Текст книги "Сын бомбардира"

Автор книги: Михаил Лезинский

В этих возгласах тонет голос командира редута Ханджогло:

– Поймите, это бесполезно. Только лишние смерти. Без Малахова нам не удержаться…

С редута Шварца горящие улицы кажутся стоглавым змеем. Сжав обветренные губы, батарейцы отходят на построение. Молча заклёпывают орудия, забирают принадлежности. Над ними продолжает грохотать и бесноваться небо.

Колька взвалил на плечи тяжёлый ранец, оставшийся от Евтихия Лоика, взял в руки маленький прибойник, в последний раз взглянул на свои искорёженные мортирки: «До свидания, мои дорогие! Я ещё вернусь!..»

* * *

Мы идём по улице, выросшей на месте легендарного редута – по улице Шварца. Михаила Павловича Шварца.

Как защитники отходили с редута? Пожалуй, по этому спуску, на который сейчас смотрят хозяйственные дворы пироговской больницы с мощными, будто средневековыми, откосами из тяжёлого бута. Или нет, вероятнее всего, войска стекались а лощину за пятым бастионом. Потом шли к району нынешней площади Восставших. Спускались к оврагу, на месте которого теперь улица адмирала Октябрьского. Героя Советского Союза Филиппа Сергеевича Октябрьского – одного яз руководителей второй обороны Севастополя в Великую Отечественную войну.

Улица Шварца – затишная, приземистая, метров двести – не больше. С её высоты виден Исторический бульвар – бывший четвёртый бастион, с горделивым шатром Панорамы Pyбo, телевизионной вышкой и огромным»чёртовым колесом»в парке.

Улицу Шварца со всех сторон обступили новые пятиэтажные дома. Да и к самой улочке ужа подбираются бульдозеры.

В проходе между двориками стоят несколько человек, оживлённо беседуют. У одного в руках развёрнутый чертёж, остальные то и дело заглядывают в большущий лист, жестами показывают вдоль улицы, куда-то за неё, на спуск.

Мы подошли ближе. Услышали голос высокого мужчины в очках:

– Раиса Ивановна, эта высотка прекрасно садится вот здесь.

– Я всё понимаю, Валентин Михайлович, но вы должны учесть…

Группа городских архитекторов. На их планшете – фрагменте генерального плана застройки Севастополя – уже нет тихого и полусонного переулка. Там вдоль южного склона улицы Шварца тянутся белоснежные высотные башни из стекла и бетона. И чем-то неуловимым они – ультрасовременные строения – ближе по духу, по символике, что ли, к мужественному и гордому слову редут, чем старые домики. Хотя и построены эти домики по большей части из камней легендарного укрепления.

Станислав сказал вдруг:

– А ведь Коля Пищенко – это сын полка. В Отечественную именно так и называли бы.

Всё правильно: сын бомбардира – сын полка.

Стал накрапывать дождик. Пора было возвращаться. Мы вышли к кладбищу Коммунаров, где высится бронзовый стяг над могилой лейтенанта Шмидта. Потом зашагали вниз, как тогда матросы и солдаты, покидая бастионы, зашагали следом за Николкой Пищенко по улице адмирала Октябрьского к улице Большой Морской…

Они прошли метров двести. Позади раздался взрыв, затем – другой, третий… Повернув головы, отступающие увидели клубы рыжего дыма над своим редутом. А взрывы всё продолжались…

Николка отвёл глаза от пожарища и тут заметил Алёнку. Она брела навстречу босиком, в разорванном и обгоревшем платье. Когда отряд поравнялся с ней, Голубоглазка молча подошла к Кольке и так же молча зашагала рядом.

По развороченной, пылавшей улице они подошли к Графской пристани. Там скопилось множество народа; пехотные роты, матросы, артиллеристы. Испуганно храпели кони и косились на пылавшие коробки домов. Стонали раненые на повозках. Раздавались команды, крики, но разобрать отдельные слова в этом шуме было невозможно.

Колька и Алёна стояли в шеренге, бессмысленно глядя на происходящее. Лишь через многие минуты тяжёлого молчания мальчик спросил:

– А что… мать-то?

– Бомбой её сразу, – ответила Алёна. – Всё roрело…

И больше не могла вымолвить ни слова. Послышалась команда лейтенанта Ханджогло:

– Проходите ближе!

Продвинулись ещё метров на десять. И снова остановились. Все глядели на бухту, через которую пролёг понтонный мост к Северной стороне. Мост начинался рядом с Графской пристанью и выходил к Михайловской батарее. По нему бесконечным потоком шли войска, обстреливаемые с дальних бастионов, уже занятых противником.

По рейду сновали лодки, раздавались крики и ругань перевозчиков. На противоположной стороне бухты горело большое строение, освещая высадку, – значит, снаряды вражеских батарей уже долетели до Северной, Над водой то тут, то там выпрыгивали рваные всплески и, пенясь, оседали в тёмные волны. Покачивались и скрипели понтоны. Неровно постукивали по дощатому настилу колёса телег и пушек.

Наконец вступили на мост. Двигались медленно, густой молчаливой массой. Мальчуган шёл у самого края настила, чтобы Алёнку ненароком не столкнули в воду. Прошли четверть расстояния – движение опять застопорилось. Впереди разорвалась бомба, и там спешно расчищали мост, убирая раненых и убитых… Колонна снова пришла в движение.

Порою люди оглядывались, и усталые глаза видели всхолмлённый город, окутанный дымом, в клочьях пожарищ. Но туда, где, казалось, уже никого не могло быть, продолжали лететь ядра и тяжёлые разрывные снаряды.

Посредине рейда медленно и страшно оседали в воду шесть боевых кораблей и несколько пароходов. Всю оборону они из Южной бухты обстреливали противника. И вот могучие корпуса уже почти полностью поглотила вода. Вздрагивали, словно от озноба, голые, беззащитные мачты. Ещё минута, другая, и над кораблями злорадно заплещут волны.

Матросы останавливаются и жёсткими рукавами бушлатов вытирают глаза. Раскаты бомбардировки кажутся траурным салютом…

Вышли на скалистый берег. Движение по мосту почти прекратилось. Сверху стало видно, как начали разводить понтоны.

Над рыжим облаком, покрывающим город, блестели яркие, удивительно спокойные звёзды. Небо было невероятно чистое и чуть–чуть сонное.

А город продолжал гореть. Сотни костров полыхали вдали, порою исчезая в дыму и снова отчётливо появляясь.

Удивлённо смолкли вражеские батареи, но взрывы продолжались. От раскалённого воздуха вспыхивали пороховые погреба и склады. Последние вздохи многострадального Севастополя…

Кто-то положил руку на Колькино плечо. Парнишка оглянулся и с трудом узнал в грязном подростке в разорванном мундире прапорщика Фёдора Тополчанова. Он одним из последних перешёл мост, до конца участвуя во взрывных работах.

Колька тихо сказал:

– Всё. Нет больше редута.

– И города нет, Николка.

– Значит, в город входят? – спросил Колька, будто до него сейчас дошёл страшный смысл свершившегося.

– Да, – Тополчанов опустил голову.

– Входят… в город, – прошептала Алёнка.

Тогда они ещё не могли знать, что неприятель в течение двух последующих дней не осмелится вступить в груды развалин, носящих имя Севастополя…

Они стояли втроём и глядели на город. Рядом морской офицер при свете факела читал приказ по Южной армии и военно–морским силам в Крыму:

– «Храбрые товарищи! Грустно и тяжело оставить врагу Севастополь. Но вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь Отечества в 1812 году! Москва стоит Севастополя! Мы её оставили после бессмертной битвы под Бородином – тристасорокадевятидневная оборона Севастополя превосходит Бородино…»

Слова звучали величаво и печально. Колыхались факелы над обнажёнными головами матросов, солдат, горожан.

– «Но не Москва, а груда каменьев и пепла досталась неприятелю в роковой 1812 год. Так точно и не Севастополь оставили мы нашим врагам, а одни пылающие развалины города, собственной рукой зажжённого, удержав за нами честь обороны, которую дети и внучата наши с гордостью передадут отдалённому потомству!»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Станислав окончил школу и уехал учиться в Ленинград. Фролов стал студентом Высшего инженерного морского училища имени адмирала Макарова. Будет Стас капитаном дальнего плавания, как и его отец.

После первого семестра Станислав прислал нам письмо. С гордостью писал об истории училища – самого первого русского учебного заведения торгового флота. И по тому, как тщательно фиксировал он даты, называя великие фамилии, связанные с биографией училища, мы почувствовали; историк в нашем друге не умирает!

И вот нежданно–негаданно телеграмма от Фролова:

«ОБНАРУЖИЛ МАТЕРИАЛЫ ПРЕБЫВАНИЯ НИКОЛАЯ ПИЩЕНКО ШКОЛЕ КАНТОНИСТОВ ПЕТЕРБУРГСКОГО ГВАРДЕЙСКОГО ЭКИПАЖА ТЧК СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙТЕ»

Мы были потрясены. Неужели Стасу удалось обнаружить то, что несколько лет мы тщетно искали: документы о последующей, послевоенной судьбе нашего героя?!

В тот же день мы вылетели в Ленинград.

ДОКУМЕНТЫ, ОБНАРУЖЕННЫЕ В АРХИВАХ ПЕТЕРБУРГСКОГО ГВАРДЕЙСКОГО ЭКИПАЖА СТ. ФРОЛОВЫМ

Когда-нибудь мы напишем подробнее о дальнейшей судьбе нашего героя Николки Пищенко. Сейчас мы достоверно знаем, что после окончания Крымской войны юный бомбардир оказался в Петербурге, в школе кантонистов. Об этом свидетельствует следующий документ:

«По Всеподданнейшему докладу о таковом отличии мальчика Пищенко высочайше повелеть соизволили перевести его в кантонисты в Гвардейский экипаж и воздать ему 100 рублей серебром. Об этой высочайшей воле, сообщённой генерал–адъютанту кн. Горчакову, имею честь уведомить Ваше Императорское Величество к зависящему распоряжению о зачислении его в кантонисты означенного экипажа и о выдаче по прибытии в С–Петербург. Об этой высочайшей воле, сообщённой генерал–адъютанту кн. Горчакову, имею честь уведомить Ваше Императорское Величество к зависящему распоряжению о зачислении его в кантонисты означенного экипажа и о выдаче по прибытии в С–Петербург…»

На приказе «О переводе сына убитого матроса Пищенко в кантонисты Гвардейского экипажа и выдаче ему 100 рублей серебром» сделана надпись карандашом: «Прибыл и зачислен в школу кантонистов экипажа приказом 10 марта 1856 года за № 68». Вот это и есть отправная дата нового места службы Николая Пищенко.

Буквально через два дня в Морское министерство поступил следующий рапорт от командира Гвардейского экипажа:

«РАПОРТ

Имею честь покорнейше просить инспекторский департамент Морского министерства не оставить своими зависящими распоряжениями о высылке во вверенный мне Гвардейский экипаж медали «За оборону Севастополя» для возложения на зачисленного в число кантонистов экипажа Н. Пищенко.

Контр–адмирал Мофет I.»

Итак, на груди кантониста Пищенко появилась вторая медаль. Но почему возникла ошибка, которую заметил Стасик Фролов, тогда ещё пионер–шестикласcник? Он прочитал в одной старой книге, что во время обороны на груди Николки красовалась лишь одна медаль – «За храбрость». Сегодня у нас в руках документальное подтверждение того, что орден Святого Георгия был вручён юному бомбардиру уже после войны.

«Министерство Морское Департамент инспекторский

5.4. 1856 г.

№ 6551

Государь Император Всемилостивейше пожаловать изволили кантонисту Гвардейского экипажа Георгия под № 110679 взамен пожалованной ему медали «За храбрость».

На этом же документе чернилами сделана приписка о том, что орден вручён герою в присутствии всего экипажа. За неделю до этого была возвращена в инспекторский департамент медаль «За храбрость».

Много интересного рассказывают документы о днях пребывания Николая Пищенко в школе кантонистов. Но вот подошли к концу годы учёбы. Перед нами выписка из приказа:

…«Выдерживающие вполне удовлетворительно экзамен в школе, кантонисты Николай Пищенко, Андрей Труфанов и Иван Стрижов зачисляются на действительную службу: первый – матросом 2–й статьи в 3 роту, второй – в музыкальные ученики и последний – матросом 2–й статьи в 4 роту.

Господам командирам 3–й и 4–й рот и музыкальной команды предлагаю привести на верность службы к присяге и представить присяжные их листы в канцелярию экипажа».

Приказ датирован январём 1862 года. Николаю Пищенко исполнилось 18 лет. Началась служба в Гвардейском экипаже. В царское время служили по двадцать лет. Но вот неожиданный документ:

24 июня 1866 г.

«Вследствие моего представления инспекторскому департаменту Морского министерства отношения от 22 сего июня за № 7037, меня уведомили, что матрос 2–й статьи Николай Пищенко за выслугу лет может быть уволен со службы. Объявляю о сём же экипажу. Предлагаю командиру 3–й роты удовлетворить матроса Пищенко всем следующим по положению по 26 сего июня и из списков экипажа исключить и считать уволенным от службы».

Выходит, что Пищенко ушёл в запас, прослужив на действительной службе всего четыре года. И тем не менее ему официально засчитано 20 лет воинской службы! Пять лет учёбы в школе и четыре в Гвардейском экипаже – это девять лет. Откуда же взялись остальные одиннадцать?

Ещё в начале 1855 года по предложению Павла Степановича Нахимова новый царь Александр II издал указ: «Каждый месяц сражений в Севастополе засчитывается участникам обороны за год воинской службы». Война длилась одиннадцать месяцев. Когда она завершилась, Николке исполнилось одиннадцать лет. Таким образом одиннадцатилетний бомбардир уже в 1855 году имел за плечами одиннадцать лет воинской службы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Пояснения Ст. Фролова, написанные после прочтения рукописи.

БОМБАРДИР

Так Пётр I называл артиллеристов своих «потешных войск». Как воинское звание «бомбардир» появился в русской армии в конце XVIII века. Чин бомбардира соответствовал ефрейтору в пехоте. И даже после того, как это звание было упразднено, артиллеристов а народе по–прежнему называли бомбардирами. Хотя вплоть до революции официальным званием рядового артиллериста являлся канонир.

СЕВАСТОПОЛЬ

Каждый школьник знает, что Севастополь – в переводе с греческого значит «город славы». Но не каждому известно, что основателем Севастополя был великий русский полководец Суворов.

Александр Васильевич Суворов прибыл в Севастополь в 1776 году. Вернее сказать, не в Севастополь, а в маленькую деревушку Ахтиар. Турки нередко нарушали мирный договор с Россией – их корабли дневали и ночевали в Ахтиарской бухте. И вот под руководством Суворова за несколько ночей (турки не давали работать днём) были построены мощные береговые укрепления. Под их контролем оказался выход из севастопольской гавани. Турки поспешили покинуть бухту Ахтиарскую…

Всю жизнь великий полководец не забывал о своём детище. Это ему принадлежит обращение к потомкам: «Пусть будет хорошо обережён Севастополь!»

Потомки сберегли город славы и славу его приумножили.

АДМИРАЛ

В России с зарождения флота были введены три высших звания: контр–адмирал, вице–адмирал и адмирал (или «полный адмирал») – самый главный морской чин.

МАЛАХОВ КУРГАН

Не много есть мест на земле, которым суждена такая слава, как Малахову кургану. В Великую Отечественную войну 1941 —1945 годов имя это вновь прогремело на всю страну: отсюда вела огонь знаменитая батарея Матюхина; здесь насмерть стояли бойцы морского дивизиона: штурмуя высоту, фашисты потеряли тысячи солдат.

У каждого севастопольца в сердце свой Малахов курган: у одного – память о дне, когда его принимали в пионеры возле Вечного огня, что горит над Корниловской башней; у другого – любимые стихи про уцелевший на вершине миндаль; у третьего – кинофильм «Малахов курган». А вот для отца моего Малахов курган – это ещё и старая хриплая пластинка, которую он издавна бережёт. На чёрном диске чудом сохранилась звукозапись, сделанная в мае 1942 года в разгар боёв за наш город. Корреспондент Всесоюзного радио ведёт репортаж с пылающего Малахова кургана:

– Слушай, страна! Говорит Севастополь. Слушай нашу передачу из осаждённого города. Части Красной Армии, морская пехота, лётчики, артиллеристы, зенитчики и корабли Черноморского флота ведут упорную борьбу против разбойничьих полчищ фашизма, героически защищая советский форпост на Чёрном море – славный Севастополь. Мы говорим из окружённого города, но мы знаем: фашизм будет разгромлен и сметён с лица земли!..

Отец рассказал мне о радиожурналисте, чей голос звучит из грозного сорок второго года. Оказывается, это первый советский футбольный комментатор Вадим Синявский. На Малаховом кургане Синявский был тяжело ранен – потерял глаз.

Сегодня Малахов курган весь в зелени. Тут деревья, посаженные знаменитыми людьми нашей планеты, Но есть одно дерево…

 
Малахов курган.
На аллее – миндаль
стоит, окружённый оградой.
«3десь камня на камне…»
«Здесь плавилась сталь…»
Но слов этих громких не надо.
Бон там ка ограде,
обычной, не древней,
короткая надпись в тени:
«ОДНО ИЗ НЕМНОГИХ ДЕРЕВЬЕВ,
УЦЕЛЕВШИХ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ».
И всё.
Славословие немо.
Поэту не повезло:
цветёт на аллее поэма,
которой не нужно слов!
 

ПИСЬМО ИЗ АВСТРАЛИИ

В Музее Краснознамённого Черноморского флота ко мне привыкли. А вначале…

– Мальчик, не заходи за ограждение! Мальчик, не прикасайся к экспонатам!

А я и не прикасался. За ограждение, правда, заходил: мне ведь нужно было всё хорошо рассмотреть.

Потом ко мне привыкли. Даже мальчиком перестали называть – догадались, что у меня есть имя.

– Станислав, посмотри пули полушарные – ты ими интересовался…

Это точно – интересовался. И Андреевским флагом интересовался, и мундирами союзных армий тоже.

Но вот как-то решил я узнать побольше о поручике Юнии – о том самом, который в последний, 349–й день обороны занял Корниловскую башню Малахова кургана и французы не могли его выбить оттуда.

Малахов курган, хотя и захвачен был французами, но не сломлен – горсточка матросов во главе с Юнием продолжала отстреливаться. В пылу сражения французы не заметили, откуда ведётся огонь, но когда утихли взрывы, храбрецов обнаружили. Зуавы бросились на штурм башни. Двоих тут же пронзили абордажными пиками, остальные поспешно отступили.

Стали стрелять по окнам–бойницам. И это не помогло. Тогда французы обложили башню хворостом и подожгли, надеясь «выкурить» русских. Но, едва огонь качал лизать бойницы, враги спохватились и начали сами поспешно тушить пожар – мог взорваться пороховой погреб. Подвезли тяжёлое орудие, и из него, через разбитую дверь, принялись расстреливать смельчаков…

Сотрудники музея рассказали мне: израненного поручика Юния матросы выносили из башни на руках. Бойцы в обгоревших мундирах шли по Малахову кургану, занятому противником, и французы пропустили их. – не задержали никого – враги отдавали честь героям!

Юний прожил недолгую жизнь – раны дали о себе знать. Скончался он в чине подполковника в Каменец–Подольске. За подвиг на Малаховом кургане поручик Юний был награждён золотым орденом «Георгия» 4–й степени…

Но портрет поручика Юния мне не смогли показать, его в музее не оказалось.

И вот однажды научный сотрудник Галина Ивановна Парамонова шепнула:

– Кажется, Станислав Петрович, я скоро удовлетворю твоё любопытство. Подождём ответа из Австралии.

Оказалось, что в Мельбурне живёт Николай Васильевич Якубовский – внук поручика Юния. У него хранится портрет деда и золотой Георгиевский крест, полученный за Малахов курган.

– Мы уже написали в советское посольство в Австралии, – сказала Галина Ивановна, – ждём…

И вот я держу крест, который носил на груди храбрый поручик, медали его и письмо от внука из далёкой Австралии:

«…Я глубоко тронут и счастлив от сознаний, что был всё это время хранителем памяти героя нашей Родины и теперь могу радоваться, что вы там, в далёком Севастополе, сохраните эти реликвии для потомства, дабы молодые граждане любили и ценили славное прошлое, учась и работая во славу Родины в будущем…»

Я держу в руках живописный портрет, написанный художником Бедом. С портрета смотрит человек, имя которого навеки связано с Севастополем. Смелый и мужественный человек. Волосы его гладко причееакы, губы упрямо сжаты, и чёрные усы лихо подкручены кверху.

РЕДУТ

Земляное полевое укрепление, перед которым, как правило, был ров. Укрепление замкнутое, защищённое я с флангов (с боков) так называемыми траверсами.

КОНГРЕВОВЫ РАКЕТЫ

В классе зашёл спор: можно ли считать ракеты, о которых упоминается в нашей книге, боевыми?

– Да нет, это – сигнальные, – заявил кто-то из ребят.

– Не согласен! – возразил другой. – В Крымскую войну у обеих сторон уже были настоящие ракеты. Изобрёл их англичанин Уильям Конгрев.

Окончательный спор разрешил наш учитель физики:

– Всё верно. Только вот к русским боевым ракетам Уильям Конгрев не имел никакого отношения. Хотя в нашей армии ракеты тоже назывались «конгревовыми». На самом деле их сконструировал и применил генерал артиллерии Константинов. Он запускал их с северного мыса, с Константиновской батареи.

Кстати, как вы думаете, почему её так называли?.. Правильно: в честь генерала.

И ещё мы узнали, что на обратной стороне Луны есть кратер Константинова. Именно того Константина Ивановича Константинова, чьи ракеты защищали Севастополь в первую оборону.

МОРТИРА

В нашей артиллерии есть пушки, гаубицы и миномёты. А раньше были ещё и мортиры. Применялись в основном для разрушения тяжёлых укреплений.

Короткий ствол смотрел вверх, почти как у нынешних миномётов. Может, потому и вышли из употребления мортиры, что миномёты общеголяли их в точности и мощи навесной стрельбы.

КЕГОРНОВЫЕ (КУГОРНОВЫЕ) МОРТИРЫ

Кегорн – крупный военный инженер времён Нидерландской революции. При защите Намюра он применил новую систему полевых укреплений, чем вызвал уважительный отзыв даже своего противника – знаменитого Бована, создателя многих типов осадной артиллерии.

Мортира, которая по имени автора названа «кегорновой», является переделкой одного из бовановских орудий. Использовав найденный Бованом принцип рикошета, голландский артиллерист уменьшил размеры и вес мортиры – она стала миниатюрной, ввёл такие новшества, что можно было стрелять и при атаке, и по одиночным целям – снайперски.

Сейчас трудно с уверенностью сказать, мортирки какого производства оказались у Пищенко. «Кегорны» отливались к тому времени на уральских заводах, но встречались в русской армии орудия из Антверпена и Амстердама.

ЯДРО. ГРАНАТА. БОМБА

Когда я принёс домой круглый чугунный снаряд, отрытый в Аполлоновой балке, мама рассердилась:

– Немедленно убери из квартиры это ядро!

То, что рассердилась, – не удивительно, а вот неграмотность мамы меня просто поразила!

– Ты ошибаешься: это не ядро – это граната.

Тогда разразился самый настоящий скандал:

– Ах граната?! Ещё лучше, только гранаты нам не хватало!

И вдруг мама остановилась:

– А почему, собственно, граната? Ядро как ядро…

Пришлось прочитать небольшую лекцию. Я усадил маму на диван и популярно объяснил:

– Ядра отливались сплошными. А полые шаровые снаряды, заряженные порохом, назывались гранатами – если весом до пуда, и бомбами – если тяжелее. В снаряде сверлилось отверстие и в него вставлялась запальная трубка. В трубку эту набивали специальную медленно горящую смесь. Пока снаряд летел, огонь добирался до заряда. Эти трубки ещё назывались дистанционными.

А ещё применялись снаряды, которые начинялись маленькими ядрами или пулями. И получалась гранатная картечь. Если бомба была большая – стаканная картечь.

Мама осторожно спросила:

– А… граната не взорвётся?

Вопрос по существу. Недавно на Малаховом кургане дети нашли бомбу – она пролежала в земле больше ста лет. Ударили камнем, и бомба взорвалась. Об этом писала городская газета. Хорошо, что мама не прочитала…

Хотел сказать маме: «Может взорваться!» Но подумал: кто же у нас в квартире по снаряду стучать будет?! И с лёгким сердцем произнёс:

– Ну что ты!

И рассказал ей про сроки годности пороха – что они давно прошли, про условия взрыва бомбы – нужен сильный удар. Мама кивала головой:

– Интересно, очень интересно… Только всё-таки лучше, если б ты принёс домой обыкновенное ядро.

ПЁТР КОШКА

Однажды попала пуля вражеская прямо в горячее сердце героя–матроса, и оборвалась его жизнь. А в это время осколком снаряда отбило крыло у могучего орла, что летал день и ночь над севастопольскими бастионами и клёкотом своим подбадривал защитников города.

Принесли мёртвого матроса и раненую птицу к лекарю–чудодею Пирогову. И обратился Пирогов к гордой птице с такими словами:

– Орёл без крыла не орёл – не летать ему. Но сердце у тебя здоровое. Отдай его славному матросу, и тогда отомстит он ворогам за тебя, и за себя, и за всю землю русскую.

Согласился орёл. И переставил лекарь орлиное сердце в матросскую грудь…

Эта легенда – о человеке с орлиным сердцем, о Петре Кошке.

…После войны вернулся герой в свою родную деревеньку Ометинцы, что на Винничине. Встретила его полуразрушенная избёнка с забитыми окнами – наследство матери. А самой матери уже не было. Пока Кошка защищал Севастополь, панский холуй так избил мать, что она заболела и умерла, не дождавшись сына.

Спрятал Кошка свой мундир, сложил кресты да медали в трофейный жестяный коробок, достал свой плотницкий инструмент и принялся за работу – есть–пить-то надо! Кому сарай возведёт, а кому – и дом. Изгородь подправит и печь сложит – золотые руки были у матроса.

Потом встретил он красивую девушку Наталку Касьяненко. Поженились они, стали жить–поживать… Хотелось бы добавить «и добра наживать!». Но не нажил матрос добра за всю свою жизнь.

Нужда и невзгоды гнули Петра и Наталку к земле. Старели они. А просветления в их жизни не пред–Не выдержала Наталья, сказала Петру:

– Вынимай свои награды, надень их и пойди к старосте – авось и выйдет облегчение.

Делать нечего, вытащил Кошка свой мундир, к которому не прикасался много лет, начистил медали до солнечного блеска и пошёл к старосте.

А староста сверкнул злыми глазами да как заорёт:

– Се–вас-то–поль!.. О нём теперь и не упомнит никто. Как-никак третий царь уже на престоле. Скидывай побрякушки! – и потянулся к груди Кошки.

Распрямился тогда матрос:

– Кресты эти за русскую землю мне дадены, за защиту её от врага. Прочь руки!..

В глубокой нищете умер герой Севастопольской обороны Пётр Маркович Кошка, едва перевалив за пятьдесят лет.

Стоит памятник славному матросу в селе Ометинцы, что на Винничине. И в Севастополе ему памятник, И улица, что примыкает к Малахову кургану, названа именем Петра Кошки.

А как звали того чванливого старосту, никто и не помнит. Да и помнить нужды нет.

КАНТОНИСТ

Вообще-то, кантонистами называли всех несовершеннолетних сыновей рядового и унтер–офицерского состава, которые жили в военных поселениях. Кроме того, звание кантониста получали учащиеся детских военных школ царской России.

ГЕНЕРАЛ–ИНЖЕНЕР ТОТЛЕБЕН

Пионерский поезд дружбы прибыл в Плевен. Мы уже побывали в Софии, Тырнове, Варне… Я сделал много фотографий и записей в тетрадку – вожатая сказала, что по возвращении каждый в своём классе расскажет о поездке.

Всё было интересно в Болгарии. Но Плевен – это место особенное. Есть там музей русско–турецкой войны 1877 года. Мы вошли в центральный зал, и вдруг посредине его я увидел бюст генерала Тотлебена – того самого Эдуарда Ивановича, который воздвигал оборонительные укрепления в Севастополе в первую оборону! Сподвижника Корнилова и Нахимова, храбреца и талантливейшего инженера!

Вот какую удивительную историю узнал я.

Плевна была тогда турецкой крепостью. Засел в ней Осман–паша – хитрый и умный полководец. Русские войска блокировали крепость, но в течение многих месяцев взять её не могли.

И вот на помощь осаждающим был вызван из Петербурга шестидесятилетний герой Севастопольской обороны Эдуард Иванович Тотлебен.

Генерал долго и внимательно осматривал местность вблизи крепости, а потом сказал военачальникам:

– Довольно полегло тут солдат русских. Хватит! Мы заставим турок сдаться… другим способом.

И придумал инженер вот что. Велел перегородить плотиной речку Гривицу – там, где она течёт по ущелью. Когда скопилось целое море воды, перемычку взорвали, и лавина хлынула на крепость, затопила пороховые склады турок, разрушила многие укрепления. Осман–паша сделал отчаянную попытку вырваться из водного плена – ничего не получилось, и осаждённые вынуждены были выбросить белый флаг.

Я узнал о Тотлебене ещё немало примечательного. Например, что он помог вернуться из ссылки великому русскому писателю Фёдору Михайловичу Достоевскому. Как и многие герои Крымской войны, Тотлебен завещал похоронить себя у берега Чёрного моря. Склеп ему сооружён на Братском кладбище Северной стороны, рядом с павшими на бастионах матросами и солдатами.

Так я узнал, почему на мраморных стенах склепа Тотлебена вместе с картой оборонительных сооружений Севастополя высечен план болгарского города Плевны.

ВСАДНИК НА БЕЛОМ КОНЕ

Всадником на белом коне запомнили его современники. Таким он вошёл в историю, таким влетел и застыл на полотне знаменитой Севастопольской панорамы.

Экскурсовод рассказывает:

– На белой лошади был генерал Хрулёв тогда, в начале февраля 1855 года, когда небольшой отряд под его командованием совершил дерзкое нападение на вражеский гарнизон в Евпатории… И в ночь на 11 марта 1855 года, когда готовилось наступление французских войск на севастопольские позиции, Хрулёв на белоснежном коне повёл одиннадцать батальонов в контрнаступление. И в последний день обороны, когда пал Малахов курган и генерала дважды ранило, тоже был на белом коне.

Генерал Хрулёв не умер от ран, полученных в бою, он скончался в Петербурге в 1870 году. Но, согласно его воле, похоронен в Севастополе на Братском кладбище.

Любимое словечко генерала – «благодетели». Так он обращался к своим солдатам. В свою очередь, солдаты называли его «наш старатель».

И недаром на памятнике после слов «Хрулёву – Россия» высечено как бы обращение самого генерала:

«Пораздайтесь, холмы погребальные, потеснитесь и вы, благодетели. Вот старатель ваш пришёл доказать вам любовь свою, дабы видели всё, что и в славных боях, и в могильных рядах не отстал он от вас. Сомкните же тесные ряды свои, храбрецы беспримерные, и, герои Севастопольской битвы, окружите дружнее в вашей семейной могиле».

«ДЕРЖАТЬ НА СТРОПКЕ»

Это значит бомбу или гранату держать в стволе на привязи – удерживать на верёвочке. Канониры нередко так делали под конец боя: на случай, если понадобится снаряд вытащить из пушки.

БАННИК. ПРИБОЙНИК

Вы знаете, что такое шомпол? Так вот, банник – это шомпол для пушек: им чистят ствол от нагара после выстрела («пробанивают» – как в бане!). А затем таким же деревянным шестом, только не со щёткой, а с цилиндрическим утолщением на конце, заталкивают, прибивают заряд и пыж. Это уже прибойник.

КАРТУЗ. ПАЛИЛЬНАЯ СВЕЧА. ЗАПАЛЬНАЯ ТРУБКА

Стреляли из пушки так. Вначале нужно прочистить ствол банником. Потом опустить в ствол заряд или «картуз» – мешочек с порохом. Прибойником уплотнить заряд, вложить пыж и тоже прибить. Только после этого засылают снаряд в ствол. Зазоры между снарядом и стволом уплотняют просмолённой верёвкой. Вставляют в отверстие трубку с быстро воспламеняющейся смесью. Можно наводить орудие.

Навели. Доложили, что готовы к выстрелу. Поджечь палильную свечу (картонную гильзу, начинённую порохом) и поднести к запалу – дело мгновения.