Текст книги "Красная площадь и её окрестности"
Автор книги: Михаил Кириллов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Михаил Кириллов
Красная площадь и её окрестности (исповедь)
Посвящается советским людям
М.М.Кириллов
Автор – профессор Саратовского Военно-медицинского института и Саратовского государственного медицинского университета, академик, Заслуженный врач Российской Федерации, советский писатель.
Довоенное детство
Я родился в Ленинграде в 1933-м году, но уже через год семья переехала в Москву. Это было связано с тем, что мой отец – выпускник Военной академии связи им. С.М. Буденного, военный инженер – был направлен в Москву в Научно-исследовательскую лабораторию артиллерийского приборостроения. Жили мы сначала в Люберцах, а позже в Лефортово – в заводских бараках на улице Красноказарменной, недалеко от Дангауэровского (Калининского) рынка и шоссе Энтузиастов.
В те годы моим миром был только мой двор. Это время отразилось в моей памяти как в зеркале. Все не только помню, но и вижу. К нам тогда приезжали из Ленинграда дедушка и бабушка, а как-то и я с родителями побывал у них в гостях. В 1935-м году родился брат Саша. Меня отдали в заводской детский сад – он был здесь же, в нашем дворе. В нашем доме жило много военных, командиров, у которых, как и у моего отца, гимнастерку опоясывала кожаная портупея, и на ремне свисала кобура.
В те годы я ещё не бывал на Красной площади и, наверное, ничего о ней не знал. Но о Ленине слышал из рассказов нянечек в детском садике. Они говорили, что он – вождь и что он за рабочих. В наших играх всегда были Ворошилов, Буденный, Чкалов и, конечно Чапаев. Это были герои. В квартире у нас на гвозде висел репродуктор, по которому передавали военные марши и советские песни.
В 1940-м году, в мае, ещё до школы, я побывал в военном детском санатории в Крыму, в Судаке. Там было малолюдно, вода в море была холодной, и плавать детям не разрешали. Но солнца было много. В горах, рядом с санаторием, мы собирали кристаллики хрусталя, чтобы отвезти его домой. На один день туда ко мне приезжал отец. Я помню, как он купался. Сильный и ловкий. Плавал и нырял. А я боялся за него.
Конечно, большая Москва жила своей кипучей жизнью, вокруг высились трубы гигантских заводов, таких как, например, соседний завод «Серп и молот». Время было неспокойным, приближалась война, но мы ничего этого не знали, наше детство тщательно охранялось и нашими родителями, и всей страной.
За 18 дней до начала войны у нас родился ещё один братик – Вовочка. Забот в семье прибавилось.
Великая Отечественная война
22 июня 1941–го года началась Великая Отечественная война. Прозвучали речи Молотова, позже Сталина. Страна сжалась как гигантская пружина. «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Глядя на родителей, эти грозные слова поняли и мы, сразу повзрослевшие дети.
Отец, как и все сотрудники завода, теперь целыми днями пропадал на работе. Завод стал выпускать, помимо военной оптики, артиллерийские снаряды. В июле немцы захватили Смоленск. Москва перешла на военное положение. Наступали танки Гудериана. Прозвучала по радио песня «Священная война». Мужчины шли на фронт, но, я помню, были и те, кто в панике бежал из Москвы.
В конце июля мы – дети и мама – вместе с десятками семей работников нашего завода в товарных вагонах, именуемых теплушками, были эвакуированы сначала в деревню в Челябинскую область, а к концу 1941–го года – в город Петропавловск – Казахстанский. Сюда же в конце 1941-го года перевели из Москвы и предприятие отца.
Однажды, где-то за Волгой, во время одной из стоянок поезда, везшего нас за Урал из Москвы, прямо перед собой мы увидели пленных немцев. Одни из них стояли на путях, курили, другие сидели в проемах вагонов, свесив ноги в сапогах. Крепкие, в кургузых френчах с погончиками, рыжие и мордастые. По бокам стояли наши бойцы с винтовками наперевес. Это были первые из немцев, которых мы видели. Мы, ребятишки, смотрели на них с обычным интересом, без ненависти. Фашисты? Мы этого еще не почувствовали и даже слова этого ещё не понимали. Ведь никого из наших родных тогда еще не убили. А может быть, мы просто не знали об этом?
Где-то 7 – 10 августа утром наш поезд прибыл на станцию Мишкино. Это был районный центр Челябинской области (теперь Курганской области). Оказалось, что это и есть то место, где начиналась наша жизнь в эвакуации. Нас выгрузили на привокзальном перроне. На станции был кипяток, крестьяне продавали горячую вареную картошку. Старший по поезду что-то согласовывал с местными властями Они распределяли прибывших по местам их последующего жительства, подгоняли телеги, запряженные лошадьми. На телегах была настелена солома. Наш обоз состоял из полутора десятков телег. Наконец, часам к 6 вечера обозы тронулись, каждый по своему маршруту.
Ехали медленно, так как на телегах уместились не все, а только женщины с маленькими детьми. Какое-то время я шел пешком вместе со взрослыми. Я ведь уже перешёл во второй класс. Потом подсаживался, менялся местами. Ехали долго, наверное, километров тридцать.
Когда въехали в деревню, было уже совсем темно. Остановились на площади. Вокруг нас молча стояли местные женщины, ожидая команды по нашему размещению. В домах кое-где был виден свет от керосиновых ламп.
Руководил нашим расселением председатель сельсовета, одна нога его была деревянной. Говорили, что он был ранен еще в гражданскую войну. Очень быстро всех развезли по избам. Мы были определены в дом, где жила семья из трех взрослых женщин и двух девочек. Нас разместили в светлой горнице с тремя окнами. На большой высокой кровати возвышалась гора подушек. У стены стоял еще и диванчик. А хозяева оставались в комнате, где была большая русская печь. Над ней виднелись просторные полати. В прихожей стояла кадка с водой. Над ней висела кружка. Из нее пили все. В темных сенях на соломе лежали корова и теленок. Туалет был во дворе.
Мы познакомились с хозяевами и, намучившись за день, даже не разобрав свои вещи, легли спать. Так началась наша жизнь на чужбине. Все приехавшие москвичи были устроены в деревенских домах.
Позже, в челябинской деревне по радио мы слышали, что 7 ноября 1941 г. в Москве, по Красной площади, прошли колонны красноармейцев и военная техника. Они шли прямо на фронт. Перед ними выступал и приветствовал их тов. Сталин.
В декабре 1941-го года отец забрал нас в г. Петропавловск. Уже в июне 1942-го года, как только от Москвы отогнали фашистов, предприятие отца возвратили в Москву. Мы его провожали.
С осени 1942-го года в Петропавловске я учился уже в 3-м классе. Уроки естествознания иногда проводили в школьном дворе. Учительница говорила ученикам: «Повернитесь, дети, лицом к солнышку». Повернулись. «Утром солнышко на востоке. Там Сибирь. А за спиной у вас – повернитесь кругом – запад, там Москва, там Ленинград, там Сталин, там война с фашистами. Днем солнышко будет указывать уже на юг, там Каспийское море, Волга и Сталинград». Страна наша была большой, и поэтому мне казалось счастьем, что я живу не где-нибудь, а в Советском Союзе.
Мы вернулись домой, в Лефортово, только в декабре 1942-го года. По дороге в Москву, в г. Челябинске, нашу семью – больную маму и нас, троих мальчишек – разместили в здании вокзала. Пока отец хлопотал о билетах до Москвы, мы лежали на кафельном полу вокзала, прямо на матрацах, которые нам выдали. Свободных лавок не было, по узкому проходу мимо нас шли и шли люди. Было холодно. Мама болела туберкулезом, харкала кровью, была очень слабенькой. Если бы отец не добился разрешения забрать нас из Петропавловска (а в 1942 г. возвращение из эвакуации было еще запрещено, шла Сталинградская битва), мы бы наверняка погибли. Мне было тогда 8 лет, брату Саше– 6, Вовке – 1.5 года. Помню, что рядом с вокзалом стояли воинские эшелоны. Люди бегали за кипятком. Пахло дымом и углем. Лежа на вокзальном полу на матрацах, мы прятались под одеялом в пальто и шапках.
Более подробно об этом страшном времени я рассказал в книге «Мальчики войны».
Война продолжалась долго. Я застал ещё последние налеты немецкой авиации на Москву в январе 1943-го года. Мы тогда прятались в бомбоубежище, вырытом в нашем дворе. Помогали таскать по улице аэростаты, которые военные ночью поднимали в небо.
Пережили Сталинградскую битву. Мы жадно вслушивались в сообщения с фронта и знали, что фашисты преследовали и уничтожали славян и евреев, считая их неполноценными, сжигали в топках. Об этом говорили по радио, и писал в газетах писатель Илья Эренбург. В некоторые семьи с фронта приходили «похоронки», приходило горе. У себя во дворе мы играли в войну, но никто из нас не хотел быть на стороне фашистов: мы их ненавидели.
Мама еще в Казахстане заболела туберкулезом легких, и ее после возвращения в Москву положили в больницу. Больница располагалась далеко от Лефортово, на улице Новая Божедомка, что возле Центрального театра Красной армии. Мне приходилось ездить через всю Москву на трамвае, а было мне тогда только 10 лет. Взрослел быстро, к тому же на мне во многом оставались младшие братья.
Отец по-прежнему возглавлял производство артиллерийских противотанковых снарядов у себя на заводе. Это продолжалось с июля 1941-го по 1944-ый год. Особенно ценным это было осенью 1941-го года, когда к Москве рвались танки Гудериана.
Москва постепенно переставала быть для меня неизвестной землей. Вскоре я побывал и на Красной площади.
Колонный зал Дома Союзов
В войну и после неё перед Новым годом и в зимние каникулы в Колонном зале Дома Союзов для детей проводился праздник новогодней елки. Отец как-то достал для меня приглашение на ёлку. В гардеробе он меня раздел и отпустил в зал, где стояла большая красивая наряженная елка. Детей было много. Мы кружились в хороводе, знакомились друг с другом, смотрели представления. Дети шалили и несколько стеклянных игрушек с елки упали и разбились. Нам подарили пакеты с новогодними подарками. Сказка кончилась, и отец забрал меня домой. Конфеты разделили с Санькой. Маме все это было очень интересно.
Пионерская дружина
В январе 1943-го года в школе (шоссе Энтуэиастов) был сбор пионерской дружины, Устроили «костер». Подсвеченные красные легкие лоскутки трепетали под ветерком вентилятора. Сбор был посвящен очередной годовщине смерти Ленина. Читали стихи. Потом слушали настоящего фронтового поэта Александра Жарова в форме морского офицера. Он был братом известного киноартиста Михаила Жарова. Вслед за ним выступала Анка-пулеметчица, не артистка, а подлинная пулеметчица. Уже не очень молодая женщина рассказывала нам о Чапаеве, о комиссаре Фурманове. Конечно, это было интересно, ведь фильм о Чапаеве мы уже видели.
Весной 1943-го года нашей победой завершилась Сталинградская битва.
Первый салют
После успешного окончания 3-го класса впервые побывал в пионерлагере. Жили в сельской школе. Рядом было пшеничное поле. Собирали опавшие колоски и ели зёрна.
Летом все ребята нашего двора смотрели первый салют, который по приказу Сталина был проведен в Москве и других городах в честь победы под Курском и Белгородом. Мы залезли на чердак двухэтажного барака, с которого отлично были видны шпили Курского вокзала и, может быть, даже Кремля. Москва тогда была малоэтажной. В темнеющем небе были видны строчки трассирующих пуль из пулеметов и разрывы снарядов. Вот здорово-то было!
Ленинградская блокада
К лету 1943 г. стали прорываться скупые сведения о ленинградцах. Кое-что рассказала сестра Оля (по отцу), вывезенная на Кавказ и позже в Москву из блокадного Ленинграда. Блокада города продолжалась. Было известно о многотысячных жертвах голода. Из официального ответа ЗАГСа из Ленинграда на свой запрос отец узнал, что дедушка, Иван Григорьевич, умер от голода ещё в конце 1941 г., а бабушка в апреле 1942 г. В 1942-м году на Карельском фронте погиб двоюродный брат отца Павел Григорьевич Новоженин.
В Москве мы, конечно, также недоедали, но это было несопоставимо с голодом ленинградцев. Как-то меня позвал к себе Юрка Шацких вместе делать уроки. В обед к ним пришёл его отец, рабочий соседнего завода, и, желая нас накормить, пожарил на подсолнечном масле картошку. Да много, ешь, сколько хочешь! Вот было объеденье, за всю войну такого пиршества не видал! Домашние задания мы с Юркой сделали.
Собор Василия Блаженного
Кто не знает Красной площади?! И в то время о ней слышали все. Здесь стоял Кремль, здесь находился Мавзолей Ленина, здесь работали Иосиф Виссарионович Сталин и правительство. На площадь водили экскурсии. Но были дорожки к этой площади, по которым москвичи ходили просто так.
1944, 1945 и 1946 годы отец работал в Управлении Самоходной Артиллерии (или Бронетанковых войск), расположенном на Красной площади, непосредственно у Собора Василия Блаженного. Какое-то время Управлением руководил известный генерал Рыбалко. Из Лефортово я в те годы частенько приезжал к отцу. Он изыскивал время, и мы вместе знакомились с Красной площадью и её окрестностями.
Напротив входа в Управление возвышалась Спасская башня Кремля. На её шпиле сияла рубиновая звезда, а чуть ниже отбивали время часы-куранты. В то время в Кремль москвичей ещё не пускали.
Cобор Василия Блаженного был окружен каменной оградой, низкой со стороны площади и высокой, обращённой к Большому Москворецкому мосту и к Москва – реке. При входе в Собор стояла величественная скульптурная группа, изображавшая Минина и Пожарского – освободителей Москвы от польских завоевателей. Через небольшой дворик располагался вход в сам храм, за которым поднимались вверх, к куполам, узкие витые лестницы, освещенные боковыми просветами. Внутри Собора стояла гулкая тишина. Отец рассказал мне тогда, что архитектор замуровал в стены специальные горшки (амфоры), которые позволяли слышать в отдалении даже тихую речь. Это позволяло слушать переговоры возможных недоброжелателей.
Посещение Собора создавало впечатление тайны и грусти, так, что хотелось поскорее его покинуть. Это контрастировало с его внешним праздничным обликом, несущим теплую радость и восхищение.
Я тогда был в пятом классе, но уже слышал о событиях Великой Смуты, о польском нашествии и Лжедмитрии. Посещение Собора разбудило во мне фантазию, и я задумал написать о времени Лжедмитрия роман.
Я отчетливо видел, как сижу (я – Лжедмитрий) в темном лесу, отдыхая от долгой и опасной дороги на Москву. Донимают жара и жажда. Сквозь тяжёлые еловые ветви вижу опушку леса и возле избы колодец. Вижу, как к колодцу подходит дед, поднимает из глубины ведро, полное холодной и вкусной воды, и медленно, через край пьет её. Вода c его рук льётся на землю, сверкая на солнце. Дед усаживается рядом c колодцем на бревно и отдыхает.
Я (Лжедмитрий) выхожу из леса, подхожу к деду и прошу: «Дедуся, дай воды напиться!». Жадно пью. На этом фантазия моя и будущий роман закончились. Талант был, но не хватило представлений о том времени. (Наверное, это характерно и для других моих произведений). Но, согласитесь, каков Лжедмитрий! Кто из писателей ещё увидел его таким? Это был мой Лжедмитрий!
Лобное место
Рядом с Собором над брусчаткой площади возвышалось Лобное место. Мрачное место, памятник всем казнённым бунтовщикам времён Смуты. Как ни странно, но сейчас люди здесь спокойно кормили голубей, забыв о кровавом прошлом этого места. Мы, мальчишки, в 1944-м году, когда шли кровавые бои в Белоруссии и за Севастополь, не обманывались кажущимся спокойствием Красной площади.
Летом 1944-го года через всю Москву была проведена многотысячная колонна пленных немцев. Жалкое зрелище. Прошло всего три года после моей первой встречи с ними во время нашей эвакуации из Москвы.
Братик Вовочка
В войну рождалось много песен: «Шаланды полные кефали…», «Соловьи», «Брянская улица по городу идет….», «Тёмная ночь». Это пела душа народа. И мы пели.
Летом в мои обязанности входило забирать братика Вовочку из садика. Я должен был перевести его через шоссе Энтузиастов у Горбатого моста и дальше с километр тащиться домой. Пешком идти он не хотел и через каждые 50 метров просился «на ручки». Ему было 3 годика, а мне 11, но он был уже тяжелым, и нести его на руках было утомительно. Идет за мной и просится. Я обернусь, и мне становится его очень жалко: ревет, слезы с горошину, потненький, одна лямка от штанишек висит, а главное – сопли, одна другой длиннее. Очень жалкий спутник. Растет без мамы. Ладно, думаю, надо помочь. Сопли и слезы вытру, штанишки подниму и тащу его на себе. А дома кашкой накормлю. Хороший мальчик был. Мама наша меня называла «умненьким», Сашку «добреньким», а Вовочку – «красивеньким». Действительно, красивенький, как девочка, губастенький, кареглазый и с черными ресничками.
Мы, дети, были частью того времени, но каждый по-своему. Война взрослила нас.
Зарядье
Как-то мы с отцом проходили по ул. Степана Разина, протянувшейся от Васильевского спуска Кремля. Улица шла до самой площади Ногина. Справа её составляли неказистые массивные здания, как мне казалось, складского или торгового назначения. Тротуары здесь были узкими. На противоположной стороне улицы, обращенной к Москва-реке, чуть ниже уровня тротуаров, стояли невысокие дома – церкви и храмы с колоколенками, а также терема, выкрашенные в белую краску с цветными венцами и карнизами. Словно ряженые из XVII–XVIII-го веков, очень русские. Всё это контрастировало с высоким Собором Василия Блаженного и величественными стенами и башнями Кремля. В нескольких храмах мы с отцом побывали, отметив старину икон и скромность убранства их внутренних покоев. Эти посещения очень обогащали мои школьные представления о том, ещё допетровском, времени. Это было Зарядье.
Улица Степана Разина, спускаясь вниз, вливалась в площадь Ногина и продолжаясь дальше, к Таганке и Замоскворечью.
Бывало и так. Жили мы, как и все тогда, бедно: картофель, макароны и хлеб, изредка мясо. Мама наша уже как два года лежала в больнице. И отец приглашал иногда меня, как старшего из детей, к себе пообедать в столовой. Мы с Красной площади переходили Москворецкий мост и поднимались по лестнице высокого здания в богатый обеденный зал. Там стояли столы, покрытые белоснежными скатертями, а пищу (первое, второе и компот) разносили официанты. Это был не ресторан, но служебная привилегированная столовая. Кормили очень вкусно. Прошло уже 70 лет, а я всё это помню. Спасибо отцу: он меня подкармливал.
Как-то мы шли с отцом в тех местах, у знаменитого Дома на набережной, напротив Кремля. Навстречу бежали девчонки-школьницы. Отец, посмеиваясь, спросил меня: «Какая из них твоя невеста?» «Вот еще! – ответил я. Моя невеста еще не родилась!»
По замоскворецкой набережной прошли на Болотную площадь. Посетили жившего на этой площади нашего дальнего родственника. Он был профессором, создававшим новые виды конфет. Конечно, в гостях у него мы пили чай с конфетами. Профессор и его жена, добрейшие люди, были знакомы с нашими родителями еще до войны. Борис Яковлевич, так его звали, был тот ученый, который, первый в СССР, придумал делать конфеты – «подушечки». Они не требовали обертки и, поэтому, были дешевле. Во время войны это было выгодно.
Болотная площадь ничем не была знаменита, если не считать, что в 70-х годах 18-го века по указу Екатерины П-ой здесь был казнён Емельян Пугачёв. Сейчас же здесь располагается лишь скромный сквер, но, быть может, сохранились гены? Площадь замыкалась Малым Москворецким мостом.
Об открытии второго фронта
Однажды мы с отцом слушали лектора ЦК ВКП (б) Свердлова, брата Я.М.Свердлова, в клубе завода «Серп и молот» Лекция была «О международном положении». Рабочие шли в клуб после работы (а ведь никто не гнал). Народу было – негде сесть, и мы с отцом сидели на галерке, хотя зал был огромным. Лектор – маленького роста, черноволосый, похожий на своего брата. Неформальность информации, большой объем знаний, самостоятельность оценок были тогда редкими. Анализировались положение на фронтах, достижения военной промышленности. Рассматривался вопрос о возможности открытия второго фронта американцами и англичанами. Черчилль уже два года тянул с выполнением своего обещания. Это истощало нашу страну.
Снятие блокады Ленинграда
В январе 1944 г. наши войска сняли блокаду Ленинграда окончательно. Это произошло 27 января, практически в день моего рождения. Мне стало 11 лет – и это было уже немало! В день смерти В.И.Ленина (тогда так было принято, как бы в продолжение ленинского призыва), меня приняли в пионеры. В школе был сбор, на котором вручали красные галстуки, а когда я шел из школы домой, то, несмотря на январский мороз, расстегнул пальто, чтобы все встречные видели, что я – пионер.
