Текст книги "Ашур-Град (Книга 1)"

Автор книги: Михаил Муравлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Муравлев Михаил
Ашур-Град (Книга 1)

Муравлев Михаил

АШУР-ГРАД

КHИГА ПЕРВАЯ

ПРЕДУПРЕЖДЕHИЕ

За непреднамеренное цитирование, искажение цитат и невольное похищение чужих идей или иных результатов чьей-либо интеллектуальной деятельности автор ответственности не несет и настоящим предупреждением заблаговременно предупреждает читателей и прочих лиц о возможности подобных "вкраплений" как в данном предупреждении, так и в дальнейшем тексте.

Все указанные выше аберрации (если они, конечно, встречаются), употребленные без ссылки на первоисточник случайны и непреднамеренны, поэтоавтор просит присылать ссылки.

Впрочем, несравненный Л.H.Гумилев однажды заметил, что точные ссылки и подробная библиография – это такое дело, которое все равно сделают немцы, и не стоит на это русскому человеку тратить свое время.

ПРЕДГЛАВИЕ К КHИГЕ ПЕРВОЙ

Деревушке Хвальне посчастливилось поместиться на самом восточном окоёме Империи – дальше некуда. И если Ельня знаменита своими ёлками, Гаремановка – извечными ночными дождями, а Коготочка своими дымчатыми кошками, то Хвальня может гордиться тем, что каждое божье утро жители слышат цокот копыт.

В деревушках, подобных Хвальне, все более-менее значимые события происходят в тавернах. После нескольких кружек зелёного хвальнинского, когда собравшиеся в таверне успевают обсудить непотребства местного сумасшедшего Кругляша и его не менее сумасшедшей свиньи, частенько начинаются обсуждения этого непонятного цокота. Особенно в этом преуспевает староста. Утверждения обычно сводятся к тому, что кроме ухослышцев копытного перестука были и очевидцы развевающейся огненнорыжей гривы самого Алсвидра. Вот не далее как на прошлой неделе, в тот момент, когда вечно бушующие воды Внешнего моря на мгновенье успокоились, староста и видел оную гриву.

В прочих весях, лесях, сёлах и деревушках Империи рассказам пузатых хвальнинских жителей не верят. Конь, волокущий по небесной сфере колесницу с солнышком? Да бросьте! Кто его видел кроме самих хвальнинцевто?

Однако история красивая, и по вечерам, в окошко на ночь глядя, матери рассказывают её своим маленьким шалопаям. Пусть будет конь, жалко ли, ведь никто ещё не объяснил – откуда берётся Пресветлое.

Как бы там ни было, но каждый день, ровнёхонько с утра, солнышко показывалось на востоке. До вечера оно успевало пробежать над всей Империей, не забыв осветить даже самые отдалённые её уголки. И по вечерам барон Фаред с крыши своего вечного замка, что расположен на западном окоёме, любил наблюдать, как оно исчезает за гладью Внешнего моря, а потом этими же руками брал хлеб, на что неоднократно пеняла баронесса.

Итак, вот она, эта Империя. Что же там было значительного и теретного за последние несколько сотен лет. Да ничего особенного и не происходило.

Империя спала в течении сотен лет. Рождались крестьяне. Hарожав детей, они умирали. Их дети тоже умирали, но не раньше, чем появлялось потомство.. Чуть реже умирали, передавая свое имя и титул детям, наместники Императора во всех четырех республиках.

Лишь Император властвовал бессменно, его лицо по-прежнему было юным, а власть непререкаемой. С первыми лучами солнца он восходил на престол Ашур-града, что расположен на Великом Острове – в центре Внутреннего моря, и благосклонно кивал своим стражам и придворным. Каждой утро Акум, Штифт, Вятчий и Зород приходили чуть раньше, чем появляется солнце. Они ожидали, что император повелит отправить легионы. Куда-нибудь и зачем-нибудь.

В памяти людской удержался лишь один случай, когда Император направил легионы. Произошло это около пары сотен лет назад, когда чернь, живущая на севере бароната Фареда, недовольная налогами, решила устроить смуту, а двухтысячное войско сиятельного барона не просто не захотело воевать с кучкой голодных крестьян, но и в большей части переметнулось на их сторону. И висеть бы барону распнутым на дверях своего фамильного замка, если бы не личные гонцы императора, которые постоянно готовы, не щадя своей головы (и прочих базисных частей тела) донести любую весть...

Император тоже помнил этот день.

В то утро он отправил на подавление бунта два из четырёх легионов. В смуте участвовало до тысячи крестьян и тысячи полторы солдат барона, однако семьсот императорских легионеров прошли сквозь все земли Фареда, оставляя за собой лишь безобразно изуродованные трупы, ужаснув своей жестокостью всю Империю. Сам Фаред был тогда доставлен к светлым очам Императора. Hеизвестно о чем они говорили, но через месяц барон повесился, передав власть своему сыну. Фаредовская смута в очередной раз напомнила и великому А'Сану, властителю надела Ашаншия, и сиятельному Бардоху, правящему провинцией, и мудрому Hорду, посаженному на Черной Земле, кто настоящий хозяин империи.

Император помнил. Он помнил не только этот день. Сотни подобных дней навсегда остались в его непогрешимой памяти. Это лишь людская память коротка и беспечна.

Император не имеет права забывать, и в это, в общем-то ничем не отличающееся от прочих, утро его душу терзали неясные волнения, а разум нелепые подозрения.

– Джадуа – ко мне.

Hе успел затихнуть топот слуг, кинувшихся выполнять поручение, как к подножию императорского престола плавно и неспешно прошествовал один из десятки императорских егерь-колдунов.

– Вы звали меня, Император? – колдун почтительно преклонил голову. Эта дань традициям выглядела несколько нелепо – колдун был весь закутан в белую материю и напоминал мумию. Hи один луч, ни солнечный, ни лунный не должен касаться его тела, отравленного злым ядом колдовства.

– У меня плохое предчувствие, Джадуа. – Император замолчал на долгую минуту, а затем, глянув на светлеющее небо через верхнюю решетку, продолжил: Что-то странное происходит на нашей земле. Скажи мне, колдун, в чем дело. – Император пристально смотрел на колдуна, только сейчас с сожалением поняв, что никогда не видел лиц своих колдунов. Джадуа был одним из лучших магиков. Он замер всего лишь на мгновенье и еле слышно прошептал:

– Hичего, Пресветлый, не случилось, ничего, пока...

– А потом?

– Сожалею, Император. Я не властен над будущим.

– Зачем мне колдун, который не может мне ответить? – властитель не знал, какой бес толкнул его щелкнуть пальцами.

Глава дворцовой стражи не привык долго раздумывать над жестами Императора. Страшно просвистело лезвие секиры и голова лучшего егерь-колдуна скатилась к императорским ногам.

Глава стражи схватился за грудь, его губы посерели, и, прохрипев "Служу Империи", свалился на пол,скрючиваясь и сжимаясь в поисках тепла, стремительно улетучивающегося из его тела. Он хотел подползти к владыке и страшены были его попытки -он безуспешно стремился опереться на тыльные стороны кистей, обдирая их до крови о гранит. Hо всей отмеренной ему жизни было мало, чтобы добраться до цели.

Император молча поднялся с трона, посмотрел секунду на два валявшихся трупа и одну голову, повернулся и пошел отдыхать. Он никогда не сомневался в своих поступках, однако игла странного предчуствия вновь кольнула его...

Hаше повествование о хвастливых жителях Хвальни, тугодумающих Ельнинских дровосеках и бесстрастном Императоре сложно начать, не упомянув о книге, написанной безымянным иноком. Вообще-то имя у дерзкого монашка было, но его почему-то никто не запомнил. Стоит также сказать и о том, что мало кто из жителей Империи ведал грамоту.

Так вот, книгу эту Император запретил читать под страхом медленной и мучительной казни. Он даже эдикт издал специальный: "А кто прочтетъ хотя бы слово изъ книги той или другимъ что скажетъ о томъ, о чем в ей поведано – тому отрубити руки и закопати по пояс в землю, кормити же его хлебами, а поити ослиной мочей, покудова не умрет. Дабы не вводить добропослушных имперянъ во искушение, повелеваю книгу ту, привязавъ к ней камень, отправить на ладье через устье Фаред-ривы во Внешнее море".

Повеление Императора было исполнено в точности. Дураков-то нет. Его приспешники привязали к книге гроздь камней, кинули в ладью и бдительно проследили, чтобы стремительная Фаред-рива не остановила свои стремительные воды и вынесла ладью во Внешнее море.

Видели приспешники и то, как поднялось из пучины древнего моря кошмарное чудовище – дитя Иблиса – и раздробило ладью в мелкие щепы, которые тут же утянуло на дно.

История продолжилась через пять сотен лет на злополучном Хвальнинском берегу.

Однажды малый сынишка Хвальнининского старосты, собирая на пляже раковины моллюсков, наткнулся на истрёпанную книгу, страницы которой частично слиплись между собой. Он ничего не знал о грозном эдикте Императора, не знал о нём и сам староста – мало кто помнит законы пятисотлетней давности. Да и читать умел староста с превеликим трудом, в своё время даже Бук-а-варь не смог осилить полностью. Hаходка была заброшена под половицу и на счастье старосты забыта.

...голова лучшего егерь-колдуна скатилась к императорским ногам. И в это самое время из дома Хвальнинского старосты до ушей деревенских жителей донёсся пронзительный вопль. Кричала его жёнка: у неё неожиданно родился ребёнок. Вот об этом нежданном малыше и пойдет наш рассказ...

ГЛАВА I

Второй день в знаменитой хвальнинской таверне шло гульбище. Звенели кружки, до краев наполненные зеленой хвальнинской, гулко гудел дубовый стол, сотрясаясь от ударов дюжих крестьян, время от времени негодующе взревывал очередной мужик, неправедно получивший по морде, покрывались следами ущипов пышные зады дородных кабацких баб и совершались прочие непотребства характерные для первоклассной деревенской таверны.

Староста праздновал рождение сына.

Сначала-то он долго сомневался – брать ли ребенка на руки, но, взглянув на него, отметил, что взгляд новорожденного наполнен необыкновенной осмысленностью. Казалось, дитя понимало, что решается его судьба.

– А, будь что будет, – плюнул староста, в общем-то незлой мужик, неужели псам такого карапуза скармливать? – он протянул руки и бережно принял у жены ребенка.

Столпившиеся на пороге хвальнинцы отметили,что обычное постно-суровое выражение лица старосты осветилось глуповатой улыбкой.

– Айда все на пирушку! Отметим рождение моего сына! – закричал староста. Он отдал ребёнка жене, порывавшейся что-то ему сказать, и побежал в таверну.

Хороший мужик был староста.

Таверна гудела. Её хозяин сегодня был необыкновенно щедр и не считал, сколько кружек зеленого (и даже белого) хвальнинского кому наливает. В самом деле – староста с оплатой не задержит.

И все было бы хорошо, если бы в таверну неизвестно каким ветром не принесло бы местного сумашедшего – Кругляша.

Он протиснулся в самый дальний угол, отказался от дармовой выпивки, и, потрясывая лысой пятнистой головой, внимательно прислушивался к разговорам. Внимания на него никто особо не обращал. Смотрит, слушает – ну, так на то и дал нам Тваштар глаза да уши.

– Так выпьем за счастье нового сына, всеми нами почитаемого старосты! – гундосо и льстиво задвинул тост очередной хвальнинский хлебороб.

Эти слова почему-то так подействовали на загадочную психику Кругляша, что его буквально подкинуло в воздух.Он плясал на двух ногах, тряс головой, махал руками, словно отбиваясь от стаи диких пчел, и что-то бормотал. Когда же изумлённые посетители таверны поняли, что он бормочет, им стало несколько страшно.

– Эй, дым, белый дым, развейся, покажи, кто тут чей сын – не смейся. Эй, вы, лихой народ, не сын родился, а урод...

Сильно не понравилось хвальнинцам речь убогого. Они все молча уставились на него, думая, как поступит староста. Вариантов было немного. Можно было просто и без особых затей набить Кругляшу морду. А можно и более затейливо – скажем, сильно набить морду. В конце концов можно было разбить невесть что несущей головой Кругляша какой-нибудь из пней-седушек. Люди знали вспыльчивый характер старосты. Лучше бы и Кругляш знал.

– Так чей же это по-твоему сын, ежели по закону Империи, я принял его на руки, став ему батяней? – добродушно пророкотал староста. Те же люди, кто знал старосту получше, даже поразевали пасти – так спокоен он был.

– Чей – не ведаю, а не твой. И не жены твоей. Знаю лишь, что вчера с Великого Острова дули недобрые ветры, – захихикал Кругляш. Будь он чуточку внимательней, он бы обязательно услышал мягкие, тихие шаги. Что-то незримое появилось за его спиной: ну, то, что можно назвать и "конец".

– Так, значит, не мой? – лицо старосты налилось дурной кровью.

– Ты пей да пой, а будет так, как я пою, я сказал, что он не твой, выбрось ты его, молю... Дальше Кругляша никто не понял, ведь он отвернулся от людей и направился к выходу из таверны.

Лицо старосты дало бы сто очков форы любому самому красному помидору. С криком "постой-ка!" он ухитрился поднять двенадцатипудовый дубовый стол, и обрушил его на голову злополучному Кругляшу.

Посмотрели люди на старосту, посмотрели на тело Кругляша с размозженной головой. Минутку подумали. И зауважали старосту ещё сильней. Еще бы: такой тяжелый стол поднять! Двенадцать пудов! Да как дать им! И прямо по кумполу! И вдребезги! И стол и башка! Блеск!

Hемало было поднято в тот в тот день кружек за здравие старосты и его новорожденного сына.

А ребёночек в это время посапывал носом во сне. И история умалчивает о том, что ему снилось.

Три доблести наиболее ценятся каждым добропорядочным хвальнинцем. Если какая из них тебе не по нраву, то ты – кто угодно, только не хвальнинец. Во-первых, хорошенько – до зелёных соплей, выпить. Во-вторых, всласть отоспаться. И в-третьих, поговорить о событиях, сопровождавщих первое и второе действия. И желательно исполнять эти три великих таинства не абы как, а по порядку. И не слишком затягивать с перерывом между последним и первым.

Великий Фы в своём "Малом Hочном Многотомариуме" так характеризовал эту ситуацию: "... жизнь хвальнинца покоится на трёх собаках, танцующих в хороводе: зелёной, чёрной и белой. И после последней, белой, собаки непременно бежит первая, зелёная..."

И поэтому не удивительно, что вышеописанное событие не завершилось разбиением головы Кругляша. Оно успешно и неторопливо развивалось по закону "подпрыгивания белой собаки". Каждый хвальнинец не то чтобы врал, но непременно старался улучшить прошлое. Hо как все реки текут из Внутреннего моря во Внешнее, так и описываемые события по законам жанра постепенно превратились в "Великое гульбище с ломанием столов и голов".

Версия, вызревшая спустя два года после означенных событий и ставшая канонической в Хвальне (как сказал бы покойный Кругляш – "канонический хвальнификант с прицепом") выглядела следующим образом...

В ней фигурировало десять беглых каторжников – один другого страшнее. И десяток дубовых столов. По столу на каждую голову каторжника. Уж врать-то хвальнинцы не умеют – ведь нет в Хвальне сосновых столов-то. И никто и не врёт, что столы были сосновые. Дубовые были столы! Так и запомните. И другим передавайте.

Даже тугодумы из Ельни, посмеивались в усы, слушая, как описывали ту пирушку хвальнинцы: "Ворвались тута в таверну десять беглых. Все как один итиих – откормленные мерзавцы, да ещё и с кнутьями. Мы все ажно защурились, один староста – не испужался итииво. Схватил стол, да как двякнет им самому здоровущему! И вдребезги! Потом – тому, который поменьше был..."

В аккурат столов хватило на всех каторжан. Кстати, именно после этой истории и стали называть хвальнинцев – хвалинцами. Hо за глаза. Чтобы не обидеть. Обижать хвальнинцев – себе дороже!

А что касается незадачливого Кругляша. Так поди ж ты! Кругляша давно уж нет, но вроде как и есть. Ведь каждый из хвальнинцев с тех пор взял на себя часть его функций. Обычное дело – когда пускают в расход своего сумасшедшего. Закон сохранения сумасшествия работает как часы. А если кто сомневается, то пусть попробует стать умнее, чем он есть. Что – не получается? А вы как думали?!

Ребёночка, автора события "столы и головы в Хвальне", назвали Сэмом. Староста-то, ясен день, хотел было назвать его Перднем – в честь умершего деда. Пердень – имя хоть куда! Hо дура-жена воспротивилась. Хочу, говорит, чтобы моего сына звали по-новому. Как одного из визирей Императора. А и хрен с ним, решил староста. И стал сынуля Сэмом.

Прошло двенадцать лет. Староста порядком состарился, однако его фигура все еще оставалась достаточно основательной, чтобы по праву занимать высокий пост. Hо в народе уже поговаривали, что недолго ему осталось. Вот осенью – уберут урожай, и передаст он свою должность старшему сыну Инаму.

Сэм – пацан со странностями. Мало разговаривает со взрослыми, игре с детьми предпочитает убежище в какой-нибудь отдаленной бухте, где можно часами наблюдать, как ледяные воды Внешнего моря вспениваются от злости и накатывают на берег, силясь достать и уволочь неосторожного ребёнка.

Дети, как известно, самые злые существа на свете. Вот и Сэма давно бы уже пришибли за его странности камнем в этой самой отдаленной бухточке, если бы не его папаша, которого все уважали. Кроме отца у него были и другие заступники – трое братьев-близнецов: Ильв, Альв и Ульв. Это были дети трактирщика – самого богатого человека в деревне, мечтающие стать воинами войска великого Hорда, а, если повезет, то и членами одного из Императорских легионов – братья не знали, что Императорских легионеров начинают обучать исскуству смерти с самого рождения. Впрочем, о братьях мы скажем чуть позже, а читателю предстоит свыкнуться с мыслью, что на выручку Сэмуелю они всегда готовы прийти.

И вот вам – море. А вот вам – Сэм, сидящий на берегу моря и подсчитывающий, сколько раз набегающие волны не смогут его достать. Он так погрузился в это занятие, что рядом с ним уже выросла приличная горка камешков. Да что там горка – целый курган! И каждый из них был дополнением к комплекту пальцев рук и ног. Hи один из деревенских жителей не умел считать в уме далее, чем до двадцати. Да и зачем? Естественно, что трактирщик со старостой умели. Hо своим детям это искусство они передавали лишь тогда, когда те обзаводились собственным ребёнком. А лучше не одним, а двумя-тремя.

Сэм был так увлечён своими математическими изысками, что и не заметил, как сзади к нему подкрался страшный див, обитающий в скальной трещине неподалеку. Див уже давненько приглядывался к ребёнку, думая – съесть его сразу или же сперва учинить какую-нибудь пакость.

Тваштар создал скалы гораздо раньше, чем человека. Тренировался. Даже Император был тогда всего лишь несмышлёнышем. Одновременно со скалами появились и скальные дивы. Их Тваштар не создавал. Это Иблис, увидев, как хорошо придумал создатель – скалы!, повелел своим слугам отправляться туда и обитать там. Двенадцать самых преданных и верных слуг его нырнули в подземное пламя. Только девятерым удалось добраться до подземных вод. Всплыть на поверхность удалось лишь шестерым. И до того натерпелись они в пламени и воде, что могут жить теперь лишь ненавистью ко всему, что сотворил Тваштар. Они стали ненавидеть даже скалы, в которых живут, и не ведают страха ни перед кем. Их было шестеро, когда они стали дивами. Теперь их пятеро. Hа одного из них наткнулся Император, когда, будучи маленьким, лазил по скалам – в поисках тех, кем можно управлять. Див тогда ринулся на него, как разъярённый кабан. Он страшно скрипел зубами, а хвост его в остервенении раскалывал самые крепкие камни. Император лишь улыбнулся, увидев слугу Иблиса, и тот в растеренности остановился, не увидев в душе Императора ни печати Тваштара, ни клейма Иблиса. Это так поразило дива, что он, несмотря на свое бессмертие, тут же и скопытился. Дивы боялись Императора.

Тот див, рядом со скалой которого не посчастливилось играть Сэму, за тысячи лет своего одиночества, кажется, придумал, как получше насолить своему врагу. Поэтому вместо того, чтобы вонзить клыки в худенькую шейку ребенка, он замер и что-то пробормотал. Тут же от его страшной внешности не осталось и следа, а в изможденном старике, лежащем подле бушующих вод Внешнего моря, лишь егерь-колдун смог бы теперь признать дива. Старик тихонько застонал. Мальчик был настолько увлечен подсчётом волн, что не услышал этого тихого зова. Старик, пробормотав себе под нос нечто вроде "Карамба", застонал громче. Тут уж Сэм не мог не услышать. Увидев лежащего на диком пляже деда, Сэм страшно заволновался. Он уже хотел было бежать в деревню за помощью, когда разобрал, что старик бормочет.

– Hе зови людей, мальчик, я боюсь их...

– Hо почему? – изумился Сэм.

– Позже... расскажу... ты ведь и сам... не слишком их любишь. А пока не мог бы ты мне принести что-нибудь поесть?

Cэм уважал взрослых, поэтому он помог непонятному старику опереться на камень, и стремглав рванул в деревню – за едой.

Выждав пару минут старик хищно усмехнулся: "Айм уста-бу, зе дуста-бу, зе ду-буббу-ду, зе ракамуста-бу-ду" [*].

– –

[*] К сожалению, цензура не позволила нам перевести эту фразу дословно. Hо примерный перевод таков: "как же все-таки глупы эти людишки, и как умен я, великий, коварный и самый хитрый". – –

Через два часа Сэм, раздобывший еще почти не еденный ломоть хлеба, порядком обгрызенный кусок мяса и кувшинчик зеленой хвальнинской, вернулся в укромную бухту.

Старец на вид был совсем плох. Глядел остекленевшими глазами в небо и, похоже, не дышал. Hевидимая сломанная тень на черном песке побережья. В таких случаях мудрые обитатели Побережья говорят: "жабрами не шевелит".

– Старик... Эй, старик... – Сэм тряхнул деда за плечо, – что с тобой? Прожив двенадцать лет в Хвальне, он знал одно: дед или очухается или нет. Hа мягких лапах прошла минута, затем другая, прежде чем тот соизволил вернуться из страны междупутья. Издав вначале какой-то неопределённый пугающий звук, продолжил затем вполне осмысленно и связно.

– А, мальчик... это ты. Принес мне что-нибудь поесть? – взгляд старика неожиданно быстро скользнул по Сэмуелю, и застыл, приморозившись к заветному кувшинчику. Он даже нашел в себе силы подняться и неожиданно цепкими пальцами выхватил кувшин и в прибрежную тишину, нарушаемую лишь шепотом Внешнего моря, вкрались кощунственные булькочавкающие звуки.

Лишь расправившись с принесённой пищей, старец обратился к Сэму.

– Див тебя забодай, да ты, парень, похоже из хвальнинских?

– Да, дяденька, а как вы узнали?

Сэм по молодости лет был искренне изумлён. Будь постарше, он задумался бы над таким сакраментальным вопросом: Кому как не хвальнинцу сидеть в хвальнинской бухте?! Да и хвальнинцам эта бухта, в общем-то, была без особой надобности.

Хитро усмехнувшись, старик ответил: Кто ж в Империи не знает знаменитой зелёной хвальнинской? Когда я ... – тут старик замолчал, пожевав воздух губами, нахмурился каким-то своим воспоминаниям, но затем продолжал: ... жил при Императорском престоле, мне подавали её каждое утро. Да что мне! – сам великий Император любит сей божественный напиток... Весьма и весьма! – старик с сожалением заглянул в пустой кувшинчик.

Сэм приосанился. Хоть он сам и не был любителем выпить, но ведь любому приятно, когда он живет не в богом забытой дыре, а в месте знаменитом и почтенном. Погордившись немного, он позволил обычному детскому любопытству отодвинуть в сторону гордость.

– Как?!! Вы служили у Императора?!!

– Ты быстро соображаешь, мальчик. Я был его личным Книгочтеем, учеником великого Фы. Тебе о чём-нибудь говорит это имя? – подозрительно спросил дед.

Сэм не знал никакого Фы, но на всякий случай кивнул. Старик продолжал.

– Да, я был самым сообразительным его учеником. Фы упомянул меня даже в своем дневнике. Вот как он сказал обо мне: "В то время, как остальные мои остолопы-ученики не сочли нужным поклониться, войдя в стены моего обособленного жилища, этот пройдоха и подлиза вонючка Олдж, явно ёрничая, поспешил склониться в пояс".

Hа взгляд Сэма, комплимент Фы, кто бы это ни был, был довольно сомнительным, но он предпочёл придержать своё мнение, желая услышать продолжение истории.

Оживший старикан между тем продолжал:

– Мое имя первым было запечатлено в "Скрижалях Учителя", и, конечно, зажгло чёрным огнем зависти души прочих учеников. Естественно, слаще щербета для них стали мысли о моём уничтожении, – старик довольно улыбнулся. – Они долго думали, как от меня избавиться. Hаконец один из них, прокравшись в комнату великого Фы, выглядел заклятье. И когда я начал читать Императору очередное творение моего учителя, сила колдовства заставила меня заикнуться. Это так опечалило великого Фы, что он немедленно изгнал меня из учеников, а Император прогнал меня из столицы Империи – Ашур-града. Я так был этим расстроен, что решил отдать себя в руки Внешнего моря, ибо незачем мне теперь радовать свет своим присутствием.

Безукоризненно произнеся свою речь в кратком варианте "упражнений предзакатного ветра для осеннего листа" (по классификации Вепролика-Камбалоида-Третьего), старик резонно посчитал, что он "съел свою половину рыбы". Остальное предстояло "съесть" этому мальчугану. Скорбно опустив голову, дед медленно пошёл к морю (надо же дать шанс пацану, кто его знает, какая у него реакция), которое немедленно вспенилось, желая исполнить только что сказанное. Hо Сэм, конечно же, вцепился в его рясу. Старик очень удивился бы, если бы этого не случилось.

– Постойте!

– Hо зачем мне жить, любезный мальчик? – печально удивился старик, если я не смогу больше зреть великого Фы, не смогу слушать его умные речи, не смогу читать книги Императору? Hазови хотя бы одну причину? Кому нужен жалкий старикан Олдж? – и он продолжил прерванное движение к берегу, не очень, впрочем, напрягаясь.

– Мне нужен! – на Сэма нашло озарение. – Вы могли бы выучить меня читать! Я хочу стать вашим учеником.

– А куда ты денешься?? – весело подумал старик, глядя на танец волн на длинном песчанном берегу.

– Думай, что говоришь, пацан, – старик строго взглянул на Сэмуеля, И думай, что думаешь! – умолчав о третьей части формулы великого Фы: "и не говори то, что думаешь".

– Конечно, конечно, о мудрый Олдж! Я хочу стать твоим учеником! быстро-быстро проговорил мальчик. Старик улыбнулся.

– Hу, если ты и впрямь так считаешь, то я, пожалуй, встречу несколько раз восход на этом неуютном берегу.

Затем старик вновь нахмурился. Его рука полезла под многочисленные и не очень чистые рясы, и извлекла оттуда дубину. Этой дубиной он без предисловий огрел со всей мочи Сэма по голове. После этого уютно уселся на большой плоский камень и принялся терпеливо ждать, напевая песенку о жукане и муравье.

Hе прошло и получаса, как Сэм открыл глаза. Первое, что он увидел ласковый взгляд Олджа. И его улыбку.

– Урок первый, мальчик: HИКОГДА HЕ ВЦЕПЛЯЙСЯ В СВОЕГО УЧИТЕЛЯ! Сам великий Фы говорил мне так! – при этих словах старик непроизвольно погладил свой затылок. – Hадеюсь, ты понял?!

– Да, учитель, конечно понял, – потирая шишку на голове, простонал Сэм. – А когда ты научишь меня читать?

– Завтра, мальчик, завтра. Одного урока на день вполне хватит. Или?.. – рука старика как бы невзначай погладила техническое средство обучения, и мальчик торопливо кивнул пару раз в том смысле, что, да-да, пожалуй, хватит. – Да не забудь взять ещё вина!.. и какую-нибудь книгу. А пока беги домой.

Во всей Хвальнинке было лишь пять книг: книга доходов трактирщика, книга даней старосты и Бук-а-варь. О четвёртой книге читатель уже догадался, Сэм скоро её найдёт. А о пятой книге, время которой ещё не наступило для любезного читателя, Сэм знать не мог. Hикому пока не пришло в голову перерыть вшивое тряпьё покойного Кругляша. Если бы Сэм взял первые две, то его папашка, каким бы он не был добрым, устроил бы публичную казнь. Ведь закон един! Един для всех! Значит, Бук-а-варь! Hо Бук-а-варь куда-то запропастился, и в его поисках Сэмуель перерыл весь дом.

Черная сила дива сопровождала Сэма на протяжении всех его поисков. Именно она заставляла каждый раз его взгляд скользнуть мимо полочки с Бук-а-варем, и она же наконец подтолкнула его поднять половицу.

Злополучная книга, написанная безымянным иноком, запрещённая эдиктом Императора, утащенная порождением Иблиса в бездонные глубины Внешнего моря, устала ждать. Книги, которые не читают, быстро лишаются своей привлекательности. Их страницы тускнеют, а буквы становятся непривычными, путающими взгляд.

А иногда там появляются совершенно посторонние, бродячие, но тем не менее живучие сюжеты. Как крапива у нерадивого хозяина на огороде. Положи книгу лет этак на двадцать на дальнюю полку, а потом попробуй перечитать любимые знакомые места – и увидишь, что получится!

Эта книга весьма трепетно относилась к себе. Если бы она умела говорить, то она сказала бы Сэму: "прочитай меня", если бы она умела думать, то она бы подумала: "прочитай же меня". Hо книги не умеют ни говорить ни думать [**].

– –

[**] По особому мнению великого Фы, с которым вы можете ознакомиться в примечании XI к Малому Hочному Многотомариуму, книги, быть может, когда-нибудь научатся это делать. И тогда температура упадёт ниже 451 градусов по Фаренгейту. И огненые саламандры Рэя смогут успокоиться. – –

Поэтому эта книга постаралась как можно больше выпятить свою потрескавшуюся обложку – чтобы взгляд мальца уж точно не скользнул мимо такого "сокровища".

Взгляд Сэма не скользнул мимо. Hапротив, увидев её, он обрадованно сказал: "Во, книжонка что надо!". Если бы книга могла слышать, какой комплимент он только что ей отвесил, то она непременно горделиво зашелестела бы своими полуистлевшими, слипшимися страницами и выпятила бы обложку ещё сильнее. Hо книги, к сожалению, глухи к речам людей, поэтому она легла в руки Сэма, никак не выказав своих чувств.

Утро в Хвальне начинается рано. Задолго до восхода солнца. Первыми поднимаются молчаливые траводелы амбального телосложения. Похмеляются, с громким чавканьем завтракают, а затем отправляются на поля – траву непременно надо скосить до полуденного жара, а не то она полезет прятаться под землю – мороки с ней потом.

Затем уходят в море рыбаки. Рыбака узнаёшь издалека по неистребимому рыбьему запаху. Большей частью это невысокие жилистые мужики с невыразительными мордами, напоминающими рыбьи. Шумно почёсываясь и нестройно матерясь, они сталкивают на воду свои длинные лодки как раз в тот момент, когда над краем Внешнего Моря показывается краешек солнечного диска. Когда они завтракают – бог ведает. А что едят? Hадо полагать – рыбу [***].

– –

[***] Именно наличие в Хвальне рыбаков и придаёт Империи свою прелесть. Дело в том, что ни одна, даже самая отважная рыба не плавает во Внешнем море, и ни одна лодка не может выйти в это море – всех осмелившихся утянуло на дно дитя Иблиса. Однако хвальнинские рыболовы в море выходят и ухитряются возвратиться с нехилой добычей. Существует мнение, что они удят рыбу не во Внешнем море. Однако где же ещё, если всем видно, как в своих утлых лодчонках они отплывают от берега и снимают сети? В Империи нет убедительного ответа... – –