Текст книги "Сын бомбардира"

Автор книги: Михаил Лезинский

Соавторы: Борис Эскин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Однажды мы сидели втроём в сквере, что расположен на месте бывшего пятого бастиона. Вечерело. Доносился гул проходящих троллейбусов. Трещали цикады, напоминая отдалённый перестук боевых барабанов.

Станислав сказал:

– Вот здесь Иван Нода, Василий Доценко и Николка запускали змея. Здесь Николка выбивал сигнал атаки. Здесь всё случилось…

Пискнув, вспорхнула невидимая птица. Зашуршала в зарослях кустарника. Потом появилась, встревоженная, села на высокую макушку гранитного столба – памятного знака. На этом гранитном столбе высечено:

5–й БАСТИОН 1854—1855

Такие знаки, увенчанные старинными русскими шлемами, установлены в Севастополе на местах, где были когда-то бастионы.

Стас задумчиво проговорил:

– Почему же всё-таки он перешёл на незнакомый редут?

В документах сказано, что в начале апреля 1855 года Николка Пищенко появился на редуте Шварца, который находился слева от пятого бастиона. Почему он не вернулся на пятый, где погиб отец, где судьба свела его с флотским барабанщиком и умельцем Иваном Нодой?

Сложно, конечно, ответить наверняка, что двигало поступками Николки» Может, он оказался на редуте потому, что там служил Евтихий Лоик – единственно близкий из оставшихся в живых?

А по дороге домой мы поспорили. Логичнее всего, что вестового перевели на новое место службы тоже вестовым. Да и потом, Григорий Николаевич Забудский был душевным человеком – надеялся уберечь мальчишку.

Но Стас настаивал:

– Только бомбардиром!

Сомнения и споры разрешил документ, который мы вместе обнаружили в архиве Военно–Морского Флота в Ленинграде, куда отправились на зимние каникулы.

Министерство Е. И. В. военное.

Департамент инспекторский.

Канцелярия

Стол 2–й

28 августа 1855 № 10503

27 марта 1855 года, во время бомбардировки Севастополя убит матрос 37–го флотского экипажа Тимофей Пищенко, десятилетний сын коего, находясь при отце с самого начала осады на батарее Забудского, попросил после того дозволения перейти (выделено С. Ф.) на редут Шварца и состоять при когорновых мортирах; находясь при них безотлучно день и ночь и подвергаясь постоянным опасностям, он, несмотря ни на какие убеждения, не хотел расстаться с означенными мортирами…

Произошло это, однако, не сразу.

Музыка, музыка, музыка… Кажется, в эту ночь только она владычествует над редутом Шварца. Ласковый апрельский ветерок несёт звуки вальсов вдоль развороченной насыпи, над потными спинами артиллеристов и матросов, долбящих неподатливый грунт.

За десять дней второй бомбардировки укрепления редута почти начисто снесены. Разрушены землянки, офицерский блиндаж, завален снарядный погреб.

Бородатый Лоик выпрямляется, отставляет кирку 8 сторону.

– Вот, брат Николка. Які блинці – музику й то до діла прилаштували. Воєнна хитрість!

Николка тоже перестает копать. Ждёт, пока Евтихий скрутит цигарку, закурит и продолжит про «военну хитрість». Но тот не торопится – попыхивает, задумчиво слушает музыку.

Грустный вальс сменился развесёлой мазуркой Глаза Лоика заблестели, он довольно покрутил головой.

– Так в чём хитрость, Евтихий Иванович? – не выдерживает Колька.

Лоик прищуривает глаз, вынимает цигарку изо рта. Отвечает почему-то тихонько, словно их кто подслушивает:

– От мы с тобою долбаем землю киркой да мотыгою, а супротивник думає: развлекается россіянин – польки да кадрилі отплясував. Кинется на штурм – ан погоди, мусью: редут – целёхонький! Да ещё перед редутом…

Колька понимающе закивал. Дело в том, что французы, готовясь к штурму, начали рыть странные окопы – апроши – они зигзагом приближались к русским позициям. Наши командиры решили: втайне, под прикрытием музыки и темноты прорыть навстречу контрапроши и этим сорвать штурм. Но было уже поздно. Противник успел сосредоточить в своих «зигзагах» множество войск.

Ранним утром двадцатого апреля редут был поднят по сигналу смертельной опасности. Надрывались трубы, перекрывая пронзительным звуком резкую барабанную дробь. Рванулась и шумно захлопала крыльями стая птиц, заночевавшая на редуте. Их писк быстро удалился в сторону моря.

Николка с Евтихием Лоиком выскочили из землянки и бросились к орудиям. Сквозь амбразуру мальчишка увидел врагов так близко, что начищенные пуговицы офицеров слепили глаза. Такое было впервые.

– Картузы! – прокричал Лоик.

Колька отбежал от амбразуры, раскидал доски, прикрывающие запасы пороха…

Редут погрузился в клочковатое облако дыма. Восходящее солнце подкрасило его, и от этого облако казалось пожаром.

Евтихий Лоик, наводя орудие, приговаривал:

– Бісови діти, підходьте! Авось до вас живьём доберемся, мусью! Вжарим крапивою!

Николка, передавая заряжающему мешочек с порохом, кивнул на Лоика:

– Колдует!

Заряжающий улыбнулся:

– Бородач наш в бою зол становится и без заговора не наведёт.

– О–ру–дие!..

– Николка! Ядро!

Николка, напрягшись, поднёс ядро. Тут же новая команда:

– Банник!

Мальчик, пригибаясь, побежал за банником – взамен перебитого картечью. Споткнулся о разбитый ящик, грохнулся наземь. В то же мгновение чьё-то тяжёлое тело подмяло его под себя. Николка с трудом выкарабкался из-под грубой шинели и повернул человека на спину. Это наводчик соседней пушки. Он был мёртв. Мальчишка передал банник Евтихию. А сам отошёл к пушке рядом, припал к прицельной планке. Пригодилась отцовская наука!

Наводя пушку, Николка краем глаза заметил, что французы успели подтащить полевое орудие и готовят его к стрельбе.

– Ну, погодите, мусью! – невольно перенимая привычку Лоика, заговорил Николка. – Вжарим крапивою!

Раздался выстрел. Французское орудие, приподнятое взрывом, покатилось под гору.

– Молодец, наводчик! – с удивлением выдохнул командир редута. Он внимательно наблюдал за действиями новичка.

А Кольке дел хватало: он зажигал палильные свечи, в промежутках между выстрелами готовил паклю, ловко подхватывал прибойник, отбрасываемый Евтихием. Да ещё успевал помогать у соседнего орудия – из всей орудийной прислуги там осталось в живых только двое.

Дымовая завеса мешала прицельному огню. В глубине редута пылали пороховые ящики, и дым от пожара окутывал пушки.

Николка случайно обернулся и вдруг увидел: на укрепление въезжает Павел Степанович Нахимов.

Адмирал сошёл с лошади. Высокий, крепкого сложения, он слегка сутулился. Ступал пружинисто, точно початая шаг. Одет Павел Степанович был, по обыкновению своему, в длинный сюртук с золотыми эполетами и «Георгием», сверкавшим на солнце.

Нахимов направился к насыпи. Командир редута отрывисто докладывал, почти кричал. Глаза его то и дело косились на сигнальный пост.

– Четыре орудия выбыло из строя. Французы подтягиваются для штурма.

– Вижу-с, – остановил его Нахимов, – положение ваше трудное. Будем драться.

Адмирал хотел подняться наверх, но командир редута преградил путь.

– Вал пристрелян, ваше превосходительство.

Нахимов не стал спорить и отошёл вглубь. Хотя обычно при посещении бастионов и редутов адмирал выбирал для своего наблюдения самые горячие точки и в ответ на просьбы поберечься отвечал: «Позвольте самому разобраться. А опасно сейчас везде».

Нахимов разглядывал в подзорную трубу позиции противника. Орлиный профиль, румянец на щеках придавал его лицу выражение спокойствия и здоровья. На самом деле адмирал тяжко страдал от застарелого недуга и недавней контузии.

С сигнального поста предупредили:

– Приготовиться! К противнику подходит подкрепление!

Николка раздвинул канаты, закрывающие амбразуру. Весь склон перед редутом преобразился – словно разбрызгали по нему две краски: в красных шароварах и синих мундирах французские пехотинцы расте¬кались по склону.

– Ох, и сколько же их! – вырвалось у Николки.

Лоик потуже натянул бескозырку, докурил цигарку, сдержанно хмыкнул. Застыли в напряжении солдаты в траншеях и орудийные. Никто ещё не знал, что против Шварц–редута французский главнокомандующий Пелисье направил дополнительно два батальона императорской гвардии Наполеона III.

Прозвучала команда:

– Левый фас, начинать с дальней картечи!

Наступающая колонна французов перешла на бег и, несмотря на шквальный огонь, прорвалась к укреплению. Командир редута не переставая кричал:

– Огонь! Огонь! Огонь!

Падали подкошенные, расстреливаемые в упор враги. Но новые цепи, переступая через трупы, упрямо лезли вперёд.

С правого фланга показались солдаты Житомирского полка. Они бежали наперерез противнику.

Николка схватил ружьё и хотел было перескочить через вал, но тяжёлая рука Лоика отшвырнула его.

– Стой! Стой, скаженный!

Раздалось ожесточённое хриплое «ура». Это командир редута с горсткой матросов бросился на помощь житомирцам.

– Ур–р–а–а! – закричал Николка, cхватив прибойник, он кинулся вперёд.

Он не различал лиц, он видел только одно: французы теснят русских! И вдруг мальчишка захолодел от ужаса: возле Нахимова завязалась отчаянная схватка. Враги бежали к нему со штыками наперевес. Матросы мгновенно сомкнули круг, прикрыв адмирала. Нахимов приготовился к схватке, оголив сверкающее лезвие палаша.

Николка увидел, как почти рядом с ним худющий француз направил штуцер в адмирала. Мальчишка рванулся вперёд, взмахнул прибойником и с силой опустил его на голову врага.

Он не услыхал крика. И лишь по тому, как странно запрокинулась голова француза, как неловко упал тот на почерневшую землю, подвернув под себя ноги, понял: удар был смертельным.

Николка бессильно упал наземь и несколько минут лежал не шевелясь. А когда поднял голову, увидел впереди, за насыпью, обрывки серых дымков и отступающих французов. Над апрошами развевалось боевое русское знамя.

* * *

На редут Шварца прибыла лёгкая батарея. Командовал ею Фёдор Тополчанов.

Николка с завистью смотрел на юного прапорщика.

– Здравствуй, Николай! Помнишь меня?

– Вроде бы не упомню, ваше благородие, – морща лоб, проговорил Колька.

– Да на пятом бастионе вместе воевали! – напомнил Тополчанов. – Тогда барабанщика убило, а ты его подменил. Припоминаешь?

Колька ничего не ответил. Только низко опустил голову.

– Ты чего, Николай? – спросил Тополчанов мальчика. – Обидел я тебя чем?

– Да так, ничего, – выдавил парнишка и добавил тихо: – Батю порешило в тот день…

Тополчанов покраснел. Словно оправдываясь, сказал:

– И меня тогда ранило. – Он показал на забинтованную руку. – Палили так, думал, и живота лишусь. Обошлось.

– И со мной… обошлось. А барабанщик, дядя Иван, без ног остался. Увезли его в Бахчисарай. Попрощался я с ним в госпитале. Да, видать, не довезут – больно кровью истёк.

– Николай, – решительно сказал прапорщик, – держись ко мне ближе. Как-никак вместе с тобой крещённые на пятом. Если к орудиям желаешь, так я допущу.

– Благодарствую. Я с Евтихием Ивановичем Лоиком теперь. Приписан к его пушке.

– Да? —. удивился прапорщик. – Номерным, что ли?

– Не то чтобы номерным, но…

– Ладно. Всё равно держись ко мне поближе.

– Спасибо, ваше благородие.

Неподалёку от Николкиной пушки установили два орудия. Это были старые, украшенные вензелями и многочисленными надписями пушки. Их списали задолго до начала войны и готовили к переплавке. А, поди же, понадобились…

Мальчик деловито осматривал медные стволы – тяжёлые, с зарядной частью, раздутой, как груша. Остановился около одного из орудий, стал водить пальцем по поясу на запальной части.

Фёдор Тополчанов улыбнулся:

– Новые птички прилетели, и Николай тут как тут. Сразу от своей пушки переметнулся.

Евтихий Лоик положил руку на плечо Николки, добродушно пробасил:

– То він, ваше благородие, колдует.

– Вот никак разобрать не могу. Вроде на «рцы» похоже и не похоже. Помогите, ваше благородие!

Прапорщик взглянул на слово, отлитое по широкому медному поясу запальной части.

– Так эту букву, Николай, я тебе ещё не показывал. Вперёд забегаешь!

– Я на нашей пушке всё прочитал, можете проверить. А вот на чужой…

– Что ж, пойдём, – голосом строгого учителя проговорил Тополчанов, – сейчас по твоей проверим. Там я тебе и остальные буквы расскажу.

Они подошли к пушке Лоика и Николки. – Давай по порядку всю кириллицу! – приказал Тополчанов–Колька откашлялся и начал:

– Аз, буки, веди, глаголь, добро… – Он говорил легко, без запинки, вскинув голову к чистому белёсому небу, словно там все было написано. – Наш, он, покой, рцы…

– Так-с, – протянул Тополчанов, – молодец, канонир Пищенко! Значит, все твердо запомнил. Расскажу далее, но покамест слагай.

И Колька начал, водя пальцем по медным надраенным буквам:

– Земля, аз – за… Веди, он, дело – вод… Завод. Буки, рцы, ять…

– Стоп! Эта кириллица называется «есть»*, а «ять»* в другом случае пишется. Понял?

– По–нял, – неуверенно протянул Николка и продолжал: – Слово, добро, ять… Сде… Сделано…

Голос сигнального прервал занятия:

– Прапорщика Тополчанова к командиру редута!

– Сейчас вернусь, – сказал Фёдор. Он подозвал Лоика: – Проследи за учёбой, Евтихий Иванович…

Николка спросил у матроса:

– Дядя Евтихий, а почему тут «ять», а не «есть»?

Лоик посмотрел на слово, задумался, припоминая свои занятия с приходским «учёным».

– Тут, понимаешь, хлопчик, – после длительного молчания произнёс он, – завсегда пишут «ять». А от взять, к примеру, «вечер» – так тут надобно «есть» ставить. Однако, ежели написать «ветер», тут как раз «ять» и выскакивает.

Николка растерялся:

– Но почему же, дядя Евтихий?

Тот почесал бороду, недовольно пробурчал:

– Чего – почему? А я почём знаю – почему? Велено так писать – от и пиши! Понял?

– Угу, – покорно кивнул Колька.

– Давай слагай далее! – грозно приказал Евтихий,

– Он… то… есть… ук… фу…

– Эн нет, – перебил его Лоик, – давай ещё раз. Заруби себе на носу: фита. Фита, – повторил он настойчиво. И неожиданно добавил: – Ты, хлопец, запомни: корень ученья горек, да плод сладок. Мий вчитель приговаривав: «Фита да ижица – розга к телу ближится». И бил после кажной буковки и кажной цифири. Да як бил! Ты, хлопчик, того не знаешь!

Они не заметили, как сзади подошёл командир редута и уже минут пять наблюдал за уроком.

– И давно вы занялись сим делом?

Артиллеристы вскочили, вытянулись по стойке

– С полмесяца, ваше благородие!

– Кто же учитель?

– Господин прапорщик Тополчанов!

Лоик понял, командир ничуть не рассержен. Напротив – распрашивает с добрым удивлением. Почесал по привычке бороду и добавил:

– Тільки француз мешает.

Командир улыбнулся:

– Это верно, мешает! Однако успехи имеются?

– Да вот, пушку читаем.

Командир взглянул на литые буквы.

– Свою пушку ты назубок изучил. А вот сию пенсионную прочитай. Хочу послушать, Николка!

Мальчуган, волнуясь, подошёл к старому орудию и чётко выговорил:

– Покой… ук. пу… Пушка–карронад. Вес 118 пуд. 1327 года.

Командир протянул Николке руку..

– Молодец, Пищенко, молодец! Сначала – аз да буки, а там и науки! Верно я говорю, Евтихий?

– Так точно, ваше благородие! Хлопчик він разумний. Через месячишко буде скорострельно читать. Ему б після війни учиться, – понизил голос Лоик, – вот в грамотеи вышел бы.

– Выйдет, обязательно выйдет! – отзетил командир – Дай бог ему и нам уцелеть! – Он повернул–уйти, но тут вспомнил: – Да, ты, Николка, просился у унтер-офицера в город. Я разрешил увольнение. Если заварухи в субботу не случится.

– Покорно благодарю, ваше благородие! – выпалил Колька.

В субботу у Алёнки день рождения. Антонина Саввяшна наказывала ему прийти. Унтер обещал уговорить начальство. И вот – разрешение есть!

– Ур–р–р–а–а! Есть!.. Есть!..

Мальчишка, ошалев от радости, плясал на сверкающем медью стволе мортиры.

* * *

Настроение было, прямо скажем, мрачное. Вчера позвонила мать Стаса и сообщила, что в последнее время у него появились тройки, а вчера принёс двойку.

За своими «историческими» делами он позабыл о самом главном – об учёбе.

– Вот такие пироги, Станислав Петрович, Кажется, мы допустили ошибку…

– Я тоже заметил! – обрадовался Стас. – На странице, где описано…

– С этой ошибкой мы разберёмся сами. Нам звонила твоя мама.

Стас насупился.

– Так вот, Станислав Петрович, мы совершили ошибку. Ты слишком увлёкся поисками. А совмещать с учёбой, как видно, не в силах…

Стас держался мужественно, хотя веки предательски подергивались.

– Я исправлю, – тихо сказал он, – у меня не будет двоек.

– И троек, – жёстко сказали мы. – И троек, – повторил Стас.

– Даём тебе неделю на исправление,

Он молча кивнул.

Нам нелегко говорить с ним так сурово. И, уж если откровенно, совсем не хочется отлучать его от дела даже на неделю,,.

Стас сидел сгорбившись, насупив брови, чуть вытянув нижнюю губу. И вдруг нежданно–негаданно для себя мы увидели: да ведь это точь-в-точь Николка! Те же вздёрнутые бровки, курносый нос да звёздочки веснушек на щеках.

Мы невольно улыбнулись. Стас – тоже, хоть и не знал, в чём дело.

– Итак, договорились: неделя! А теперь выкладывай.

– Так вот, – начал Стае. – Ребята прочитали последние страницы. Действие там происходит на редуте Шварца. И везде сказано: «командир редута», а имя командира не называется. Я ребятам объяснил, что в апреле командовал редутом лейтенант Ханджогло. Но они всё равно не согласны.

– С чем не согласны?

– Ну с тем, что редут Шварца, а Шварц – не командир!

Откровенно говоря, ребята, сами того не подозревая, дёрнули за тонкую ниточку в нашей – рукописи. Мы в самом деле умышленно избегали называть командира редута по фамилии. И не случайно. В одних архивных документах есть такие строки:

«…однажды Николай Пищенко попал на редут Шварца. Редутом командовал лейтенант Ханджогло. Пищенко стал просить лейтенанта Ханджогло оставить его на редуте…»

В другом сказано:

«…Под командованием лейтенанта Шварца находился и юный бомбардир Николай Пищенко…»

Обратите внимание: «…под командованием лейтенанта Шварца».

Концы с концами не сходятся! Как же было на самом деле?

Прошла неделя. Телефонный звонок. Стас просит разрешения прийти. И не один. Есть срочное дело.

– Срочное?.. У вас на этой неделе было две контрольных…

– Пять и четыре! – прокричал в трубку Стас.

– Давай приезжай со своими ребятами.

Ну и дела!

Шумная ватага ворвалась в комнату. Если не весь 7–й «Б» прибыл к нам, то, во всяком случае, добрая половина. Самая шумная половина. Перебивая друг друга, они пытались что-то рассказать.

– Стоп! – сказали мы. – Так ни до чего не договоримся.

Угомонились. И вот что выяснилось. Ребята пришли в Музей обороны и попросили документы о Крымской войне. Все документы, какие только есть. Сотрудники им объяснили, наверняка пряча улыбки, что со всеми документами школьникам справиться не под силу. Документов так много, что целый коллектив музея изучает их не одно десятилетие и работы хватит ещё на много лет.

Тогда ребята сказали, что их интересует Коля Пищенко.

Сотрудники музея облегчённо вздохнули и направили пионеров на Малахов курган. Там в оборонительной башне Корниловского бастиона филиал музея.

Почти неделю ребята приходили на Малахов курган – изучали документы. И вот вчера один из мальчишек обнаружил в бумагах странное несоответствие.

– Понимаете, – взахлёб говорил пионер, – там написано: «…Николка поселился на редуте, состоя под началом одного опытного матроса. 9 июня этот матрос…» Значит, Николка появился на редуте до девятого июня! Или даже, вернее, до пятого – до начала очередной, третьей бомбардировки города…

Что ж, в рассуждениях ребят есть резон. Но был ли в это время Шварц на редуте, вошедшем в историю под его фамилией?

Да, был! В документах наши помощники обнаружила, что лейтенант Шварц Михаил Павлович 7 июня, то есть на второй день бомбардировки, был контужен в голову и ранен в ухо осколком бомбы. До этого числа, понятное дело, командовал укреплением он. Значит, Николка пришёл на редут при Михаиле Павловиче!

Мы безмерно благодарны пионерам 7–го «В». Без их помощи эта книга была б неполной.

Дорогие наши читатели! Просим внести коррективы: на предыдущих страницах, где написано «командир редута», следует добавлять: «лейтенант Михаил Павлович Шварц». Он возглавлял укрепление до 7 июня 1855 года.

А всё, что произошло до этого дня, вы узнаете из следующей главы.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мрачно глядят развалины домов. На мостовых – вывороченные булыжники. Но Николка не замечает ничего вокруг: он несётся, напевая и весело помахивая узелком с игрушками.

Кто-то преградил ему путь. Николка поднял голову и увидел Василия Доценко.

– Ты куда это таким гоголем?

Пищенко смутился.

– Да вот, в увольнение… К Антонине Саввишной направляюсь.

Доценко понимающе хмыкнул.

Зашагали рядом. Василий одну за другой выпаливал последние новости, потом вдруг перешёл на шёпот:

– Про Кошку-то слышал, нет? Он небесным лазутчиком стал!

– Как это – небесным?!

А вот так: с небес наблюдает!

– Пётр Маркович… погиб? – У Николки захолодело сердце.

– Да не погиб! Говорю тебе: с небес разведывает всё про супостата! Да ты разве не видел: третьего дня пузырь громадный летал над бастионами – называется «шар воздушный». С Северной его запустили и всё у французов да англичан высмотрели. Только по секрету. Понял?

Они распрощались, Николка отправился дальше.

Вот знакомый переулок. Перескочить через канаву, перейти на противоположную сторону – тут он, тяжёлый плетень, подпёртый кольями.

Мальчик затянул потуже ремень, рукавом рубахи смахнул пыль с голенища, толкнул калитку. Во дворе пусто. Вошёл в горницу и громко отчеканил:

– Здравия желаем, Антонина Саввишна!

– Здравствуй, Николка, – сказала женщина и взяла мальчика за руку, – Алёнка враз появится. Пошла за крёстной. Ты садись на лавку, садись. Вот тут, рядом с кумом.

Николка сейчас только заметил знакомого солдата–возницу. Тот хитро взглянул на свёрток.

– Небось подарки? Полюбопытствовать можно?

– Можно. Это так… кой–чего смастерил…

Кум осторожно развязал свёрток и, удивлённо приподняв брови, начал выставлять на стол самоделки.

Антонина Саввишна взяла в руки одну из них.

– Лиса! Вот те чудо! Натуральная! И хвост, и нос – всё точно. Ты где ж это лису видел-то?

– В книжице одной. На пятом бастионе ещё мне Василь Доценко приносил – так там зверей не счесть сколько было… Вот я и начал мастерить.

– Ведьма! – воскликнул кум, рассматривая игрушку, сделанную из проволоки. – Ни дать, ни взять – ведьма! Правильно разумею, Николка?

– Точно, – подтвердил мальчуган и улыбнулся довольный.

Лучи заходящего солнца пробились сквозь маленькое оконце, зажгли весёлые игрушки на столе.

Мальчик, волнуясь, прислушивался к звукам во дворе. Если Алёнка миновала уже овраг, значит, сейчас повернёт на улицу. Вот прошла мимо разбитого дома. Теперь – мостик…

– Ты, Николка, вроде не на бастионе, а на полатях все дни проводил – выглядишь молодцом! – услышал он голос Антонины Саввишны.

Николка усмехнулся про себя: «Ничего себе полати!»

– Харч другой нынче пошёл! Я нынче с Евтихием Ивановичем вместе, а он – припасливый. Да и кок у нас новый – то ж мужик смекалистый.

– Так ты теперича натурально кантонистом [10] 10
  КАНТОНИСТ. Кантонистами называли всех несовершеннолетних сыновей рядового и унтер–офицерского состава, которые жили в военных поселениях. Кроме того, звание кантониста получали учащиеся детских военных школ царской России.


[Закрыть]зачислен? На Шварца–редуте? Как там обстоятельства? – как взрослого расспрашивал его возница.

– Ничего, воюем, – небрежно бросил Колька. – У меня под началом две мортиры.

– Целых две?! – изумился кум.

– Палят, аж загляденье!..

Несколько дней назад лейтенант Шварц распорядился дать юному бомбардиру две «кегорновые» мортирки. Миниатюрные эти орудия служили для стрельбы по ближним целям. Николка установил их за боковой насыпью редута (за траверсом), удачно замаскировал и метко бил по передней французской траншее…

Дверь открылась. На пороге появилась Алёнка. За ней – женщина, невысокая, с худым морщинистым лицом – крёстная. В руках крёстная держала пирог.

– Мир дому сему, – поклонилась гостья и подошла к Саввишне. – Вот, бери, с утра состряпала, на случай, коли заваруха помешает.

Алёнка стояла у стола, зачарованно глядя на игрушки. Потом перенесла подарки на сундук, в угол комнаты. Присела на корточки, стала аккуратно расставлять их на крышке сундука, не переставая восхищённо ахать.

Антонина Саввишна расстелила скатерть, выставила деревянные чарки, и взрослые уселись за стол.

– Алёнка, – громко позвала крёстная, – бери своего гостя, и – к нам. Начинать пора – дело к вечеру движется!

Возница торжественно поднял чарку.

– За здравие Алёнки нашей! Дай ей бог здоровья поболе, горестей помене. Аминь!

Выпив ещё, взрослые разговорились, как обычно, забыв о маленькой виновнице торжества. Дети, прихватив игрушки, ушли во двор. Они уселись на старом почерневшем бревне. Алёнка, помолчав, тихонько сказала:

– А мамка, знаешь, как тебя любит… Говорит, всё равно как братишка ты мне.

Колька взял из рук девочки чёртика, стал сосредоточенно рассматривать его.

– Ты сказывал, будешь наведывать маманю почаще, а сам…

– С увольнением нынче строго. Я теперь числюсь на довольствии полном, – не без гордости сказал мальчик. – Служба – она ведь служба: коли отпустят…

Из домика послышалась заунывная песня:

 
Пала грусть–тоска тяжёлая
На кручинную головушку;
Мучит душу мука смертная,
Вон из тела душа просится…
 

– Маманя петь любит, – сказала Голубоглазка, – и песен тьму знает. – Потом вдруг спросила: – А как обученье твоё? Скоро книги читать будешь?

– Вчерась всю кириллицу прикончил! – радостно заговорил Колька. – Сам Михаил Павлович Шварц проверку делали. Всё прочитал по пушке, без единой закавыки.

Девочка смотрела на него с уважением. А Николка продолжал:

– Вот погоди – выучусь, потом тебя обучу. Непременно! Ещё месячишко, и скорострельно читать научусь.

Дети сидели, прижавшись друг к другу, и на какое-то время позабыли о войне, о бастионах, о французах. Было удивительно тихо…

Оставляя след в темнеющем небе, пронеслась английская конгревова ракета. Колька встал, натянул потуже бескозырку.

– Пойду в хату – распрощаюсь. Пора на редут.

Рано утром у землянки раздался зычный голос унтер–офицера:

– Николку Пищенко к их благородию лейтенанту

Появился удивлённый Лоик.

– Чего стряслось-то?

Унтер насупил брови и громко, чтоб слышал Колька, спросил:

– Когда вчерась Пищенко возвратился из увольнения?

– Как велено… До полуночи, – растерянно ответил Евтихий.

– Ну, ну, – проворчал унтер–офицер и отвернулся, словно ожидая, когда наконец он появится, этот нарушитель.

Из землянки вышел Николка. Унтер–офицер внимательно осмотрел его.

– Ремень – потуже! За мной!

Николка зашагал вслед. Одна за другой встревоженные мысли проносились в голове. Но причины раннего вызова так и не мог понять.

Подошли к командирскому блиндажу. Унтер пропустил мальчика вперёд.

Три ступеньки вниз. Николка приставил ногу и чётко отрапортовал:

– Кантонист Пищенко по вашему приказанию прибыл!

– Вольно!

Кроме лейтенанта Шварца, за маленьким столиком сидел незнакомый офицер. Он мельком взглянул в документ, лежавший подле него.

– Ты Пищенко Николай, сын бомбардира Тимофея Пищенко?

– Так точно, ваше благородие!

Шварц улыбнулся, решив не томить больше паренька.

– Лейтенант Забудский, – сказал Михаил Павлович, – представил тебя к награде.

– Поздравляю, – торжественно произнёс гость.

А Шварц подошёл к Николке и ласково поцеловал в лоб.

Парнишка вышел из блиндажа.

– Могу добавить, что со своей стороны я так же, как и господин Забудский, составил представление на юного воина.

У офицера штаба удивлённо приподнялись брови.

– Не изволите показать?

– С преогромным удовольствием. Я зачту. «Канонир Николай Пищенко, сын покойного Тимофея Пищенко, матроса 37–го флотского экипажу, в боях на вверенном мне редуте явил храбрость и находчивость. Будучи приставлен ко 2–му орудию, Пищенко отличился меткостью глаза, быстротой в действиях, в схватке за контрапроши участвовал в рукопашном единоборстве и достойно показал себя, несмотря на малые лета. Считая вышеупомянутого кантониста обученным артиллерийскому делу, мною были выделены две мортиры, из коих Николай Пищенко вёл успешный прицельный огонь по ближним траншеям и одиночным целям. В момент смертельной опасности не захотел оставить свою позицию, заявив: «Маркелами заведую, при них и умру». Сообразив достославное служение Пищенко со статусом ордена святого великомученика и победоносца Георгия, считаю, что оный может быть представлен к награждению».

– Я передам ваше представление главнокомандующему, – с готовностью предложил офицер штаба.

А под вечер весь личный состав редута был выстроен за небольшим скатом у землянки. Ждали Нахимова.

Поднимаясь по склону, адмирал говорил одному из своих флаг–офицеров:

– Воистину удивителен наш моряк! Казалось бы, от земли отвыкнуть должен с парусами да вантами, а глядишь, он, как истый сапёр, вгрызается в грунт да под землю уходит, коли надобно-с…

Прозвучала команда:

– Равняйсь! Смирно!

Нахимов прибыл на редут, чтобы вручить награды отличившимся в последних боях. В ответ на приветствие адмирала прокатилось «ура!». Адъютант развернул и стал зачитывать фамилии. Павел Степанович сам прикалывал награждённому орден или медаль, говорил каждому благодарственные слова.

Адъютант хотел выкрикнуть очередную фамилию, но, что-то вспомнив, остановился. Негромко сказал Нахимову несколько слов. Тот улыбнулся, кивнул.

– Канонир Лоик Евтихий Иванов! – прозвучал глуховатый, чёткий голос адмирала.

Бородач на мгновение опешил – не ожидал он вызова самого Павла Степановича!

– Мы ждём тебя, голубчик, – ласково повторил он.

Лоик вышел вперёд, печатая шаг, направился к адмиралу.

– Матрос второй статьи…

Павел Степанович перебил:

– Знаю, знаю, командир редута докладывал о тебе… Наградной лист направлен по инстанции, а пока.. За воспитание канонира Николая Пищенко примите от меня. – Адмирал протянул Лоику золотую пятирублёвку.

Старый матрос никогда не тушевался перед офицерами, держал себя с достоинством, а тут растерялся на радостях. Он низко поклонился Нахимову:

– Благодарствую, ваше превосходительство.

Офицеры улыбнулись неуставному ответу. Нахимов обхватил Лоика за плечи и, повернувшись к своим помощникам, произнёс:

– Вот кого-с нам нужно возвышать, господа! Учить возбуждать смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные слуги Отечества. – Адмирал отпустил плечи Евтихия. – Я тебя не задерживаю, голубчик.

Вновь раскрыв список, адъютант громко произнёс:

– Пищенко Николай!

Нужно сделать два шага вперёд, но ноги словно приросли к месту. Наконец Колька оторвал от земли тяжёлые сапоги… Он понимал и не понимал, что происходит. Он видел впереди лишь зелёное сукно мундира с блестящими эполетами и пуговицами.

«У меня будет награда – как у Доценко – вдруг вспомнился юному бомбардиру его дружок.

– За славные действия на пятом бастионе награждается серебряной медалью «За храбрость», – звучал голос Нахимова. – Сын матроса не уронил честь и славу отцову и пронёс храбрость убиенного в сердце своём. Благодарю за добрую службу Отечеству!

Адмирал приколол медаль, наклонился к мальчику и три раза поцеловал его.

* * *

Сегодня у нас торжество: Фролова приняли в комсомол. Стас – комсомолец! Не успела оглянуться, как пролетело два года.