Текст книги "Подвиг Андрея Коробицына"

Автор книги: Михаил Слонимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Глава VIII
Предпраздничные дни

Пришла осень.

Желтые и красные сухие листья шуршали под ногой. Земля оголялось, оголялись кусты и деревья, только ели большими и яркими пятнами торжествовали в коричневато-золотистой дымке свернувшихся, но еще не опавших листьев, продолжали лето в печальном, осеннем лесу.

Коробицын часто мечтал о будущем. То представлялось ему, как останется он на сверхсрочной, сдаст на командира, и, женившись на Зине, будет работать с ней на границе. То он воображал, как после службы вернется он в Куракино поворачивать жизнь по-новому. Хотелось и того, и другого. Граница, Куракино, Зинина деревня – все теперь окончательно соединилось в мыслях Коробицына. Везде одна борьба.

Он так хорошо понимал теперь все великое значение пограничной работы, что стал одним из первых по всем видам подготовки.

И вот наступило утро, когда он увидел на том берегу нескольких мужчин. Они смотрели на него, обмениваясь замечаниями на незнакомом языке и посмеиваясь. Коробицын понимал, что они насмехаются над ним, но лицо его оставалось неподвижным. Он притворился, однако, что прислушивается к их словам. Но на самом доле он вслушивался в шелесты и шорохи, заглушаемые голосами врагов. Явственно распознав шуршанье, он и виду не подал, что учуял нарушителя. Он даже нарочно повернулся к вышедшим на берег чужакам, словно только ими сейчас и занят. А когда шорох прошел в тыл, он вдруг обернулся в том направлении, преграждая путь нарушителю обратно, и в голосе его была непреклонная решимость, когда он окликнул:

– Стой! Стрелять буду!

Через минуту он сдал Лисиченко бритого человека в косоворотке и высоких мужицких сапогах.

Нарушитель, подняв руки кверху, молча, исподлобья глядел на красноармейца злыми глазами.

Так совершилось первое задержание у Коробицына. И начальник заставы благодарил его.

А через несколько дней Коробицын задержал еще двоих разведчиков Пекконена. Он был послан в секрет, в тот пункт, который еще год тому назад считался непроходимым. Неопытного человека тут, действительно, могла засосать трясина. Коробицын, тщательно замаскировавшись, таился среди болотных кочек. Часов в одиннадцать вечера должна была взойти луна. А пока – темно. Вдруг он почуял плеск, но не шелохнулся, выждал и увидел промелькнувший плащ. Плеск был почти неслышный – легко ступает человек. А потом снова плеснуло, но уже сильней, – значит, идет второй, в тяжелых, должно быть, ботинках. Коробицын пополз за ними, окликнул, испугал, остановил, дал тревогу.

Коробицын окликнул, испугал, остановил нарушителей.

И пес Фриц, огромный, злой, страшный, встал уже над нарушителями. Проводником при Фрице был старый пограничник – Матюшин.

– Это они к юбилейным праздникам готовятся, – говорил Лисиченко. – Мы – по-своему, а они – по-своему. Теперь бдительность надо хранить – во! К Ленинграду по всей границе рваться будут. Ложи наземь всякого. Ври не ври, а ты есть нарушитель, раз границу перешел. Это всегда помнить надо.

При первых заморозках Ленинград уже готовился праздновать десятилетне советской власти. Юбилейная сессия ЦИКа созывалась в городе Ленина, в котором родилась советская власть. Ленинград украшался флагами, строились трибуны, готовилась небывалая иллюминация. Вожди партии и правительства приедут в Ленинград на юбилейные дни. Город жил радостно и возбужденно.

Для границы это означало усиление охраны, бессонные ночи, напряжение и зоркость. Каждый, соревнуясь с товарищами, помнил:

– Границу – на замок.

Из штаба отряда, из управления наезжали чаще обычного, обследуя, проверяя, инструктируя, укрепляя границу. Граница жила в войне, непрестанной и тайной.

Диаграмма на стене в ленинском уголке демонстрировала успехи бойцов. Общие показатели были хорошие.

– А, ведь, знаешь, – сказал Коробицын, – может, на самый опасный пост в самый юбилейный день пошлют?

Бичугин не возразил – не хотел разочаровывать товарища. Этой чести добивались все, но все-таки – думалось Бичугину – опыта для этого надо иметь больше, чем у Коробицина. По трудным пунктам станут старые пограничники. Молодежь – вряд ли.

Целая сеть тайн раскидывалась по лесам и болотам сверх тех, что уже имелись.

Пекконен был в такой тревоге, какой еще не приходилось ему испытывать. Надо было во что бы то ни стало самыми решительными действиями вынудить у советских пограничников тайны охраны тихого советского берега. От этого зависел успех операции, самой ответственной из всех, которые когда-либо поручались ему. Следовало идти на риск. Все уловки, все провокационные выпады провалились. Разведчиков задерживают одного за другим. И Пекконен решил силой перетащить часового к себе и побоями, пытками вызнать все, что нужно было ему. Он не сомневался в том, что если несколько вооруженных людей нападут на одного, то уж победа обеспечена наверняка. Он выбрал троих наиболее верных своих людей, сильных и храбрых, и назначил день вылазки.

Глава IX
Подвиг

Зина писала Коробицыну, что торопиться с решением нет причин. Времени впереди еще много, чтоб обдумать, жить ли им на границе, если Андрей останется на сверхсрочной, или поворачивать жизнь в деревне. Сама же она границы не боится. А любит она его по-прежнему и просит поскорей сообщить, любит ли ее по-прежнему и Андрей.

Письмо Коробицын получил к вечеру и ответить решил завтра после смены.

Назавтра, двадцать первого октября, в четыре часа утра, он получил инструкцию от начальника заставы двигаться по границе от 215-го пограничного столба до 213-го и обратно. Он не должен был маскироваться, он должен был идти открыто, демонстрируя спокойствие советской границы, охраняя тайны лесов и болот. Для нарушителей заготовлено достаточно сюрпризов в глубине леса.

Обход Коробицына начинался с полуразрушенного сарая, гниющего на берегу Хойка-иоки. Стог сена желтел невдалеке от этой дырявой постройки.

В желтом сумраке Коробицын шагал по дозорной троне, не сводя глаз с той стороны, но винтовку дулом держа к тылу.

Инеем была подернута земля. Утренняя осенняя свежесть холодила щеки, и несильный ветер гулял по опушке леса, чуть колебля ветви и наземь бросая последние, еще цепляющиеся за жизнь листья.

В шесть часов начальник заставы проверил Коробицына и остался доволен: Коробицын выполнял задачу добросовестно.

Начальнику заставы подумалось, что Коробицын никогда еще не заявлял никаких жалоб. На обычные вопросы перед инструктажем и посылкой в наряд: «Здоров ли? Хорошо ли отдохнул?» он всегда отвечал утвердительно:

– Здоров, товарищ начальник заставы. Отдохнул хорошо.

И при осмотре оружия все у него всегда оказывалось в порядке. Задержания производил храбро. Но начальник заставы все еще не спешил с окончательным мнением о каждом из бойцов. Окончательных мнений, впрочем, он вообще не любил. Окончательное мнение – точка, конец, а человек развивается, живет, изменяется.

Медленно яснело утро.

День устанавливался сухой, и не было ветра.

Коробицын ходил дозорным уже шестой час, но ничего подозрительного не увидел и не услышал. Совсем посветлело, когда он, пройдя березу, выступившую из лесу к самому почти берегу, пропустив кусты, приближался в который уже раз к черневшему одиноко сараю. От сарая ему вновь поворачивать обратно.

Вдруг он увидел прямо навстречу ему во весь рост вставших людей. Один был громадного роста, на голову выше Коробицына, в русской рубашке, с сумкой через плечо, и в руке его был парабеллум, наставленный прямо на Коробицына. Другой, приземистый и невзрачный, пошел на Коробицына справа. Третий выскочил слева, из-за сарая. И три дула глядели на Коробицына.

– Сдавайся! – не крикнул, а сказал громадный мужчина, и была в его голосе большая сила. – Сдавайся – или убьем!

Это был Пекконен.

Никогда еще не был Коробицын в такой опасности, как сейчас.

Никогда еще Коробицын не был в такой опасности.

Все такое привычное – дырявый сарай, стог сена, Хойка-иоки – в миг стало чужим, незнакомым, враждебным. Смертоносным воздухом той стороны пахнуло в лицо Коробицыну, и жарко ему стало в это холодное осеннее утро.

С отчаянной силой сопротивления он вскинул винтовку к плечу, выстрелил, но винтовка шатнулась, потому что сзади его вдруг ударило по ноге. Он не приметил, как из-за кустов подобрался к нему сзади четвертый диверсант – невысокий, черный, с двумя как бы шрамами на щеках.

Коробицын упал на колено и выстрелил еще раз. Три подряд пули впились в его тело, и он упал наземь. Он не чувствовал боли. Необычайное возбуждение захлестывало его. Решалась жизнь.

Лежа на земле, не выпуская винтовки из рук, он прицелился в Пекконена, в котором сразу же признал вожака. На остальных, жаливших его, он и не глядел. В ногах было мокро, кровь.

Его окружали.

Его окружали, чтобы уволочь на тот берег.

Коробицын выстрелил и вскрикнул радостно, увидев, что вожак пошатнулся и упал. Он выстрелил еще раз и еще…

– Я вам! – крикнул он в невыразимой злобе и радости, и туман застлал ему зрение. Но он слышал уже, что товарищи бегут на помощь.

Дело длилось несколько секунд. Когда прибежала подмога, трое диверсантов несли вожака через речушку. Задержать их было невозможно – пуля ляжет на ту сторону.

Коробицын очнулся на бугре в лесу. Его донес сюда красноармеец Шорников.

Увидев себя в кругу товарищей, Коробицын ощутил такую радость, какой никогда еще не испытывал. Все было привычное и родное вокруг – земля, осенний лес и люди, товарищи…

– Как вышло? – спросил он возбужденно.

– Как вышло? – спросил возбужденно Коробицын.

– Вышло хорошо, – отвечал начальник заставы, уже прискакавший сюда. – Задание вы выполнили, врага отбросили, товарищ Коробицын.

– Сволочи, – сказал Коробицын. Слова рвались из него, как никогда. Он, обычно молчаливый, был сейчас непохож на себя. – Трое их…

– Четверо их было, – поправил начальник заставы.

– Ну, я одного ссадил. Попомнит.

Возбуждение не проходило. Он не сомневался, что раны у него – легкие. И все снова и снова он радовался родной земле, родному воздуху, родным лицам. Все здесь обещало жизнь и счастье.

Подскакали комендант с лекпомом.

Продели рукава шинелей в палки и на эти самодельные носилки положили Коробицына.

Он не застонал, но лицо его дрогнуло, и черные брови сдвинулись в напряжении.

– Болит? – спросил начальник заставы, склонившись над ним.

– Ногу больно, – отвечал Коробицын.

– Ничего. Пройдет.

Нога в подъеме горела и ныла.

– Одного я ссадил, – повторял в непрекращающемся возбуждении Коробицын, пока его несли к заставе. – Оправлюсь – узнают они еще меня. Покажу я им, как к нам лазить!

И этот момент, когда он один бился против четверых и победил, казался уже самым радостным в его жизни, словно он впервые по-настоящему узнал себя в полной мере.

На заставе уже ждала докторша из соседней больницы.

Докторша спокойно и внимательно осмотрела его. Три раны в ноги она не признала опасными, только в подъеме ноги пуля застряла.

Коробицын не стонал и при осмотре, стойко выдерживая боль. Только попросил:

– Пулю-то выньте. Не хочу ихней пули в себе.

О четвертой ране докторша ничего не сказала Коробицыну. Четвертая рана была в живот.

– Надо отправить в Ленинград, – сказала она. – В Центральный красноармейский госпиталь.

И, отведя начальника заставы в сторону, прибавила тихо – так, чтобы Коробицын не слышал:

– Сегодня же отправить надо. С первым поездом.

Она произвела не понятый и начальником заставы укол, и запахло как будто спиртом.

– Вот давно не пил, – засмеялся Коробицын. – Вот хорошо!

Он лежал на своей койке, куда сразу, как принесли, положили его, и за окном слышалась ему родная жизнь заставы. И когда он узнал, что лежать ему не в деревенской больнице, где его навещали бы товарищи, а в Ленинграде, он взмолился:

– Разрешите, товарищ докторша, возьмите к себе. Куда мне так далеко?.. Рана-то легкая…

– Зато Ленинград увидите, – утешала докторша. – Октябрьские праздники там увидите.

– А сколько дней мне лежать-то там? Неделю? Больше?

Ему все не верилось, что привычная жизнь его на заставе прервана. Ему казалось, что вот он встанет и пойдет сейчас. Неужели враг, сволочь, так сильно саданул?

К крыльцу уже подкатила рессорная тележка, и начальник заставы вышел поинтересоваться – откуда это.

– Из деревни крестьяне прислали, – важно отвечал безбородый, но очень серьезный финн. – Я больного на станцию и повезу.

Начальник заставы поблагодарил – он только собрался еще посылать в деревню за телегой.

Принесли много соломы, чтобы мягче было ехать, и уложили Коробицына в тележку. Лекпом присел сбоку. Коробицын прощался со всеми, кто окружил его. Вдруг он взволновался:

– А не смеется кто, что я отбросил, да не задержал? Что Болгасов говорит? А Бичугин?

Болгасов и Бичугин – оба были в наряде. Но за них ответил начальник заставы:

– Гордятся тобой бойцы, товарищ Коробицын.

– Винтовку мою передайте Бичугину, – успокоенно сказал Коробицын. – Пусть бережет. Скоро вернусь. Покажу им еще, как к нам лазить!

Начальник заставы был так же, как и Коробицын, уверен, что тот поправится, хотя он знал о ране в живот. Начальник заставы видел эту рану – маленькая дырочка и немного крови.

Через четыре дня начальник заставы, получив до четырех часов отпуск, ранним утром отправился в Ленинград навестить Коробицына. Праздничный вид города взбодрил его. Он зашел в магазин и купил Коробицыну винограду и сладостей. Затем сел в трамвай и поехал к раненому, заранее предвкушая, какой это будет скучающему, должно быть, красноармейцу приятный сюрприз.

В вестибюле, просторном и пустынном, дежурная сестра строго сказала ему:

– Прием с четырех. Сейчас к больным нельзя.

Но так как она тотчас же и ушла куда-то, он спокойно прошел к раздевалке и, увидев брошенный кем-то на стул халат, снял хладнокровно, как имеющий право, шинель, повесил ее, надел халат и в этой защитной одежде направился в палаты. А если человек в халате, то тут уже никто такого не остановит.

Он путался по коридорам, спрашивая, где тут хирургическое отделение. В руках он крепко держал кулек с виноградом и корзиночку со сладостями, красиво завязанную голубой ленточкой.

Подойдя к операционной, он увидел, как пронесли оттуда кого-то, с головой накрытого простыней.

Он увидел, как пронесли кого-то, накрытого простыней.

Больниц и госпиталей он не любил. Его начинало уже мутить от этих запахов.

Он остановился у хирургического кабинета. Здесь он ждал кого-нибудь, чтобы навести справки. Когда появилась наконец сестра, он подошел к ней и начал:

– Тут к вам доставлен раненый пограничник…

– Коробицын? – торопливо перебила сестра. – Он сейчас умер после операции. У него был перитонит. Очень тяжелое ранение.

И, взглянув в лицо ему, осведомилась уже не так поспешно:

– А вы кто ему будете? Товарищ? Или родственник?

Начальник заставы никогда потом не мог вспомнить, как это он ехал обратно. Но на границу он вернулся вовремя. У крыльцо, когда он сошел с коня, ждавшего его на станции, нетерпеливо и недовольно подбежал к нему сын.

– А где дядя Андрюша? – спросил он строго. – Ты же обещал привезти его.

Начальник заставы тут только, в приучающей к вниманию обстановке, заметил, что нет при нем ни винограда, ни сладостей – потерял где-то. Ничего не ответив мальчику, он прошел в ленинский уголок, где Лисиченко вел занятия, и сказал:

– Умер наш Коробицын, товарищи. Скончался от ран.

Через несколько дней почта доставила на заставу письмо красноармейцу Андрею Ивановичу Коробицыну. На простеньком синем конверте стоял не куракинский штемпель.

Это было письмо от Зины Копыловой.

Начиналось оно так:

«Андрюшенька, милый мой, что так долго не пишешь? У меня сердце болит – не случилось ли что с тобой? Или разлюбил ты меня?..»

Как и на предыдущих письмах, адреса своего Зина не обозначила. Адрес ее знал один только Андрей Коробицын.

Заключение

Андрей Коробицын победил четырех диверсантов, опытных и умелых. Он один отбросил их и вывел из строя Пекконена, опаснейшего врага. Вся эта группа бандитов вскоре была ликвидирована нашими пограничниками.

Застава, на которой служил Андрей Коробицын, была названа его именем. Весть о подвиге молодого красноармейца распространилась по всей стране и покрыла славой его имя.

Прошло десять лет.

Страна торжественно праздновала двадцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции. В эти дни любовно почтил советский народ память павшего в бою с врагом молодого красноармейца Андрея Коробицына. В эти дни племянник Андрея Коробицына, сын его брата, подал товарищу Ворошилову ходатайство о том, чтобы досрочно приняли его в пограничные войска. Куракинский сельсовет был переименован в Коробицынский, и молодой колхозник не в силах был больше ждать призывного возраста, чтобы стать, как дядя, на охрану границ своей родины.

Нарком удовлетворил его ходатайство.

Торжественно и радостно принял винтовку племянник Андрея Коробицына – Михаил Коробицын.