Текст книги "Человек-луч (илл. Г. Шевякова)"

Автор книги: Михаил Ляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава седьмая
ПОИСКИ

Узнав о пропаже Детки, население академического городка бросилось на поиски, как по боевой тревоге. Юра с Женей собрали лыжную команду. Всю ночь лыжники прочесывали окрестные леса и овраги, исходив десятки километров.

Выбившийся из сил, ставший похожим на сумасшедшего, профессор Паверман двое суток безуспешно обшаривал каждый кустик на трассе. Ничего не дали и ночные поиски, организованные Женей и Юрой.

Следовало искать собаку в самом городе. И Майск немедленно стал похож на огромную выставку собак. Никто и не предполагал, что в городе их так много. Фотографии с изображением таксы, пропавшей из Института научной фантастики, появились к двенадцати часам дня, но и после этого вели собак всех мастей. Вой стоял над городом. Мальчишки натаскали столько щенят, что город пропах запахом псины и молока.

Весь этот собачий базар проходил на большом поле футбольного стадиона. Теперь поле стало малым, хоккейным, и вокруг оставалось много места для собак, их хозяев и бригады из Института научной фантастики, которая возглавила поиски пропавшей таксы.

Руководил этой бригадой высокий, костлявый, огненно-рыжий профессор Паверман. Сквозь очень сильные очки глаза его казались маленькими и злыми. Ни на мгновение он не оставался в покое. Пробегая по наскоро сколоченной трибуне, мимо которой проводили собак, он то и дело соскакивал на поле и кричал, хватая хозяев собак за рукава и отвороты пальто:

– Вы что, издеваетесь, да? Разве это собака? Это теленок! Зачем мне ваша овчарка? Такса! Понимаете? Маленькая, вся черная, веселая, добрая, умная такса!

На него не обижались: видели – человек не в себе. А собак привели, чтобы хоть чем-нибудь помочь: может, пригодятся.

По радио уже дважды передавали запись короткого выступления академика Андрюхина с обращением к жителям Майска и окрестных колхозов:

«Дорогие товарищи! От имени всего коллектива наших ученых прошу вас оказать всяческую помощь в поисках пропавшей собаки! С ней связано важное для нашей страны открытие. Собаку необходимо отыскать срочно, в противном случае поиски станут бесцельными…»

В середине дня над стадионом повис вертолет. На трибуну, где бегал Борис Миронович Паверман, выбросили с вертолета лесенку. По ней, словно большой, темный жук, быстро перебирая ступеньки, спустился незнакомый большинству человек с отличной бородой и веселыми, яркими глазами. Это был Андрюхин.

– Нашли?!

Паверман отчаянно махнул обеими руками, едва не сбив с Андрюхина шапку:

– Вообще ни одной таксы!

Конечно, были и таксы – правда, немного. Каждый раз, когда среди визжащих, рычащих, старающихся мимоходом цапнуть кого-нибудь псов появлялась приплюснутая, с висячими до земли ушами раскоряка-такса, словно карикатура на настоящую собаку, вся бригада, ученых сбегала с трибуны и мчалась ей навстречу, наступая на собачьи лапы и хвосты. Впереди всегда неизменно оказывался Борис Миронович. Хотя руки у него, много раз перевязанные бинтами и даже просто носовыми платками, были все изгрызены неблагодарными псами, он первый хватал таксу на руки, иногда только рискуя получить новые укусы, а иногда и получая их. Не все было напрасно.

Вертолет, сделав круг над стадионом, ушел вертикально вверх и исчез.

Ребята с Ленькиного двора и соседних домов последними в городе узнали о пропаже необыкновенной собаки.

Узнали они обо всем от Нинки. Со всех ног подлетела она к Бубырю, зажав в кулаке содранное с забора объявление с фотографией черного песика. На фотографии Детка казалась старше, крупнее, но Леня сразу узнал.

– Муха! – простонал он горестно, вырывая у Нинки фотографию.

– А где же она? – тотчас затараторила Нинка. – Где? А? Я все видела, я все помню! Теперь ты не отвертишься! Я все равно от тебя никогда не отстану… Лучше давай вместе сдадим, вдвоем. Так и понесем! Сначала ты, потом я. Хочешь?… Знаешь, какие мы станем известные? На весь город! Могут даже в газетах написать: пионеры-отличники Бубырин и Фетисова вернули академику Андрюхину его замечательную собаку…

– Заткнись! – диким голосом взвыл Бубырь, не в силах дальше терпеть. – Нет ее у меня.

Нинка не сразу поверила, что собаки действительно нет. Только когда все ребята и Пашка рассказали, как сами, своими руками отдали Муху неизвестному парню, Нинка, все еще недоверчиво ворча, отстала от Бубыря.

– Дураки! Ох, дураки! – заявила она, с невыразимым презрением глядя прямо на Пашку. – «Мы, мальчишки! Мы, самые умные! Всё можем!» Тьфу! Дурачье!…

– Что же теперь будет? – тоскливо спрашивал всех Бубырь. – Что с нами сделают?

– Ничего не сделают! – отрезал Пашка. – Что, ты ее украл, что ли? Приблудилась, и всё. Кто ж ее знал, что это не простая собака, а научная, да еще академика Андрюхина. Мало, что ли, собак по городу бегает!… Бояться нечего. Пошли!

Он вскочил со скамейки и потащил за собой упирающегося Бубыря.

Как были, на коньках, вылетели ребята со двора.

– Куда мы бежим? – испуганно пискнул Бубырь.

– На стадион! Ты слышал – они там, ну, эти, ученые… Сейчас мы им всё выложим. Пусть ищут! Будь уверен, найдут!

– Попадет! – простонал Бубырь сморщившись.

– За это – ничего. Пусть попадает! – Пашка деловито, на ходу, плюнул. – Пусть даже выдерут. Не обижусь. Чего там! Даже легче станет. Ведь я еще вчера понял, что это за парень: чужой человек! Но откуда он про нее знал?

– Подожди! – остановил огорченного Пашку Леня. – Он и вторую кличку тоже знал – Детка! Помнишь, она к нему бросилась, когда он ее так называл… Выходит, он не просто собаку искал, а именно эту, научную, которая у академика пропала… Что же это за парень, а?

Последние слова Ленька произнес почти шепотом, потому что ему внезапно стало страшно. Он побледнел до синевы и с трясущимися губами, молча вытаращив глаза, взирал на Пашку.

С лицами сосредоточенными, сумрачными и даже торжественными Бубырь и Пашка медленно тронулись к стадиону.

Из шумной оравы нетерпеливо воющих псов и их замерзших, но упрямо не уходивших хозяев мальчишки выбрались к трибуне.

– Гляди, Юра Сергеев, Бычок!… – подтолкнул Пашка Бубыря и побежал под трибуну, в помещение, где перед играми обычно переодевались хоккеисты.

Потом Юра и Пашка ушли в милицию рассказать о парне, похитившем Муху, а Леню провели к высоченному рыжему человеку, которого все называли профессором. Они сидели за столом, друг против друга. И Паверман, ломая голову, с какого бока ему подступиться к своему собеседнику, затачивал карандаш.

– Ты должен вспомнить все, что знаешь о нашей собаке. Все! Любая мелочь может иметь громадное значение… Сейчас я буду задавать тебе вопросы. Приготовься отвечать. Помни, если ты что-нибудь забудешь, история тебе не простит! Но будет еще хуже, если ты что-нибудь присочинишь. Ты ведь врунишка, а?

Лишь крайнее возмущение поддерживало силы Бубыря. Он даже не ответил своему собеседнику, только фыркнул. Но тот ничего не заметил.

– Только правду! Только правду! – Профессор звонко щелкнул очинённым карандашом о стол. – Внимание! Слушай первый вопрос. Где, когда, при каких обстоятельствах ты встретил впервые нашу Детку?

– Это Муху, что ли? – проворчал Леня.

Паверман нервно поправил очки и еще раз стукнул карандашом:

– Мальчик, нам необходимо договориться о терминологии. Собака, о которой идет речь, носила кличку Детка. Детка, и только Детка! Иногда, в веселые минуты, ее называли наш Большой Черный Пес, но это было неофициальное прозвище. Ты мог ее назвать Мухой, Комаром, Стрекозой или Кузнечиком, от этого ничего не меняется. Она – Детка!… Точность! Итак?

– Чего? – не понял Леня.

– Я спрашиваю, где, когда и при каких обстоятельствах ты увидел нашу собаку?

– Вечером…

– Совершенно неопределенное понятие! Чему только учат в наших школах!… В котором часу?

– А я не знаю… Что у меня, часы на руке, что ли? – Леня рассердился. Ему уже захотелось есть от всех этих передряг. – Может, в полдесятого, а может, и в десять.

– Да, да, да! – Профессор Паверман неожиданно вскочил и, сжимая ладонями виски, быстрой рысцой пробежал из угла в угол. – Совпадает! Совпадает!… Ты видел эту собаку восемнадцатого февраля, в двадцать один час сорок шесть минут семь секунд. Запомни это, мальчик! Наступит момент, когда тебе будет завидовать все человечество! Ты первый и единственный из людей… – Тут он сильно дернул себя за рыжие кудри и круто повернулся к Лене: – Итак?

Леня недоумевающе смотрел на него, но страх постепенно улетучивался.

– Я спрашиваю, где произошло это всемирно-историческое событие?

– У нас во дворе, – нерешительно выговорил Леня, присматриваясь, не смеется ли ученый.

– Точнее! Точнее… На этом месте воздвигнут памятник.

– Я сидел у стенки, около двери с нашей лестницы во двор. Было скучно. И вдруг чего-то как упало мне на коленки!…

– Не торопись, не торопись! Подумай хорошенько! Вспомни! В это мгновение было совершенно тихо или…

– Словно бы что-то щелкнуло, – задумчиво произнес Леня, – или треснуло… И вроде как ярко так сверкнуло…

– Ага, ага! – Перо ученого быстро забегало по бумаге. – Звук был громкий?

– Нет. Я еще подумал, что это у бабушки с нижнего этажа перегорел предохранитель.

– Не путай меня! Бабушка здесь ни при чем… Припомни теперь как можно лучше: в каком состоянии была собака в то мгновение, когда ты увидел ее? Это необычайно важно, это самое важное!

– Я ее не увидел, – честно признался Леня. – Было так темно, что я и себя не видел. Она вся черная! Понимаете? Когда она прижалась к моему валенку, я от неожиданности валенок отдернул, и она повалилась как мертвая…

– Боже мой! Бедный пес! – Паверман приподнялся за столом и впился глазами в Леню. – Ну?

– Я потрогал ее… Знаете, я сначала подумал – это щенок! Потрогал за уши, за ноги, потом пощупал нос, и вдруг она меня лизнула. Честное слово!

– Это очень важно! – Ученый торопился записать каждое слово Бубыря. – Чрезвычайно важное, сенсационное сообщение! Не мог бы ты припомнить – постарайся! подумай! не спеши! – не мог бы ты припомнить, сколько времени прошло от того мгновения, когда ты увидел собаку, до того, как она тебя лизнула?

Резким жестом он сорвал с носа очки и уставился на Леню невооруженными глазами, от нетерпения слегка приоткрыв рот. Глаза его без очков были большие, очень добрые и растерянные.

Он умоляюще смотрел на Леню. Усмехнувшись, Леня совсем расхрабрился:

– Сколько времени?… Да совсем немного – может, пять минут, а может, десять.

– Пять или десять? – Ученый снова надел свои страшные очки, и добрые глаза спрятались.

– Не знаю… Может, и десять.

Паверман в отчаянии бросил карандаш:

– Это невозможно! Ты был в самом центре событий! Но ты совсем не вел наблюдений. Такая небрежность! Здесь необходимы точные данные!

Бубырь растерянно опустил голову.

– Нет у меня точных данных… – пробормотал он сконфуженно.

– Плохо, очень плохо, дорогой товарищ! – Паверман снова вскочил и пробежал по комнате. – Из-за твоей ненаблюдательности в поступательном движении науки произойдет крайне нежелательная задержка! – Он опустился на стул против Лени. – Итак?

Леня поднял на него умоляющие глаза:

– Ну не знаю я…

Паверман решительно постучал карандашом:

– Дальше, дальше! Незачем мусолить ваше незнание… Что было дальше?

– Я схватил Муху на руки…

– Детку! – сердито перебил Паверман.

– Ну, Детку… Схватил на руки и побежал домой. Она была уже совсем живая. Только как будто больна… Мама еще не хотела пускать ее в квартиру.

– Как – не хотела пускать? Возмутительно! Неужели можно было допустить, чтобы собака замерзла на улице?

– Но папа сказал, что она уже здорова. И, правда, пока мы говорили, она развеселилась! Может быть, она просто смущалась сначала? Это бывает даже с людьми.

– Возможно, возможно… – рассеянно согласился Паверман. – Значит, тебе и твоим родителям показалось, что не позднее чем через полчаса после того, как ты увидел собаку, она уже полностью пришла в себя? И больше она не болела?

– Нет, ей у нас было хорошо. Даже мама примирилась с ней и кормила.

– Послушай, – осторожно начал ученый, глядя на Леню сбоку и нерешительно покашливая, – а ты ничего не замечал потом такого… необыкновенного?

– Нет, – ответил Бубырь, сразу оживившись. – А что?

– И твои родители тоже?… Впрочем, я их расспрошу. Детка всегда тебя узнавала?

– Ну конечно! – Леня даже обиделся. – Она визжала за дверью, как только я поднимался по лестнице!

– А не случалось ли ей лаять так просто – ни с того ни с сего? Или вдруг что-нибудь рвать, грызть? Всегда ли она узнавала пищу, воду?

– Вы думаете, если больная, так сумасшедшая? – От возмущения Леня встал. – Она понимала всё на свете! – Тут же он вздрогнул и посмотрел в сторону. – Был, правда, один случай…

– Да?

– До сих пор не могу понять, – Бубырь поднял на ученого глаза, полные искренней тоски, – почему, когда тот парень, ну, который увел Муху, то есть Детку, назвал ее старой кличкой, она вздрогнула и пошла за ним! Одно ухо у нее стало торчком, и, когда он снова повторил «Детка», она бросилась его обнюхивать, завиляла хвостом и даже перевернулась на спину, задрав ноги! Мама называла это «верх покорности». А всего за минуту до этого Муха бросалась на пария как на чужого, она защищала меня и знаете как рычала! Готова была его разорвать! Чего ж она покорилась?

– Он назвал ее так, как называли мы все в институте… – Паверман снял очки. (И Леня удивился, какие у него нежные глаза). – Это была необыкновенная собака! – сказал он растроганно. – Тонкий аналитический ум!… А ты молодец, ты умнее, чем кажешься с виду. Смотри, как хорошо все запомнил! Ты помог нам. Понимаешь? Помог науке! Это большая честь. И если когда-нибудь ты станешь ученым, то свою научную биографию можешь начать с сегодняшнего дня.

Глава восьмая
ПОДГОТОВКА

Кроме сотрудников академического городка во главе с Иваном Дмитриевичем Андрюхиным, Крэгса встречали на Майском аэродроме десятки журналистов.

Самолет, шедший без посадки от Праги, возник далеко в небе и через мгновение уже взревел над аэродромом. Вскоре появились пассажиры. Впереди, удивительно похожий на пирата, шел, настороженно улыбаясь, Крэгс, за ним величаво двигался Хеджес, опираясь на плечо какого-то молодого великана в шляпе набекрень. Этого русского атлета, с лица которого не сходила невозмутимая улыбка, Хеджес приметил в баре пражского аэропорта, и они сразу понравились друг другу. Во всяком случае, Хеджес был очень доволен своим новым знакомым, носившим, правда, очень трудное имя – Петр Николаевич.

Спускаясь с самолета, Хеджес оступился, и так неловко, что его приятель едва успел подхватить незадачливого премьер-министра Биссы. Цепляясь за Петра Николаевича, Хеджес впервые заподозрил что-то неладное. Лицо Петра Николаевича преобразилось: улыбку сменила плаксивая гримаса, зубы задрожали, и все услышали странные, жалобные звуки, отдаленно напоминающие рыдания.

– Что такое? – пролепетал Хеджес в явном испуге.

– А, черт возьми! – и академик Андрюхин с этими словами быстро подошел к Петру Николаевичу и провел рукой по его кадыку: звук мгновенно прекратился. – Прошу извинить. По замыслу это должно было изображать рыдания в связи с грядущей гибелью человечества… – Он покосился на Крэгса. – Но наши звуковики изобразили бог знает что…

– Позвольте! – пробормотал Хеджес. – Вы хотите сказать, что этот тип, – пятясь, он показывал пальцем на Петра Николаевича, – не человек?

Андрюхин соболезнующе развел руками.

– Но он пил пиво, всю дорогу напевал песенки…

– А почему бы и нет? – поднял брови Андрюхин.

Установленный порядок встречи не позволял останавливаться на этом вопросе, тем более, что Петр Николаевич куда-то исчез.

Теперь прямо на Крэгса и Хеджеса, среди расступившихся журналистов и ученых, двигался краснощекий, толстый мальчишка лет десяти с огромным букетом цветов.

– Дорогие гости… – пролепетал он вздрагивающим голосом, остановившись чуть ли не за две сажени. – Наши дорогие гости…

– А этот из чего сделан? – крикнул Хеджес и, подойдя вплотную к толстому мальчишке, довольно бесцеремонно ухватил его костлявыми пальцами за плечо.

– Ну, это вы бросьте! – Мальчишка отступил на шаг, отмахиваясь от него букетом. – Я – Леня Бубырин, самый настоящий человек. А вы профессор Крэгс?

Но настоящий Крэгс, отодвинув Хеджеса, подхватил букет и попробовал было поднять в воздух Леню, но не рассчитал свои силы.

– Это только Юра может… – сообщил Леня, хмуро поправляя шапку и втягивая свой живот. – А вы не пират?

– Нет. – Крэгс с непривычным для него удовольствием рассматривал Леню и, что было совсем уже странно, искренне пожалел, что стал ученым, а не пиратом. – Но я живу на островах Южного океана и делаю черепах…

– Вы привезли их? – Глаза мальчишки сверкнули любопытством.

– Нет, – сказал Крэгс, совсем расстроившись.

Тут его отвлекли и не дали больше поговорить со славным мальчуганом.

Ученые на нескольких машинах, не задерживаясь в Майске, двинулись в академический городок.

Едва машины, оставив Майск, вырвались на шоссе, Крэгс подчеркнуто холодно сказал:

– Мне не понравилось одно ваше замечание, господин Андрюхин… Вы изволили подшутить над моими убеждениями в неизбежной и близкой гибели человечества.

– Что же, я должен носить траур? – спросил Андрюхин, не оборачиваясь, так как он сам вел машину.

– Бестактно. Дешевая острота, – отчеканил Крэгс. – Вроде тех, которые вы щедро расточали в своем неджентльменском письме… Полагаю, лучше всего заявить сразу: я приехал в вашу страну с официальным визитом, а вовсе не как ученик к своему учителю. Я приехал с особой миссией…

– Кстати, в чем она заключается? – Андрюхин снова, не очень вежливо, перебил Крэгса. – Знаете, я сгораю от любопытства…

– Вам придется потерпеть, – помолчав, едва выдавил Крэгс. – Я не намерен в такой обстановке рассматривать важнейшую для человечества проблему.

– Обстановка самая подходящая, – улыбнулся Андрюхин. – Мы приближаемся к Институту научной фантастики.

– Научной фантастики? – Крэгс пожал плечами. – Я просто не могу поверить, профессор. Вот вы чем занимаетесь… И вы коммунист?

– Конечно, – просто ответил Андрюхин.

– Вздор! – проворчал Крэгс. – Я всегда презирал политику, социологию и прочую чушь. Сейчас человечество может решить любой спор, не прибегая к сомнительным личным симпатиям и антипатиям, а целиком доверившись кибернетике, машинам. Даже спор между социализмом и капитализмом!

Андрюхин, вскинув голову, с любопытством взглянул на Крэгса, но тот, не заметив этого взгляда, увлеченно продолжал:

– Вы хотите мира, профессор, не так ли? Вы хотите, чтобы разум наконец восторжествовал?

Андрюхин молча наклонил голову, рассматривая бежавшие навстречу кусты.

– Я верю, что и все ваши друзья, миллионы и миллионы людей во всех странах, также горячо жаждут мира. Даже мой Хеджес мечтает о мире, правда лишь потому, что боится за свою шкуру… Уничтожения не может желать никто. Давайте же дадим человечеству мир, профессор!

– А вы думаете, все дело в нас, в ученых? – спросил Андрюхин, не поднимая глаз, чтобы Крэгс не уловил промелькнувшей в них насмешки.

– Вы поймете, вы согласитесь… – Никогда еще Крэгс, хмурый, немногословный, язвительный человек, не был в таком волнении. – Вы спрашивали о моей миссии. Она крайне проста. При всей своей величественности она может быть выражена в двух словах: доверимся гению созданных нами машин. Люди ограниченны. Человеку не под силу учесть все плюсы и минусы, имеющиеся в вашем и нашем социальном устройстве. А машины могут учесть всё! Они вне симпатий и предрассудков, обременяющих нас. Они вынесут решение, которому будет обязано следовать все человечество. Они определят: капитализм или социализм! Скажите, – голос Крэгса прозвучал надеждой, – вы, ваш народ, ваше правительство согласились бы на такой эксперимент?

– Простите… – опешил Андрюхин. – Вы что это, серьезно?

– Я никогда не говорил серьезнее! – торжественно заявил Крэгс. – Доверимся же машине! Пусть она, как безусловно нейтральная сила, решит, на чьей стороне правда. Человечество должно будет подчиниться этой истине!…

Андрюхин посмотрел на Крэгса с некоторым сочувствием, как смотрит врач на неизлечимого больного.

– Да, да, – забормотал Андрюхин, соображая, как бы ему не очень обидеть Крэгса, – да, да… Когда-то, в рыцарские времена, говорят, перед сражением выезжали от каждого войска по богатырю, и победа присуждалась тому войску, чей богатырь одолевал своего противника.

– Черт возьми, вы будете такими богатырями! – заорал Хеджес. – Вот это игра! Игра по крупной! Ставок больше нет, господа…

– Замолчите, вы! – гневно бросил Крэгс и, словно извиняясь перед Андрюхиным, прибавил по-французски: – Ничтожество…

– Тем не менее он уловил… мм… слабую сторону вашего плана, – ответил Андрюхин. – Это действительно лишь грандиозная игра.

Крэгс выпрямился. Широкий шрам на его лице побагровел. Растерянное, горькое чувство появилось в глазах.

– Почему? – бросил он.

– Видимо, именно здесь корень наших противоречий… – задумчиво произнес Андрюхин, словно не замечая, что происходит с Крэгсом. – Простите мне это странное предположение, но у меня создается впечатление, что вы к своим чудесным машинам относитесь как к сознательным существам…

– Они представляют нечто большее, чем так называемые сознательные существа! – запальчиво перебил Крэгс.

– Видите! Даже нечто большее… А мы здесь убеждены, что эти удивительные машины, которые совершают умственную работу, непосильную для человека, машины, которые способны не только решать задачи, но даже совершенствовать и усложнять условия задач, то есть в какой-то степени ставить перед собой самостоятельно новые задачи, – эти сказочные машины без человека мертвы… Они не изобретают, не мечтают, не рассуждают. А раз так, то как же можно говорить о решении с помощью этих машин великого исторического спора между социализмом и капитализмом? Извините, – не удержавшись, Андрюхин весело улыбнулся, – это смешно.

– Смешно?… – пробормотал Крэгс.

– Да, – решительно ответил Андрюхин. – Кто будет составлять программу для машин при решении этого спора? Грубо говоря, ваши ученые с помощью ваших машин докажут, как дважды два, преимущества капитализма, а мы докажем неоспоримые преимущества социализма… Доверим лучше человечеству, народам и железным законам развития истории решать – где истина!

– В таком случае, – лицо Крэгса исказила брезгливая гримаса, – мое пребывание здесь становится бессмысленным.

– Прошу вас, не торопитесь. – Андрюхин улыбнулся с таким подкупающим добродушием, что лохматые брови Крэгса удивленно поползли вверх. – До сих пор мы рассматривали только ваши предложения. Быть может, для вас представит некоторый интерес послушать и нас…

– И вы полагаете, что вам удастся избавить мир от войны? – с крайним презрением процедил Крэгс.

– Я убежден в этом, – мягко ответил ученый.

– Безумие! – прошептал Крэгс.

Машина остановилась на площади, у небольшого обелиска. Вокруг золотой стрелы вращались два светящихся рубиновых шарика, миниатюрные копии первых спутников Земли, некогда созданных советскими учеными.

Проходя мимо, Хеджес сморщился и пробормотал:

– Черт их знает, Крэгс… Они всегда преподносили нам сюрпризы.

Андрюхин весело подмигнул Крэгсу и шепнул по-французски:

– Устами младенцев глаголет истина… Едва гости оказались в своей комнате,

Крэгс заявил:

– С меня хватит. Завтра же мы покидаем эту обреченную на гибель страну. Здесь делать нечего. Остается одно: торопиться делать своих черепах.

– Слушайте, Лайонель! – Хеджес для пущей убедительности ухватился за пуговицу на куртке Крэгса. – Этот Эндрюхи сделал ценное предложение. Он хочет показать вам свои работы. По-моему, было бы глупо уехать, не взглянув, что он держит за пазухой?

– Хорошо, я посмотрю… – задумчиво сказал Крэгс – А, собственно, зачем, Фреди? Андрюхин не согласится отдать свои знания моим черепахам, а без этого – его знания бесполезны. Война сметет всё…

В дверь коротко и решительно постучали. Несколько помедлив, Крэгс промолвил:

– Войдите.

Дверь распахнулась, и, пропуская вперед Юру, вошел академик Андрюхин.

– Прошу познакомиться: этот юноша, Сергеев, – один из самых деятельных участников некоего эксперимента Института научной фантастики. Если хотите, мы вам кое-что покажем. Мне не терпится улучшить ваше настроение, господа! Это долг гостеприимства… Только заранее предупреждаю: вы увидите конечные результаты, факты, все же прочее, увы… – Он весело развел руками: – Так что мистер Хеджес может не волноваться. Беллетристики не будет. Одни факты… Вы готовы, господа?

Широким коридором они вышли в оранжерею. Ни стены, ни потолки не отделяли великолепные розы и томно благоухающие кусты жасмина от лежащего в сотне метров снега… Морозное небо прямо над головой строго глядело бесчисленными глазами-звездами на то, как два человека в легких, спортивных костюмах и с непокрытыми головами (один был даже лыс), недоумевая, оглядываются по сторонам.

– Что это? – спросил Крэгс, указывая на странный, седой лишайник, тяжело распластавший огромные лапы в стороне от терпко пахнущих цветов.

– Это профессор Потехин привез с Луны… – Андрюхин, наклонившись, ласково потрогал массивные завитки лишайника. – Неплохо прижились… Вообще же я тут ни при чем. – Шутливым жестом Андрюхин словно отодвинул от себя загадочную оранжерею. – Это результаты работ академика Сорокина по микроклимату. Так сказать, факт номер один. Вас он, впрочем, не может интересовать… Пока товарищ Сергеев приготовится, посидим здесь.

Они уселись втроем под пышным кустом цветущей сирени, и Хеджес вытащил было трубку, но Андрюхин, морщась, остановил его:

– Посидите минуту. Дайте подышать сиренью. Люблю больше всего… – Он шумно вздохнул и, уже не обращая на Хеджеса ни малейшего внимания, повернулся к Крэгсу: – Итак, ваша миссия в том и заключалась, чтобы переложить на плечи кибернетических машин великий спор истории?

– Не относитесь к этому слишком легко. – Крэгс говорил без раздражения, как человек, которому теперь уже все равно. – Я ждал от вас другого ответа. Соображения насчет того, кто же составит программу, кто, так сказать, сформулирует вопрос, были учтены, конечно… Создан, пока неофициально, центр по проведению испытания. В него вошли лидеры многих партий: ученые, писатели. Они установили контакт с Организацией Объединенных Наций. Образовался широкий фронт – от социал-демократических партий до папы римского…

– Он тоже поддерживает? – грустно усмехнулся Андрюхин. – Вот до чего люди ненавидят войну!

– Да. Ваш отказ вызовет взрыв возмущения. – Крэгс говорил, как постороннее лицо, даже как будто сочувствуя Андрюхину. – Люди не поймут, почему вы отказываетесь, тем более что испытания предложено провести на машине, которая должна быть сконструирована совместными усилиями лучших ученых Запада и Востока…

– Наша точка зрения предельно ясна, – негромко и спокойно отвечал Андрюхин. – Есть вопросы, на которые человечество может получить убедительный и окончательный ответ только в результате своего собственного опыта, ценой, быть может, прямой борьбы и хода исторического развития человеческого общества, путем соревнования социальных систем, а не в результате научного эксперимента, как бы он ни был замечателен. Вещание вашей машины не убедит людей. Какой бы ответ ни дала машина, люди, не убедившись на опыте в правоте этого ответа, отнесутся к нему скептически. Ваша затея может вызвать лишь добавочное ожесточение в нашем и так неспокойном мире.

– Что же его успокоит? – вяло усмехнулся Крэгс.

– Смотрите!…

Перед ними, казалось, прямо из-под ног, вспыхнул и ушел в небо столб голубого огня. В его твердых, строго очерченных гранях клубились редкие снежинки. Небо почернело, и все, что было за пределами голубого столба, стало казаться чужим.

В полосу света вошел человек в черном ватнике и лыжных брюках, заправленных в теплые ботинки. Глаза были прикрыты защитными очками.

– Это Сергеев, – сказал Андрюхин. – Если хотите, господа, можете его осмотреть… Впрочем, сначала проведем испытание.

Он поднял руку. Сергеев отчетливым жестом медленно передвинул металлическую пряжку на своем широком поясе. Тотчас, плавно и торжественно оторвавшись от земли, он начал подниматься прямо вверх. Его большая черная фигура выглядела особенно нереально среди смятенно толкущихся в голубом луче снежинок. Он поднялся примерно на высоту тридцати метров и пошел в сторону. Луч следовал за ним. Потом Сергеев медленно опустился, постоял всего в метре над головой испуганно вскочившего Хеджеса и, по знаку Андрюхина, неторопливо опустился на землю.

– Испытания антигравитационного костюма, – сказал Андрюхин. – Можете взглянуть.

Хеджес кинулся к Юре, и Крэгс последовал за ним.

– Вам я могу сказать, – усмехнулся Андрюхин, когда Крэгс вставал, – что осмотр не даст ничего…

Все же оба гостя минут десять ощупывали пояс, осматривали пряжки, а Хеджес торопливо потрогал всё: валенки, брюки, ватник…

– Это можно повторить? – недоверчиво спросил он.

Взглянув на Андрюхина, Юра так стремительно взмыл в небо, что Хеджес шарахнулся в сторону. Все увеличивая скорость полета, Юра то уходил вверх на пятьдесят – сто метров, то оказывался на земле. За ним было трудно следить. Наконец, слегка запыхавшись, вытирая пот с крутого лба, он приземлился окончательно и отстегнул пояс… Луч тотчас погас, и Юру не стало видно.

– У меня нет слов… – Крэгс так и не садился во время полетов. Голос его звучал глухо и неуверенно. – С этим может сравниться только открытие внутриядерной энергии. Вы овладели силой тяготения…

– Пока мы только учимся ею управлять, – поправил Андрюхин. – Помните, я писал вам в своем неджентльменском письме о джиннах, которые за ночь переносили дворец с одного конца Земли на другой. Это ведь не такая уж хитрая штука, если дворец невесом. Вот чем занимались наши машины, пока вы, Лайонель Крэгс, делали свои черепаховые консервы.

– Прошу прощения! – Оказалось, что и Хеджес может быть вполне вежлив. – А я мог бы проделать то, что делал сейчас этот парень?

– Пожалуйста! – Андрюхин покосился на Хеджеса. – Только раньше составьте завещание.

– Простите, почему?

– Нам недешево обошлось даже то небольшое умение преодолевать силу тяжести, которого мы сейчас достигли. – Андрюхин подчеркнуто обращался только к Крэгсу. – Несколько наших товарищей погибли. Сейчас установлено, что для работы в антигравитационном костюме человек должен быть абсолютно здоровым и пройти спортивную подготовку… Вы, господин Хеджес, рискуете отправиться прямо на небеса…

– Преклоняюсь перед вами и вашими коллегами, – сказал Крэгс, несколько придя в себя. – И все же, поразмыслив, прихожу к выводу, что самое разумное -это воспользоваться моими черепаховыми консервами. Да, да! Как это ни печально! Ведь даже управление силой тяготения в тех пределах, какие вам пока доступны, не может спасти бедное человечество от атомной смерти. Гибель неотвратима!