Текст книги "Смерш (Год в стане врага)"

Автор книги: Михаил Мондич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Вот письмо матери, писавшей своему сыну в Берлин: «Дорогой мой Ванечка… Мы, слава Богу, все живы…» В конце письма: «Да хранить тебя Господь Бог! Целую тебя крепко, крепко…»

Совсем так писала и мне моя мать…

Я вложил в конверт все документы и письма «Ванечки», не найдя в них ничего подозрительного.

В этот момент в дверь постучали.

– Товарищ младший лейтенант! К майору Глазунову.

Комната майора Глазунова находилась в конце соседнего барака.

Зачем я понадобился Глазунову? Наверное, срочный перевод каких-нибудь документов.

По коридору прохаживались дежурные.

– Сюда, товарищ младший лейтенант.

Я перешагнул порог…

У окна стоял майор Глазунов. В душе у меня что-то дрогнуло. Майор смотрел на меня безумными, безжизненными, глазами. Лицо его выражало какую-то устремленность в загадочный мир. Угловатый, выпяченный вперед подбородок, бледность, растрепанные волосы, сжатые тонкие губы.

Но этот безумный взгляд! Он бывает только у душевнобольных.

Длинные опущенные руки, растопыренные пальцы. Вся фигура выражает готовность на что-то броситься…

– Переведите мне вот этот документ! – сказал майор, не меняя позы.

На столе валялись папки, документы, разбросанные окурки вокруг пепельницы, пепел. Тут же лежала небольшая дамская сумочка из старой потертой пластмассы. Рядом с сумочкой – фотографии, письма, документы…

Густой табачный дым, окурки на полу…

Меня настолько поразил вид майора, что я даже и не заметил щупленькой девушки, сидевшей в углу на табуретке.

Девушке было не более двадцати двух лет. Она сидела, сжавшись, комочком. Руки ее дрожали. Каштановые волосы свисали на сторону. В глазах ужас, трепет и еще что-то непонятное… Бледное лицо без единой кровинки, пересохшие, воспаленные губы. Она приоткрыла рот и усиленно дышала, как будто ей не хватало воздуха. Ее впалая грудь под белой кофточкой высоко поднималась…

Я взял в руки документ для перевода и собрался уходить.

– Куда вы? Переведите здесь. Мне нужен перевод срочно.

Девушку звали Зоей. Почему-то мне показалось, что иначе ее звать не могли. В моем представлении имя Зои было всегда связано с образом щупленькой, безобидной и хрупкой девушки.

Зоя как-то безучастно посмотрела на меня и опустила голову.

Милая Зоя, почему ты здесь? – хотелось мне спросить ее. Ты, наверное, попала сюда по ошибке? Какой из тебя шпион? Какая ты изменница родины, когда одно дуновение ветерка может сбить тебя с ног. Ты, наверно, чахоточная. Тебе, милая Зоя, очень тяжело дышать…

Зоя словно почувствовала мои мысли. На воспаленных ее губах мелькнуло что-то вроде улыбки.

Майор Глазунов медленно приближался к Зое. Он смотрел на нее в упор, как колдун, своими безумными глазами.

Руки Зои задрожали сильнее. Вот-вот она умрет от испуга. Безумный страх еще шире открыл ее глаза.

Еще секунда, и майор вплотную подошел к ней. Он осматривал ее со всех сторон как-то нарочито медленно.

Меня охватила жуть. Все это мне показалось чем-то невероятным, сумасшедшим… Нет, не то. Что-то большее было во всем этом.

– Так! Так! – закричал неожиданно майор.

Зоя задрожала, даже глаза закрыла.

Голос майора повышался.

– Я не понимаю, почему ты так нахально врешь? Скажи, почему ты так нахально врешь? Я все знаю. Понимаешь ли ты, что я все знаю…

Зоя хотела что-то сказать, но слова замерли на ее устах. Вместо слов из ее груди вырвались какие-то несвязные звуки, похожие на стон умирающего.

Майор отошел от Зои на несколько шагов. Глазами он словно старался загипнотизировать ее.

Какие-то неясные, но нехорошие предчувствия вкрались мне в душу.

Я боялся одного. Если майор начнет бить Зою, она не выдержит, она умрет от страха. Умрет здесь, на моих глазах. А мне не хотелось, мучительно больно не хотелось видеть ее смерть… Какая бы она ни была, но она также страстно хочет жить, как и я, как и каждый человек! Бог дал ей жизнь…

Если бы на месте Зои сидел крепкий мужчина, мне, пожалуй, не было бы так мучительно больно. А тут – чёрт знает что! Здоровенный майор с руками гориллы и с сумасшествием в глазах – и хрупкая, щупленькая девушка…

Майор снова подошел к Зое.

– Слушай, красавица, – опять закричал он. – Ты вот говоришь мне, что немецкий солдат, приходивший к тебе, привез посылку от твоих родителей. Мне же известно, что это было совсем иначе. Солдат приходил к тебе за сведениями о поведении и настроениях рабочих в нашем лагере… Я докажу тебе, что это было так!

Я понял, в чем дело. Зою обвиняли в шпионаже! Глупости. Ложь, подлая ложь! Зоя не могла быть шпионкой. Не могла быть! Да и, в конце концов, какие сведения могла Зоя передавать солдату? Разве о том, как тяжело жили русские девушки у немцев на каторге? Но это немцы знали и сами, без Зои. Все это блеф, гнусный блеф!

Наверное, какая-нибудь из подруг Зои, завербованная смершевцами, донесла на Зою, чтобы оправдать себя как агента. Посещение же солдата можно было объяснить, как угодно…

Зачем все это нужно? Зачем между людьми сеять ненависть, презрение, распри, доносы?.. Зачем заставлять людей убивать друг друга? И та Зоина подруга, донесшая на нее, такая же жертва СМЕРША. Завтра ее ожидает то же, что переживет Зоя сегодня.

В документе, который я переводил, не было ничего особенного. Это было написанное на очень плохом немецком языке письмо Зои к какому-то господину Миллеру, с просьбой быть любезным и, в случае возможности, переслать посылку родителям в Чернигов.

Майор заставил меня просмотреть и все остальные письма и документы Зои.

В комнате было невероятно жарко. Запекшиеся губы Зои шевелились. Она жадно смотрела на стоявший в углу на табурете графин с водой. Ей, наверное, очень хотелось пить, но она не решалась попросить разрешения.

Майор Глазунов подошел к двери.

– Дежурный! Приведите брата арестованной.

Зоя, казалось, не сразу поняла слова майора и спохватилась лишь через некоторое время.

Я забыл про перевод ее писем и наблюдал за ней. Зрачки ее невероятно расширились, руки дрожали, дыхание стало сдавленнее и реже…

Через десять минут в комнату втолкнули мужчину лет двадцати шести. Чертами лица и всей фигурой он был очень похож на Зою.

Его лицо дрогнуло от ужаса. Он робко опустил голову, искоса посматривая на сестру.

Я не знал, о чем он думал, да навряд ли и он сам это знал. Люди, попавшие в кровавые объятия СМЕРША, превращаются в воплощение животного страха. До сих пор мне довелось встретить лишь двух-трех, оставшихся мужественными до конца. Все же остальные – боялись, дрожали… Человек вообще располагает весьма ограниченными возможностями поведения…

– Сколько раз к твоей сестре приходил немецкий солдат?

– Я не знаю, – робко ответил брат Зои.

– Врешь!

– Нет, не вру…

Майор подошел к нему вплотную. Ребром ладони он ударил его по затылку… Брат покачнулся.

– Говори.

– Я не знаю… Я жил в другом лагере.

Майор еще несколько раз ударил брата Зои.

Зоя, при каждом стоне, вырывавшемся из груди брата, закрывала глаза и ниже опускала голову. Ее лицо переменилось до неузнаваемости. Она побледнела еще больше.

Майор нервно зашагал по комнате, размахивая руками. Только глаза его оставались прежними – неподвижными и безумными.

– Дежурный! Уведите его.

Мне показалось, что Зоя облегченно вздохнула. Дежурный увел брата.

Майор продолжал нервно размахивать руками. Вдруг он остановился.

– Слушай. Я тебя… убью… если ты… мне не скажешь… правду…

Его слова, падавшие с расстановкой, дышали не пустой угрозой, а – действительным решением сумасшедшего человека.

По моему телу пробежал мороз. Руки задрожали. Я выпустил перо и поднялся со стула… но было уже поздно.

Майор с неожиданной быстротой подскочил к Зое и ребром ладони ударил ее по левому виску.

Зоя комочком свалилась на пол. Пряди рассыпавшихся волос спрятали ее лицо. Рядом валялся окурок…

Майор смотрел на нее безумным взглядом, будто не понимая, в чем дело.

Я подбежал к Зое.

– Дежурный! – крикнул я показавшимся мне вдруг чужим и далеким голосом.

Вбежал дежурный.

Майор как будто очнулся. Он медленно отошел в сторону и, открыв портсигар, стал закуривать…

В коридоре послышались торопливые шаги. Потом прозвучали чьи-то несвязные слова.

Я нагнулся над Зоей, чтоб определить, жива ли она. Она была еще жива, но жизнь оставляла ее…

Я расправил ее волосы. На меня смотрели уже мертвые глаза. В них застыл испуг и что-то еще покорное, робкое…

Я помог дежурному вынести Зою в коридор. Подбежало еще несколько солдат. Вышел из комнаты Черноусов.

– Что случилось, Коля? – спросил он меня.

Я ничего ему не ответил. Как мы ни старались привести Зою в сознание, все было напрасно. Зоя была мертва.

Черноусов взял меня за руку.

– Что с тобой?

Я молчал. Он повел меня к себе в комнату.

– Оставь меня, Ваня!

– Что с тобой, Коля? Ты такой бледный.

Черноусов позвал дежурного и приказал ему отвести старика, бывшего у него на допросе.

– Выпей немного водки.

Я молчал. Мое обостренное восприятие болезненно отзывалось на какие-то неясные звуки и шум. В коридоре продолжали суетиться и кричать.

Все напрасно. Зоя умерла – осмеянная, беззащитная, замученная.

– Выпей, Коля.

Я машинально взял в руки стакан.

– Налей еще…

Черноусов дал мне второй стакан. Мне хотелось пить… пить… пить… до бесконечности, чтобы отогнать от себя эти проклятые загробные звуки и шум, чтобы затмить образ майора-садиста, смотревшего на свою жертву, закуривая папиросу…

На полу, у головы Зои, валялся окурок. Его бросил майор. На этот раз все обошлось без крови. Правда, крови нигде не было, нигде ни одной капельки… Но Зоя умерла, замученная, беззащитная, робкая…

Кто был в состоянии защитить ее. Робкий брат? – Нет! Я? – Нет! Кто же? Кто? Закон! Закон! Закон! Но закона в Советском Союзе нет.

Страшно жить, не имея закона.

Мне почему-то захотелось оградить себя законом… от смершевского кошмара, от произвола, от советского рая.

Какой-то злой демон вселился в мою душу.

– Налей еще, Ваня!

Водка не действовала на меня. Наоборот, мучительное осознание окружающего меня ужаса усиливалось. Оно грозило раздавить меня. Что-то бушевало во мне. Закон! Где же закон? Где он? Мне хотелось кричать.

– Ваня! Где закон?

Черноусов смотрел на меня недоумевающе. Я чувствовал, что говорю глупости и что язык мой заплетается.

– Какой закон?

– Закон! Неужели ты не понимаешь?

Черноусов оглянулся на двери.

– Молчи. Ложись на постель.

– Нет! Глупости! Где закон, скажи? Где закон!

Черноусов молчал. Он налил еще стакан водки и предложил мне.

– Не хочу.

Он сам опрокинул залпом стакан. Налил второй и опрокинул его также.

– …закона нет, Коля!

– Как нет?

– Молчи! – Черноусов говорил шепотом.

– Почему молчать? Ты видел Зою? Видел, какая она была беззащитная?

– Молчи, – Черноусов пригрозил мне кулаком. – Я тебя понимаю. Я, ведь, тоже в душе не плохой человек.

Черноусов что-то путает. Когда-то он хотел меня пристрелить за то, что я… буржуй. Ха-ха-ха!

– Ты, Ваня, не плохой человек… Почему же смотришь на все это равнодушно?

– Брось, Коля, прошу тебя.

– Нет, не брошу…

– Так слушай же. Тебе, кажется, не известно, что по поручению майора Гречина я должен следить за каждым твоим шагом и доносить майору. – Эти слова немного протрезвили меня… Черноусов продолжал смотреть на меня в упор. – Если бы я сказал майору, как ты ведешь себя в некоторых случаях, поверь мне, тебе бы несдобровать. Но я тебе говорю, что в душе я человек не плохой. Ты думаешь, смерть Зои на меня не подействовала? Ты ошибаешься. Я, может быть, мучительнее тебя переживаю… Эх, Коля, что и говорить, не все у нас в Советском Союзе, так хорошо, как говорят по радио. Далеко не все!..

Черноусов замолчал.

К прежней путанице, к надрывающим мне душу переживаниям прибавились новые сомнения.

– Что же ты говорил майору Гречину про меня?

– Поверь мне, ничего такого… А я, ведь, знаю многое. Я читал твои стихи. Брось ты это дело. Какой из тебя поэт? Ну, скажи откровенно, какой из тебя поэт?

Вот оно… Самый главный психологический момент, самый главный. Всю важность этого психологического момента я ощутил до предельной глубины.

– Осторожным всегда надо быть, – продолжал Черноусов. – Поверь мне! Откуда я знаю, не следишь ли ты или кто другой за каждым моим движением? Нельзя поддаваться настроениям, или, как у нас говорят, «телячьим нежностям».

Психологический момент обрисовался еще более ярко…

На недоверии, на боязни друг перед другом покоится сила Советского Союза.

Черноусов прав. Стыдно мне. Именно мне! Ведь я, все же, активный враг Советского Союза. Только благодаря заданию я здесь… Тем более надо быть осторожным. Если бы Черноусов был бесповоротно плохим человеком, я погубил бы себя со своими законами, стихотворениями и прочим…

Преграда между нами, пробитая самим Черноусовым, исчезла.

– Коля, мне жаль тебя. Скажи, как помочь тебе? Хочешь еще стакан водки?

– Нет, не надо.

Вдруг я почувствовал себя менее несчастным. Кровавый круг как будто порвался. Нашелся и между смершевцами понимающий меня человек. Мало того, готов помочь мне и избавить меня от лишних страданий. Такая услуга в моем положении дороже денег, дороже всего на свете… Живу я один, как отшельник, ни с кем не делюсь ни радостями, ни своим горем.

Однако правило революционера гласит, что там, где настоящая работа, нет места чувствам. Кто знает, что имеет в виду Черноусов, пробивая преграды в моей душе.

– Я пойду спать, Ваня. Спасибо тебе…

Черноусов засуетился.

– Ложись у меня.

– Нет, спасибо.

– Коля, о том, что я тебе сказал – никому ни слова. Понимаешь?

– Понимаю.

В коридоре было тихо. Только дежурные молча прохаживались перед дверями следователей.

Куда они унесли Зою? Вот она, настоящая жизнь. Жила девушка, радовалась, что скоро вернется к родителям. Предчувствовала ли она, снилось ли ей когда-нибудь, что погибнет она от руки следователя-садиста в застенках СМЕРША? Она, наверное, никогда и не знала, что в Советском Союзе существует такой СМЕРШ. Похоронят ее где-нибудь в лесу, как собаку… Нарочно не оставят и следа, чтобы не узнали люди…

*

Проснулся я очень рано, хотя почти не спал всю ночь.

По коридору кто-то бегал, слышались отрывочные фразы.

Я быстро оделся.

– В чем дело? – спросил я младшего лейтенанта Кузякина.

– Новость! Ночью кто-то убил майора Глазунова. Пойдем посмотрим.

– Нет, я не пойду.

Кузякин ушел. Я вернулся к себе. «Собаке – собачья смерть» – подумал я.

Перед моим окном проходил отряд репатриантов. Охранные войска вели их на работу. Охрана с двух сторон, вооружена автоматами. Так не охраняют и немецких военнопленных.

Под Освенцимом крупнейший завод И.-Г. Фарбениндустри. Советы демонтируют завод и отправляют оборудование в СССР. Работы много. Нужны дешевые рабочие руки…

14 июля

Перемышль.

Я пережил тяжелый душевный кризис, Одно время мне уже казалось, что я сошел с ума. Последствия кризиса ощущаются еще и теперь. По ночам я страдаю галлюцинациями.

Я думаю, у меня не хватит сил пережить еще одно, аналогичное смерти Зои, событие. Как физической, так и душевной выносливости есть предел.

Вся моя энергия, мысли и усилия должны быть направлены теперь к одному, – выбраться из СМЕРША. Судя по всему, это будет наиболее тяжелой проблемой. Все, что я мог сделать, уже сделано. Оставаться дальше в контрразведке нет смысла. Надо, как можно скорее, выбраться из СМЕРША и попасть в Ужгород или Мукачево.

Вчера я разговаривал с капитаном Потаповым. Думаю, что он единственный человек, с кем можно говорить открыто. Если он и не поможет, то, во всяком случае, не выдаст.

– Возможно ли, в принципе, уйти из СМЕРША?

– Нет. Во всяком случае, мне лично не известны такие случаи. Но вы не унывайте.

– Я не унываю. Но я хочу выбраться из контрразведки.

– Мой вам совет, – не разговаривайте с маленьким начальством. Оно вам скажет: «сидите и молчите». Обратитесь прямо к генерал-лейтенанту.

– Я тоже считаю этот путь наиболее верным, но сначала все же поговорю с подполковником Душником.

– Это лишнее. Он выругает вас и прикажет «не совать нос в чужие дела».

– Но это не «чужие дела»! Это касается меня самого.

– Я не спорю. Но у подполковника таков обычай.

Потапов тоже «комбинирует», как бы и ему выбраться из СМЕРША.

– У меня гораздо меньше шансов на успех, чем у вас.

– Мне кажется, что шансы у нас одинаковы. Вернее, ни у вас ни у меня никаких.

В 6 часов вечера я постучался к подполковнику Душнику.

– Войдите.

– Товарищ подполковник! Разрешите доложить…

Вкратце я изложил касающиеся моей просьбы доводы. Подполковник сдвинул брови.

– Это что за новости? Как вы осмелились прийти ко мне с таким заявлением? Выбросьте это раз и навсегда из головы… Можете идти!

Я ушел. «Бомбой бы в тебя, сукина сына», – думал я, спускаясь по лестницу.

Завтра же пойду с рапортом к генералу.

15 июля

Какая досада! Генерал уехал куда-то и неизвестно, когда вернется. Вообще неизвестно, что будет дальше. Ходят слухи, что наш фронт будет переформирован в Черновицкий военный округ. Скоро переезжаем в Станислав.

17 июля

Станислав.

Майор Гречин собрал свое отделение.

– Товарищи! Наш фронт будет переформирован в Черновицкий военный округ. В Черновицах я работал до войны с Германией. Опыт говорит мне, что здесь, в Галиции, нужно быть весьма осторожным. По нашим сведениям, вооруженных украинских сепаратистов не так много. Всего 4 200 человек. Но эта цифра ничего не говорит. Нельзя забывать, что по городам и селам живет много людей, рассуждающих точно так, как и те в лесах. Я думаю, что с вооруженными сепаратистами мы справимся быстро и легко. Хуже обстоит дело с другими, живущими мирной и спокойной жизнью. Они для нас наиболее опасны. Не знаю, как решит наше правительство… Но, каково бы его решение ни было, нам придется работать в двух направлениях: уничтожать вооруженные банды в лесах и вылавливать притаившихся в городах и селах.

Далее майор говорил о конкретных возможностях борьбы.

Из его слов я понял, что Галиция будет постепенно переселена, хотя открыто он этого и не сказал.

Я настолько привык к коренным действиям чекистов, что ничему не удивляюсь. Практика расселения, примененная к казакам, оправдала теорию. Очаги сопротивления были уничтожены. Так, должно быть, будет и с Галицией. Судьба, во всяком случае, незавидная.

Вполне возможно, что такая же участь ожидает и нас, русинов. В глазах чекистов мы – националисты.

19 июля

Вчера, в десять вечера, я вошел в приемную генерала. Капитан Черный встретил меня недоброжелательно.

– Генерал никого не принимает.

– Когда же мне прийти?

Дверь открылась и на пороге появился генерал.

– В чем дело?

Капитан доложил генералу о моем деле.

– Пожалуйста…

Я последовал за генералом. Мое состояние было незавидное. Я был полон сомнений и волненья. У меня был лишь один козырь, на который я больше всего надеялся.

– Садитесь.

Генерал улыбался глазами. Судя по всему, он был в хорошем расположении духа.

– Вы твердо решили уйти от нас? – пристально посмотрел на меня генерал.

– Да.

– Почему?

Я решил, что выкручиваться нет смысла. Генерал, все равно, поймет «истинные причины», побудившие меня обратиться лично к нему.

– Я уверен, что работая по своей специальности, я принесу советскому правительству гораздо больше пользы. Работа в контрразведке мне не нравится.

Генерал встал и зашагал по кабинету.

Наступило минутное молчание.

– Дальше?

– Затем, я хотел бы работать у нас, на Подкарпатской Руси…

– Следующая причина?

– Это все, товарищ генерал-лейтенант.

– Причины у вас не особенно веские. Но, чтобы вы не считали меня толстокожим, я сделаю все, что в моей возможности. Что же я в состоянии сделать? Отпустить вас на все четыре стороны – не могу. Вы слишком много знаете для простого смертного. От нас есть два выхода: или в тюрьму, или на такую же работу в ином месте. В тюрьму вас сажать не за что. Остается второй выход. Перевод на работу, скажем, в Ужгород, – вас устраивает?

– Да. Если действительно нет иной возможности.

Я чувствовал, что говорю с генералом весьма посемейному. К сожалению, другого тона я не мог подобрать.

Генерал подошел к телефону.

– Подполковник Горышев… Здравствуйте. У меня к вам небольшое дело. Напишите сопроводительную записку товарищу Синевирскому в Ужгород, в распоряжение подполковника Чередниченко… Как поживаете? Жарко? Да. И я страдаю от жары. Днем почти нет возможности работать… До свидания.

Генерал положил трубку.

– Вы можете добиться больших успехов и на работе в наших органах. Подполковнику Чередниченко нужны такие люди, как вы. Условия в Закарпатской Украине вам хорошо известны… Влияние капитализма там пустило глубокие корни… Советую вам быть беспощадным ко всем врагам советской власти… если нужно будет, то и к родному отцу… Можете идти.

Я поспешно поблагодарил генерала и вышел из кабинета. Капитан Черный проводил меня недовольным взглядом.

В 12 часов меня вызвали к подполковнику Душнику.

– Как вы смеете поступать подобным образом? Вашим непосредственным начальником является майор Гречин и вам надлежало обратиться к нему.

Душник повышал голос. Брызги слюны падали на разложенные на письменном столе папки. «Черт с тобой! ругайся, как хочешь и сколько хочешь», – думал я.

– Если бы вы были кадровым офицером, а не переводчиком, я бы отдал вас под суд! Я никогда не ожидал от вас такого… Это черт знает что! Оставьте мне ваш домашний адрес…

Я написал на обрывке бумаги свой мукачевский адрес…

Хочется кричать «ура», но лучше пока не надо. Не сглазить бы преждевременной радостью…

20 июля

Через три часа уезжаю.

Я никогда не думал, что надо затратить столько энергии, чтобы уйти из Управления. С утра бегаю по всем отделам и собираю подписи. Комендант, начфин, заведующий библиотекой, заведующий складами, заведующий оружием, начальник отдела кадров, начальник второго отдела – все они должны были подписаться, что я им ничего не должен.

Проклятое учреждение! Вот, скажем, финотдел находится у черта на куличках. Разыскивая его, я часто видел на угловых домах надписи: «Хозяйство Ковальчука» и стрелку, показывающую направление в это хозяйство. Надписи, как надписи. Скромные, ничего не говорящие. Подобными надписями разукрашены тысячи городских домов Европы, где побывало наше управление.

Посторонний человек прочтет – «хозяйство Ковальчука», и пройдет мимо. Я же читал эти надписи, содрогаясь… А какие они скромные на вид!

27 июля

В Хусте я снял форму и надел гражданский костюм.

И. В., член нашей карпатской компартии, с десятилетним стажем, встретил меня как-то вяло.

– Как ты думаешь, к чему все это приведет?

– К коммунизму…

– Нет, это черт знает, что такое. Свободы – никакой, жизни – никакой. Я, Никола, зря подставлял спину под нагайки чешских полицейских. Зря, ей Богу, зря. Во времена господства Чехословакии была свобода и была жизнь. Плохо жил только тот, кто не хотел работать… Теперь же работаешь… эх, что и говорить, промахнулись мы.

– Глупости! Мы не промахнулись. Все будет хорошо, дай только срок.

– Нет, пока будут у власти большевики, никогда не будет хорошо. Я три года работал в шахтах Бельгии. Если бы мне удалось теперь попасть туда, я бы был самым счастливым человеком…

*

В Ужгород я попал 25 июля, в 8 часов утра. Около здания Народной Рады Закарпатской Украины встретил Василия П.

– Ты здесь работаешь? – спросил я его.

– Нет, я работаю вот там, – и Василий показал пальцем на здание суда.

– У Чередниченко?

– Да. Но откуда ты его знаешь? Ведь наша фирма работает под вывеской Ваша.

– Ваш? Знаю его. Как он поживает?

– Одно слово – персона. К нему теперь не подходи. Знать никого не знает.

– Чередниченко работает вовсю?

– На полных парах… Видишь, сколько народа толпится у ворот тюрьмы.

Я посмотрел в указанном направлении. Босые крестьяне, старухи, матери, паны, у каждого какой-нибудь сверток в руках, для друга ли, для сына или отца. Передачи.

– В тюрьме люди пухнут от голода. Тут, брат, действуют черные силы. Если бы ты знал, как я мучаюсь тем, что нелегкая толкнула меня в чекисты… Ей-Богу, угрызения совести доводят иногда до того, что я беру в руки наган… Но, трус я. Не хватает мужества пристреляться…

– У меня есть письмо для Чередниченко.

Василий посмотрел на меня удивленно.

– Какое письмо?

– Из Штаба фронта.

– Вот как!.. Пойдем, я помогу тебе разыскать подполковника. Сам ты в этом лабиринте запутаешься.

У входа стояли часовые.

– Это с вами, товарищ следователь? – спросил часовой.

– Да, со мной, но не арестованный.

– Тогда ему нельзя.

– У него дело к подполковнику.

– Я не имею права пускать посторонних людей. Сходите к начальнику караула за пропуском.

После объяснений я получил пропуск.

Здание ужгородского суда знакомо мне по былым временам. Длинные коридоры, сотни помещений.

Теперь здесь было, как в муравейнике. Смершевцев сменили чекисты НКГБ. Дело в том, что, после официального присоединения Подкарпатской Руси к Советскому Союзу, подполковнику Чередниченко было поручено организовать у нас госбезопасность.

В коридоре я остановился, пораженный неожиданной встречей. У дверей, лицом к стене, стоял И. И. Рядом с ним сторож, солдат охранных войск НКГБ. И. И. мой хороший знакомый. За что его арестовали? Ведь он действительно был за присоединение к Советскому Союзу!

Вид у И. И. жуткий: острые скулы, небритый, грязный, растрепанные волосы, грязная рваная рубаха… И. И. заметил меня и опустил голову. Наверное, проклинал меня.

Мороз пробежал у меня по телу. Досадно до бешенства, а помочь не могу. Даже папирос ему передать не могу.

Василий позвал меня.

– Слушай, ты не знаешь этого человека? – обратился я к нему.

– Нет.

– Это мой хороший знакомый. Если у тебя есть возможность передать ему несколько папирос, я прошу тебя, сделай это…

– Что ты, Никола?! Нет, этого я не могу сделать. Если бы его дело было у меня, тогда бы я еще мог передать… А так, поверь, – не могу.

Я подошел к часовому.

– Товарищ младший сержант. Я хотел бы передать пару папирос арестованному.

Сторож посмотрел на меня недоумевающе, оглянулся кругом.

– Передайте, но чтоб я не видел.

И. И. не принял папиросы. В глазах его было презрение ко мне. Я отшел смущенно. Нет, я не обвинял И. И. Он прав. Для него я был только чекистом.

Василий ввел меня в свой кабинет.

– Садитесь. Покурим, поговорим. Ты, надеюсь, не спешишь?

– Нет, не спешу.

– Скажи мне откровенно. Если убежать в Чехию, – выдадут чехи?

– Да. В Чехии то же самое, что и здесь, – свобода действий для чекистов неограниченная.

– К американцам?

– Не знаю…

– Вот дожили… Если бы мне раньше кто-нибудь назвал Советский Союз тюрьмой, я бы убил его, Никола. Да. А теперь, вот собственными глазами вижу, что это так. Я не уверен, не буду ли завтра сам, точно так, лицом к стенке, стоять у дверей какого-нибудь следователя, как сегодня стоит твой знакомый. Что делать?..

– Не знаю…

– Ты кажется, не веришь мне… Ох, и ты… Впрочем, и ты, и все, не верящие мне, правы. Я сам не верю. Будь она проклята, такая жизнь!

Я действительно не верил Василию. Раньше он был хорошим человеком. Каков он теперь, я не знал. Слишком откровенно он говорил против Советского Союза. При том, где? – В здании Карпатской госбезопасности…

Поговорив с Василием еще некоторое время, я попросил его показать мне кабинет подполковника Чередниченко.

В коридоре мы встретили хорошенькую барышню с папками в руке. Она посмотрела на меня подозрительно и прошла мимо. Я, как человек незнакомый, своим присутствием в этом учреждении, видимо, вызывал удивление, встречные косились на меня.

– Ну, вот и кабинет подполковника. Пока до свиданья.

– До свиданья.

План действий у меня был давно подготовлен. Я остановился на минутку перед дверью.

– Войдите, – послышался женский голос.

Я открыл дверь.

– Вам кого?

– Товарища подполковника…

– По какому делу?

– У меня для него пакет от генерал-лейтенанта Ковальчука.

Барышня мгновенно преобразилась. Небрежный тон исчез.

– Будьте любезны, присядьте. Я сейчас доложу подполковнику.

Она исчезла за большой, обитой кожей дверью.

– Проходите…

Подполковник Чередниченко – весьма представительный человек. Высокий рост, интеллигентное лицо, умные глаза, светлые волосы, высокий лоб. Одет в гражданский костюм светлой мягкой шерсти.

Отрапортовав, я подал ему пакет.

– Так… – пробежав глазами бумаги, находящиеся в пакете, заговорил он. – Я рад вашему приезду. Подполковник Горышев отзывается о вас весьма хорошо. Вы откуда родом?

Я назвал родное село.

– Это Хустский район?

– Так точно.

– Великолепно. Как раз на Хустский район мне нужен такой человек.

Подполковник начал что-то писать на одной из бумаг. «Резолюция» – мелькнуло у меня в мыслях. Надо действовать.

– Товарищ подполковник.

– В чем дело?

– У меня к вам большая просьба.

– Я вас слушаю.

– Нельзя ли мне получить хотя бы месячный отпуск?

– Зачем?

– У меня чрезмерное увеличение щитовидной железы.

– Базедова болезнь?

– Еще пока нет, но, если не сделать заблаговременно операцию, могут наступить осложнения.

– В таком случае я пошлю вас в военный госпиталь.

Я мысленно выругал подполковника. Боже, какой неподатливый.

– У меня в Мукачеве есть знакомый хирург. Ему я верю…

– Давайте не будем торговаться. Езжайте в свое Мукачево и через месяц возвращайтесь, – произнес подполковник недовольным тоном. – Эту бумагу отнесите майору Денисову, начальнику отдела кадров.

Я отыскал майора Денисова. Пришлось ждать очереди. Чередниченко пополнял свои кадры. Чекисты со всех концов Советского Союза стояли в коридоре, ожидая оформления в отделе кадров.

– Вы откуда, товарищ? – обратился ко мне молодой капитан, стоявший передо мной.

– Я местный.

– Вот как. Тогда скажите, в каком городе здесь лучше всего жить?

– Один черт. Везде плохо. Край наш очень беден.

– Что вы?! А я в Киеве слыхал, что у вас здесь не жизнь, а рай.

– Сказки, товарищ капитан. Мы, вот, думали, что у вас рай, потому и присоединились к Советскому Союзу.

– Да, у нас не плохо.

Капитан замолчал. Должно быть, мои слова не понравились ему, и он решил прекратить разговор.

Майор Денисов выписал мне месячный отпуск без лишних расспросов.

Итак, время я выиграл, а это самое главное.

*

Я свободно вздохнул, выйдя из здания ужгородской госбезопасности. Словно выбрался из тюрьмы. На всякий случай, я долго гулял по городу. Убедившись, что слежки за мной нет, я вошел в дом, в котором жил В. Хозяйка сказала мне, что В. уехал в…

Придется связаться с Васей.

Почему-то мне захотелось, как можно скорее, уйти из города и забраться в лесную глушь, где нет ни одного человека.

Когда я встречал офицеров НКГБ, я старался на них не смотреть. Вообще, я пытался ни о чем не думать. Вид чекистов вызывал у меня тяжелые воспоминания. Мне же мучительно хотелось забыть, вычеркнуть все из памяти.

В лесу, на поляне, я пролежал до поздней ночи. Увы, неотвязные воспоминания недавнего прошлого не оставляли меня. И все же, сознание, что я на свободе, что около меня никого нет, что в моем распоряжении целый месяц, что я вообще остался жив – наполняло мою душу радостью.