Текст книги "Южное лето (Читать на Севере)"

Автор книги: Михаил Жванецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Одесский телефон

Это заблуждение, что у вас в трубке один человек. В одесском телефоне – толпы людей в одной трубке. Вы только снимаете, там уже начинают суетиться:

– Это кто к нам присоединился?

– Ты разве не слышишь?

– Да слышу я, слышу. Но он молчит. Вы что, подслушиваете?

– Я не подслушиваю. Я из больницы говорю. Мне нужна Мила. Мила, мне нужно мыло. Мыло, мыло мне нужно.

– Вы только что присоединились?

– Да он уже давно говорит.

– Нет, этот, с мылом, давно.

– А вот этот прислушивается. Что вы прислушиваетесь?

– Я не прислушиваюсь. Я жду, когда вы закончите. Вы не могли бы положить трубки?

– Почему мы должны положить трубки? Мы начали раньше вас.

– Но я всё время попадаю…

– И я всё время попадаю.

– Простите, мне неинтересны ваши разговоры.

– А мне неинтересны ваши.

– Алло, товарищи, дамы, господа, я извиняюсь, я из больницы. У нас один телефон на сорок больных. Я умоляю. У меня украли мыло, вы представляете! Алло, Мила?

– Да.

– Это не ты.

– Я, я.

– Мила!

– Я.

– Это разве Мила?

– Я, я.

– Мила!

– Yes!

– Чего?

– Yes.

– Алло, это Мила?

– Я, я.

– Господа, граждане, товарищи, я из больницы, перестаньте! Я снова наберу. Алло.

– Я.

– Это Мила?

– Я, я.

– Кто это?

– Я.

– Это ты?

– Yes!

– Ты что, сука, на английский перешла? Извините, я сейчас снова наберу. Алло, это Мила?

– Какая Мила? Мужики, я что, голубой? Брось трубку, дай поговорить.

– Алло, граждане, товарищи. Я прошу тишины. У нас очень важный деловой разговор. Буквально три минуты полная тишина. Очень-очень важно.

– Алло.

– Ну.

– Так ты ему дал?

– Дал.

– И он взял?

– Взял.

– Почему же он ничего не сделал? Или ты не давал?

– Дал.

– И он взял?

– Взял.

– Почему же он ничего не сделал. Ты всё дал?

– Всё.

– И он всё взял?

– Всё взял.

– И ты сказал, что нам надо?

– Сказал.

– И дал?

– И дал.

– И он взял?

– И он взял.

– Почему же он ничего не сделал? Может, ты не то дал?

– А что я мог дать?

– И он взял?

– Взял.

– Может, он не успел?

– Успел, успел. Он очень быстро взял.

– И ты ему сказал сколько?

– Сказал.

– И он взял?

– Взял.

– И ты сказал, что надо подписать?

– Сказал.

– И что он сказал?

– Оставьте.

– И ты оставил?

– И я оставил.

– И дал ему всё?

– И дал ему всё.

– И он взял?

– И он взял.

– Всё?

– Всё.

(Молчание.)

– Ну, будем ждать.

– Слушай, может, ещё дадим?

– А он возьмёт?

– Возьмёт.

– Тут главное, чтоб он взял.

– Возьмёт.

– Тогда надо дать.

– Я думаю, дадим.

– Алло, дама, наберите мне, пожалуйста, 32-48-75, у меня не соединяется.

– Что, вам мало людей в трубке?

– Ну, мне просто очень срочно нужно. Алло, Толя…

– Подождите, я ещё не набрала.

– Алло, Толя. Это Толя?

– Да.

– Толя…

– Какой Толя? Отсоединяйтесь.

– Нет, Толя, Толя, не отсоединяйся.

– Отсоединяйтесь. Я из больницы говорю. Мне мыло нужно. У меня тяжелобольные украли мыло.

– Толя, ты что, в больнице?

– Да нет.

– Как же нет.

– Я из больницы говорю.

– Это не я.

– Мила, не слушай, я в больнице. Он врёт всё.

– Я с Толей разговариваю. Толя, нужно сдать анкеты.

– Так куда идти?

– Иди в ОВИР.

– Иди в больницу.

– Так в ОВИР или в больницу?

– В ОВИР. Толя, нужно сдать… Алло, кто там присоединился?

– Евдокия Ивановна, алло…

Первый. Да.

Второй. Да.

Третий. Да.

– Кто там присоединился?

– Это ты ко всем присоединилась, дура нахальная.

– Алло, Евдокия Ивановна, включите телевизор и скажите, звук есть или нет? Алло!

Первый.Да.

Второй. Да.

Третий. Да.

– Вы меня слышите, Евдокия Ивановна?..

Первый. Да.

Второй.Да.

Третий. Да.

– Они тут требуют, чтобы вы сказали. Они не хотят приезжать. Они требуют, чтобы вы сказали: звук есть или нет?

– Я не знаю. Шум есть. Шум это звук?

– Нет, шум – это не звук. Они говорят, чтоб вы сказали. Я от них говорю. Есть звук или нет?

– Я не знаю. Шум, большой шум.

– Так, тётка, клади трубку. Шум – это звук. Всё!

– Лена, алло!

Первый. Да.

Второй.Да.

Третий. Да.

– Лена, скажи им, что звука нет. Шум такой, что звука нет.

– А изображение?

– Что?

– Толя, отдай анкеты, не держи их.

– А изображение?

– Что?

– Алло, Игорёк, я не пойду туда. Для меня без тёлок – не отдых.

– Что?

– Б-е-з т-ё-л-о-к н-е-т о-т-д-ы-х-а!

– А изображение есть?

– Тёлки нужны!

– Алло, тётя…

– Не тёти, а тёлки. Это разные женщины.

– Алло, тётя…

– Алло, простите, куда я попал? Я набирал восьмёрку. Извините, я сейчас перенаберу.

– Он думает попасть в другое место.

– Алло, это опять вы?

– Да, это мы все опять. А это опять ты?

– Да.

– Какая радость.

– Скажите, может, мне вместо восьмёрки набрать…

– Воды в рот набери! Со своей восьмёркой. Тут люди двойку набрать не могут.

– Простите, но я поднимаю трубку, там уже кто-то говорит. Вы мне не подскажете, что набрать, чтоб от вас отсоединиться?

– Набери ведро воды и засунь туда…

– Тихо.

– А что ж он, сука, такой тупой?

– Алло, вы мне просто скажите, куда я попал?

– Не скажем.

– Ну вот вы, женщина.

– Нет.

– Как же нет, у вас женский голос.

– Ну и что?

– Вот я набрал 63-25-10.

– Ну?

– Так я попал правильно?

– Куда?

– Ну, куда я попал? Ой, это Клава?

– Нет.

– Вы же сказали, что я попал правильно.

– Вы попали правильно, но вы не туда попали.

– Подождите, подождите – это квартира?

– Да.

– Это Клава?

– Чтоб ты подох.

– Женщина, что вы упёрлись, вы же Клава.

– А он кто такой?

– Игорь.

– Какой Игорь? Не знаю никакого Игоря.

– Вообще не твоё дело: я не с тобой разговариваю.

– А я что, с тобой разговариваю?

– Слушай, Клавка, я уже знаю твой телефон. Я вычислю твой адрес, я тебе, Клавка, такое…

– А я не Клавка.

– А мне всё равно!

– Алло, простите, пожалуйста, с кем я сейчас разговариваю? Вот кто в данный момент со мной говорит?

– Бригадир рыболовецкой бригады главврач судоремонтного завода.

– Молодой человек, отсоединяйтесь.

– Не хочу. Я вам всем всё поперебиваю. Я возьму за свой счёт и буду у каждого с утра в телефоне.

– Алло, Толя.

– Ой, Толя, Толя!

– Мила.

– Ой, Мила, Мила!

– Я не могу до тебя дозвониться.

– Ой не надо, ой не надо.

– Как, ты моя жена!

– Всё! Я развелась.

– Извините. Может, вы все положите трубки, а я наберу восьмёрку.

– От сволочь.

– Hello-у!

Первый.Да.

Второй.Да.

Третий.Да.

– Hello-у! It’s Los Angeles! Do you speak English?

– Да нет, я из больницы говорю.

– Excuse me, I need Mikhael Zhvanetskiу.

– А, ну это ей надо ночью звонить.

– Да не, он отключается ночью.

– Алло, надо его в Аркадии искать.

– Да нет, он сейчас в Москве.

Все хором.233-80-88.

– Да он в Одессе.

Хором.26-38-10.

– Thank you. I’ll recall!

– Что она говорит?

– Она говорит, что сейчас перезвонит.

– Всё. Тихо. Тихо!

– Hello-y.

Все.Hello-y.

– This is Mikhael Zhvanetskiy?

Все.Yes.

– My dear Mikhael…

– Пацаны, я чувствую, такая тёлка потрясная. Я уже от голоса возбудился. Слушай, а вдруг он где-то здесь? Алло, Миша, ты здесь? Михал Михалыч…

– Да нет, он сейчас в Москве.

– Да где в Москве, я его видел вчера на пляже. С такими классными тёлками валялся. Слушай, как они с такой рухлядью?.. Он же развалина, он же еле дышит.

– Ну вот он на них и еле дышит. А им хватает. Им главное имя.

– Какое такое имя… Ну, Миша. Тоже мне имя… Что она хочет?

– Она хочет справочную.

– Скажи ей – 09.

– Что 09, она всё равно сюда попадёт. А ты, Клавка, положи трубку.

– Я положила.

– А вы подонки!

– Что она сказала?

– Подонки, педерасты.

– Это что, она из Америки так орёт?

– Это, подонки, секс по телефону. Вы мне всех клиентов отбили. Люди пробиться не могут. Эдуардик! Я Анжела… Я блондинка, грудь у меня, знаешь, стакан можно ставить. Вот я к тебе подошла вплотную. Ты чувствуешь?

Все. Да, да, да…

Она.Да не с вами… паразиты… Эдуардик, у меня всё упруго. Я в мини. Высокое-высокое мини. И светлые колготки. Положи руку на моё бедро… Положил?

Все.Да…

Она.Вот, гады! Три минуты.

Кто-то.Не, за три он не успеет.

Другой.Почему? Если ему лет шестнадцать, то за две.

Она.Заткнулись, твари! Он чистый мальчик, правда, Эдуардик?

Кто-то.Да.

Она.Это ты?

Все.Да.

Она.Ну, мрази. Эдуардик, ты чистый мальчик. У тебя это в первый раз?

Все.Да.

Кто-то.Ну, если у него не было телефона…

Второй.Бабы не было, при чём тут телефон?

Она.Козлы… Я разметаю всех… Эдуардик, расслабься, ляг. Ты стоишь?

Все.Да.

Она.Подонки… Ляг… Я лягу рядом. Ты знаешь… Я даже не разденусь…

Кто-то.Почему?

Она.Вшивота… Он в первый раз. Повернись ко мне. Ты не бойся. Прижмись… Ещё… Ещё… Это я дышу, я возбуждена… Ты чувствуешь мои пересохшие губы?

Все.Да.

Она. Вот сволота… На халяву. А человек заплатил… Эдуард, у меня пересохшие губы, я дрожу. Чуть вспотела… Оботри меня своим платком.

Все. Сейчас.

Она.Подонки. На шару маму сожрут. Эдуардик, обтирай меня, обтирай… Расстегни мою кофточку… Видишь, как легко. Оботри мою грудь.

Кто-то.Ха-ха.

Она.Что «ха-ха»?

Кто-то.Нет, нет, это не «ха-ха»… Это не «ха-ха»…

Она.Эдуардик, а хочешь – положи на себя мою ногу? Она тяжёлая… Полная… Да? В этих скользких колготках…

Все.Выключай… Клади трубу.

Кто-то.Да. Прямо не хочется возвращаться домой.

Все. А ты где?

– Та дома…

Голос.Граждане, а я её видел… Рассказать?

Все.Не надо.

Кто-то.А вот, кстати, если мы все говорим, на кого счёт придёт?

Голос.А на всех.

– Это кто говорит?

– АТС.

И все положили трубки.

К морю

Я обнимаю вас, мои смеющиеся от моих слов, мои подхватывающие мои мысли, мои сочувствующие мне. И пойдём втроём, обнявшись, побредём втроём по улице, оставим четвёртого стоять в задумчивости, оставим пятого жить в Алма-Ате, оставим шестого работать не по призванию и пойдём по Пушкинской с выходом на бульвар, к Чёрному морю. Пойдём весело и мужественно, ибо всё равно идем мужественно – такой у нас маршрут. Пойдём с разговорами: они у нас уже не споры – мы думаем так. Пойдём достойно, потому что у нас есть специальность и есть в ней мастерство. И что бы ни было, а может быть всё и в любую минуту, кто-то неожиданно и обязательно поможет нам куском хлеба. Потому что не может быть – их были полные залы, значит, будущее наше прекрасно и обеспечено.

Мы пойдём по Пушкинской прежде всего как мужчины, потому что – да, – потому что нас любят женщины, любили и любят. Мы несём на себе их руки и губы, мы живём под такой охраной. Мы идём легко и весело, и у нас не одна, а две матери. И старая сменится молодой, потому что нас любят женщины, а они знают толк.

Мы идём уверенно, потому что у нас есть дело, с благодарностью или без неё, с ответной любовью или без неё, но – наше, вечное. Им занимались все, кто не умер, – говорить по своим возможностям, что плохо, что хорошо. Потому что, когда не знаешь, что хорошо, не поймёшь, что плохо. И бог с ним, с наказанием мерзости, но – отличить её от порядочности, а это всё трудней, ибо так в этом ведре намешано. Такой сейчас большой и мужественный лизоблюд, такое волевое лицо у карьериста… И симпатичная женщина вздрагивает от слова «национальность» даже без подробностей.

Мы пойдём легко по Пушкинской, потому что нас знают и любят, потому что люди останавливаются, увидя нас троих, и улыбаются. Это зыбко – любовь масс. Это быстротечно, как мода. Мода быстротечна, но Кристиан Диор живёт. И у нас в запасе есть огромный мир на самый крайний случай – наш внутренний мир.

Три внутренних мира, обнявшись, идут по Пушкинской к морю. К морю, которое, как небо и как воздух, не подчинено никому, которое расходится от наших глаз вширь, непокорённое, свободное. И не скажешь о нём: «Родная земля». Оно уходит от тебя к другим, от них – к третьим. И так вдруг вздыбится и трахнет по любому берегу, что попробуй не уважать.

Мы идём к морю, и наша жизнь здесь ни при чём. Она может кончиться в любой момент. Она здесь ни при чём, когда нас трое, когда такое дело и когда мы верим себе.

Великому администратору

Один из них, вечно гонимый, презираемый и великий администратор Одесской филармонии Козак Дмитрий Михайлович.

Великий администратор всегда стоит на улице, а дело делается и без него. Ура!

Великий администратор во время великого ажиотажа, когда лишний билетик спрашивают за 5 км, перед самым началом рвёт последний билет и говорит: «Начали!»

Великий администратор не работает, он три-четыре раза в день что-то мычит в трубку – и дело сделано.

Великий администратор встречает только великих артистов.

Великий администратор с группой поклонников всегда стоит на Пушкинской угол Розы Люксембург, потому что Великий администратор включён в сеть круглые сутки. Семья здесь ни при чём.

– Посмотрите на эту телеграмму – «восемь люксов, двадцать полулюксов, тридцать одинарных», – как будто они не знают, что публика на этот хор не идёт, а родственников у них не хватает даже на три ряда. Они притворяются, и я притворяюсь. Летите, пожалуйста.

Они будут очень поражены, увидев три братские могилы по 15 коек.

Потому что есть такое понятие, как успех. Если едет Ойстрах, даже сын, у него будет аншлаг. Любят классику – не любят, у него будет. Я берусь. Но этот хор, который дал такой осадок уникальному зданию нашей филармонии, будет иметь то, что заслуживает. Коммунистическая партия учит нас, что люксы и отдельные номера должны иметь Артисты. Я сказал: «Артисты!»

Вот вы, молодые, я вам говорю: сначала разверните дело, потом включайтесь.

Что вы воруете с убытков – воруйте с прибылей!

Если я не прав, то я вас видеть не могу.

Я вам ничего не прощу, если я не прав.

Они не хотят слушать. Они хотят сидеть.

А коммунистическая партия учит нас: не воруй по-маленькому, не воруй по-маленькому, и сажает непрерывно.

Никто так не сажает, как наша партия, и правильно делает.

Люди других убеждений должны сидеть отдельно.

Великий администратор впервые за много лет лично прибыл с нами в Ленинград, где все встречали только его.

– Дима Козак!!! Это же Дима Козак! Нюся, смотри, это он. Смотри, мальчик, и запоминай. Ты уже учишься? Где? На экономическом факультете театрального института? Это тебе подарок на всю жизнь: Дима Козак выехал из Одессы и прибыл в Ленинград.

Вечером после концерта Дима Козак дал беседу в нашу честь.

– Спросите у любого прохожего, давал когда-нибудь Дима Козак (для вас Дмитрий Михайлович) артистам ужин? Любой прохожий в любом городе одной шестой части мира скажет: «Нет». Его поили, его кормили, перед ним стояли на цыпочках. Это да! А он – нет! Потому что по одной стороне улицы ходят совершенно беспризорные зрители, по другой – совершенно беспризорные артисты. Они даже не видят друг друга, пока их не соединю я.

Я о себе невысокого мнения, нет, нет. Я не знаю, где плюс, где минус, я знаю очень мало: где сидит публика и где лежит Талант. Вы заметили, я сказал: «Талант». У меня есть возможности, я живу неплохо, я могу жить лучше, но я свожу публику только с талантом, и я, к сожалению, перестал ошибаться. К сожалению. Поэтому у меня много врагов. Бездарность я могу принять только по просьбе коммунистической партии, членом которой я являюсь уже 30 лет, потому я ей доверяю, а она мне – нет.

Спросите любого: «Кого любит Козак?» Вам скажут: «Себя», – и правильно. Я добавлю ещё несколько жертв. Остальные могут удавиться, могут уехать в Америку. Кстати, я не в восторге от Америки. Я там не был и уже поздно быть, но это не имеет значения – я её насквозь вижу. У нас, если умеешь, можно так жить!

Я в восторге от нашей страны, хотя она разваливается.

Коммунистическая партия права во всем, но она не слушает своих коммунистов и живёт сама по себе.

Её первоначальная идея советоваться с бедняками и нищими не совсем оправдала себя. Голодный не хочет управлять, он хочет есть, а накормить его некому, и это замкнутый круг.

Вас я полюбил сразу. Вы даже не спросили меня, за чей счёт этот сегодняшний банкет в Ленинграде.

Вы великие сатирики, вас это не должно интересовать… И я говорю – не должно. Вас не должно интересовать, кто платил за такси. Я что-то не вижу здесь счёт за гостиницу.

Коммунистическая партия выделяет на номер 4 рубля, ваш стоит 12, счёта я не вижу, кто доплачивает, мы не знаем, то есть вы не знаете.

Для вас прежде всего искусство, всё остальное потом, но потом надо выяснить, кто платит. Это просто интересно. Это же кто-то из сидящих здесь. Но вы не любопытны – хорошая мужская черта. Вы мне скажете, позорная ставка – 11.50 за концерт, это два килограмма колбасы за то, что вы собрали 10 тысяч за сегодняшний вечер… Верно! Поль Робсон получал 500 рублей за концерт, а я – 130 в месяц. Так кто из нас негр?

Мы не должны забывать, что мы собрались в этой стране не по своей воле. По своей воле мы бы, может быть, собрались в другом месте. Мы здесь собрались по убеждению.

Коммунистическая партия учит нас: не думай о себе, думай о других – тогда другие будут думать о тебе.

На практике это сложней, на практике вообще всё иначе, но красота нашей жизни – в теории.

Спросите любого: теоретически правильно? Правильно!

А практически Вася Шип, который пел у меня в хоре третьим справа, и то с помощью партбилета, теперь ректор консерватории, а бывший секретарь обкома Синица, наоборот, ходит с кошёлкой и пристает ко мне, почему они не послали в Чили футбольную команду.

Вы меня поняли.

Он уже говорит «они не послали». Так что от практики до теории… хотя мне говорили, что где-то в Средней Азии наконец соединили теорию с практикой, но их посадили.

Вообще, я думаю, в тюрьме сейчас много умных людей, я бы на месте нашей правящей партии с ними всё время советовался. Что вы ерзаете, Витя? Вас интересует резюме или та блондинка в портупее, из-за которой вы не хотели идти на сцену до последней минуты? Меня не надо проверять. Чтоб столько волос выросло на голове у вашего автора, сколько я устроил девушек, девочек, редакторш, комментаторш, машинисток, медсестер, как их только не называли, сколько женщин я взял на себя в 67 лет. Что будешь делать, если у гастролёра появляется жена, о которой он ничего не знал, а я ей говорю, что девушка, которая лежит раздетая в соседней комнате, – моя и подарки мои, и рыдает она потому, что в меня влюбилась и впервые услышала о моих внуках.

А скольких я проводил в гостиницу – пальто отдельно, туфли отдельно – «мы из соседних номеров».

Это вам, Витя, чтоб вы не ёрзали.

А резюме такое: вас я полюбил сразу и уже не разлюблю, потому что мне 67, и я уже не успею.

Резюме касается вашей профессии.

Когда вы пишете, вы можете думать, что хотите: что вы воюете с недостатками, что вы открываете людям глаза, что вы боретесь за хорошую жизнь.

Это – когда вы пишете.

Но когда вы выходите на сцену, вы обязаны иметь успех. Вам простят всё, если вы будете иметь успех.

И не слушайте никого. Успех всегда один. Не бывает коммерческого, симфонического. В низком есть высокое, в высоком – низкое. Идите докажите мне, что Горовиц не великий эстрадный артист, а Райкин ниже Рихтера.

Вы не должны терять успеха. Потеряв успех, вы потеряете все (типун мне на язык) и будете стоять на углу, как наш конферансье, и объяснять, сколько вы дали концертов в неделю и сколько баз обобрали.

Отныне вы мне в любое время дня и ночи можете сказать: «Дима, что-то я хочу выпить…» Вы не услышите: «А что случилось» или «Куда мы пойдём?» Мы это сделаем тут же. А если вы скажете: «Дима, мне нужно ведро», я вам сначала подам ведро, а потом спрошу для чего.

Я считаю, что дружбу не надо обеременять. Я знаю, как правильно, но я люблю говорить так, как я говорю, потому что это запоминается.

А если мы будем считать тех, кто неправильно говорит по-русски, мы начнём с правительства, с которого я лично начинать не хочу. Теперь выпьем за моё здоровье – я правильно угадал?

Рассказик

В Одессе был старик, сантехник. Каждый день с утра уже на ногах и уже под небольшим давлением с легкой закусочкой. Но жил в здравии долго. Все знают таких людей, все на них показывают – вот, мол, и пища нездоровая, и каждый день с утра, а падают – не бьются, в холоде – не болеют, зарядку не делают, жуткий образ жизни ведут, но живут и живут.

Вдруг этот старик заходит к соседу трезвый и показывает повестку. «Вам надо явиться в управление КГБ на Бебеля к 10.00 с паспортом».

Он с вечера не пил. Утром с паспортом – в окошко. Выходит сержант. Провожает его в комнату № 16. Там начальник долго сверяет паспорт с повесткой. А потом говорит: «Скажите, Филимон Антонович, вы действительно получили бы удовольствие, если бы Леонид Ильич Брежнев поцеловал вас в задницу?»

Старик вначале чуть не умер. Потом вцепился в стул, забелькотал: «Какое там удовольствие? Не дай бог! Как же! Такой человек!.. Да это ж… Гений!.. Генеральный секретарь!..»

«Зачем же, – сказал начальник, – 18 августа на улице Советской Армии, угол 1905 года, в 17.30 заявили, что если кого-то не устраивает, то пусть Леонид Ильич лично…»

Старик не помнил, когда, как, просил учесть…

Отпустили. 76-й год не 37-й. Хотя доносы те же.

Он умер через неделю. Не мог больше пить.