Текст книги "20 глав о любви, или Вечное солнце мятущейся души…"

Автор книги: Михаил Лиознов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Есть речи ‒ значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом».

… Подводя итоги этой главы, хочу подчеркнуть, что Лермонтов был и остается самым мятежным, самым непокорным поэтом 19 века! И вся его судьба, и само его творчество, начиная от брошенного в лицо высшему свету «Смерть поэта», и «Герой нашего времени», и неповторимый, горький, небесный, грешный и непокорный «Демон», и «А он, мятежный, просит бури…» и сама его гибельная дуэль, и многое другое ‒ было открытым мятежом против всего и всех!

 Глава 2. «Белеет парус одинокий…»

Одиночество – вот, пожалуй, самая главная тема в творчестве Лермонтова.

Я специально задался целью сделать выборку лермонтовских строк об этом чувстве, и вот далеко не полные результаты моего мини-исследования: «Выхожу ОДИН я на дорогу»,  «Белеет парус  ОДИНОКИЙ», «На севере диком стоит ОДИНОКО на голой вершине сосна…», «Так царства дивного всесильный господин ‒ я долгие часы просиживал ОДИН…», «Как страшно жизни сей оковы нам в ОДИНОЧЕСТВЕ  влачить….», «Никто моим словам не внемлет… Я ОДИН…».

«ОДИНОК  я – нет отрады: Стены голые кругом…», «И все мечты отвергнув, снова остался я ОДИН…»,  «Я ОДИНОК над пропастью стою, где всё мое подавлено судьбою…», «Я здесь, стою близ моря на скале; Стою, задумчивость питая. ОДИН…;» «ОДИН я здесь, как царь воздушный…», «Угрюм и ОДИНОК, грозой оторванный листок, я вырос в сумрачных стенах…»

… А каким  одиночеством  веет  от  строк «И скучно и грустно, и некому руку подать  в минуту душевной невзгоды…» …

Как  одинок  был  в этом мире его Печорин из «Героя  нашего  времени: «Я был готов любить весь мир, ‒ меня никто не понял: и я выучился ненавидеть…»

Возможно, у всех  этих горьких  строк были вполне конкретные жизненные причины:

М.Л. был невысокого роста. Его лицо не назовёшь красивым, большая голова,  немного  хромал, некоторые даже утверждают, что у него был горб…

Да, все эти физические недостатки, собственная внешность вкупе с небольшим ростом  угнетали великого нашего поэта, талантливейшего человека ‒ Михаила Юрьевича Лермонтова.

Интересные воспоминания о М.Л. оставил И.С. Тургенев, который, в частности, написал: «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ… Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он смеялся», которыми он характеризует своего литературного героя, на самом деле точно применимы и к нему самому!…»

Да, Лермонтов ‒ натура страстная, амбициозная и чрезвычайно одаренная от Господа Бога. И, так и кажется, раздираемая своими противоречиями и комплексами…

Пишут, что рост Михаила Юрьевича был ‒ 169 см. Не такой уж и маленький. Но, непропорционально широкие плечи, видимо зрительно уменьшали его рост. И рядом «со товарищи», что были и высоки и красивы, наш поэт становился ядовито насмешливым и язвительным. Страстная натура преобладала порою над талантливым разумом.

Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою. И своими колкими, часто очень меткими остротами, подчас выводил из себя знакомых ему  людей.

С таким характером и наклонностями он вступил в жизнь. И, понятно, тут же нажил себе  множество врагов.

Будучи не особо красив собою и злоязычен, он, войдя в возраст юношеский, когда страсти начинают разыгрываться, не мог нравиться женщинам. А, между тем, был чрезвычайно влюбчив. Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его самолюбие. Это служило поводом к беспощадному бичеванию женщин.

Как поэт, Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек, он имел, как и все мы, свои недостатки.

Сегодня, спустя 180 лет, живя совсем в других реалиях,  нам трудно понять ‒ зачем человек столь одаренный так испытывал судьбу?

Вот что писал в своих воспоминаниях И.А. Арсеньев ‒ родственник поэта по линии бабушки и мамы: «Будучи талантливейшим поэтом и писателем, одаренным художником и ваятелем,этот необыкновенный  человек искушал судьбу с одержимостью обреченного».

И судьба однажды приняла вызов. Судьба выстрелила рукой Мартынова прямо в мятущееся сердце поэта.

А что, если был бы Мишель высок и красив, может, тратил бы он свои способности на творчество.

А может, еще столько сердец сломал бы мимоходом.

Может и так. Может быть, эта мятежная душа ‒ наследственность? И так может быть.

"Под ним струя, светлей лазури

Над ним луч солнца золотой,

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в буре есть покой!"

Да, поэзия Лермонтова ‒ поэзия страдающей совести. Его спор с небом ‒ попытка переложить ответственность с себя, соблазненного миром, на Того, кто этот соблазнительный мир создал, кто «изобрел» его мучения.

Лермонтов систематически прививает читателю жгучий яд страстей и страданий. Читательский покой ему так же несносен, как покой собственный. Он душу читателя водит по мытарствам страстей вместе с душой действующего лица. И чем страшней эти мытарства, тем выразительнее становится язык Лермонтова, тем, кажется, он полнее ощущает удовлетворение.

…Для меня вся поэзия, весь смысл жизни Лермонтова заключается в его бессмертных строках, обращённых к тому свету, к тому праздному и беспечному, так называемомму «высшему обществу», в котором он был вынужден вращаться:

О, как мне хочется смутить веселость их

И дерзко бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!..

Глава 3. «Уж не жду от жизни ничего я…»

…Пушкин был убит на дуэли в 37 лет, а  Лермонтов таким же образом погиб, когда ему было всего 26 лет.  И я думаю: сколько же ещё он мог создать шедевров, если бы судьба подарила ему хотя бы эти десять с лишним пушкинских лет?!

Я часто размышляю о равном величии и всё-таки о большой разнице между этими двумя гениями. Сравните сами: Пушкин – поэт-жизнелюб, он в восторге от дарованной ему жизни:

Что смолкнул веселия глас?…

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

У него была масса лицейских и других друзей ‒ Дельвиг, Пущин, Кюхля, Вяземский, Горчаков, Чаадаев и другие, а его жена – считалась первой красавицей Петербурга! У Пушкина, наконец, были дети: две девочки и два мальчика…

А теперь обратимся к нашему Лермонтову: его мать умерла, когда ему было всего 3 года, с отцом они почти не виделись, у него, по сути, не было ни близких друзей, не было жены, не было детей…

Это о себе самом он сказал:

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей….

Даже о своей печали они говорят совершенно по-разному:

Пушкин пишет: «Мне грустно и легко; печаль моя светла»;

Совсем иная ‒ демоническая ‒ печаль у М.Л.

Моя ж печаль бессменно тут,

И ей конца, как мне, не будет;

И не вздремнуть в могиле ей!

Она то ластится, как змей,

То жжет и плещет, будто пламень,

То давит мысль мою, как камень –

Надежд погибших и страстей

Несокрушимый мавзолей!..

И недаром Александр  Герцен ‒ русский революционер, писатель, философ справедливо замечал: «В отличие от Пушкина Лермонтов никогда не искал мира с обществом, в котором ему приходилось жить: он смертельно враждовал с ним ‒ вплоть до дня своей гибели… Герои Лермонтова ‒ часть его самого; его стихотворения ‒ самая полная его биография».

Кстати, ещё один такой примечательный факт: М. Лермонтов и другой великий поэт Ф. Тютчев  умерли в один день ‒ 27 июля, только М.Л. погиб в 1841 году, а Фёдор Иванович тихо покинул этот свет в 1873 году, в возрасте 70 лет, в принципе, прожив достаточно спокойную жизнь!

При всём различии между двумя этими поэтами и у них были схожие мысли и строки. Достаточно вспомнить печальные тютчевские стихи:

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня…

Тяжело мне, замирают ноги…

Друг мой милый, видишь ли меня?

Тютчев написал их в 1864 году, а созвучное его мыслям стихотворение, только намного раньше, в начале июня 1841 года, буквально за месяц до гибели, создаёт М.Л. Это знаменитое, возможно, итоговое стихотворение «Выхожу́ оди́н я на доро́гу; Сквозь туман кремнистый путь блестит…»

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

… Какая печаль!  Какие  великие вселенские строки!

Да,  он осознанно шёл к своей скорой смерти. Вот как писали об этом факте современники тех событий: «Жёлчный и наскучивший жизнью человек не оставлял своей жертвы. Лермонтов продолжал острить и насмехаться над Мартыновым, который, наконец, выведенный из терпения, сказал, что найдёт средство заставить молчать обидчика. Избалованный общим вниманием, Лермонтов не мог уступить и отвечал, что угроз ничьих не боится, а поведения своего не переменит».

А вот, как напишет об этом же сам поэт в «Фаталисте», ключевой новелле «Героя нашего времени»: «Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера ‒ напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится ‒ а смерти не минуешь!»

…Нелепый конец… Нелепая  дуэль, по сути, со своим бывшим  другом и однокашником по юнкерской школе – Николаем Мартыновым…. Нелепая  смерть…

… А в памяти всё всплывают и всплывают эти  его беспощадные стихи: «И вы не смоете всей вашей чёрной кровью поэта праведную кровь!»

Когда-то прекрасный русский поэт В. Ходасевич заметил: «Лермонтовские герои, истерзанные собственными страстями, ищущие бурь и самому раскаянию предающиеся, как новой страсти, упорно не хотят быть только людьми. Они «хотят их превзойти в добре и зле» ‒ и уж, во всяком случае, превосходят в страдании. Чтобы страдать так, как страдает Демон, надо быть Демоном…»

… Эпиграфом к своей статье я взял прекрасные строки из замечательного поэта Игоря Шкляревского:

Земные взоры Пушкина и Блока

Устремлены с надеждой в небеса,

А Лермонтова чёрные глаза

С небес на землю смотрят одиноко.

… Да ‒ так и будет вечно одиноко смотреть на нас с небес Михаил Лермонтов, погибший 180 лет назад ‒ 27 июля 1841 года,  погибший, но в тоже время бессмертный  ‒  великий Демон русской поэзии!

Глава III

Записки, найденные на графских развалинах

(лучшая поэтесса 19 века – Евдокия Ростопчина).

«Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены».

(М. Лермонтов)

Гуляя минувшим летом 2021 года по своим любимым московским местам – от родного Чистопрудного бульвара в сторону Красных ворот, где на Новой Басманной улице красуется храм  Петра и Павла, я набрёл на развалины некогда красивого дворянского дома начала 19 века. Здесь я и нашёл записки, написанные женской рукой, в конце которых стояла дата 1858 год и подпись «Евдокия Ростопчина».

Именно сегодня  я решил опубликовать избранные страницы из её рукописи. Итак:

«… Меня  всегда  звали – Додо, а позже русской Жорж Санд. Я была красивая, умная, талантливая…  и несчастная… Я, Ростопчина Евдокия Петровна, родилась в Москве в прекрасном районе Чистых прудов.

При рождении я носила фамилию Сушкова.

Прожив всего неполных 47 лет, я испытала всё: счастливое детство в богатом доме знатных родственников, юность, прошедшую не только на великосветских балах, но и в единении с прекрасными книгами. Я изучила пять языков. Увлечение высшим светом шло для меня рядом с первыми поэтическими опытами… А потом…  потом моими друзьями и знакомыми стали лучшие поэты и писатели нашего времени А. Пушкин и М. Лермонтов, В. Жуковский и Н. Гоголь, П. Вяземский и Н. Огарев…

Огарев томился безответной любовью ко мне, а Лермонтов посвятил мне, двадцатилетней тогда, свое первое посвящение – мадригал «Додо»:

Умеешь ты сердца тревожить,

Толпу очей остановить,

Улыбкой гордой уничтожить,

Улыбкой нежной оживить…

«Додо», 1831.

Мной  восхищались, мне завидовали, мне посвящали стихи. Петр Вяземский называл меня «московской Сафо». Жуковский ценил во мне «истинный талант», а Лермонтов писал: «Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены».

Все они восхищались моим стихотворением «Талисман»:

Есть талисман священный у меня.

Храню его: в нем сердца все именье,

В нем цель надежд, в нем узел бытия,

Грядущего залог, дней прошлых упоенье.

Он не браслет с таинственным замком,

Он не кольцо с заветными словами,

Он не письмо с признаньем и мольбами,

Не милым именем исполненный альбом,

И не перо из белого султана,

И не портрет под крышею двойной…

Но не назвать вам талисмана,

Не отгадать вам тайны роковой.

Мне талисман дороже упованья,

Я за него отдам и жизнь, и кровь:

Мой талисман – воспоминанье

И неизменная любовь!

… Да – я принадлежала к Золотому веку русской поэзии,  печаталась в одних журналах с  Пушкиным  и со всей его плеядой, и вслед за  ним  написала стихотворение о патриотизме российских сынов.  Пушкин ещё смолоду убеждал, что гордиться славою своих предков не только можно, но и должно. Не уважать оной – есть постыдное малодушие.  И тогда я вспомнила князя Пожарского. (Пройдёт 200 лет, и мои потомки 4 ноября будут отмечать День народного единства – предвидела ли я это?)

Об этом моё стихотворение  «Посещая московскую Оружейную палату»:

Здесь много видим мы и радостей и славы,

Доспехов и держав, престолов и венцов;

Здесь Русская земля скрижалью величавой

Почтила подвиги исчезнувших веков.

Владимир и Борис, татары и Мстислав –

Все след оставили в таинственной палате;

Но больше всех кольчуг, доспехов позлащенных

И кубков дедовских и чарок вековых,

И всех сокровищ, тут веками взгроможденных –

Мне люб здесь меч один, – меч бедный и простой,

Без пышного герба… меч ратника стальной…

Но он один решил событья мировые;

Он в битву тысячи водил других мечей,

Победой искупил честь Родины своей, –

То меч Пожарского, спасителя России!!!

Сей меч нам к Родине велит питать любовь,

Служить и делом ей, и  словом и советом!

Склони же голову пред ним и удались с обетом

За Русь не пощадить ни жизнь свою, ни кровь!..

…А дальше была первая любовь, а затем несчастливый брак с богатым графом Андреем Ростопчиным, чей отец – московский генерал-губернатор велел сжечь Москву в 1812 году. Увы, мой Андрей совсем не походил на толстовского, тоже Андрея, только Болконского…

Несмотря на то, мой  муж был человек неглупый, он ухитрился (в продолжение 30 лет) промотать огромное состояние, оставленное ему отцом. Он прокутил великолепный дом в Москве, роскошные имения в лучших  российских губерниях,  картинную галерею,  библиотеку,  знаменитый Ростопчинский конный завод… и проч.,  и проч.

Что мне было при всём этом предпринять? Своё разочарование в замужестве я  топила в литературе:  стихи, проза,  драматургиянадолго  становятся моим основным делом.  Не скрою – я была счастлива тем, что моё имя  быстро стало известным:  стихи появляются  в  центральных журналах  «Московский наблюдатель»,  «Библиотека для чтения»,«Современник»,  издающиеся в Санкт-Петербурге  и в  Москве.  В то время обо мне и пошла поэтическая слава, все в один голос говорили, что в этом равнодушном  мире появился неравнодушный человек с живым умом,  живым  и  благородным сердцем, чистейшей душой.

Именно тогда  князь Вяземский писал другу Александру Тургеневу:  «Каковы стихи? А?  Могли бы быть Жуковского, Пушкина,  Баратынского; уж  верно не отказались бы от них; и неужели ты не узнал голоса некогда Додо Сушковой, а ныне графини Ростопчиной?  Какое глубокое чувство,  какая простота и  сила!».

…Но вернусь к своей семейной жизни. Я прожила в браке до конца жизни с этим кутилой и повесой (А. Росточиным), со своей своевольной свекровью, фанатично ударившейся в католицизм и наполнившей наш дом ненавистными кседзами…О, нет, я никогда бы не смогла срифмовать «Любовь – Свекровь»!

…Потом было мимолетное счастье с сыном знаменитого историка Н. Карамзина – по иронии  судьбы его также звали – Андрей, ему я вне брака родила двух детей…

Много писем написала я Андрею Карамзину, но пришло время, началась Крымская кампания, и он уехал на войну.

Там много их было, весёлых гостей,

И много шепталось приветных речей…

Один лишь там не был.  Но  этот один –

Всех дум и желаний моих господин.

Но, но, но… я  ведь была замужем, хотя к этому времени совершенно не любила мужа.

Закон, язык, и нрав, и  вера –

Нас разделяют навсегда!..

Меж нами ненависть без меры,

Тысячелетняя вражда.

Меж нами память, страж ревнивый.

И токи крови пролитой…

Муж цепью свяжет ли златой

Порыв жены вольнолюбивой?

Расстаться!  Брак наш – грех!..

Сам  Бог  благословить его не мог!

И снова, и снова вспоминала я о нем:

Другие в тягость мне!  Нет силы

Для них терять слова его,

И только б с ним я говорила,

Так я писала  в разгар Крымской кампании, когда его не было рядом со мной.  Андрей с войны не вернулся. Он погиб. Погиб, как это не печально. С того самого момента моя линия  жизни резко пошла вниз. Оплакивая его, я писала:

Мы прежде изредка встречались,

Тайком,  наедине,  в тиши;

Те встречи редко удавались,

Но были дивно хороши…

Бывало, все условья света

Мы чтили свято, глубоко,

И вечное притворство это

Обоим было не легко…

Никто не знал, что мы знакомы,

Что мы – друзья,  никто не знал…

Зато, какое счастье дома,

Когда день счастья наставал!

И, когда его не стало, всё изменилось в моей измученной душе.

Дрожа, бледнея, замирая,

Сто раз к окну не подхожу;

Сквозь слёзы,  взоры потупляя,

Ни на кого уж не гляжу…

Ни для кого не наряжаюсь,

Цветов условных не ношу,

С утра на вечер не сбираюсь,

На  встречу счастья не спешу…

Несчастливая любовь, невозможность простого человеческого счастья, жажда открытости, душевного участия, столь редкого в окружающем меня обществе,  породили мотивы разочарования и протеста в моей поэзии.  Настало время,  и вот я пишу стихотворение  «На прощанье…»:

А мы-то – помним, мы-то знаем,

Как чист был союз наш святой!

И мы о былом вспоминаем

Без страха, с спокойной душой.

Меж нами так много созвучий!

Сочувствий нас цепь обвила,

И та же мечта нас в мир лучший,

В мир грёз и чудес унесла.

В поэзии,  в музыке оба

Мы ищем отрады живой,

Душой близнецы мы… Ах, что бы

Нам встретиться раньше с тобой?!?

Прощай! Роковая разлука

Настала… О, сердце моё!

Поплатимся долгою мукой

За краткое счастье своё!..

В письме одному из друзей, спустя полгода после гибели Андрея, у меня вдруг вырвались такие слова: «Я хочу бросить писать и сломать свое перо; цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу и подмечать, какое чувство или воспоминание в них отражено! Что свету до моих сочинений и мне до его мнения и вкуса!»

…Да, в своё время я была главной светской дамой всей Москвы. Но стихи заслонили для меня всё – они были моим счастьем и горем…

В них я не боялась сказать того, что могло вызвать гнев царской цензуры. Меня очень тронула судьба декабристов. И пусть под грозным окриком Николая I общество примолкло – моя муза была на стороне тех, кто поменял мундиры с золотыми эполетами на каторжанскую робу, не желая изменить своим убеждениям. Тогда я и написала стихотворение «К страдальцам-изгнанникам», что красноречиво говорило о моём отношении  к сибирским узникам:

Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести

И рабства иго снять с России молодой,

Но вы страдаете для родины и чести,

И мы признания вам платим долг святой.

…Дальше – ещё больше – в 1845 г. я сочинила  стих  «Насильный брак», в котором аллегорически осудила отношения России к Польше.  Именно за те  поэтические строки, посвященные польскому восстанию в Варшаве, император Николай I выслал меня из Санкт-Петербурга.

В те времена воспитанию патриотизма и любви к Родине придавалось большое значение, причём это было неотъемлемой  частью и в дворянских, и в крестьянских семьях. Патриотизм был естественным состоянием любого подданного царской России. Мальчик с пелёнок рос, держа в сердце три понятия: Честь. Император, Отчизна.  Но «честь» – на первом месте. А потому я, как и Пушкин, писавшая  свободолюбивую лирику,  подвергалась гонениям.

Впрочем, мне кажется, что в тех моих строках всё было чистой правдой, облечённой в поэтическую форму, судите сами:

Старый барон (он же – Россия)

Не властен у себя я дома:

Все непокорна мне она,

Моя мятежная жена! (Польша)

Ее я призрел сиротою,

И разоренной взял ее,

И дал с державною рукою

Ей покровительство мое;

Одел ее парчой и златом,

Несметной стражей окружил,

И, враг ее чтоб не сманил,

Я сам над ней стою с булатом.

Но недовольна и грустна

Неблагодарная жена!

Я знаю – жалобой, наветом

Она везде меня клеймит;

Я знаю – перед целым светом

Она клянет мой кров и щит,

И косо смотрит, исподлобья,

И, повторяя клятвы ложь,

Готовит козни, точит нож,

Вздувает огнь междоусобья;

И с ксендзом шепчется она,

Моя коварная жена!..

И торжествуя, и довольны,

Враги мои на нас глядят,

И дразнят гнев ее крамольный,

И суетной гордыне льстят.

Совет мне дайте благотворный,

Судите, кто меж нами прав?

Язык мой строг, но не лукав!

Теперь внемлите непокорной:

Пусть защищается она,

Моя преступная жена!

Жена (она же – Польша)

Раба ли я или подруга –

То знает Бог!.. Я ль избрала

Себе жестокого супруга?

Сама ли клятву я дала?..

Жила я вольно и счастливо,

Свою любила волю я;

Но победил, пленил меня

Соседей злых набег хищливый.

Я предана, я продана –

Я узница, я не жена!

Напрасно иго роковое

Властитель мнит озолотить;

Напрасно мщенье, мне святое,

В любовь он хочет превратить!

Не нужны мне его щедроты!

Его я стражи не хочу! –

Сама строптивых научу

Платить мне честно дань почета.

Лишь им одним унижена,

Я враг ему, а не жена!

Он говорить мне запрещает

На языке моем родном,

Знаменоваться мне мешает

Моим наследственным гербом;

Не смею перед ним гордиться

Старинным именем моим

И предков храмам вековым,

Как предки славные, молиться…

Иной устав принуждена

Принять несчастная жена.

И мне ли ропот запрещен?

Еще ль, терпя такую долю,

Таить от всех ее должна

Насильно взятая жена?..

А ещё  я посмела сочинить и такие вольнодумные  строки:

Смотри: существенный, торгующий наш век,

Столь положительный, насмешливый, холодный,

Поэзии, певцам и песням их изрек,

Зевая, приговор вражды неблагородной.

… Моя судьба – это такие капризные качели, то вверх, то стрелой вниз…. Я сумела пережить своих главных любимых  поэтов – Пушкина и Мишеля – такого великого и такого несчастного…

Пушкин обедал у меня прямо накануне своей гибельной дуэли. До обеда и после него он убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодной водой, – до того мучил его жар в голове… Это всё, конечно, было следствием сплетен высшего света вокруг него и его прелестной, но немного ветреной Натали….

….Я прощалась и с Лермонтовым в его последний приезд в Москву, он так не хотел нашего расставанья и посвятил мне прекрасные строки:

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны.

Да,  во многом мы думали почти одинаково, он предчувствовал свою близкую смерть.. и всё так, совсем скоро – всего лишь через три месяца и случилась…

… Но и после нашей  смерти, я верю, что мы опять встретимся: мальчик, родившийся в доме у Красных Ворот и я, которую, согласно моего завещания, отпоют совсем рядом – в шестистах метрах – в храме Петра и Павла там же, на Басманной улице, у Красных Ворот…

А последняя – лишь начатая А. Пушкиным новая тетрадь стихов – после гибели великого поэта была передана мне, как продолжателю его поэтического дара…

…Наконец, мои последние годы – мои самые, самые тяжелые…

Не приняв крайнего западничества, я  порвала и со славянофилами, с которыми раньше меня  связывали дружеские отношения. Так в своих дневниках и записала: «Эти люди убили нам Языкова во цвете лет… эти же люди уходили Гоголя, стеснив его в путах суеверных обрядов запоздалого фанатизма, который для них заменяет благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема!» …

Пожалуй, единственным человеком, понимавшим истинную природу моей поэзии, в те годы был Ф.И. Тютчев. В одной стихотворной строке он сумел дать сжатое определение всего моего творчества: «То лирный звук, то женский вздох…»

…Именно в те поздние годы моей жизни он поддержит меня своими стихами:

О, в эти дни – дни роковые,

Дни испытаний и утрат –

Отраден будь для ней возврат

В места, душе ее родные!

Пусть добрый, благосклонный гений

Скорей ведет навстречу к ней

И горсть живых еще друзей,

И столько милых, милых теней!

 Ф.И. Тютчев «Графине Ростопчиной» 16 октября 1855

…Что осталось в моей памяти в то время? – это непрестанная борьба со страшной болезнью и мимолетная встреча с самим Александром Дюма!!!

По просьбе Дюма, я написала короткие воспоминания о Лермонтове и переслала их французскому романисту вместе с переводом стихотворения Пушкина «Во глубине сибирских руд».

Это послание Дюма получит, когда меня уже не будет… Я умру в своём доме в любимой Москве на Ново-Басманной 3 декабря 1858 г.

«Я выполнила свои обязательства в отношении всех, кого сердцем любила», – будут моими последними словами  перед смертью.

…Потом – через многие десятилетия читающая Россия узнает имена моих продолжателей – Ахматовой и Цветаевой, которые возьмут у меня многое …Достаточно сравнить мой стих «Нашим будущим поэтам»  и цветаевский  «Лебединый стан»!

Не просто, не в тиши, не мирною кончиной,

Но преждевременно, противника рукой –

Поэты русские свершают жребий свой,

Не кончив песни лебединой!..

Вот и всё. Вот такая моя короткая жизнь женщины, поэтессы, но кто вспомнит обо  мне ныне. Всё на земле когда-нибудь проходит, и жизнь человеческая подобна осеннему листу, безжалостно уносимому ветром…

Под конец жизни я написала мудрое стихотворение, близкое многим по духу, о том, как важно беречь друг друга и любить друг друга ещё на земле, ещё при жизни:

Вы вспомните меня когда-нибудь…но поздно!

Когда в других местах далёко буду я,

Когда надолго мы, навеки будем розно –

Тогда поймёте вы и вспомните меня!

Проехав иногда пред домом опустелым,

Где вас всегда встречал  радушный мой привет,

Вы грустно скажете: «Так здесь её уж нет?»

И мимо торопясь, махнув султаном белым,

Вы вспомните меня!..

Вы вспомните меня,  мечтая одиноко

Под вечер,  в  сумерки,  в таинственной тиши,

И сердце вам шепнёт: «Как жаль! Она далёко,

Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!..»

Я очень любила музыку, музицировала сама и была знакома со многими выдающимися певцами и композиторами. В моих стихах часто звучала нота красивого романса. Немало моих стихотворений положено на музыку. На мои слова писали Глинка,  Даргомыжский, Рубинштейн, Чайковский… и др. Все они были тронуты моими стихами.

…Вот и кончаются мои записи, как кончается и моя жизнь…

… Я была девочкой родом с Чистых прудов, и мне так хочется, чтобы когда-нибудь, хоть через двести лет, какой-нибудь будущий незнакомый мне мальчик, гуляющий  по тому же  Чистопрудному  бульвару, нашел и опубликовал  страницы моей не самой обычной Жизни…»

…Я исполнил её пожелание – нашёл потемневшие от времени страницы воспоминаний этого удивительной судьбы человека.

…Да, чуть не забыл сказать о самом главном: 4 января 2022 года прекрасному русскому поэту Евдокии Ростопчиной исполнилось ровно 210 лет!

Глава IV

Тайна одного стихотворения

(К 200-летию А.М. Жемчужникова)

«Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..»

(Эмиграция рыдала от этой песни)

…Перебираю свои заветные старые тетради школьной поры, куда я записывал самые любимые стихи моей юности. И вижу, в каком хитросплетении из разных эпох и поэтических течений формировался мой поэтический вкус: Шекспир здесь соседствует с С. Есениным, Г. Гейне с Э. Асадовым, Ф. Шиллер с А. Блоком, Роберт Бернс с Вероникой Тушновой.  Да,  вот так: в борьбе явных литературных противоположностей и шло становление моего видения литературного  мира…

И вот где-то посередине тетради мой взгляд привлекают эти дорогие и пронзительные поэтические строки, которые потом стали для нас ‒ дворовых ребят 60-70-х  годов 20 века ‒ одними из самых задушевных. Это было не просто стихотворение, но и наша самая любимая тогда песня, которую мы пели бесконечно долгое время по вечерам под гитару в подъездах или в больших дворах своего детства. Тогда мы не знали, кто её автор, но эти строки запали в сердце на всю жизнь. И только намного позже пришло знание о том, что мы пели уже один из многих вариантов стихотворения, которое первоначально выглядело именно так:

Сквозь вечерний туман мне, под небом стемневшим,

Слышен крик журавлей всё ясней и ясней…

Сердце к ним понеслось, издалёка летевшим,

Из холодной страны, с обнаженных степей.

Вот уж близко летят и, всё громче рыдая,

Словно скорбную весть мне они принесли…

Из какого же вы неприветного края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,

Где уж савана ждет, холодея, земля

И где в голых лесах воет ветер унылый, ‒

То родимый мой край, то отчизна моя.

Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,

Вид угрюмый людей, вид печальный земли…

О,  как больно душе, как мне хочется плакать!

Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

 28 октября 1871 г.

Югенгейм, близ Рейна

…Так вот, 22 февраля 2021 года исполнилось 200 лет со дня рождения автора этих проникновенных и печальных строк. А многие и не подозревают, что написавший их ‒ наш земляк Алексей Михайлович Жемчужников, поэт, из старинной дворянской семьи, родился 23 февраля 1821 г. в местечке Почеп тогдашней Черниговской губернии, а ныне это ‒ райцентр нашей Брянской области!

Говоря о нашем сегодняшнем юбиляре, как обычно, примем и в данной статье для него сокращение – А.Ж.

Это им были созданы такие, например, философские жизненные строки:

Не из одной любви к моей отчизне,

Не лишь для дум пред сценой мировой,

Мне просто жить хотелось бы для жизни,

Для благ земных. Для радости земной. (О жизни)

Вот небольшая автобиографическая справка о нашем сегодняшнем герое:

Отец его ‒ Михаил Николаевич Жемчужников ‒ вначале был военным, затем крупным чиновником, сенатором. Мать ‒ Ольга Алексеевна, в девичестве Перовская, принадлежала к известному роду Разумовских-Перовских, который дал крупных политических деятелей, писателей. Ее брат Алексей Алексеевич Перовский известен как писатель Антоний Погорельский ‒ автор прославившей его сказки «Чёрная курица, или Подземные жители», сын ее сестры ‒ Алексей Константинович Толстой. Таким образом, Алексей Михайлович Жемчужников приходился двоюродным братом нашему великому писателю-земляку! А в памяти нашей он, в первую очередь,  остался как соавторКозьмы Пруткова ‒ директора Пробирной Палатки, ставшего одной из бессмертных литературных масок, сатирического персонажа, мистификации, которая снискала широкую любовь публики! В книжном мире трудно назвать подобный случай, когда бы литературный псевдоним воспринимался как реальная личность, обрел прочную самостоятельность.