Текст книги "Красная площадь и её окрестности"
Автор книги: Михаил Кириллов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
День Победы
Приближался конец войны. Пруссия, Берлинская операция. Еще гибли тысячи командиров и красноармейцев. Но все жили ожиданием Победы. И это произошло 9 мая 1945 г. Что творилось тогда на улицах Москвы!
Утром 9 мая я был на Красной площади, в вестибюле здания, где работал мой отец. Я уже знал о Победе. Но знали не все. По ступенькам лестницы в вестибюль, а затем на тротуар сбежал молодой капитан, весь в ремнях и орденах. Оглянулся, схватил в охапку случайно проходившую мимо девушку в крепдешиновом платьице, и стал обнимать и целовать ее, несмотря на отчаянное сопротивление. И кричит: «Победа! Победа!». Видимо, только узнал об этом.
А вечером мы с отцом поехали на салют, но пробиться смогли только до середины Москворецкого моста, спускавшегося к Кремлю. Народ стоял плотно. Я сидел у отца на закорках и хорошо видел, как лучи прожекторов скользят по людскому морю, по кремлевским башням, по мавзолею, как бухают пушки, и в небе рассыпаются разноцветные огни. Люди пели, смеялись, плакали, искали друг друга. Это было сумасшествие радости. Не было, наверное, ни одного человека, который бы не был счастлив.
Побывали мы с отцом поздним вечером в этот день и у мамы, в больнице. В палате она и все ее соседи были рады, что дожили до Победы.
Наша мама, которая к тому времени уже 3 года находилась в туберкулезной больнице, и которую мы навещали, всегда казалась мне каким-то исключением из всех людей, хотя она сама исключительным в своей судьбе считала только то, что стала матерью трех мальчиков. Мне она казалась святой.
Третьяковская галерея
За Москвой-рекой, к востоку от Кремля находилась Третьяковская галерея, основанная еще в 19-м веке.
Как-то мы с отцом посетили её. Видели картины художников-передвижников – Шишкина, Крамского, Репина. Видели огромную картину художника Иванова «Явление Христа народу». Помню, случайно встретил там свою воспитательницу из довоенного заводского детского сада. Прошло всего 5 лет, а казалось, что прошла целая вечность! Война прошла. О своих впечатлениях, позже, я рассказывал маме.
Сандуны
Как-то отец взял меня в Сандуны, старинную баню, расположенную в самом центре города, недалеко от Кремля. Лепнина на потолке, бассейн, мрамор, чистота в раздевалке. Купеческое, еще дореволюционное заведение. Отец с удовольствием потер мне спину мочалкой. Запомнилось купание в бассейне, в который надо было спускаться по мраморным ступенькам. В бараке-то у себя в Лефортово мы мылись в тазу прямо в комнате, подстелив клеенку и поливая воду из чайника. Надо сказать, что в Сандунах я простых рабочих не видел. Богатеньких и избалованных видел. Тогда они бросались в глаза.
Путевка в Евпаторию
Отец достал для меня путевку в детский военный санаторий в Крым, в Евпаторию. Так как я учился на хорошо и отлично, меня отпустили и без экзаменов перевели в шестой класс. Выезд был назначен на 15 мая. Нас было человек тридцать (и девочек, и мальчиков), и ехали мы в плацкартном вагоне. Конечно, нам было весело и интересно, ведь мы должны были проехать всю Россию и Украину, и еще потому, что каждому из нас было по 12 лет. Помню об этом путешествии мало. Носились по вагону и лазили по полкам. Но вот как мы увидели море, когда подъехали к городку под названием Саки, помню очень хорошо. Мы все сгрудились на той стороне вагона, которая была обращена к морю, так, что вагон, наверное, мог перевернуться. Море было синее и веселое. Поезд шел медленно. На насыпи стояли какие-то люди. От радости (и глупости) мы стали бросать им из окон вагона то, что еще не съели. Я выбросил целую банку сгущенного молока. Этот приступ щедрости охватил всех. Нам казалось, что мы едем в такую волшебную страну, где нас, конечно, накормят. Показалась Евпатория. Было видно много разрушенных зданий. От вокзала до санатория нас провели строем, а потом долго не кормили. Вот тут-то мы и пожалели о своей глупой щедрости. Создав отряды и расселив по комнатам, нас, наконец, повели в столовую. Улицы были залиты солнцем, вдоль тротуаров росли акации и кипарисы, с моря дул ветерок. Какое прекрасное место – Евпатория!
Море было близко от санатория, но вода в нем была холодной (май), и купаться нам не разрешали, можно было только бегать по воде и собирать ракушки. На мысу у Евпаторийского залива в песке глубоко завяз остов советского торпедного катера, подбитого еще в годы войны. Нам разрешили полазить по нему.
По улице к морю, мы шли строем и пели: «Артиллеристы! Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовёт Отчизна вас!». Жители города гордились нами и смотрели нам вслед.
Мавзолей Ленина
Летом мы с отцом выбрали время и посетили Мавзолей Ленина. Я был здесь впервые. Все было строго и торжественно. Красноармейцы у входа и внутри. Свет выхватывал такое знакомое лицо. Вышли молча. Ленин был с нами.
Мы, внимательно и не торопясь, посмотрели надгробные скульптуры соратников Ленина, похороненных за Мавзолеем, а также захоронения красноармейцев и командиров, погибших при защите Кремля в 1918-м году. В самой кремлевской стене были захоронены урны с прахом известных советских ученых и военных. Среди них был и Валерий Чкалов.
Планетарий
Отец познакомил меня с московским планетарием, расположенным на Садовом кольце. Небо перестало быть плоским, оказалось, что оно заполнено тысячами звезд и, возможно, другими формами жизни. В планетарии было много школьников. Каждый, кто побывал здесь, становился уже немного другим человеком. Несмотря на свою постоянную занятость, отец целенаправленно работал над нашим образованием.
Улица Моховая
В 1946-м году проходили выборы в Верховный Совет страны. Отец работал в составе окружной избирательной комиссии, штаб которой находился в доме-музее М.И.Калинина на ул. Моховой, напротив Библиотеки им. В.И.Ленина. Я ездил к нему туда. Тогда же я впервые посетил Ленинскую библиотеку. Помню высокий зал, столы и зелёные лампы на них. По бокам зала высокие полки с книгами. Царила рабочая тишина. Это была первая публичная библиотека в моей жизни.
Недалеко от библиотеки, на проспекте Калинина располагался Центральный Военторг, богатое многоэтажное здание с широкой лестницей посредине. Здесь отец отоваривал наши продуктовые карточки.
Арбат
По всему Арбату я в те годы ещё не ходил, освоил только ту его часть, где он смыкался с Гоголевским бульваром и проспектом Калинина. Здесь высились ресторан «Прага» и кинотеатр «Художественный». Раза два я посмотрел здесь кино.
На Гоголевском бульваре стоял памятник Н.В.Гоголю. Писатель сидел в кресле, грустно опустив голову. Я видел, как заеэжий крестьянин, медленно вслух прочитав подпись к памятнику, воскликнул: «Гоголь? Какой ты гоголь! Вот Пушкин – это гоголь!»
Дядя Саша – фронтовик
В июле, возвращаясь с фронта, из Румынии, к нам заехал дядя Саша, брат отца. В 1941 и 1942-м годах он похоронил своих родителей (наших дедушку и бабушку), умерших от голода в Ленинграде. Его спасло только то, что он, больной пороком сердца и уже опухший от голода, упросил взять его санитаром в медсанбат. Потом он прошел разные фронты, вплоть до Румынии. Стал ефрейтором, был награжден двумя медалями. Он ничего не знал о своей семье, ещё раньше отправленной через Ладогу на Алтай. К нам он приехал с рюкзаком, со скаткой из шинели и с полупустым чемоданом. На нем была гимнастерка, ремень и пилотка.
Он расцеловал нас, уколов рыжей щетиной щек, такой же, как у нашего отца. Узнав, что мама лежит в больнице уже три года с туберкулезом, тут же поехал к ней повидаться. А вечером они посидели за столом с отцом, выпили водочки. Вещей у дяди Саши было мало. Но он подарил нам с братом красивые блокноты. Рассказывал, что, пока ехали с фронта, менялись с демобилизованными солдатами различными предметами, в том числе часами, по принципу «махнем, не глядя». Несмотря на все, что он пережил, был он легким и веселым человеком, единственным из Кирилловых, кто побывал на фронте. На следующий день он уехал в Ленинград, в родной дом на Ржевке.
К нам во двор возвращались и другие демобилизованные. Но не все. Приходило и горе. Вернулись и те, кто воевал в партизанских отрядах.
Демонстрация
В ноябрьские праздники с дворовыми мальчишками на трамваях и метро добирались в центр Москвы. От метро «Площадь Революции» шли до Исторического музея, туда, куда стекались колонны демонстрантов со всех районов города. Там мы встраивались в шеренги трудящихся, стараясь пробиться к той колонне, которая шла поближе к Кремлю.
Гремела музыка, звучали песни. «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская страна», «Москва моя, ты самая любимая» и другие. Люди несли плакаты и флаги, пели, смеялись, стремились побольше увидеть. И никто их сюда не загонял, как некоторые лгут сейчас. На трибуне Мавзолея стояли и приветствовали проходящие колонны трудящихся-москвичей товарищи Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Калинин, Берия, Жданов и другие руководители партии большевиков и советского правительства, а также маршалы и генералы, которых мы хорошо знали и до этого. И мы, мальчишки, тянули головы, стараясь увидеть любимых вождей. А пройдя Красную площадь и спустившись вместе с колоннами к Москва-реке, уставшие, но счастливые, уходили по набережной в сторону Таганки, к Заставе Ильича и к шоссе Энтузиастов, домой.
Похороны товарища Землячки
В газете «Правда» было напечатано краткое сообщение о смерти члена ЦК ВКП (б), большевички с дореволюционным стажем, соратницы В.И.Ленина тов. Землячки. Прах её должен был быть захоронен в Кремлевской стене.
К назначенному времени я уже был на Красной площади. Процессия, которая шла от Мавзолея, была малолюдной. Урна с прахом была помещена в стене, и над площадью прозвучали прощальные ружейные выстрелы. Так, незаметно, уже тогда уходили старые большевики, стоявшие у самого начала создания нашей партии.
Военнопленные
В октябре 1945-го года я сел в поезд на Рижском вокзале вместе с группой мальчишек моего возраста. Я должен был поступить в Рижское нахимовское училище. Так решили отец и мама.
По дороге в Ригу я видел разрушения в городах Волоколамск, Ржев, Великие Луки и других. Города эти были буквально сожжены, здания вокзалов стояли в руинах, высились печные трубы сгоревших домов. Поезд шел медленно – с окончания войны прошло всего полгода и пути еще ремонтировались. На обочинах грудилась искореженная военная техника – наша и немецкая, остовы сгоревших вагонов и паровозов. На путях, под вооруженной охраной, работали военнопленные – худые, изможденные, в грязных шинелях и в кирзовых сапогах: возили тачки с песком, таскали мешки с цементом, сгружали с платформ кирпичи. Во время остановок нашего поезда они просили еду. Это все, что осталось от «победителей». Сбылись слова отца, писавшего нам в уральскую деревню в 1941 году из Москвы, что Гитлеру свернут шею.
Местных жителей в этих городах было мало, и они выглядели не лучше.
Нам, мальчишкам, было по 12 лет, но мы чувствовали, что едем через пепелище – прямое свидетельство только что закончившейся войны. В Москве все-таки не было таких разрушений. Мы были детьми войны, кое у кого погибли или болели родные люди, и мы способны были чувствовать чужое горе, в том числе горе пленных. Но ненависти к ним у нас не было, их вид был слишком жалок. Было лишь чувство справедливости постигшего их возмездия.
В училище я не поступил из-за маленького роста. Возвращаться в свой 6-ой класс ни с чем было как-то стыдно. Но в школе никто и не заметил моего отсутствия.
Прощание с мамой
Мама болела. Иногда возникали светлые промежутки в ее состоянии. Тогда ее отпускали домой. Обычно это было летом, когда было тепло. На улицу она не выходила и по дому мало что делала, больше лежала, но было такое счастье быть вместе. Я при ней стал больше читать.
Но, к сожалению, почти все остальное время она находилась в больнице. Когда мы, я и брат Саша, приходили к ней, радовалась вся её палата. Мама оживлялась, присаживалась, принимала наши передачи и подарки и поглаживала нас своими похудевшими пальцами. Волосы у нее были уже седые. А ведь ей было только 38 лет. Ей хотелось бы обнять нас, но она не могла себе этого позволить и только гладила нас по спинкам. Она расспрашивала нас о школе, об учителях и воспитателях, о Вовочке. Его приводили редко – врачи запрещали. А когда мы уходили, мама целовала каждого в затылочек, стараясь не плакать, и махала нам рукой до самой двери. У нее был трудный период – болезнь перешла в стадию чахотки.
Весной 1946-го года отец договорился, что мы проведем лето в деревне в Калужской области. Это оздоровило бы нас.
Я посетил маму, рассказал ей об этих планах. Мне показалось, что она уже знает обо всем и одобряет такое решение. Она знала и то, что в деревню едут и дочери женщины, знакомой отца. Вероятно, отец ее уведомил. Прощаясь, она по обыкновению поцеловала меня в затылок, прижалась ко мне на минутку, и я пошел к двери. У двери оглянулся на нее: она улыбалась и, приподнявшись, махала мне рукой. Уходя от мамы и зная, что она теперь уже точно умрет, рыдая в больничном сквере, у памятника Достоевскому, я поклялся: сколько буду жить, столько буду уничтожать фашизм, убивший ее.
Последнее лето
Отдыхали мы очень хорошо. Трое мальчишек и две девочки – Люба и Люся. Жили дружно, купались в речке, в лесу собирали грибы и землянику, ходили на конный двор и даже ездили верхом на лошадях. Спали в амбаре на сене, а питались в доме.
Деревенские жили плохо. Хлеб пекли из лебеды. Варили щи из крапивы. Мясо было редкостью, но молоко было. Зато лесных ягод и грибов было полно: только не ленись, собирай. Одеты жители деревни были плохо. Мужиков осталось мало: погибли на фронте или еще не вернулись из армии.
Дни бежали незаметно. Однажды пришло письмо от мамы, в котором она советовала нам, всем пятерым, отдохнуть хорошенько, так как, писала она, «нас ждет трудная осень и зима». В августе она умерла. Похоронили её на Ваганьковском кладбище без нас.
А мы, вернувшись в Москву, вскоре переехали из Лефортово на Смоленский бульвар, где жили Люба и Люся, и их мама. Отец женился на этой женщине. Звали её Наталья Васильевна. Она тоже стала Кирилловой.
Как я узнал много позже, она в начале того лета, оказывается, виделась с нашей мамой в больнице по ее приглашению. По словам Натальи Васильевны, она рассказала нашей маме об их отношениях с отцом и поклялась помочь вырастить нас. То есть, на самом деле, оказывается, мама все знала. Она сама захотела познакомиться с той, которая должна была вскоре стать женой отца. Наверное, этому предшествовал её разговор с отцом? Какое мужество! К ней, изможденной чахоткой, поседевшей, умирающей, приходила здоровая молодая женщина, которую полюбил отец. Но мама оставалась мамой. Знание правды о нашем будущем, о будущем ее мальчиков, конечно, добавило ей боли и одиночества, может быть, даже добило ее, но, вместе с тем, и успокоило. Она успела передать нас в другие, как ей показалось, добрые женские руки. Как именно они говорили, теперь уже не узнаешь. Реальную боль испытали тогда, конечно, и отец, и Наталья Васильевна. Все они берегли нашу детскую психику до последнего. Они просто подарили нам то безоблачное лето.
После переезда в новый дом круг нашей жизни расширился. Смоленский бульвар был самым центром Москвы, по отношению к которому Лефортово оставалось окраиной. Недалеко строилось известное теперь высотное здание Министерства иностранных дел. Рядом были Академия Генерального штаба им. Фрунзе, куда мы ходили в кино, завод «Каучук», знаменитые переулки – Оружейный, Неопалимовские. А еще дальше – Новодевичий монастырь. Мальчишки со двора и я с ними бегали туда играть в футбол. Стены монастыря были обшарпанные, колокола не звонили. Гуляли мы и по Арбату, здесь все показывала Люся. Это были ее родные места. Тогда там располагался кинотеатр «Арс».
Здесь, в домах на Смоленском бульваре, тоже был двор. Мы быстро сдружились с местными ребятами. Рядом же были и школы: мужская и женская.
По Садовому кольцу проводились легкоатлетические эстафеты. С номерами на груди от Крымского моста бежали спортсмены. Мы их поддерживали, стоя на тротуаре. Главным судьей был маршал Семен Михайлович Буденный.
Я пару раз съездил в старый двор, в Лефортово. Все здесь оставалось на месте. Виделся с Димой Ершовым, Валькой Шмелевым, Юрой Рызвановичем, Борей Ховратовичем, Витей Темновым, с сестрами Георгиевыми. Те же лица. Но что-то нарушилось: стало неинтересно. Словно страница книги перевернулась, а новая страница у всех нас была разной. Заканчивалось детство. Начиналась юность.
Новая школа мне понравилась: запомнились уроки по истории средних веков: Карл Великий, Жанна дАрк, дворцовые перевороты, Медичи. Учительница увлеченно обо всем этом рассказывала, и к ее урокам хотелось готовиться. Раньше со мной такого не было. Саша и Люся ходили в третий класс.
Все вместе мы посетили Парк им. Горького и Нескушный сад, о котором мне когда-то рассказывала мама. Это было недалеко. Видели Колесо обозрения. Шли через Крымский мост над Москвой-рекой.
Рядом с нашим домом проходила улица Кропоткинская, там был музей скульптора Мухиной – автора памятника «Рабочий и колхозница».
Жили бедно, ведь все было по карточкам. Тогда бедно жили все москвичи, в том числе жители нашего двора. Хлеба, правда, нам было достаточно, так как у нас были пять детских карточек. А так: картошка и борщ из капусты и свеклы каждый день. Наталья Васильевна требовала от нас: «Ешьте с хлебом, иначе не наедитесь!»
Сразу по приезде, ещё в начале сентября, я и Наталья Васильевна посетили могилу нашей мамы на Ваганьковском кладбище. Земляной холмик, от которого не хотелось уходить. Я узнал, что хоронили маму в августе отец, Наталья Васильевна, тетя Валюша и Люба. Там же мы посетили могилу Люсиного отца, Сергея Александровича Гришкова, расположенную ближе к церкви. Я узнал от Натальи Васильевны, что он очень любил Люсю.
Зашли мы и в церковь, поставили свечки. В действующей церкви я был впервые в жизни. Это было приобщением к таинству общей скорби, большей, чем скорбь отдельного человека. Это снимало остроту боли. Наталья Васильевна была рядом, и мне становилось не так горько. С ее лаской соединилась печальная музыка храма, мерцание свечей, запах ладана, лики святых. Мне, когда я вырос, всегда было совестно, что многие годы ей, уже старенькой, приходилось молиться тайком от нас, молодых и сильных, перед иконками на кухонной полке. Иконки стоят и сейчас.
Тогда ей только что исполнилось 37 лет. Эта простая женщина, ставшая со временем для нас троих мальчишек новой матерью, так ласково и нежно приняла наше раннее хрупкое мальчишеское горе, что с этого момента и усыновила. Мачехой её мы не считали никогда.
Измайлово. 3-я Парковая
В январе 1947 г. семья переехала на новое место жительства по улице 3-я Парковая, что в Измайлово. Ближайшая станция метро была «Измайловский Парк» (сейчас «Партизанская»). Моё обучение в 7-м классе продолжилось.
В Лефортово я не ездил: не было времени. После Лефортово наши переезды с квартиры на квартиру напоминали мне продолжение эвакуации, начавшейся в 1941-ом году. Мне и в голову не приходило, что так будет всю жизнь.
Питались мы в то время скудно, как и все. Хлеб получали по карточкам. Это поручалось младшей сестре третьекласснице Люсе. Дело было очень ответственным. Однажды какая-то женщина с грудным ребенком, которого она держала на руках, попросила Люсю «отоварить» в этой булочной ее хлебные карточки. (Давали городские, или французские, булочки, что бывало не часто). Женщина сама сделать этого не могла, так как карточки «прикреплялись» по районам. Люся положила ее карточки между своими. Получив булочки и поблагодарив, женщина быстро ушла. А когда Люся сообразила, что чужие карточки остались у нее, и выбежала из булочной вслед ушедшей, та уже стояла на трамвайной остановке и собиралась садиться в подошедший трамвай. Женщина никак не могла понять, что нужно было девочке, протягивавшей ей какие-то бумажки. А когда поняла, вышла из трамвая, страшно побледнела и, зажав в кулаке карточки, молча, в трансе, медленно побрела вдоль трамвайных путей. Потеря карточек в то время означала голод.
Мы, незадолго до этого, сами пережили подобное. Гостившая родственница, используя нашу детскую доверчивость, украла все карточки за оставшиеся полмесяца. Родственницу нашли, но карточки та уже успела продать. Жили в долг, экономя на всем. Подруги мамы приносили ей свои талоны на хлеб.
Пришла весна. 1-го марта по радио и в газетах было опубликовано Постановление ЦК ВКП (б) и Правительства об отмене карточной системы и снижении цен на хлеб и другие продукты. Постановление было подписано И.В.Сталиным.
В Измайлове, недалеко от нашего дома торжественно открыли новый гастроном. Приезжал нарком по внешней и внутренней торговле А.И.Микоян. Я тогда впервые услышал эту фамилию.
