее по гостям и званым обедам.

Волусия лукаво глянула на жениха и поделилась с ним своими секретами.

– Ее усилия не пропали даром. В меня влюбились два сенаторских сыночка, а некий высокопоставленный тип сделал гнусное предложение – не соизволю ли стать его наложницей? Представляешь?! Я укорила его – заявила, что он угнетает свое ведущее неподъемным бременем пороков. Спросила, – вам, вероятно, страшно расстаться с жизнью? Видал бы ты его рожу! – восхитилась девушка. – Он сразу предложил мне сто тысяч сестерциев и обещание жениться, как только его старая карга наконец сдохнет. Старая! – возмутилась она. – Ему самому за семьдесят.

– Кому ему?

– Уммидию Квадрату, проконсулу.

Ларций только головой покачал. Вести себя с такой дерзостью с одним из самых богатых людей Рима позволено только молодым прелестным гражданкам. Все прочих прелестниц и обаяшек Уммидий, известный в Риме развратник, скупал оптом и селил на своих вилах.

– Это кто же тебе про ведущее изложил? Уж не Эвтерм ли?

– Он, – подтвердила Волусия. – Он хороший. Он страдает.

– То есть, – удивился Ларций. – По какой причине страдает?

Волусия прыснула.

– В меня влюбился. Ведет себя неприступно, обучает философии. Теперь, знаешь, все просто без ума от философии. Это, оказывается, так интересно! Мудрецов вернули в Италию и теперь в Риме их больше, чем сапожников. Куда не пойдешь, везде бородатые рожи, неопрятные хламиды. Все настаивают на том, что следует жить по природе, иначе капец, – она чиркнула большим пальцем по своему нежному горлышку.

У Ларция перехватило дыхание.

Волусия между тем беззаботно продолжила.

– Они уверяют, если предаваться наслаждениям, то только истинным, а не скотским или безразличным.

– Это, значит, следовать добродетели? – уточнил Ларций.

– Ага, – кивнула Волусия и вдруг покраснела.

– Когда назначим свадьбу? – спросил Лонг.

Девушка соскочила со своего ложа, бросилась к Ларцию, обняла его за шею, шепнула.

– Чем быстрее, тем лучше. Надо только уломать тетю.

Дождь усилился, в портик начала подтекать вода. На улице стало совсем темно, шум дождя заглушал все иные звуки. Погода была что надо – в такую слякоть вряд ли кто из банды Сацердаты решится выйти на улицу.

Ларций ухмыльнулся, поймал себя на мысли, что был бы он помоложе, сорвался бы с места и бросился в родной дом. Вбежал бы в спальню, обнял жену, овладел ею.

От предощущение последующих событий у него отчаянно закружилась голова. За нарушение приказа ему не избежать суда и казни. Траян распорядится передать его в руки войскового палача, и тот срежет ему голову. Эта картина – радостно улыбающаяся, брызжущая кровью голова, которую палач держит за волосы, – въявь предстала перед внутренним взором. Ларций не смог сдержать ухмылку – мечты были вполне детские, наивные.

Ну и пусть!

В этом головокружительном плотском томлении было мало философии, но много жизни. Некий тайный, непостижимый разумом, радующий откровенной глупостью смысл одухотворил и это стояние в темной, подозрительном портике, и пережидание дождя и предстоящей грозной опасности. Следом эхом долетела еще более развеселившая его догадка – больше других его казни обрадовалась бы Кальпурния Регула!

Знатная дама явилась к Лонгам на следующий день после возвращения Ларция в Рим – ее принесли в носилках шестеро здоровенных рабов–лектикариев, с трудом справлявшихся с переноской подобной тяжести. Кальпурния выбралась из паланкина и сразу потребовала, чтобы Тит Лонг немедленно принял ее. Разговор начала с того, что объявила о расторжении помолвки. Волусия и так уже почти скомпрометирована, и тот, кто решил составить ее племяннице достойную партию, предупредил, что дальнейшие встречи его невесты с вышеозначенным Лонгом более недопустимы.

Тит пригласил в зал Ларция, передал ему требование Кальпурнии. Матрона тут же предупредила строптивого жениха – не вздумай возгордиться полученным чином. Милость императора ненадежна. Потом смягчилась и принялась доказывать Ларцию, что если тот любит Волусию, пусть подумает о ее судьбе и в письменном виде откажется от невесты. Мы же свои люди, Ларций, не так ли? Кальпурния добавила, что она готова заплатить за обиду. Чего–чего, а золотых у нее достанет. Она назидательно и строго втолковывала Ларцию – нельзя далее позорить несчастную Волусию. Со дня на день ей сделают предложение, от которого она не сможет отказаться. Женщина поиграла бровями, поджала губки и призналась – провинциалке сказочно повезло, ее ждет завидная партия с одним из самых богатых женихов Рима.

Ларций не знал, что делать – смеяться или плакать. Может, выгнать напыщенную, необъятную, одетую в роскошную шелковую паллу* (сноска: длинное платье, порой доходившее до лодыжек, обычно состоявшее из цельного куска материи по типу тоги) гостью? В первый раз он искренне посочувствовал Регулу – женитьбу на такой вздорной особе вполне можно приравнять к изгнанию, снести ее можно только по приговору богов. Тем не менее, он радостно улыбнулся, поинтересовался, как у будущей родственницы со здоровьем? Едва не добавил – в своем ли она уме, однако удержался, но и первой части вопроса хватило для нового долгого страстного разговора.

Как оказалось, здоровье являлась главной темой в жизни Кальпурнии Регулы. Она заметно смягчилась, благодарно взглянула на Ларция, заявила – если бы не твое малое состояние и искалеченная рука, я не желала бы для Волусии другого супруга. Затем полчаса рассказывала, как у нее на интересном месте (на каком, не уточнила) вскочил невероятной величины прыщик. Буквально с кулак, с нескрываемым возмущением призналась она. Далее последовала страстная обличительная речь против всякого рода прыщиков, покраснений, опухлостей и припухлостей, а также – бр–р-р – язвочек, которые досаждают женщине куда больше забот, чем любая другая беда, включая морщинки.

Мужчины пришли в полное смятение, так как по всему выходило, что этот прыщик вскочил где‑то… скажем так… пониже спины.

– Рабыни–лекарки, – жаловалась Кальпурния, – днями разглядывают его и не могут понять, в чем причина. Я запретила его выдавливать. С утра меня преследовали плохие приметы. Представляете, слева от меня прокаркала ворона. Поверьте, я ежедневно массирую ягодицы, смазываю их кремом, и на тебе – прыщ. Да такой противный, с синеватым отливом, – она поморщилась.

В паузе Ларций ухитрился вставить, что он очень сожалеет.

– О чем? – заинтересовалась Кальпурния.

– О появления прыщика, который может помешать тебе, Кальпурния, принять участие в обряде бракосочетания.

– Какого бракосочетания?

– Моего с Волусией. Мы решили завтра же совершить его.

– Ларций, ты опять за свое! – изумилась Кальпурния. – Я же сказала, уйми гордыню, будь скромнее…

– Простите, уважаемая тетя. К сожалению, я не вправе отменить обряд, даже если вы будете и дальше упрашивать меня.

– Я разве упрашивала? – удивилась гостья и подозрительно глянула на молодого человека. – Почему ты такой упрямый, Ларций? Ты не желаешь, чтобы Волусия нашла свое счастье?

– Потому что бракосочетание собирается почтить своим присутствием супруга нашего цезаря Помпея Плотина, а его племянник и воспитанник Публий Элий Адриан согласился быть свидетелем.

Кальпурния недоверчиво уставилась на префекта.

– То‑то я все время сомневалась, что это за Помпея Плотина? Уж не та ли дурочка, с которой я была знакома в молодости? Так она теперь императрица? Везет же дурочкам… – вздохнула она и тут же, без всякой паузы добавила. – Вот я и говорю, зачем тянуть со свадьбой. Я так и сказала Волусии – сразу, как только Ларций вернется из похода, немедленно пригласим гостей и проведем обряд бракосочетания. Ох, – она прикрыла рот веером, которые в ту пору вошли в моду (особенно ценились натуральные, доставленные прямо из Китая). – Что же я надену на свадьбу? Ну, я побежала…

Отец и сын долго веселились. Стоило припомнить, как Кальпурния отозвалась о «дурочке–императрице», их разбирал смех. Вечером Ларций рассказал о визите Волусии, и они вместе нахохотались. Исправить нрав Кальпурнии было не под силу не то, что богам, но и самой философии. Ее невозможно было убедить жить по природе, потому что Кальпурния Регула жила вполне по природе. Однако, задался вопросом Ларций, можно ли назвать ее жизнь добродетельной? Эта загадка очень насмешила его. Вообще, в те дни Ларций очень много смеялся. Порой сам с удивлением спрашивал себя – неужели это он, отставной префект, калека и сын государственных преступников, заливается? Но вопросы родились потом, а до того…

А до того они с Волусией, Ларций уже не помнит как долго, не вылезали из спальни. Сказать, что ему было хорошо с Лусиолочкой, значит, оскорбить природу пустым словоразбрасыванием.

Она была необыкновенно хороша и очень скоро стала чувственна.

* * *

В полночь на стенах Цитадели вспыхнули большие костры – их было видно по всему городу, и специально подобранные команды начали облаву. «При задержании убивать всякого, кто посмеет взять в руки оружие», – этот приказ Ларций еще раз напомнил подчиненным. Затем, проверив посты, следившие за логовом бандита, префект постучал бронзовым кольцом о металлическую пластину..

Фосфор заранее, еще в подворотне, предупредил – дверь в лавку ломать бесполезно, крепка. Пока будем возиться, разбегутся или попрячутся. Надо бы с хитринкой. Сделаем, кивнул Ларций

За дверями послышался шорох, затем хриплый голос спросил.

– Кто?

– Свои, – ответил Ларций.

– Кто свои?

– От Марка Аквилия.

– Что случилось?

– Пусть Сацердата немедленно явится к хозяину.

– Это ты, Порфирий?

– Разве не видишь?

– Не вижу, ты в плащ закутался, а на улице ночь. Поднеси огонь к лицу, хочу взглянуть на твой нос.

– Где же я тебе огонь посреди ночи добуду. Разве что устрою пожар?..

Наступила тишина, потом дверь скрипнула, и узкая полоска света упала на порог и замощенную камнем улицу. Комозой было поднял руку, предупреждая своих людей, однако Ларций дал отмашку – ломиться рано, дверь прихвачена изнутри.

– Ну, сними капюшон? – предложил тот же хриплый голос.

– А это видал?

Ларций показал обрубок, с которого предварительно снял крюк.

За дверью поохали, потом послышался кашель, наконец, что‑то отчетливо заскрипело, и как только створка начала приоткрываться, два громадных испанца дернули ее на себя. Привратник вылетел на улицу, там его стукнули по голове рукояткой меча, тот сразу упал на мокрую мостовую и притих.

Ларций первым ворвался в мастерскую, располагавшуюся в полуподвальном помещении. Находившемуся в прихожей молоденькому юнцу погрозил мечом.

– Молчи, а то!..

Тот сразу упал на колени, жестами показал, что все понял. Между тем в тесную прихожую начали проникать солдаты. Пока Ларций прилаживал крюк, наверху, во внутренних помещениях, куда вела лестница, кто‑то вскрикнул, следом раздался топот и крик. Солдаты бросились вверх по лестнице. Всю банду взяли на заднем дворе, в бане. Тех, кто сидел на бортике бассейна и попытался дотянуться до оружия, зарезали сразу и сбросили в воду, где отдыхал распарившийся Сацердата. Кровь густыми клубами начала распространяться по прозрачной, голубоватой, жидкой толще. Испанцы спрыгнули в бассейн, выловили разбойника, вытащили на бортик и поставили перед Ларцием.

Смотрел Сацердата зло, хмурился, однако взгляда не отводил.

– Повернись, – приказал префект.

На спине отчетливо просматривались рубцы от бича, которым ловко орудовали легионные палачи. Выходит, еще и дезертир.

– Лицом ко мне.

Когда Сацердата повернулся, префект спросил.

– Служил?

– Было дело, – признался разбойник.

– Итак, дезертирство, покушение на убийство, вымогательство. Этого вполне достаточно, Сацердата. Как полагаешь? Может, сейчас и посчитаемся?

Разбойник усмехнулся.

– Неужели римский префект поднимет руку на безоружного? Хотя с благородного римского префекта станется.

– Ты раб, ты не вправе носить оружие.

– Ошибаешься. Я – вольноотпущенник, и пока не доказано обратное, никто не вправе лишить меня жизни. А посчитаться мы всегда успеем. Еще посмотрим, кому в следующий раз подмигнет Фортуна.

Гнев ударил Ларцию в голову, он с трудом сдержал себя. Приказ был ясен и не допускал толкований – сдавшихся и безоружных доставлять в казармы. Какова будет их судьба, никто, кроме императора, не ведал. Но все, кто был задействован в облаве, догадывались – после короткого разбирательства преступников отправят на арену. Пусть они на глазах у римской публики сразятся друг с другом, а не с беззащитными, не успевшими до темноты добраться домой прохожими, с вдовами, потерявшими кормильцев, с дряхлыми стариками и старухами.