Текст книги "Тем тяжелее будет падение"

Автор книги: Михаил Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

В такую избушку страшно входить, вот-вот крыша на голову свалится, но Анна вошла. В сенях стоял гроб, и девушка от неожиданности вздрогнула. Кажется, она и здесь опоздала. Но кашель, донесшийся из комнаты, успокоил ее – старик был дома. Она постучала в дверь и вошла. Здесь жил счастливый человек, он мог себе позволить не иметь замков. Старик пил чай, сидя у окошка. Он был живым и подвижным в свои восемьдесят два, не думал о болезнях и смерти, а все потому, что понимал нужность и важность своего существования.

– Что, дочка, гроба напугалась? Жив еще, но смерть не за горами, позаботился, дабы в овраг не выбросили. Мужики из соседней деревушки похоронят. Я им в подвале самогонки оставил на помин души. Четверти им хватит.

– Вы меня не помните, дед Матвей? Я Аня. У меня здесь друг живет, а может, жил. Николай Николасвич Поспехин, художник. Вы за его оранжереей ухаживали и о цветах нам рассказывали. Он вам картину подарил. Вот она, над кроватью висит.

– Помню-помню, мозги еще варят. Хороший художник был. Видать, тебя долго по свету носило. Помер Коля. Как и что, не знаю. Приехал его сын и нашел его мертвым на ковре в гостиной. Здесь его и похоронили. А дом сын тут же продал. Со всем добром, только картины забрал. Сейчас там какой-то тип живет. Зовут его Евгением Александровичем, годков сорок. С кем живет, не знаю, но народу на его участке всегда много.

– Вы были там?

– Да, шиповник высаживал. Оранжерею-то сломали. Новый хозяин цветы не любит. Этаж в доме надстроил, все по-своему переделывает.

– А баню не трогал?

– А что ее трогать! Банька знатная, на совесть построена, со знанием дела. А так, кто его знает, он мужик странный, своевольный, все по-своему хочет, живет сам по себе. Самодур, одним словом.

– Небедный самодур. Такие хоромы купить не каждому по карману. Поспехин пять лет дом строил, так у него же картины на лондонских аукционах продавались.

– Нет, новый хозяин не из ваших. Даже я понимаю, что грамоте его плохо обучали, а красоте он предпочитает стрельбу. Тир открытый на участке устроили, все цветы помяли. Из чего они там только не стреляют! Сейчас бассейн роет и застеклять его собирается. Аккурат рядом с банькой. Если хочешь, я тебя отведу на Колину могилку. Ему приятно будет.

– В другой раз, Матвей Силантьич. Мне в город нужно. Я еще приеду сюда. Скоро приеду, тогда и на могилу сходим.

Анна ушла. Сейчас электрички забиты до отказа, люди едут на работу, час пик, и она проскользнет незаметно. Что делать, она не знала. Все расчеты полетели к чертям собачьим, ни денег, ни документов, ни пристанища. Если ее начнут искать, то все сразу. Старыми связями не воспользуешься, о них всем заинтересованным лицам известно. У нее не больше суток на свободное перемещение, потом начнутся облавы. А за сутки она ничего не успеет, тут и думать нечего. Из Москвы далеко не уедешь. Все, что ей нужно, здесь, и она должна быть здесь. Об этом ее враги тоже догадываются. Вырвалась из одного капкана, чтобы саму себя загнать в другой, более страшный и даже смертельно опасный.

Знала она один адрес в Москве, надежный. Про него никто из ее врагов не ведал. Там приютят, согреют и помогут. Уже помогали. Она втиснулась в вагон метро и поехала к центру.

Ей всегда везло, все давалось с легкостью, и только со своими мужьями она не могла поладить. Но ведь это мелочи, если все строилось не на любви, а на прихотях. Ушел один, пришел другой. Она успела о них забыть. Успех всегда сопутствовал молодой, красивой и талантливой актрисе, но вот фортуна отвернулась от нее. Месяц кошмара, из которого ей с трудом удалось вырваться и вдруг сказочно разбогатеть. Сказка длилась недолго. Богатство, как видно, счастья не приносит, и все полетело вверх тормашками. Сейчас она превратилась в бесправное существо, лишенное всего на свете, кроме жизни, висящей на волоске.

И это в ее двадцать восемь лет от роду, полной сил, энергии и таланта.

Загубленного таланта.

Анна без труда нашла нужный дом и поднялась на второй этаж. На звонок ей не ответили. Кто-то должен быть дома, еще слишком рано! Она позвонила еще раз.

Тишина. Куда же ей теперь?! Все против нее! Куда ни сунься – сплошные стены и заборы, У Анны навернулись слезы. Она ощутила такую беспомощность, что ей раз и навсегда захотелось оборвать невыносимые мучения.

Дверь неожиданно открылась. На пороге стоял насупившийся мальчуган лет восьми в очках с толстыми линзами. Худенький, бледный, с покрасневшими глазами, синюшными губешками и белокурыми кудрями.

– Я тебя разбудила? Извини. Тебя зовут Кешка?

– Иннокентий. А ты откуда знаешь?

– Твоя мать мне про тебя все уши прожужжала. Она дома?

– Ты ее подруга? А почему я тебя не знаю?

– Там, где мы дружили, детей не бывает.

– В тюрьме?

– А не слишком ли ты много задаешь вопросов?

– У тебя ко мне их будет больше. Заходи.

Анна зашла в квартиру. Мальчик захлопнул дверь, взял ее за руку и отвел в спальню.

Лучше бы она сюда не приходила! Один шок следовал за другим. Кому она, к черту, нужна, такая свобода?! Вся кровать была залита кровью, даже стены забрызганы.

– Что здесь произошло? – еле слышно спросила Анна.

– Ночью маму зарезали бандиты и сестру тоже убили. А отца забрали в милицию. Они думают, что он всех убил.

– А почему бандиты тебя не тронули?

– Я сидел под кроватью и все видел, а они меня нет.

– Боже! Бедная Ниночка! Вот так раз – и все! Ей же сорока не исполнилось. Сволочи! За что же они ее?

– Ты задаешь слишком много вопросов. Я тебя не знаю.

– Меня зовут Аня. Ты прав, я сидела с твоей матерью в тюрьме, она была моей единственной подругой, настоящей. Меня бы с моим харак тером давно по стенке размазали, но твоя мать выручила меня и научила жить среди волчиц. По том ее освободили, а я вышла только сегодня.

– Менты сюда вернутся. Они обыск еще не делали.

– И это ты видел?

– Нет, я вернулся сюда после того, как они ушли. Но я вижу, что ничего не тронуто.

– Тебе самому надо пойти к ним и все рассказать.

– Не выйдет. Они заодно с бандитами. Я это сразу понял. Один здоровый мент поджидал отца возле дома. Когда он возвращался, мне не удалось его предупредить. Капитан избил отца и отвез в «кутузку». Я никому не верю. Теперь они будут меня искать, чтобы убить. Я видел бандитов.

– Может, ты и прав. Сейчас ничему удивляться не приходится. И что нам делать?

– Где ты живешь?

– Под открытым небом. Я, парень, в полном дерьме. Хоть обратно за «колючку» возвращайся.

– И денег у тебя нет?

– Гроши.

– Ладно, деньги у меня есть. Доллары. Но мне их никто не поменяет или отнимут. Ты поможешь мне, а я тебе. Идет?

Анна посмотрела на мальчугана. Его взгляд был серьезным и даже строгим.

Она присела на корточки.

– Послушай, Иннокентий, я ни черта не смыслю в детях. И еще тебе скажу, что терпеть их не могу и не собираюсь заводить потомство. На кой хрен мне нужна обуза? Меня тоже менты ищут, и не только они. Понимаешь? У тебя есть родственники?

– Я не ребенок, я мужчина. К тому же за бабий счет жить не собираюсь. Так что по поводу обузы рассуждать не будем. Ты смотрела «Семнадцать мгновений весны»? Там искали женщину с ребенком, а у нее было двое и ее не заподозрили. Одну тебя быстрее поймают, а без денег тем более. А если я один буду болтаться по Москве, меня тоже захомутают. Разговаривать я буду только с прокурором, а не с ментами.

– Тебе сколько лет?

– Десять.

– Врешь!

– Не веришь, не надо. И не сиди на корточках, как зеки. Мать тоже на кухне всегда так сидела и курила. Отец отучил. Можешь сесть на стул. И не беспокойся, что я маленького роста. У тебя-то зрение нормальное, а я не клоп на стене.

– Я сейчас упаду и не встану! Ну ты даешь, Кешка!

– Меня зовут Иннокентий. Мой отец умнее тебя и разговаривал со мной, как с человеком. А ты женщина. Всего лишь, – добавил он после паузы.

Анна встала и прошла на кухню. В комнате можно задохнуться от спертого кошмарного воздуха. Кешка последовал за ней. Теперь они оба сидели на табуретках и могли разговаривать на равных.

– Ты хочешь, чтобы я отвезла тебя в прокуратуру?

– Надо выждать. Я еще не принял окончательного решения. Тут сплеча рубить нельзя. Ошибешься и ничего не поправишь. Руку оторвал от фигуры – ход сделан.

– Это как?

– В шахматы играешь?

– Я на нервах у мужчин играть умею.

– Уже заметно.

– Ты выжидать собираешься, а мне действовать надо. Я же без документов. Понимаешь? Тебя заберут и в детскую комнату отправят, а меня за решетку. А у меня нет желания возвращаться на нары.

– Тихо!

Мальчишка вскочил с места, взял Анну за руку и повел в детскую, показывая пальцем на входную дверь. Анна услышала звон ключей, щелкнул замок. Они едва успели спрятаться за оконную штору, как дверь открылась. Оба затаили дыхание. В квартиру кто-то зашел. На подоконнике стояло зеркало, и девушка видела в нем отражение. В дверном проеме мелькнуло плечо с милицейским погоном.

Чувствовалось, что гость был человеком высоким и крепким. Минут пять пришелец находился в гостиной, потом очень тихо ушел.

– Это не обыск, – облегченно вздохнул мальчик.

– Боюсь, ты прав, Иннокентий. Видел его?

– Краем глаза, плохо.

– Тот самый капитан, что отца забрал?

– Похож. Тот же запах пота. Надо уносить ноги.

– Погоди, дружок. Этот тип не просто так заходил сюда. Идем глянем.

Обыск пришлось производить самим. Анна знала, где искать, и нашла в серванте за стеклом в пустой сахарнице три маленьких целлофановых пакетика с белым порошком. Она даже раскрывать их не стала, высыпала порошок в унитаз и спустила воду.

– Что это? – спросил удивленный Мальчишка.

– Так, гадость всякая. Меня подловили на ту же удочку, я их методы знаю. Теперь пусть обыскивают. Пора убираться, мы и так задержались.

– На возьми. – Иннокентий протянул ей паспорт.

– Что это?

– Мамин. Они его не нашли, он в белье лежал.

– Схожесть, как у луны с солнцем.

– Фотографию переклеить можно. На ней нет печати.

– Посмотрим. – Анна сунула паспорт в карман плаща. – В одном ты прав, Иннокентий, в милиции тебе делать нечего.

Они покинули квартиру так же тихо, как и ушедший ранее капитан. На улице им никто на глаза не попался, кроме дворничихи, но если она их и заметила, то не сразу. Мальчик плохо видел и привык ходить, держа кого-то за руку. Он едва поспевал за своей новой подругой, но не решался обнаружить собственную слабость и за руку брать ее не хотел.

***

Бил он его от души. В камере временного содержания спрятаться негде, и Тимохин выкладывался на полную катушку. Ушаков, которого мучило похмелье, успел понять только то, что его жена и дочь убиты и от него требуют признания в их убийстве. Голова слишком плохо соображала, чтобы отвечать на вопросы. К тому же этот костолом и не ждал ответов, – он спрашивал и тут же бил кулаком в лицо так, что искры из глаз сыпались. Озверевший капитан не успокоился, пока клиент не потерял сознания.

С ним случилось несчастье: погибли жена и дочь. В его сознании этот кошмар пока не укладывался. Ни у него, ни у Нинки не было врагов. Убивать не за что.

Жили тихо и никому не мешали. Теперь это обстоятельство обернется против него.

Ярлык «бытовухи» повесить проще простого, если нет иного объяснения. И алиби у него тоже нет. В любое другое время он нашел бы достойное алиби, но только не на этот раз. Сами посудите: звонит старый кореш по зоне, в Москве проездом, не виделись года четыре. Дружок успел имя сменить. Специально ради предстоящей встречи крюк дал через Москву. Мужик на серьезное дело собрался, ему помощник с хорошими руками и головой потребовался. Дело того стоило, куш серьезный.

Встретились, выпили, «за жизнь» поговорили, не откажешь, три года вместе на баланде сидели. В шесть тридцать утра у дружка самолет. Уговаривал до последнего, но так и не уговорил. Слово дал Нинке, а она ему. Все, завязали, детей на ноги ставить решили. Нинка и пить стала вдвое меньше, но до конца еще в руки себя не взяла. Важно другое – хотела и старалась, а так просто от этой заразы не избавишься. Иных проблем не существовало.

Дружок обиды не таил, пожалел, плечами пожал – и в аэропорт. А Ушакова даже в такси сажать отказались. Развезло мужика прилично, собутыльник он слабый, вот и потопал домой пешком через весь город, вытирая стены домов, падая и поднимаясь. Только вот до дома так и не дошел. И какое он может предъявить алиби? Дружка завалить? Захотел бы, не смог. Где тот жил и в какие края на дело поехал, они не обсуждали. Вот если бы ударили по рукам, другой разговор. Такие люди не любят языком по асфальту мести. Одним словом, у Ивана никакого алиби не было Лейтенант подошел к дежурному и спросил:

– Жора, а Бычара не появлялся?

– Профилактикой занимается. Добычу свою трясет. Не завидую я ему. А чего тебе?

– Хозяин вызывает, отчитываться пора. Клеопатра уже приехала.

– Видел. Хороша баба, но гонора слишком много. На кривой козе не объедешь.

– А ты как думал! Папочка – прокурор области, да и сама подполковник в тридцать семь лет.

– Вот потому и без мужа.

– Да мужики сами от нее шарахаются! Может, она и не против. Ты посмотри, как она одевается. Ходит на шпильках, прическа отпад, а духи? С ней рядом лучше не сидеть, обалдеешь. Бычара давно на нее глаз положил, да кишка тонка. Он как пасть свою раскроет, так из нее кирпичи сыплются. У нее давно на Бычару аллергия выработалась.

– О, легок на помине.

В коридоре появился Тимохин. При нем рта не разевали, боялись больше самого начальника райотдела.

– Товарищ капитан, – обратился Савченко, – следователь Задорина приехала, ждет вас в кабинете начальника. Меня за вами послали.

– Эксперты сдали свои отчеты?

– Все на столе у полковника.

– Тогда пошли.

Прозвучало это так, словно, не будь результатов экспертизы, Тимохин послал бы полковника куда подальше, С Саранцевым, вне службы разумеется, у капитана были приятельские отношения. Полковник ходил к капитану на дни рождения, и наоборот. Даже на рыбалку ездили вместе, а вот в присутствии Ксении Задориной оба испытывали некоторую скованность. Женщина действовала на них, как удав на кроликов. И то, что Тимохин называл ее Ксюшей, скорее выглядело своеобразной защитой, а не панибратством. Правда, капитан всех называл на «ты» и не признавал авторитетов, невзирая на должности и звания. Ему прощали. Сын лесного егеря из спецзаказника для особо важных персон рос в диких условиях. Во времена своего детства и отрочества он повидал многих титанов. Еще мальчишкой самого Брежнева называл дядей Леней и на «ты». У отца научился. Знатный был егерь, все Политбюро олениной и медвежатиной кормил и в бане по голым задницам веником хлестал. Какие уж там могут быть авторитеты, если ты с маршалами Советского Союза водку хлестал, а сын ее из сугробов холодненькую таскал!

Маршала из Тимохина не получилось, но амбиций капитану было не занимать.

Он один знал, кто и как должен жить на этом свете. Около сотни задержанных лично им особо опасных преступников – это о чем-то говорило. Не так он прост, этот капитан. В своем доме в двери не стучат, и Тимохин ввалился в кабинет как в собственную спальню.

– Здравия желаю всем присутствующим.

Медэксперт замолк и подождал, пока капитан сядет, потом продолжил.

Лейтенант Савченко остался стоять в дверях. Отсутствовал эксперт Лепехин, остальные прибыли по первому требованию.

– В итоге нам удалось установить, что кровь на кухне, в коридоре, на лестнице и на найденном в подъезде полотенце принадлежит Дмитрию Грачкину. Грачкин и Лаврушина были убиты ножом, найденным в квартире в два пятнадцать. Они умерли почти одновременно, но все же разница есть. Ранение Грачкина не было смертельным. Он умер от потери крови. Возможно, он прожил после получения удара ножом около часа. Наверняка мог двигаться. А Лаврушина умерла мгновенно.

– А вы что скажете, Ксения Михална? – спросил полковник, смущенно глянув на следователя.

– По логике вещей, Грачкина ранили в другом месте. Он пришел с улицы, следы в подъезде это подтверждают. Потом сидел на кухне, а затем перебрался в кровать. Сам себя он ранить не мог, разумеется. Значит, нож принадлежал не ему, а убийце, который впоследствии покончил с хозяйкой и ее дочерью. Убийца, возможно, ушел через окно. Не берусь утверждать. Меня смущает найденное в подъезде полотенце. Но возможно, Грачкин уже пришел с полотенцем и бросил его внизу, а потом поднялся наверх. Перед тем как приехать к вам, я опросила соседей. К сожалению, никто ничего не видел и не слышал, все спали. Но я думаю, что убийца присутствовал в доме, пока Грачкин истекал кровью на кухне. Человек по доброй воле умирать не станет. А раз у него еще оставались силы, он вызвал бы «скорую помощь». Телефон в квартире работал на момент моего прибытия. Значит, он не мог воспользоваться такой возможностью. Извините, но я пока не могу разложить все по полочкам.

– А ты что скажешь, Андрей Ильич? – полковник перевел взгляд на Тимохина.

– Как вы установили имя убитого? – вопросом на вопрос ответил капитан. – В его карманах ничего не нашли.

– Труп дактилоскопировали, отпечатки нашли в картотеке. Дмитрий Васильевич Грачкин, судим дважды. Профессиональный домушник. Вышел полгода назад. Но на этот раз дверь он не вскрывал. Замки в квартире в полном порядке.

– Зачем ему вскрывать дверь? Лаврушина сама его впустила. А Ушаков любовничка своей жены поджидал внизу. Как только тот спустился, так и получил перо в бок, а потом он его за шкирку притащил обратно в дом, допросил на кухне, тот ему во всем сознался, и Ушаков прирезал свою жену, а тут и этот концы отдал. Вот он и уложил их рядышком, как Ромео и Джульетту, а сам смылся.

– Ушаков – вор, – тихо сказала следователь. – На мокруху не пойдет, и вы забываете, что убита девочка, которую он воспитывал. Исчез мальчик восьми лет. И наконец – след на подоконнике от обуви сорок четвертого размера. Ушаков носит сорок второй. Но может быть, вы уже допросили сами Ушакова, капитан, и он во всем чистосердечно признался?

– Так, предварительная беседа без протокола. Пьяный в стельку, что от него услышишь.

– Я попрошу вас, Николай Николаич, выделить мне кабинет и привести задержанного.

– Уж лучше, Ксюша, допрашивай его в камере, незачем такое чудовище по коридорам таскать, народ пугать.

В кабинет вошел майор Лепехин.

– Вовремя, Василь Семеныч! – обрадовался Саранцев. Он очень не любил находиться между двух огней. – Что удалось узнать?

– Моя бредовая идея обрела живые формы, а именно: Ушаков и ныне покойный Грачкин отбывали срок в одной колонии на протяжении двух лет с тысяча девятьсот девяносто пятого по девяносто седьмой год. Не знать друг друга они не могли.

– Ну а я о чем! – засмеялся Тимохин. – Никаких случайностей, все закономерно. Вор – не убийца?! Черта лысого! Он не просто вор. Он Афган прошел и медаль получил не за кашеварство, а теперь Приплюсуйте к этому пять лет зоны и пьяные мозги. Да его к стенке ставить пора!

– Успокойся, Андрей, – вмешался полковник.

– Еще одна деталь, – продолжил эксперт. – Полотенце. На нем ярлычок от прачечной с тем же номером, что есть на другом белье в квартире.

– Правильно! – вновь возбудился капитан. – Сначала спьяну следы начал смывать, потом плюнул и решил свалить. Полотенце бросил внизу, погулял малость, проветрился и про нож вспомнил. Приметная штука, решил за ним вернуться, тут я его и накрыл. Кто-то может предложить более реальную версию? Про дядю с улицы можно говорить сколько угодно, только где вы этого дядю возьмете в два часа ночи, которому тут же дверь откроют и дадут себя прирезать, а он после этого подождет, пока все передохнут, и со спокойной совестью уйдет, причем ничего не тронув. В серванте золотишко цело, а в белье шестьсот баксов нетронутыми остались.

– А если у Ушакова есть алиби? – спросила Задорина.

– Я так думаю, у него было время подговорить какую-нибудь телку. Она вам с пеной у рта будет доказывать, что он всю ночь не слезал с нее. Его хоть самого… – дальше он продолжать не стал, напоровшись на гневный взгляд Ксении.

– На ногах не держался, а всех перерезал как щенят. Ну просто Геракл!

– Геракл не Геракл, а нож держать умеет. Не забывайте его биографию.

– Извините, товарищ полковник, я тут вспомнил кое-что, – подал голос Савченко.

– Говори, лейтенант.

– Тут речь заходила о мальчишке. Когда мы прибыли на место происшествия, в первую очередь осмотрели двор и подъезды. Я поднялся на последний этаж. Там сидел мальчишка на ступеньках, лет восьми-девяти. Курил, между прочим. Я как-то не придал этому значения, просто спросил у него, видел ли он кого-нибудь, но он отрицательно покачал головой. Выхода на чердак там не было, и я спустился.

– Отправляйтесь в квартиру, лейтенант, поищите фотографии! – приказал полковник. – Парня надо искать. О нем мы забыли. Ведь с Ушаковым его не было. Нужен его снимок. Раззявы!

– Возьми с собой пару ребят и понятых не забудь пригласить, – строго добавил Тимохин. – Мы провели слишком беглый осмотр. Покопайся в квартире как следует. И не забудь сфотографировать и запротоколировать все, что вы там найдете. Вперед!

– Скажите, – не обращаясь ни к кому конкретно, заговорила Задорина, после того как вышел лейтенант, – а кто вызвал милицию? Я опрашивала соседей, но те ни о чем понятия не имеют. Кто-то звонил дежурному, значит, есть свидетели?

– Сказали женским голосом, – ответил Тимохин, – что в квартире убивают людей, назвали адрес и бросили трубку.

– Любопытно… – протянула Ксения. – Мальчик на лестнице, женщина по телефону и сбежавший человек через окно. Куча свидетелей, а мы гадаем на кофейной гуще. С тем материалом, что мы имеем, можно год топтаться на месте. Без свидетелей нам не обойтись.

– Обойдемся, – усмехнулся капитан. – Ушаков сознается. Поверь мне, Ксюша.

– Из человека можно выбить что угодно, а меня правда интересует, а не результат. И создайте мне условия, капитан, для допроса задержанного.

Ксения Задорина представляла себе Ушакова совсем другим. Он оказался очень приятным молодым человеком, если, конечно, убрать с лица все синяки и царапины.

Ксения считала себя неплохим физиономистом и психологом и доверяла своей интуиции. Встречаясь с преступником, она спрашивала себя: испугалась бы она сидевшего перед ней человека, окажись она вместе с ним в лифте в поздний час, и сунула бы руку в карман плаща, где носила газовый баллончик. В зависимости от ответа на этот вопрос Ксения выбирала тактику собственного поведения и стратегию допроса. Сейчас ее метод не «работал». Ушаков, кроме жалости, никаких чувств не вызывал. К тому же сбивали его глаза, голубые и чистые, как у ребенка.

– Вы знаете, Иван Игнатьевич, что произошло в вашей квартире? – спросила она тихим голосом.

– Настолько, насколько капитан сумел вдолбить мне это в голову при помощи кулаков.

– Убиты ваша жена и приемная дочь, мальчик пропал. В квартире его нет. Версия с ограблением не прошла. В качестве орудия убийства использована финка, очевидно, выполненная на заказ высококлассным специалистом для крупного авторитета лет двадцать назад, сейчас такими не пользуются. Преступление совершено в два часа ночи. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Мне нечего вам сказать. Моя забота – похороны, ваша – убийцы.

– Вы подпадаете под категорию подозреваемых. У вас есть алиби?

– Лень преступников искать? Куда проще козла отпущения найти. Нет у меня алиби. Пьяным был весь вечер, а где меня носило, не помню. Я не обязан обеспечивать себя всякими алиби. Не люблю шумных компаний, предпочитаю одиночество. Если у вас есть доказательства моей вины, предъявляйте, доказывайте и сажайте. Если нет, то какого черта меня здесь держать? Кулаками вы из меня ничего не выбьете. Подписку о невыезде я подпишу. Мне ехать некуда.

– Я бы так и сделала, но во время задержания вы оказали сопротивление и дворник был тому свидетелем. На этот счет есть соответствующее заявление.

– Вы меня-то видите? Промойте глаза борной кислотой или чаем. Я, да еще пьяный в стельку, оказал сопротивление быку, килограммов на пятьдесят тяжелее меня?! Вот поэтому и сижу перед вами с разбитой мордой и перекошенной челюстью!

– Мы можем провести медэкспертизу.

– Конечно, но только капитан скажет, что я таким родился. Я напишу заявление, а он оторвет мне голову. А она мне еще пригодится. Больше пятнадцати суток вы мне не дадите. Глупо. Мне сына надо искать и жену с дочерью хоронить. Родственников у меня нет.

– Мальчика уже объявили в розыск.

– Толку что! Что вы о нем знаете? В чужие руки он не сдастся и к вам не придет. Если он уцелел, то вы его не найдете. Мальчик развит не по годам и очень гордый. С ним сюсюкать бесполезно, я разговаривал с ним как с равным.

– Вы правы, он уцелел. Один из оперативников видел его в подъезде, но не придал значения этому факту. Мы еще не знали, кто живет в квартире. В этом деле есть еще одна закавыка. Рядом с вашей женой на кровати лежал труп мужчины, убитого тем же ножом. Этого человека звали Дмитрий Васильевич Грачкин. Вы не можете его не знать, так как в течение двух лет сидели в одной колонии. Этим ваша проблема усугубляется.

Ушаков долго молчал и смотрел в окно. Задорина его не трогала. Ей показалось, что ее сообщение потрясло Ивана.

– У меня ответа нет, – произнес он хриплым голосом. – Грачкин моего адреса не знал, и я его не видел после освобождения.

– У вас есть враги?

– Я живу среди них.

– А друзья?

– Не знаю, что это такое. Из близких у меня только жена и дети. Ради них я и прозябал на этом свете. Они во мне нуждались.

– Где вы работаете?

– Постоянно нигде. Выполняю заказы коммерческих фирм на установку электронной техники. Жили небедно.

Задорина немного помолчала.

– Мне бы очень хотелось, Иван Игнатьич, чтобы вы помогли следствию. Вы это можете, я знаю.

– Один раз я это уже сделал. Вскрыл сейф особой сложности по поручению одной фирмы. Меня взяли с поличным. Фирмами оказались ворами. Я помог следствию, их нашли. И что дальше? Они проходили свидетелями по моему делу, и я сел на пять лет. Если в резне, устроенной в моей квартире, замешаны бомжи, вы их сами найдете и посадите. Если в деле фигурируют очередные фирмачи, то посадят меня. Тут как дважды два. За пять лет отсидки я встретил двух-трех серьезных преступников, остальные – мелюзга вроде меня. Я знаю, кто какие преступления совершает – от щипачей до крупных воротил, и я знаю, кого сажают, а кто отделывается легким испугом. Не ищите во мне единомышленника.

– Как знаете. Я подумаю, что можно для вас сделать. В лучшем случае вас освободят через семьдесят два часа с момента задержания. Если к этому времени не предъявят обвинения.

– И если капитан не подстроит очередную гадость.

Следователь промолчала.

***

Разговор проходил на даче, где нет посторонних ушей и любопытных. В отличие от сына красавца, унаследовавшего внешность матери, отец страдал ожирением и одышкой, у него часто болело сердце, но он не любил жаловаться и терпеть не мог врачей. Алексей Бенедиктович Котельников мало двигался, его жизнь проходила в креслах кабинетов, залов заседаний, самолетов и машин. Там, где он находился, никто не курил и всегда открывались окна, невзирая на время года. Его спасала закалка и толстый слой жира, остальным приходилось мерзнуть.

Целеустремленности, хватке и силе характера этого человека можно было позавидовать. Во время предвыборной кампании он заставил себя двигаться.

Энергия била из него ключом. В итоге он был избран на второй губернаторский срок и слег на месяц в больницу. Опытный политик, безошибочно оценивавший любую сложную ситуацию, он точно просчитывал варианты последствий и всегда занимал нужное место в расстановке сил.

Однако у всех есть свои слабости. Алексей Бенедиктович имел слабость к арифметике и вел собственную бухгалтерию в обычной общей тетради, где записывал цифры прибыли и расходов, не забывая упоминать имена взяткодателей и тех, кто взятки принимал. Эта тетрадь была еще и своеобразным дневником. В ней Котельников давал комментарии, часто очень остроумные, и характеристики тем или другим своим коллегам, друзьям, врагам и помощникам. Он очень любил деньги и любил их считать. Он отмечал в своей сокровенной тетради все расходы вплоть до того, сколько раздал нищим по дороге в храм Христа Спасителя на праздник Святой Пасхи. Никто не спорит, деньги требуют учета, но не такого откровенного и мелочного, да и имена следует шифровать, а не писать их по белому.

Но кто мог знать, что так получится! Нельзя же себе во всем отказывать!

Человек не может жить в скорлупе. На деле оказалось, что политик такого масштаба обязан жить в скорлупе. Напиться в людном месте не имеет права, только дома, запершись на все замки. И вот случился обвал. Все разом в один день.

Пришла беда – открывай ворота.

Сын стоял перед отцом по стойке «смирно». Он очень боялся отца, и на то имелись серьезные причины. Если бы не отец, сынок из тюрем не вылезал бы. И чем больше отец его вытаскивал из разных грязных историй, тем больше сын чувствовал свою безнаказанность и наглел.

– Ну что, оболтус, продолжай.

– Я не оболтус, отец. Мы сделали, что могли. Да, я виноват, выкрал у тебя ключи от сейфа, но мне позарез нужны деньги, а ты мне, как пионеру, выдаешь на мороженое. Так нормальные люди не живут.

– Нормальные люди с твоим образованием сидят в креслах крупных фирм. Тебя, дурака, в Англии учили, а ты свои мозги в ресторанах пропиваешь. Хватит. Рассказывай дальше.

– После ресторана мы приехали в офис. Левка с Семеном остались в машине, а я с Аркашкой зашел в офис. Охранники играли в шахматы, а то, что творилось этажом выше, им невдомек. Мы поднялись на второй этаж. Хорошо, что шли тихо и ковровые дорожки шаги заглушали. Подходим к кабинету, я открываю дверь. Быстро получилось. Вхожу и вижу: сейф открыт настежь и двое стоят у окна. Меня ослепили лучом фонаря. Правда, я быстро пришел в себя и сообразил, что происходит. Ринулся вперед, на грабителей. А у них веревка висит, крюк надет на решетку и три прута спилено. Они вниз. Я с Аркашкой следом. У нас это не так ловко получилось. А внизу их третий поджидал. Коротышка, на ребенка похож. Они дунули к воротам. Мы следом. Я кричал, но мои козлы не слышали.

Машина прямо у ворот стояла. Левка с Семеном могли бы их перехватить; но у них музыка в салоне на всю катушку играла и они меня не слышали. Зато увидели, как трое выскочили из ворот и побежали к Никитским воротам. Мы в машину и за ними, а они в подворотню. Машину пришлось бросить. Сеня малость обосрался, мол, у воров оружие. Тогда я достал свой нож из-под брючины. Он у меня на липучке был прилеплен. Врываемся в подворотню, вижу, двое уже на заборе висят, а коротышка никак не запрыгнет. Мы к забору. Пацан понял, что ему уже не уйти и схватил доску с земли. Толстяку нашему досталось по тыкве, только ведь его бетонную башку не прошибешь. Второй раз я ему размахнуться не дал. Пырнул куда попало, и шкет свалился, а мы на забор. Ребята от меня все время отставали, поэтому мы не сумели их взять. Я догнал одного, но он оказал сопротивление и мне пришлось ударить его ножом в бок, но его дружок оглушил меня и я на какое-то время отключился, а потом продолжил погоню.