Текст книги "Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность"

Автор книги: Михаил Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Взятие Скобелевым Ловчи в значительной мере облегчило действия под Плевной. К сожалению, план этих действий был недостаточно обдуман, и стоявших под Плевной войск было недостаточно. Куропаткин откровенно высказывает, что предприятия, затеянные 25 августа, казались большей частью “необычайными и малосбыточными”.

К рассвету 26 августа началась установка батарей. Ночь перед этим была теплая, войска двигались, стараясь не производить шума, не дозволялись ни разговор, ни курение. Настроение у всех было серьезное. Отряды князя Имеретинского и Скобелева находились с южной стороны Плевны, к западу от Тученицкого оврага. Беспечность турок значительно обеспечила занятие нами передовых позиций еще с вечера 25 августа без всякого боя. К 6 часам утра 26 числа раздался напряженно ожидаемый сигнал – залп из 12-орудийной осадной батареи. Первоначально огонь с нашей стороны был лихорадочный, ожесточенный; турки опешили и отвечали не сразу, но затем начали отвечать весьма метким методичным огнем из своих страшных орудий: на этот раз наши войска стояли так близко, что дальнобойность не причиняла нам особого вреда, тем не менее огромные неприятельские гранаты своим шипением пугали непривычных солдат. Казак Дукмасов, впоследствии ставший ординарцем Скобелева, подъехав к отступавшим солдатам Калужского полка, закричал: “Как вам не стыдно! А еще скобелевские герои!” Репутация Скобелева после Ловчи была уже чрезвычайно велика во всей армии. Казаки поскакали и вернули солдат. Несколько минут спустя те же калужцы двинулись в атаку с таким рвением, что овладели даже третьим гребнем и преследовали турок до зеленогорного ручья и далее, пока турецкие резервы не отбили их. Как раз в это время Дукмасов увидел группу всадников, впереди которой особенно выделялся на белой лошади молодой генерал. Это и был Скобелев, который велел Дукмасову вернуться на позицию и подобрать всех раненых.

“Надеюсь, – сказал он, – что вы исполните возлагаемое на вас поручение добросовестно, честно, а завтра утром доложите, сколько раненых вы подобрали”.

Дав шпоры коню, он поскакал к Брестовацу. Раненых оказалось так много, что невозможно было считать. Около четырех часов Дукмасов опять увидел конную группу со знакомым значком и белым всадником впереди. Побыв некоторое время на батарее и не обращая внимания на сильный артиллерийский и ружейный огонь, открытый турками, Скобелев поскакал даже за линию аванпостов, внимательно осматривая местность.

– Господа, – обратился он к казацким офицерам, – старайтесь хорошенько запоминать местность и расположение войска... Даже по ночам вам придется ездить... От толкового и храброго ординарца часто зависит успех боя. Поезжайте к командирам всех частей и объявите им, чтобы к завтрашнему дню они непременно пополнили свои патроны. Чтобы везде была приготовлена горячая пища и непременно по полтора фунта мяса на человека. Я строго взыщу с командиров, если замечу отступление от этого. На передовых позициях пусть люди углубляют траншеи и чтобы имели при себе по фунту мяса.

В этом и других боях Скобелев доказал полную возможность (отвергаемую многими авторитетами) кормить солдат горячей пищей даже на передовых постах под свистом пуль.

29 августа после полудня войска наши по приказанию Скобелева с первого гребня двинулись вперед и быстро овладели вторым гребнем. Турки в беспорядке бежали и открыли сильнейший огонь, но солдаты продолжали рыть траншеи, несмотря на крайний недостаток шанцевого инструмента. В ночь с 29 на 30 августа турки сделали слабую попытку наступления, но были отбиты Эстляндским полком.

Наступил памятный для наших войск злополучный штурм 30 августа. Мы здесь не станем подробно разбирать, что именно обусловило нашу неудачу в борьбе, которую мы вели со значительно превосходящими силами. В общем, штурм 30 августа сводился к обороне сорока тысячами при 60 орудиях, правда, весьма сильной позиции, с тылом, прикрытым местностью, против девяноста тысяч русских и румынских войск с 400 орудиями. Ограничимся напоминанием вещей общепризнанных. Известно, что штурмом 30 августа командовал не главнокомандующий, а генерал Зотов, который был, однако, номинально подчинен молодому румынскому принцу Карлу. Это подчинение, хотя и номинальное, сильно охладило пыл Зотова и уменьшило чувство ответственности. Огромной ошибкой Зотова было оставить в Ловче слишком большой гарнизон. Место главной атаки было выбрано неудачно, артиллерийская подготовка велась совершенно бестолково, наша артиллерия непрерывно бомбардировала неуязвимые земляные насыпи. Ходили слухи, что, “постреляв два дня, легко возьмут Плевну штурмом”, а между тем четырехдневная пальба из орудий не дала ощутительного результата, исключая того, что турки свыклись с нашим бесцельным огнем и перестали бояться[6]6
  Куропаткин пишет: “17 русских и 14 румынских, всего 31 батальон и до 100 орудий, почти столько, сколько всего было у Османа-паши пехоты, и в полтора раза более артиллерии еще не приняли участия в штурме, а принц Карл и генерал Зотов уже отказались продолжать бой!.. Турки при своей малочисленности выставили для продолжения боя значительно больше, чем мы, свежих сил и в результате остались совершенно заслуженно победителями”


[Закрыть]. Сам Скобелев, по недостаточному знакомству с местностью, куда был переведен недавно, сделал немало ошибок, например, неправильно двинул Калужский полк. Это он откровенно признал в своем донесении, где о действиях 27 августа сказано: “Неудача должна быть приписана не вполне ясной оценке мною перед атакою свойств местности и расположения противников”.

Зато во время штурма 30 августа из всех начальников один Скобелев заслуживает безусловной похвалы. Предпринятая им по личному усмотрению атака редутов, прозванных затем Скобелевскими, могла бы повернуть бой в нашу пользу и даже решить участь Плевны, если бы другие начальники сумели поддержать вовремя энергичного генерала. Но как поддерживали Скобелева, видно хотя бы по следующему примеру: когда Скобелев едва уже мог держаться против наступавших на него превосходных сил Османа-паши, Зотов не прислал ему подкрепления единственно потому, что не желал принять в расчет румынских резервов, ставя их ни во что и руководствуясь при этом досадою на свое подчинение принцу Карлу. Если бы генерал Зотов отправил даже бригаду пехоты и 30 орудий на левый фланг, то мы могли бы отбить и пятую атаку турок на Скобелевские редуты. После падения Плевны Осман-паша и его генералы открыто говорили, что, отбей мы эту последнюю атаку на генерала Скобелева, турки решились отступить ночью[7]7
  Авторитетный немецкий писатель Тило фон Трота, разбирая наши действия под Плевною, пишет: “Батарея, действующая на важном пункте с истребительною силою пять минут, даже одну минуту, и потом хотя бы потерянная, принесет больше пользы, чем десять батарей, производящих почти безвредную пальбу”


[Закрыть].

План Скобелева атаковать редуты № 1 и 2 был действительно гениален и поразил турок и самого Османа-пашу своей неожиданностью, даже дерзостью. Не удивительно, что Осман-паша направил сюда свои главные силы. Общая атака была назначена в три часа, но на Зеленых горах бой начался гораздо раньше: Скобелев решил занять третий гребень, укрепиться и затем уже двинуться с другими войсками на штурм. Это и было исполнено полками Владимирским и Суздальским.

Когда Скобелев скомандовал в три часа атаковать редуты, эти же полки двинулись в полном порядке, под музыку спустились с третьего гребня, перескочили ручей и стали карабкаться по скользкому от дождей голому скату, убийственный огонь турок остановил их на полдороге. Скобелев решился на крайнюю меру: он бросил в боевую линию весь бывший в его распоряжении резерв.

Пять свежих батальонов скрылись в зловещей долине, которая так же быстро поглотила их, как уже поглотила одиннадцать раньше посланных... Несколько тысяч человек уже убыли из строя. Либавцы и стрелки стали в свою очередь карабкаться по скату. “Дрались врукопашную”.

В это самое время наш правый фланг и фронт приостановились. Дальше пусть описывает участник боя Куропаткин.

“Успех боя окончательно поколебался. Тогда Скобелев решил бросить на весы единственный оставшийся в его распоряжении резерв – самого себя. Неподвижно, не спуская глаз с редутов, стоял он верхом, спустившись с третьего гребня на половине ската до ручья, окруженный штабом, с конвоем и значком. Скрывая волнение, Скобелев старался бесстрастно, спокойно глядеть, как полк за полком исчезали в пекле боя. Если Скобелев не бросился ранее с передовыми войсками, как подсказывала ему горячая кровь, это только потому, что смотрел на себя как на резерв до решительной минуты. Минута эта настала. Дав шпоры коню, Скобелев быстро доскакал до оврага, опустился или, вернее, скатился к ручью и начал подниматься на противоположный скат к редуту № 1. Появление генерала было замечено даже в те минуты, настолько Скобелев был популярен”.

Присутствие Скобелева настолько воодушевило солдат, что вскоре турки были выбиты из ложементов перед редутом № 1. Двигаясь нестройными, но дружными кучами, полки перемешались между собою, многие шли даже в одиночку. Это была толпа, руководимая одним героем. Наконец наши ворвались в редут с остервенением. Скобелев один из первых добрался до редута и скатился с лошадью в ров. Высвободившись, он попал в самый пыл схватки. В рукопашном бою большая часть защищавших редут турок была перебита. Схватка еще не кончилась, как офицеры и солдаты окружили Скобелева, умоляя его поберечь себя и идти назад. Тяжелораненый майор Либавского полка тащил Скобелева за ногу; лошадь, на которую сел Скобелев, была насильно повернута и выведена из редута.

Ночь прошла спокойно; но утром 31 августа канонада и ружейная пальба начались с обеих сторон. Турки стреляли перекрестным огнем по занятым Скобелевым редутам и после короткой бомбардировки густыми цепями двинулись к редуту № 1, но, несмотря на огромное превосходство в силах в этом пункте, были отбиты. Около десяти часов утра опять показались густые цепи красных фесок. Дукмасов дополняет описание Куропаткина, рассказывая следующее:

“Начальник штаба Куропаткин был контужен и обожжен взрывом, но остался на позиции и продолжал распоряжаться обороной... По отбитии атаки Скобелев поехал на правый фланг, на редут № 2.

– Вот посмотрите, Дукмасов, – сказал Скобелев, указывая на полусотню казаков, бывших впереди редута. – Этим господам я приказал выбить из огородов башибузуков. Опять ваши казаки... (тут генерал употребил крепкое слово), – продолжал Скобелев, заметно раздражаясь. – Поезжайте и скажите, чтобы сейчас же выбили эту сволочь!

Скобелев сильно задел мое казачье самолюбие. Вспылив и не сознавая, что говорю, я ответил:

— Если вы, ваше превосходительство, ругаете так нас, казаков, то я не могу исполнить вашего приказания.

– Как вы смеете рассуждать, хорунжий! – грозно крикнул Скобелев, весь вспыхнув. – Я прикажу вас расстрелять.

– Как угодно... Каждый из нас может быть расстрелян неприятелем, но, если прикажете, меня расстреляют свои пули”.

У Скобелева между тем мгновенная вспышка прошла. Он протянул руку Дукмасову и с добродушной улыбкой сказал:

– Ну, извините меня, голубчик, я погорячился.

“Эта искренняя фраза, – пишет Дукмасов, – еще более расположила меня к этому человеку, которым я был просто очарован... Я поехал к казакам, передал им приказание Скобелева, и они немедленно и дружно его исполнили”.

Возвратившись к Скобелеву, Дукмасов встретил его крайне встревоженным. В руках он держал телеграмму от генерала Зотова и говорил Куропаткину:

– Черт знает что такое! Пишут, что нет подкреплений, а между тем мы видели у них целые колонны, ничего не делающие! Хоть бы произвели демонстрацию и отвлекли от них часть неприятельских сил! Ведь нам приходится бороться чуть ли не со всею армией Османа-паши! Отряд наш истощает свои последние силы в непосильной борьбе!

От внутреннего волнения у Скобелева показались даже слезы на глазах. Он опустил голову и отвернулся.

– Если бы мне теперь свежую бригаду – я доказал бы... – он окончил фразу вполголоса, затем поднял голову и сказал громко, чтобы Дукмасов поскакал на оба редута и прочитал телеграмму, гласившую, что подкреплений нет и что Зотов надеется, что войска Скобелева удержатся собственными силами.

Скобелев так искусно умел пользоваться нравственным элементом в бою, что возникает вопрос, какова была цель прочтения этих телеграмм, произведшая, по показанию Дукмасова, удручающее впечатление на обессилевших солдат? Ответом является другое показание того же Дукмасова: в одном месте он наврал, что великий князь главнокомандующий тотчас пришлет подкрепление, и никакого впечатления не произвел; в другом месте прочел печальную телеграмму, но услышал от одного из товарищей хладнокровный ответ: “Э, братец, все равно, куда ни прячься – один черт”. Говоривший это преспокойно курил папиросу под перекрестным неприятельским огнем.

Оказалось, что Скобелев прав: солдаты и офицеры, засевшие в редутах его имени, видя, что помощи нет и что все равно куда ни прячься, “под влиянием прочитанной телеграммы” решились дорого продать жизнь. Многотысячная толпа турок с криками “Алла!”, пением и стрельбой на ходу атаковала редуты, муллы в белых чалмах двигались с таборами, держа над головами Кораны, впечатление дополняли черкесы и башибузуки своими криками и гиканьем. Горстки наших солдат защищались штыками против вдесятеро сильнейшего неприятеля, и если они были выбиты, то, конечно, не по своей вине.

Стоя на втором гребне Зеленых гор, Скобелев с отчаянием видел, как была захвачена турками сначала траншея майора Горталова (сам майор был поднят на штыки), затем и редут № 1. Видя невозможность дальнейшего сопротивления, сам Скобелев велел очистить редут № 2, но только после третьего приказа защитник его Мосцевой медленно и в порядке отступил.

Говорят, что в этот момент критическое положение отряда Скобелева было лично замечено покойным государем Александром Николаевичем, издали наблюдавшим сражение. На вопрос императора, нельзя ли прислать подкрепление, некоторые генералы сказали, что рискованно ослабить главный резерв и что если Скобелев будет разбит, то это не важно, так как главная атака будет отражена.

Александр II, император Всероссийский

По несчастью, главная атака была направлена как раз против Скобелева.

По оставлении редутов Скобелев стал делать энергичные распоряжения, чтобы укрепить второй гребень Зеленых гор. Ему не было дано саперов, что значительно затруднило дело. К этому времени подошел почти истребленный при атаке так называемого Радищевского редута Шуйский полк, присланный наконец Зотовым в виде подкрепления, о чем сначала заявил ординарец великого князя.

– Поздно! – сквозь зубы проговорил Скобелев. – Двумя часами раньше мне нужно было только бригаду, теперь же этот полк может только прикрыть отступление. Да и что это за полк, когда в нем только 700 штыков! Это батальон, хотя и с тремя знаменами.

Прибытие даже самого слабого подкрепления оказалось кстати. Турецкая пехота продолжала наступление. По приказанию Скобелева войска наши молчали. Но вот он махнул рукой – и по всей линии открылся огонь батарей и ружей; в то же время две сотни казаков под предводительством самого Скобелева поскакали за турками и погнали их назад до оврага.

На следующий день наступление турок продолжалось. Скобелев отбросил неожиданною атакою неприятельскую цепь и башибузуков и остался на своей позиции. Несмотря на поражение, которое мы потерпели в боях 30 августа, упорная борьба Скобелева настолько расстроила турок, что если бы и после того были сделаны надлежащие распоряжения, не пришлось бы ждать прибытия Тотлебена для взятия Плевны голодом.

Дополним этот рассказ о “третьей Плевне” патетическим местом, находящимся в “Воспоминаниях” Верещагина.

31 августа Верещагин узнал от адъютанта главнокомандующего Дерфельдена, что один его брат ранен, другой – убит. Художник поспешил на левый фланг, чтобы просить Скобелева по возможности отыскать тело убитого брата. Когда Верещагин достиг Зеленых гор, он встретил князя Имеретинского и других генералов и офицеров. Увидев Верещагина, Скобелев, который тут же обедал, спросил его, зная, что художник пришел из главной квартиры:

– Ну что, сегодня намерены ли нам прислать подкрепление?

Верещагин ответил, что ничего не знает, не слышал и сомневается, чтобы прислали.

Тогда со Скобелевым, по словам Верещагина, случилось нечто невозможное: “Р-р-р...”

“Эти рыдания храброго генерала резанули меня, – говорит Верещагин, – как ножом. Если бы не моя собственная рана, я помчался бы к главнокомандующему, который, вероятно, не был вполне осведомлен о положении дел”.

Три с половиною месяца спустя, когда Плевна пала, Верещагин поехал со Скобелевым на панихиду, отслуженную в память защитников несчастного Скобелевского редута. Здесь Михаил Дмитриевич сообщил ему все, что пережил. Для облегчения штурма, для того, чтобы вскарабкаться на высоты, солдаты побросали шанцевый инструмент, и, когда потом пришлось рыть траншею, они пустили в ход штыки и свои пять пальцев! Конечно, таким образом нельзя было создать никакого прикрытия, а турки уже наступали и кололи штыками последнюю горсть храбрых. Указывая на этот маленький вырытый пальцами ров, Скобелев буквально заливался слезами и горько рыдал во все время панихиды. Многие из присутствовавших также зарыдали.

А между тем и до сих пор еще существует мнение, в свое время распространенное корреспондентами некоторых газет, будто Скобелев смотрел на солдат только как на пушечное мясо и будто только ради побед он не щадил человеческих жизней. О ком угодно можно сказать это – такие примеры бывали в турецкую войну, – только не о Скобелеве.

Глава IV

Плевненское сидение. – Тотлебен и Скобелев. – Падение Плевны. – Зимний переход через Балканы. – Имитли, Шейново, Шипка. – Набег на Адрианополь. – Конец воины. – Взгляд Скобелева на восточный вопрос. – Досуг и дело в мирное время

Важным источником для истории плевненского сидения в связи с биографией Скобелева являются коротенькие записки, оставленные Тотлебеном, которого вызвали с целью поправить ошибки неопытных полководцев.

Еще 12 сентября Тотлебен писал из Бухареста: “Завтра утром поеду с генералом Скобелевым в Зимницу, а послезавтра – в главную квартиру, в Горный Студень. Генерал Скобелев был болен, оставался несколько дней в Бухаресте. Я признаю нашу встречу здесь счастливою случайностью, так как он хорошо знаком с положением дел... Он сообщил мне много интересного. Скобелев говорит, что в армии ожидают меня с нетерпением”. 22 сентября Тотлебен находится уже в лагере при Плевне, в распоряжение его дают около ста тысяч пехоты и десять тысяч кавалерии, но не дают ему ни штаба, ни помощников. Тотлебен сам выбирает князя Имеретинского начальником штаба. О Гурко он пишет: “Гурко только сегодня приедет и должен еще ознакомиться с местностью”, – и затем замечает: “Знаменитый Скобелев также под моим начальством”.

Тотлебен стал главнокомандующим под Плевной, но не мог распоряжаться другими операциями. Тотлебен остался многим крайне недоволен, особенно интендантскою частью. Он осуждал также всякого рода штурмы. Штурм Плевны был, с его точки зрения, величайшей нелепостью, и даже действия под Горным Дубняком он считал “безрассудными”, говоря, что потери, понесенные в этом деле войсками Гурко, далеко не соответствовали достигнутым результатам, “хотя гвардейцы сражались подобно львам”. О средствах осады Тотлебен пишет: “У меня 30 осадных орудий, а надо 200!”

После “третьей Плевны” руководители наших военных операций решили, что успешный штурм невозможен; остановились поэтому на блокаде. Ввиду того, что Осман-паша все еще имел сообщение с Софией, прежде всего было решено взять Телиш и Горный Дубняк в тылу Плевны. Эти укрепления и были взяты гвардией, вызванной из России.

Генерал Тотлебен

Генерал Гурко

Взятие Горного Дубняка под командою Гурко было значительно облегчено ложною атакою, чрезвычайно искусно произведенною Скобелевым с помощью Куропаткина. Атака была ведена так, что турки приняли ее за настоящую, и Осман-паша не решился помочь горно-дубнякскому гарнизону. После взятия Горного Дубняка и Телиша Скобелев установил на Рыжей горе артиллерию и велел устраивать ложементы и траншеи, что и было исполнено несмотря на сильный огонь турок. Перед вечером 24 октября Скобелев с Куропаткиным, Дукмасовым и другими осматривал позиции. Турецкие гранаты взрывали подле него комья земли, но он продолжал свои объяснения.

30 октября Скобелев около полуночи двинул свои войска на турецкие траншеи. Турки, не ожидавшие ночного нападения, бежали в паническом страхе. Темнота была непроглядная. Между прочим произошел следующий эпизод, описанный Дукмасовым:

“В темноте Дукмасов вдруг увидел свет от маленького фонаря. Дукмасов указал дорогу. Переехали шоссе и спустились в долину, как вдруг увидели бегущих солдат.

– Это что такое?! – закричал Скобелев громким голосом. – Стой! Что за безобразие! Где офицер?

Подошел испуганный офицер и взял под козырек.

– Объясните, что это значит? – грозно обратился к нему Скобелев.

– Ваше превосходительство, турки открыли такой огонь и такую панику нагнали, что они побросали лопаты... Мы ничего не могли сделать! – смущенно докладывал офицер.

– Какой же вы офицер! У вас самолюбия никакого нет! Стыдитесь, молодой человек!

Пристыдив офицера, Скобелев велел собрать солдат и идти обратно в траншеи. Солдаты были сильно сконфужены.

– Смотрите, ребята, – сказал Скобелев, – вы должны загладить вашу страшную вину – иначе я не хочу вас знать, не хочу вами командовать! Будьте солдатами, а не бабами. Господа, пойдемте пешком в траншеи!

Слезли с коней. Шли по виноградникам, спотыкаясь. Наконец добрались до траншей, но они были пусты.

По дороге Скобелев все время шутил с Дукмасовым, говоря, что в такой темноте легко попасть к туркам и что турки их обоих посадят на кол”.

С тех пор до самого падения Плевны потекла скучная, монотонная жизнь в траншеях. Но именно в это время обнаружилась в полной мере удивительная заботливость Скобелева о солдате. До чего доходила эта заботливость, видно из того, что наряду с соображениями об укреплениях Скобелев обдумывал, где устроить отхожие места для солдат, которые по беспечности, выходя из траншей, попадали под пули. Сам Скобелев наравне с солдатами поселился в траншее, спал в ямке, наполненной соломой, и покрывался буркой. По словам Дукмасова, солдаты были, видимо, обрадованы, что Скобелев разделял с ними все невзгоды. Настроение его отряда было бодрое, почти веселое, насколько можно быть веселым в дождь и слякоть и под свист пуль и шипение гранат.

Об этом периоде боевой жизни Скобелева сохранились любопытные заметки Тотлебена. По нашему мнению, честь взятия Плевны принадлежит Скобелеву почти наравне с Тотлебеном. Сам Скобелев высоко ценил теоретические познания Тотлебена и его опытность, вынесенную из Севастопольской обороны. Наоборот, Тотлебен не мог не оценить военной гениальности Скобелева, соединенной с огромной начитанностью. По-видимому, эти два человека должны были сойтись, и действительно они дополняли друг друга; но различие натур было слишком велико для взаимной симпатии. Методичный немец, задавшийся целью выморить турок голодом, как сделали его соплеменники с французами во время осады Парижа, отъявленный враг штурмов и всяких смелых атак, и пылкий, страстный, нетерпеливый молодой русский генерал – может ли быть более полный контраст?

До битвы нашей гвардии с турками под Горным Дубняком между Скобелевым и Тотлебеном еще господствовало полное согласие. 5 октября Тотлебен писал: “Вчера был у генерала Скобелева и производил с ним в продолжение 6 часов рекогносцировку местности под Плевною”. День спустя Скобелев пишет князю Имеретинскому: “Мне известен план Его Высочества (главнокомандующего), и целью всех моих действий будет способствовать исполнению его в том виде, в котором его предначертал генерал-адъютант Тотлебен”. Однако чересчур выжидательные действия Тотлебена не могли удовлетворить Скобелева. В одном из писем он называет Тотлебена первостепенным авторитетом, но тут же выражает свое несогласие с ним. Скобелев, в свою очередь, стоит за постепенность и осторожность в действиях, но не доходит до тех крайностей выжидания, к которым способна лишь терпеливая немецкая натура и которые не соответствуют духу русского воина, от генерала до солдата. Он предлагает энергичные меры и иногда изумляет Тотлебена неожиданным устройством траншей или внезапной, смелой атакой. Тотлебен едва успевает запретить ему повторение подобных нападений. Получив начальство над 16-й дивизией, которая приобрела имя Скобелевской, Михаил Дмитриевич искусно приближается к неприятелю, роясь, как крот, на Зеленых горах, и 6 ноября получает впервые в траншеях две контузии – одну сильную осколком гранаты. Целый день пролежал Скобелев в полусознательном состоянии. По мнению д-ра Алышевского (пользовавшего Скобелева в последнее время его жизни в Петербурге), эта контузия положила начало болезни сердца и имела некоторое отношение к внезапной смерти Скобелева.

Об этих событиях Тотлебен пишет настолько характеристично, что не мешает привести его показания целиком:

“Я приказал, – говорит Тотлебен, – занять первый гребень Зеленых гор. Отрядом командует генерал Скобелев, герой, какого редко встретить, mais un homme sans foi, ni loi (но человек без веры и закона)”.

Здесь невольно является вопрос, чем обусловливается такой резкий приговор Тотлебена над человеком, которому он же удивлялся во многих отношениях? Кроме несходства натур, тут могла быть и другая причина: Скобелев не особенно охотно выполнял некоторые распоряжения Тотлебена и часто действовал по своему усмотрению. Удивляться тут нечему, так как сам Скобелев сплошь и рядом предоставлял своим подчиненным такую же самостоятельность, если только знал, что имеет дело с людьми, на которых можно положиться. Далее Тотлебен повествует:

“Пункт этот очень важен для турок. Они оказали упорное сопротивление... Пули, казалось, выбрасывались машинами. Несмотря на это гребень занят и укреплен. Турки также укрепились в двухстах шагах и несколько раз были выбиты штыками... Скобелев дважды контужен и должен полежать... Я положительно воздерживаюсь от штурма. Голод принудит к сдаче. Надо иметь терпение, как в германской армии под Мецом и Парижем”.

Едва оправившись от контузии, Скобелев участвовал в окончательной развязке плевненского сидения. С половины ноября положение турок в Плевне стало критическим. Сообщение было для них всюду отрезано, продовольствие и фураж истощились, санитарные условия были ужасны. 19 ноября Осман-паша собрал военный совет и предложил вопрос: сдаться или пробиться? Единогласный ответ был – пробиться.

27 ноября Скобелев лично привел к Тотлебену перебежчиков, сообщивших сведения о приготовлениях Османа-паши к последней отчаянной вылазке. В штабе закипела работа.

На следующий день Скобелев занял оставленные турками Крышинские редуты; это позволило Тотлебену приказать всем войскам на правом берегу реки Вид перейти в наступление. Между тем уже слышалась перестрелка Османа-паши с отрядом Ганецкого.

Занятие Крышинских редутов было делом личной инициативы Скобелева на основании сведений, добытых в то время подполковником Куропаткиным с помощью перебежчиков и охотников; оно в высшей степени облегчило задачу Тотлебена. Что касается бомбардировки, которой приписывали большое значение, она была неудачной: по взятии Плевны оказалось, что наши снаряды почти не разрывались.

Окончательно ослабленная армия Османа-паши была отброшена за реку Вид, сам Осман-паша ранен и сдался со своей армией.

По признанию почти всех наших и европейских авторитетов, взятие Плевны решило участь кампании. Так, конечно, думал и Тотлебен, но тем не менее он продолжал требовать методической войны! Если бы этому совету последовали и вздумали, как требовал Тотлебен, осаждать. Рушук, то война, вероятно, затянулась бы года на два, а на самом деле в короткое время последовал ряд наших удач на Шипке, в Адрианополе и почти у ворот Константинополя.

Не мешает заметить, что Тотлебен с начала до конца не сочувствовал самой воине, считая ее бесцельной. В этом отношении он стоял совершенно на точке зрения тогдашней либеральной русской печати с “Голосом” и “Вестником Европы” во главе. Вот что писал Тотлебен тотчас вслед за падением Плевны:

“Мы вовлечены в войну мечтаниями наших панславистов и интригами англичан. Освобождение христиан – химера. Болгары живут здесь зажиточнее и счастливее, чем наши русские крестьяне. Их задушевное желание – чтобы их освободители по возможности скорее покинули страну”.

Этим окончательно дополняется контраст со Скобелевым, который боролся за идею, вполне разделяя по славянскому вопросу мысли и чувства Ивана Аксакова. Относительно недружелюбных чувств к нам болгар он нисколько не заблуждался, но прощал их. Один из сподвижников Скобелева, описывая враждебное настроение населения Ловчи после ее второго занятия нашими войсками, прямо говорит, что ни Скобелев, ни его подчиненные не винили болгар, отлично понимая, что они потерпели вдвойне: и от турецких пашей, и от самой войны, начатой за их освобождение, особенно потому, что она велась с переменным успехом.

Сухие, но документальные записки Тотлебена прекрасно дополняются наивным рассказом ординарца Скобелева, Дукмасова. Он трогательно описывает тяжелую жизнь в траншеях и те развлечения, которые порою устраивал Скобелев солдатам, то заставляя музыкантов играть веселую музыку, то устраивая иллюминации. Одна из таких иллюминаций была придумана им не только для потехи. В лагерь Скобелева пришла весть о наших успехах на азиатском театре войны и о взятии Карса. Скобелев тотчас оценил значение этого события и для нас, и для турок. Зная, что Осман-паша отрезан от всего мира, Скобелев вздумал поделиться с турками этою новостью с целью окончательно обескуражить защитников Плевны. Он приказал сделать огромный транспарант из сшитых попон, посередине которого вырезано было по-турецки два слова: “Карс взят”. Вечером транспарант этот был выставлен в передовой траншее и освещен тридцатью фонарями. Картина получилась эффектная. Даже выстрелы со стороны турок прекратились – турки любовались иллюминацией. Но вдруг, разобрав в чем дело, они открыли ожесточенный ружейный и даже артиллерийский огонь. Впоследствии оказалось, что турки действительно сильно пали духом от этого известия.

Карта Кавказа и театра войны с Турцией в 1877-78 гг.

М. Т. Лорис-Меликов

По поводу контузий, полученных Скобелевым, Дукмасов сообщает любопытные подробности относительно суеверия Скобелева, его известного пристрастия к белому цвету и антипатии к черному. Раз при обходе траншей Скобелев обратился к офицерам:

– А меня, господа, можете поздравить с обновкой: отец прислал мне прекрасный полушубок с наставлением, чтобы я непременно носил его. Но мне что-то он не нравится, главное потому, что черный...

Как нарочно, через несколько дней после этого он был контужен пулей, впрочем слегка.

Скобелев так часто становился на банкет, что Куропаткин наконец подговорил офицеров устроить так, чтобы генерал перестал рисковать жизнью. По уговору, как только Скобелев со дна рва поднялся на банкет, все тотчас же влезли туда. Скобелев удивленно посмотрел на офицеров и, не говоря ни слова, слез с банкета. Через несколько шагов он не выдержал, опять взобрался и стал смотреть. Все делают то же.