Текст книги "Жребий No 241"
Автор книги: Михаил Кураев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
День действительно великий, ежели в отличии от всех прочих дней царь в этот день не гулял! Впрочем, может быть, и гулял, но, надо думать, наконец-то произошло событие, важностью своей потеснившее в "Дневнике" запись о прогулке. Даже гибель эскадры, мученическая смерть многих тысяч российских моряков не нарушили ритма ежедневных прогулок и ежедневных достоверных записей об этих прогулках в "Дневнике".
Дед тоже стремится к порядку и системности в переписке с бабушкой, но не ради служения высшей гармонии, сообщающей нам об устойчивости и красоте мира, а в целях самых практических, следить за тем, чтобы не пропадали письма. Однако к надзору за государственными службами русский человек приспособлен плохо.
Ст. Борзя, Забайк. ж.д. Август, 18 дня. 1904г. Дорогая голубка Ка
роля! Прости мою глупую память: я опять забыл, какой N я должен
поставить на этом письме. Думается мне, что N 127-й; кажется после письма из Сретенска я не писал еще тебе, и потому опять прошу не думать о пропаже какого-нибудь письма, если NN не сойдутся. Очень благодарен тебе, милая, за твои уведомления, рад за твое здоровье (я думаю, что твои головные боли, о которых я прочел в сегодняшнем письме, прошли) и желаю только душевного спокойствия.
Завтра я еду до Манчжурии в командировку; по возвращении оттуда сейчас же поеду опять до Байкала. Вероятно это будет моя последняя командировка, так как слухи о снятии нашего полка с охраны и отправлении его на Дальний Восток получают новые подкрепления. Вчера Наказной Атаман сообщил командиру нашего полка, что снова вошел с ходатайством об отправлении нас на Восток. Чего доброго наконец и мы этого действительно дождемся. Вот почему я до сих пор не поднимал свое ходатайство о переводе меня куда-нибудь дальше. Здесь, в Борзе, ничего нового нет; живем, как раньше, без развлечений и удовольствий. Теперь даже верхом стал ездить не каждый день.
Послал тебе, дорогая, случайный снимок, на котором волею судеб очутился и я. 14-го Авг. я отправлял в Читу больного брюшным тифом из нашего полкового лазарета и потому сидел на вокзале. Тут же были два наших офицера – Дронов (один из самых симпатичных офицеров полка), отправлявшийся на охоту, и Рейнвальд, занимавшийся истреблением водки на вокзале. В это время из России пришел поезд, военно-санитарный имени Импер. Мар. Федоровны. Сестра Альбрехта делала снимки и предложила снять и нас, что и было исполнено. Сегодня вместе с твоим письмом я получил эти снимки и посылаю свою карточку тебе. Особенно интересного ничего этот снимок не представляет, но может б. тебе до некоторой степени будет интересно получить эту карточку вместе с моим сердечным приветом и горячим поцелуем!
Сегодня получил письмо от Греты из Малаховки и от товарища по семинарии – Голубева. Думаю написать ответ и им.
Дня три тому назад получил я письмо от врача Акишина – товарища по Фатежскому уезду. Он тоже призван на военную службу, и теперь приходится очень опасаться за судьбу земской медицины в Фатежском уезде. Он сообщает очень неутешительные известия. Посылаю тебе его письмо прочти сама. Акишин был самым деятельным врачом у нас в уезде, и с его уходом дело будет плохо. Состав Управы в Фатеже новый. Прежний председатель на избрании не попал даже в гласные. Все это хорошего не предвещает.
Александра Михайловна меня не забывает и пописывает, за что я ей очень благодарен. Пишет она и о земских новостях и неурядицах. Что-то будет в Ольховатке?
Я здоров и благополучен вполне. От души желаю тебе, милая, дорогая Кароля, здоровья и всего наилучшего! Крепко целую тебя и жму твою руку! Скоро напишу еще. А пока до свидания!
Весь твой Н. Кураев. Кланяйся Ивановцам, благодари их за поклоны.
Поповым я все не собрался написать – лень тому причиной. Земское движение, органическое для
деда, необходимое и естественное для необозримого с трона и из столиц многочисленного и многообразного населения России, вызывает в самодержце отвращение, оно противно "единственно пригодной" для России форме правления. Самодержавию.
Честный преемник убитого на своем посту министра внутренних дел Плеве князь Петр Дмитриевич Святополк-Мирский и понимал и за полтора месяца до революции говорил царю: "Если не сделать либеральные реформы и не удовлетворить естественные желания всех, то перемены будут уже в виде революции".
Нет, министры внутренних дел и командиры корпуса жандармов, проповедующие либеральные реформы, не нужны, и после январских событий 1905 года государь прогонит прочь либерального жандарма, давно уже просившегося в отставку. Был у государя такой излюбленный прием в работе с кадрами: сам просится – не отпускать, а подождать и выгнать. Огорчала царя и приметливость министра внутренних дел, явно не в ту сторону направленная. Заметил например Святополк-Мирский отвращение верховных российских правителей к законности, заметил и сказал царю: "Разве у нас теперь законность существует? Что-нибудь не нравится министру – он бежит к Вам и выхватывает Высочайшее повеление, не заботясь, хорошо ли это или дурно, а просто потому, что ему так нравится. А Москва теперь вне закона, для Москвы теперь исключительные законы пишутся..." С одной стороны удивляет дальновидность и смелость князя, а с другой близорукость, как же он, столь приближенный к самому верху власти в России, не понял, что живет она, или всегда стремится жить, по заветам, лучше всех высказанным Иваном Четвертым (Грозным): "Горе царству, коим владеют многие". Так оно и идет, и для Москвы отдельные законы пишутся, и министры Высочайшие повеления выхватывают, и в "животах холопей своих" верховные владыки как ни перед кем отчета не держали, так и не держат.
"Приватизированная власть", обращенная в частную собственность, имеет глубокие корни, уходящие в исторические дали.
Государев "Дневник", где в семи строках как бы уравнены в значимости государственные, исторические, частные, личные дела и метеорологические сведения, свидетельствует о совершенно особенном самоощущении российского властителя.
Дневник императора. 25-го августа. Среда. Чудесный тихий день. Ут
ром был довольно большой прием. Виделся с Мирским, предложил ему мин-во внутренних дел. Завтракал с детьми. В 2 часа на Ферме состоялось совещание по вопросу о предстоящем плавании эскадры Рожественского. Встали в 4 часа. Аликс приняла его и показала ему маленького Алексея. После этого в первый /раз/ Аликс спустилась и мы вдвоем отправились кататься. Обедал в спальне. Простились с Христофором, который уезжает в Грецию.
На следующий день после совещания на Ферме государь осмотрит готовый к походу флот, выстроенный на Кронштадтском рейде перед выходом в плавание на Дальний Восток. С утра до вечера осматривал военный вождь ударную силу флота, посетив шесть броненосцев, два новейших крейсера и даже транспорт "Камчатка", оборудованный мастерскими для нужд эскадры в дальнем походе. В "Дневнике" значится: "Вернулся в Петергоф в 5 1/2 весьма довольный проведенным днем и чудесной погодой". Царь Берендей в пьесе А. Островского "Снегурочка" говорил своему премьер-министру Бермяте: "Поверхностность – порок в почетных лицах, поставленных высоко над народом". Похоже, что осмотр изготовленного к бою и походу флота был все-таки поверхностным. Из четырех "достраивающихся громадин", предъявленных государю 16-го июня, на рейде оказалось только три, "Князь Суворов", "Император Александр III" и "Бородино", однотипный с "Александром III" броненосец "Орел", порвав швартовые канаты, которыми он крепился к достроечной стенке, накренился и утонул. Не перевернулся вверх килем только потому, что девятиметровой глубины для такого маневра было недостаточно.
Броненосец быстро поднимут, подправят и пошлют в Цусиму, где он, получив в первый день побоища пять двенадцатидюймовых, два десятидюймовых, девять восьмидюймовых, тридцать шесть шестидюймовых и два десятка более мелких снарядов, на второй день безнадежно проигранного сражения сдастся в плен. И слава богу, спасено семьсот девяносто душ! Японцы броненосец починят и введут в состав своего флота, так же как эскадренный броненосец "Император Николай I", который будет плавать под именем почти "Ники" – "Ики", и броненосцы береговой обороны "Синявин" и "Апраксин", переименованные японцами соответственно в "Мисима" и "Окиносима". "Орлу" дадут имя "Ивами". А эскадренный миноносец "Бедовый", на котором приплывет в плен сам инициатор и предводитель похода адмирал Рожественский, будет до 1913 года плавать под именем "Сацуки".
Дневник императора. 29-го августа. Воскресенье. Поехали к обедне с
детьми в 9 3/4, т.к. после нее отправился с Мама и Мишей на "Царевну". Сейчас же снялись и пошли к Кронштадту. Завтракали на пути. Пройдя входные бочки, увидели 2-ю эскадру Тихого океана под флагом Рожественского, уходящую в Ревель. Нагнали ее, пройдя серединою обеих колонн. Поравнявшись с головными судами, подняли штандарт Мама и вся эскадра произвела салют. Очень торжественная и красивая картина. Прибавив ходу, вышли из строя эскадры и повернули назад. Это было на высоте Красной Горки. Приближаясь к Кронштадту встретили эскадру под флагом Бирилева, составленную из судов учебных отрядов, и тоже выходившую в море. Пришли на Петергофский рейд в 3 1/2 и пили чай на "Царевне". Переждали ливень, после кот. прояснило и мы съехали на берег чрезвычайно довольные удавшеюся экспедицией.
Читал много. Вечер провели как всегда. Что ж, если бы целью экспе
диции Рожественского была задача произвести впечатление на собственного царя, моряков можно было бы поздравить с успехом.
Корабль не иголка, в карман не спрячешь, а перед войной, да особенно во время войны, противники друг за другом следят самым пристальным образом, так неужели никто не сказал царю, что при относительном равенстве русского флота с японским по броненосцам, японцы втрое превосходят наш флот в крейсерах, а против девяти русских эсминцев выставят шестьдесят семь своих...
29-го августа дед тоже катался по воде где-то посередине примерно между Санкт-Петербургом и Цусимой.
Кажется N 128. Иркутск. Августа 29. 1904 г. Дорогая голубка Кароля!
Как видишь, я воспользовался своей командировкой и снова переехал Байкал и очутился в Иркутске, куда решил приехать посмотреть город, который я не видел при моем проезде первый раз.
Иркутск довольно большой и красивый город, очень оживлен, особенно теперь, в военное время. Расположен он на правом берегу р. Ангары, от которой перпендикулярно тянется через весь город (четыре версты) главная улица "Большая". Собственно из улиц города эта только одна и может называться хорошей улицей. На ней (единственной) имеется мостовая, здесь сосредоточены торговые помещения и большие хорошие здания, освещается она электричеством. Остальные улицы пыльны, малы и застроены по большей части небольшими деревянными зданиями. Хотя сибиряки и считают Иркутск столицей Сибири, но мне кажется это название больше приличествовало бы г. Томску. Лично мне последний больше нравится. К тому же теперь он стал вероятно гораздо лучше, чем 8 лет тому назад, когда я там был. К сожалению, никаких удовольствий в Иркутске я получить не могу. Завтра тут открывается зимний театральный сезон. Приехала оперная труппа, для открытия сезона завтра идет "Жизнь за Царя". С удовольствием бы пошел в театр, но... нужно уезжать. Все развлечения здесь сводятся к питью и еде в довольно хорошем и дорогом ресторане, где слушал и музыку – порядочную. Завтра утром уезжаю отсюда, и так как на сутки остановлюсь еще в Чите, то в Борзе буду числа 2-го, 3-го Сент. Пока полк продолжает стоять так же, как и стоял. Из неприятных новостей могу сообщить о появлении в Борзе заболеваний брюшным тифом. У нас в полку было три случая. Возможно, если заболевания не прекратятся, то штаб полка переведут куда-нибудь в другое место. О нашем движении на Восток продолжают только говорить.
Сочувствую твоему одиночеству после отъезда племянницы и желаю поскорее успокоиться и придти в наилучший порядок в своих мыслях и в своем настроении. Пиши пожалуйста, что предпримешь на зиму: останешься ли в Ивановском или уедешь куда-либо. С своей стороны не хочу давать никаких советов на этот счет. Поступай так, как найдешь лучше и приятнее.
Дела наши на Востоке, как ты и сама знаешь, все неважны. От Ляояна наши удалились к Мукдену, а оттуда остается недалеко до Харбина. Приближается теперь самый решительный фазис войны; вместе с этим является надежда и на то или иное окончание всей этой канители.
Я вполне здоров и благополучен. Чувствую себя довольно скверно. Как-то тупеешь и дуреешь от этого безделья и этой неопределенности положения. Ни писать, ни читать не хочется, не хочется подчас даже и думать. С удовольствием бы сел сегодня в экспресс и уехал в Москву..., а нужно опять тащиться в Борзю. Планида, черт возьми!
Ну, до свидания, деточка! Привет мой сердечный тебе и твоим родителям и всем меня помнящим! Крепко, крепко целую тебя, дорогая, и обнимаю.
Весь твой Н. Кураев. Пиши! На привычную жизнь царя в "условиях тяж
ких испытаний" упала, вернее, лишь надвинулась тень грозовой тучи – трагической, неизлечимой болезни сына, полученной в наследство от Гессен Дармштадтских предков. В роду у матери гемофилия, несворачиваемость крови, была болезнью наследственной. Природе было угодно, чтобы беда эта передавалась только мужчинам, обрекая их на раннюю смерть.
Дневник императора. 8-го сентября. Среда. В 11 час. поехал к обедне
с детьми. Завтракали одни. Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова; около 7 час. они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства!
День простоял великолепный. Так же как в день рождения сына, в день
первой тревоги, которая продлится не минуты и не часы, а будет рядом до конца жизни, царь забыл про прогулку.
9-го сентября. Четверг. Утром опять на повязке была кровь; с 12
час. до вечера ничего не было. Маленький спокойно провел день, почти не плакал и успокаивал нас своим здоровым видом!
В 10 час. началось освящение церкви Л.-Гв. Драгунского полка в новом его расположении. Около 12 час. служба окончилась, после парада в пешем строю, пошел в манеж, где был приготовлен завтрак. Выпив за здоровье полка, вернулся домой в 12 1/2 час. Завтракала Стана; она завтра уезжает в Крым. Погулял с Аликс, потом еще один. Целый день стоял туман. Обедал в спальне. Вечером читал.
Дед был изнурен, тяготился морально, но внешне его жизнь была довольно спокойной, однако кончилась эта безоблачность и для него.
Дед не принадлежал к тем лицам, что, поощряя смелость в других, сами ее не имеют.
Ст. Борзя. Сентября 9-го дня. 1904. Дорогая голубка Кароля! По
возвращении в Борзю из командировки я получил здесь твое письмо. Должен сказать, моя дорогая, что меня очень беспокоит твое сообщение о том, что у тебя не проходят головные боли. Ты бы должна посерьезнее отнестись к этому и обратиться хотя бы к Доротее Игнатьевне. Напрасно ты, голубка, тревожишь себя мыслью о том, что полк скоро двинется дальше. Кажется этому не суждено будет сбыться, и мы, чего доброго, простоим здесь все время. До сих пор по крайней мере нас еще не двигают. Нового в Борзе ничего нет, на театре войны затишье. Прихожу прямо в ужас при мысли о том, что может быть придется зимовать в Борзе. Делать все время нечего; я даже ударился в картежную игру (винт), и редкий день проходит без винта. Но и это начинает надоедать, и кажется я скоро брошу и карты. Иногда играем дуэт – скрипка и мандолина; но особенного удовольствия от этих дуэтов не получаю.
На днях я порядочно-таки поссорился с помощником командира нашего полка. Он (довольно грубое животное) позволил себе повышенным тоном поговорить со мной в частной беседе. Но я его так осадил, что уж вряд ли он позволит себе еще что-нибудь подобное по отношению ко мне. Было это при командире полка и почти всех находящихся в Борзе налицо офицерах за обедом в офицерской столовой. Командиру полка по-видимому это очень не понравилось, но большинству офицеров было по душе. Впрочем, для меня это не важно. Я вполне доволен, что проучил и заставил покраснеть и замолчать нахала.
Командир полка, кажется, зол на меня и еще по одному поводу. Дело в том, что я был тут приглашен в качестве врача эксперта по одному судебному делу. В своем заключении я высказался в том смысле, что нет никаких данных для признания виновности казака (обвиняется казак нашего полка в изнасиловании девицы). Командиру полка это мое заключение было очень не по нутру. Он уже заранее решил, что казак будет предан смертной казни. И когда прочитал мое заключение, то заявил мне: "Вы, Ник. Ник., кажется, много на себя взяли, так категорически высказываясь в этом деле". У меня не было ни малейшего желания разговаривать с этим болваном, и поэтому я ответил ему, чтобы прекратить дальнейшую беседу: "Я, г. полковник, отвечаю за свое мнение только перед судом и своей совестью". На этом разговор прекратился, и теперь он что-то косо на меня посматривает. Ну да мне на это очень наплевать. Ну их всех к черту! А я никогда и ни перед кем не намерен изменять своих убеждений, и никому не позволю насиловать эти убеждения.
Интересно, чем кончится все это для казака. Теперь дело это направлено к военному прокурору. О дальнейших результатах сообщу.
Пиши, милая Кароля, как ты устроилась на зиму. Где будешь проводить ее, и что поделывать? Постарайся больше развлекаться и как можно меньше предаваться мрачным думам. Весьма рад, что ты снова принимаешь участие в спектакле. Желаю полного успеха как тебе, так и прочим артистам.
Больше сообщить нечего. До свидания! Крепко тебя целую и обнимаю! Привет мой твоим родителям и всем Ивановцам. Желаю здоровья и всего лучшего. Целую еще и еще раз.
Весь твой, любящий тебя Н. Кураев. О, как немилосердно жмут деду
армейские сапоги! Да мыслимое ли это дело на войне, где врагов и
так, как правило, хоть отбавляй, ссориться разом с командиром полка да еще и с его наглым помощником!
И дед и царь, я полагаю, имели убеждения о должном и необходимом не заемные, не навязанные внешними обстоятельствами, взращенные, вошедшие в мозг костей, и не нуждающиеся в пересмотре. Уже одним этим они решительно отличаются от великого множества людей то ли гибких, то ли пронырливых, то ли забывчивых, то они берут убеждения на прокат, то их сдают, попользовавшись всласть, и умеют еще в нужную минуту "сжигать то, чему поклонялись", грея при этом на костерчике руки. Отсутствие вот этой самой "гибкости", пожалуй, самая главная из немногих общих черт в государе и его "покорном слуге".
То-то командир полка "что-то косо посматривал" на доктора, апеллирующего к какому-то там "суду", к какой-то там "совести", для человека, взращенного в армейской дисциплине ума, все это вещи несуразные, ненужные и, главное, неуместные.
Ну что ж, деду удавалось иногда выправлять и это начальственное косоглазие.
Если в истории с "их благородиями" нужно положиться на слово, кроме письма других свидетельств не сохранилось, то выправление "косоглазия" "их неблагородиям", то есть советским начальникам, может быть подтверждено документом с подписями и печатью.
ВЫПИСКА из протокола № 25 заседания Коллегии Курской Окр. РКИ от
15 апреля 1930 г. 23. Дело по жалобе Главврача Нарбольницы гр. Ку
раева Н.Н. на постановление Спецкомиссии по чистке соваппарата по которому он отнесен ко II-й категории со снятием с работы из Фатежской Нарбольницы.
Докладчик т. Кильянов, гр. Кураев присутствует. Постановили: Поста
новление Спецкомиссии по вопросу о т. Кураеве отменить и считать его по чистке проверенным. Секретарь Комиссии подп. Се
люнин (печать) Фатежская нарбольница – это и есть больница в Ольхо
ватке, на краю Фатежа, больница – выстраданная дедом, с его участием выстроенная и доведенная до ума.
К началу 30-го года дед знал, что он тяжко болен, догадывался, что жить осталось недолго, и действительно, через год его не станет. Сына Николая, занявшего место старшего, после смерти Сергея, мечтающего стать мостостроителем, третий год не принимают в Технологический институт в Ленинграде. Экзамены сдает, но мест для "социально чуждого" элемента, сына врача и учительницы, в институте нет.
Не приняли в институт и старшую дочь, Маргариту, вынужденную пойти на курсы стенографисток.
Младшую дочь, и по сей день вспоминающую пионерские годы, как счастливейшие, в 1929 году в комсомол не приняли. Товарищ Кумова, пришедшая на смену разоблаченному троцкисту пионер-организатору Ефиму Тараховскому, была четко ориентирована и знала, что деток д-ра Кураева в институтах "режут".
"В комсомол мылишься? В институт пролезть хочешь?" – спросила тетку товарищ Кумова, когда та принесла заявление. Тетка расплакалась и обрекла себя на пожизненную беспартийность необдуманными словами, со слезами смешанными: "Ну и не нужен мне ваш комсомол..." Комсомол такого не забывает и не прощает. А вот в "Пироговку", в Московский первый медицинский институт им. Пирогова, что на Девичьем поле, приняли тетку, что называется, с первого захода. А почему? А потому, что в приемную комиссию была предъявлена копия справки, подлинник которой свято хранится и по сей день.
Р.С.Ф.С.Р. НКВД Административное Отделение Фатежского Районного Ис
полнительного Комитета Курского Округа Ц.Ч.О. СПРАВКА Гр. гор. Фа
тежа Кураев Николай Никандрович и Кураева Кароля Васильевна, проживающ. по улице Урицкого д.19 избирательных прав не лишены, что и удостоверяется.
Начальник РАО Штыков Делопроизводитель Алябьев N 140. З.УП. 1930
гор. Фатеж Раз мы на крыльях, заверенных подписями и печатями, пе
ренеслись из Японской войны в светлое будущее, есть смысл приоткрыть завесу над тем, как дед после империалистической войны, где он провел три года на Западном и Северном фронтах, снова оказался в Фатеже.
С началом войны, в четырнадцатом году, семья из Фатежа переехала в Воскресенск, где Вильгельм Францевич и Агнесса Карловна по мере сил должны были заменить ушедшего на фронт Николая Никандровича. Как-никак четверо детей, младшая, пожизненно беспартийная, только что родилась, в мае четырнадцатого. В шестнадцатом родится Аркадий.
Окончательно с фронта дед вернулся в Воскресенск в шведской кожаной тужурке, в портупее и опять же с шашкой. Если врачу в казачьем полку шашка нужна хотя бы для единообразия в строю, то зачем шашка главному врачу военно-госпитального поезда, понять сложнее.
Жить двум семьям в одном доме не легко, и потому, когда в начале 1918 года деда отыскали коллеги и позвали в больницу, которую он по праву считал своей, приглашение принял.
Выписка из журнального постановления Пленарного заседания Фатежско
го Уездного Исполнительного Комитета от 24-го Июля 1918 года ? 2.
СЛУШАЛИ. Доклад т. Курдюмова о приглашении на службу доктора Курае
ва, как опытного хирурга. По посылке на его имя телеграммы, он, доктор хирург,
откликнулся и приехал. Член Отдела Хоз. и Труда т. Евдокимов говорит, что ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураев в смысле обеспечения, пока остается открытым.
ПОСТАНОВИЛИ. Заслушав доклад т. Курдюмова о принятии доктора Курае
ва, как опытного хирурга на службу. Принять доктора Кураева на службу по Фатежскому
уезду жительство г. Фатеж. Оклад жалованья в месяц 1000 рублей, квартиру для врача Кураева предоставить на усмотрение Отдела Хоз. и Труда и Доктора Кураева. Лошади для разъездов по уезду должны быть предоставлены от Отд. Хозяйства и Труда безвозмездно по требованию врача Кураева.
Утвердить окончательно не позднее 26 июля. Подлинное за надлежащими
подписями Член Коллегии Исполкома Иванов Делопроизводитель Япифанов
Какой первобытной свежестью веет от этих, корчащихся в поэтическом косноязычии документов! Дух замирает при виде пустившихся в одиночное плавание придаточных предложений, ни к чему не приданных, и причастных оборотов, ни к чему не причастных! Это хочется не декламировать, а петь: "...ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураева – пока считать открытым". И музыку мог бы написать великолепный композитор, положивший на музыку – "О моя юность! О моя свежесть..." – Георгий Васильевич Свиридов. Не зря же они вместе с ребятами доктора Кураева ходили в Фатеже к Эльзе-Пельзе постигать музыкальные азы. И имя доктора Кураева для композитора Свиридова – не пустой звук!
А как прекрасен нетленный, отпечатанный на буром шершавом картоне документ, не имеющий родовых политических признаков, и потому действительный, надо думать, во все времена и при любой власти.
ПРОПУСК N 18 Предъявителю сего КУРАЕВУ Николаю Никандровичу разре
шается свободное передвижение по городу Фатежу и его окрестностям во всякое время дня и ночи, что подписью и приложением печати удостоверяется.
4 ноября 1919 года Начальник гарнизона Коробов Какой гарнизон, под
каким флагом простирал свою власть и силу на Фатеж 4 ноября 1919 года? На печати ни черта не разберешь, какая власть из быстро менявшихся в девятнадцатом году в Курской губернии выдала это спасительное приложение к "безвозмездным" лошадям.
Кроме деникинцев, григорьевцев, буденовцев и зеленых была еще какая-то сволочь, именовавшая себя "червоным казачеством". От этих "червоных казаков" в равной мере страдали и белые и красные, но более всех, разумеется, обыватели. "Червоные казаки" были непобедимы, потому что победа им была как бы и не нужна, та, окончательная победа; их вполне удовлетворяла победа на неделю, а то и на пару часов.
Именно "червоные казаки" то ли захватили Фатеж, то ли от кого-то освободили, но двое победителей тут же ворвались в квартиру д-ра Кураева, латавшего в это время в больнице какого-то раненого мерзавца, и тут же вытряхнули из кладовки дивные кожаные чемоданы, с которыми бабушка путешествовала за границей. "Минуточку, господа! – всполошилась бабушка, ей было тогда тридцать восемь. – Терпение, я сейчас найду ключи". Чемоданы, естественно, были под ключами. "Червоные казаки" не оставляли впечатление опытных путешественников и о такой невидали, надо думать, не слыхали. Они уставились на хозяйку, что-то деловито разыскивающую. На Большой Московской, куда выходили окна столовой, постреливали и кто-то проносился галопом. Нетерпеливые освободители, устав ждать, выхватили шашки, чтобы полоснуть чемоданы, тащить тяжесть не глядя, было несподручно. "По шву, господа, по шву!" – быстро подсказала бабушка, привычная к кропотливой и тонкой работе. Трудно сказать, последовали бы "червоные казаки" бабушкиному совету или нет, но под окном раздалась неуставная команда: "Срывайся!!" и потрошители чемоданов ограничились вербальным выражением неудовольствия за потерянное время. Покинули они нашу семью навсегда, по-английски, не прощаясь, гулко топоча по лестнице калошами, надетыми прямо на толстые вязаные чулки.
Магический "Пропуск N 18", как следует из семейного же предания, был действителен при любой власти довольно долго и потому на всякий случай хранится. Интересно, что "предъявитель сего" не назван ни товарищем, ни господином, даже в должности не помянут, утаил о себе почти все и сам Коробов, подписавшийся начальником гарнизона. Нет, что ни говори, радостно встречать свидетельства того, что на Руси есть люди, способные подняться над политическими, социальными и даже историческими рамками, трезво сознавая необходимость помогать страждущим "во всякое время дня и ночи"...
И почему бы безвестному Коробову, с его умом и добрым сердцем, не быть российским императором?
А подлинный, природный, быть может, уже единственный в России верящий в свою богоданность, не ограничился обходом эскадры на кронштадтском рейде, а прибыл в Ревель, чтобы еще раз полюбоваться стройными "колоннами" кораблей, посетить несокрушимые броненосцы, стремительные крейсера и заботливые транспорты.
Ах, какие броненосцы у нас были в Кронштадте! Парадный строй кораб
лей вызывает подростковый энтузиазм и осмысливается как-то по-женски: раз красивы – значит неотразимы, то есть непобедимы. Такими же непобедимыми казались и пехота и кавалерия, великолепно смотревшиеся на парадах и маневрах. Да и сам Куропаткин стал военным министром, идя от победы к победе на смотрах и маневрах. Это ценилось.
Дневник императора. 26-го сентября. Воскресенье. Проснулся солнеч
ным утром. Красиво выглядел Ревель, когда мы подъезжали к нему в 9 час. На станции встретило все начальство и депутации, пересели в маленький поезд и доехали до "Штандарта", стоявшего в порту. Приятно было попасть на свою милую яхту. В 10 час. была отслужена обедня. Завтракали в 12 ч. Отправился в 3 часа на паров. катере на: "Ослябя", "Орел", "Бородино", "Суворов" и "Имп. Александр III". С предпоследнего смотрел на взрывы контр-мин. Дул свежий NW и поэтому волна ходила на рейде крупная и приставать было трудно. К вечеру стихло. В 8 ч. был обед всем адмиралам и командирам судов 2-й эскадры Тихого океана, красиво стоявшей несколькими колоннами на рейде. Разговаривал с ними на палубе, ночь была ясная, но прохладная.
Маленькое "сокровище" было помещено в каютах Мама. Через одиннад
цать лет "маленькое "сокровище", наследник, начнет свой первый дневник. Об этом с улыбкой напишет Александра Федоровна на фронт, в Ставку, государю, с улыбкой, потому что у Бэби нет времени, он торопится и "днем описывает обед и отход ко сну". "Передай Алексею, – напишет в ответ отец, – что я очень рад, что он начал писать свой дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли".
Это очень существенное замечание. Стало быть, государь всерьез считал свой "Дневник", это приложение к камер-фурьерскому журналу, собранием мыслей?! "Проснулся солнечным утром..." "На станции встретило все начальство и депутации..." "Смотрел на взрывы контр-мин..." Понятно, что в таком контексте даже тропарь "Спаси Господи" или "Господи, помоги и спаси Россию!" кажутся мыслью оригинальной и неожиданной.
Было бы наивно на основании одного лишь "Дневника" представить себе жизнь русского императора этакой приятной жизнью дорогого гостя, о котором все заботятся, стараются развлечь, и на котором лежат только легкие обязанности дружеских общений, прогулок, обедов и приемов. За царя, за право влиять на него, вкладывать в него свои мысли, делать орудием в осуществлении своих желаний, соперничало великое множество народа. Плотно окруженный светской и свитской челядью, многообразной родней, иностранными агентами, "Божьими людьми", ловкими авантюристами, он был раздираем на части, он постоянно стоял перед необходимостью выбрать чью-то сторону и по возможности предсказать, как это будет оценено противоположной стороной. Но вся эта борьба "за него", как свидетельствует "Дневник", происходила "вне его", была элементом жизни внешней. Это поразительно, если похвала в "Дневнике" редкость, то брани, порицания, осуждения, резкости совсем нет! Жена честила неугодных "скотами" и "мерзавцами", судила о людях резко и безапелляционно. Он же, зная, что его слово казнит и милует, возвышает и низвергает, был сдержан даже в личном "Дневнике". Сдержан или неподвижен? Иногда кажется, что привычка к перемещению в пространстве, эти обязательные ежедневные прогулки, заменяли внутреннее движение, внутренне он совершенно неподвижен. Человек-символ обречен на эту трагическую неподвижность.
