Текст книги "Ущелье алмасов (Худ. М. Рудаков)"

Автор книги: Михаил Розенфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Алмасские горы черными скалами поднимались к облакам. Переваливая через бугры, к закату солнца «додж», не доехав ста метров до пропасти, сжег весь бензин, и путники, стараясь не глядеть друг на друга, сошли с машины и уселись на камнях.

Ли Чан, против обыкновения, не притронулся к ящикам; он не стал разводить костра и не снимал с машины майхана. Китаец, не выходя из-за руля, выпрямившись, сидел в автомобиле и не отрываясь глядел на горы. Очнувшись от раздумья, Висковский посмотрел в ту сторону, куда глядел Ли Чан, и невольно закрыл глаза. Он не верил, он боялся, что сейчас мираж растет в воздухе. Легкая рука профессора легла на его плечо, и проникновенным, тихим голосом, словно сдерживая рыдание, Джамбон спросил:

– Отчего, отчего вы молчите, мой молодой друг Висковский? Вы же видите… Видите дым на горе… Висковский, там горят костры…

Раскрыв глаза, Висковский вновь убедился: из ущелий Алмасских гор к гаснувшему небу тянулся дым.

На дне пропасти

Мы оставили четырех друзей у пропасти легендарных Алмасских гор, где при свете последних лучей закатного солнца они увидели дым загадочных костров. Джамбон крепко обнял Висковского и, как ребенок, прижимаясь своей седой головой к плечу молодого геолога, тяжело дыша от волнения, восторженно смотрел на мрачные скалы и тихо повторял:

– Горы… Наши горы! Далекий, чуть слышный рокот потока доносился из глубины пропасти. Казалось, где-то мчался грохочущий поезд и больше никаких звуков не раздавалось в тишине. Высоко в небе парили орлы, и легкий синий дым на глазах исчезал в наступающей темноте.

Мираж! Пустыня научила путешественников отличать видения природы от действительности. Висковский знал, что мираж обычно возникает в полдень, когда солнце в зените, а сейчас поздний вечер и скоро яркие отблески заката погаснут на острых вершинах. Пламенем зажглись пики скал и быстро потухли, В густой темноте скрылись горы, и Висковский очнулся, только когда увидел свою колышущуюся тень на песке. Ли Чан, первым заметивший дым в горах, уже успел разжечь костер из досок порожних ящиков. Профессор, расположившись на кошме, поджал под себя ноги и задумчиво раскачивался, держась за носки ботинок. Один лишь Телятников не понимал, чем так поражены профессор с геологом.

– В горах люди, – заключил он, – и очень кстати. Однако, если это племя из породы вчерашних «геноссен», я предпочел бы сейчас же открыть стрельбу, прежде чем они придут к нам справиться о бензине. Горючего у нас нет, что же касается законов гостеприимства, то я готов хоть сейчас их встретить приличным образом.

И, вспоминая пилотов, кинооператор подкинул на ладони револьвер.

Не слыша отклика на свои слова, он искренне возмутился:

– В чем дело? Да вы, никак, окаменели? По-моему, самое удивительное уже произошло. Отчего вы молчите? Правда, этот дым очень эффектен…

– О, Телятников! – вскинув руки, горячо воскликнул ученый. – Знаете ли вы, представляете ли, свидетелем какого исторического события являемся мы в этот момент? Можете ли вы вообразить, кто находится в этих горах… Обнимемся, мой юный, друг, от всей души поздравляю вас! Вы первый кинооператор на нашей земле, который снимет неведомых людей!!!

– Русалка… – горестно прошептал Телятников. – Если бы я знал, что там я найду свою Русалку!

Джамбон, устыдившись своей горячности, обнял кинооператора и прижался щетинистой щекой к его голове:

– Милый юноша… поверьте, я разделяю вашу печаль. Это общее наше горе, но… но мы накануне мирового открытия!..

И Джамбон рассказал Андрею историю и легенды Алмасских гор. Потрясенный Телятников пришел в восторг. Он был вне себя от радости, но спустя немного времени, опять вспомнив о Гране, не выдержал раздирающей муки. Скрипнув зубами, он пошел в пески. Проходя мимо машины, он заметил Висковского. Молодой геолог, по обыкновению, писал дневник. У ног его лежали волчата – волчата Грани. Он задумчиво гладил зверят и не заметил кинооператора.

Опустив руки, медленным шагом Телятников побрел в темноту.

* * *

У самого края пропасти, при огне костра, Висковский в эту ночь исписал почти всю тетрадь:

«Уснули. Наконец я один! Джамбон удалился в свой „дворец пышности и чистоты“, как он называет палатку. Успокоился немного и бедняга Телятников, Только сейчас узнав от профессора о цели нашего похода, он вне себя от радости принялся готовить, заряжать свой аппарат и научил Ли Чана, как подавать ему объективы во время съемки. Он развернул перед умиленным Джамбоном потрясающие картины сенсации, какую вызовет на экране появление фильма об алмасах. Пусть забавляется, бедняга… Я также счастлив – цель как будто достигнута, но тревожные мысли об исчезновении Грани все более и более отравляют радость.

Горят костры. Не верится, но горы обитаемы! В ущельях гор существует жизнь. По-прежнему, как меня предупреждал Джамбон, остается неразрешимым вопрос, как мы попадем к этим исполинским скалам. На пути бездонная пропасть. При первом взгляде на Алмасские горы любой геолог найдет подтверждение новой теории, доказывающей, что в Центральной Азии еще не закончился процесс горообразования. Очевидно, эта область подвержена частым землетрясениям. Пропасть, над которой я сейчас пишу дневник, есть не более как титаническая трещина, возникшая в результате одного из таких катастрофических землетрясений. Пропасть не менее тысячи метров глубины. Скалы расщеплены, и по линиям гор здесь резче, чем где бы го ни было, видно, что надвиговые явления продолжаются. Вот где глазам геолога старой Европы дается величайшее наглядное пособие! Завтра мне предстоит сделать массу открытий. Огромное значение будет иметь хотя бы беглое, примитивное описание гор. Край, куда мы так легко (!) проникли, в сущности географическое белое пятно. Ни на какой карте не обозначено, кому принадлежит эта большая, пустынная территория между Монголией и Китаем.

Итак, до завтра. С рассветом мы двинемся на разведку. Вот где пригодится аппарат Телятникова. Чего бы не отдал каждый геолог, чтобы очутиться на моем месте… Но интересно, кто бы согласился остаться в пустыне без средств передвижения, в безвыходном положении, в каком нахожусь я с моими замечательными товарищами! Как мы будем возвращаться обратно? Охота, возможно, спасет от голода, но без бензина мы погибли. Впрочем, разумно ли сейчас терзаться мыслями о будущем, когда оживает мрачная легенда старины и в таинственных, диких горах вьется дым? Даже сейчас, при воспоминании того, что мы видели, холод пробегает по телу. Ли Чан и Джамбон смотрели на горы, значит виденное мною не галлюцинация… Дым поднимался к небу, и теперь нельзя не верить: в горах жи…»

На полуслове обрывается дневник Висковского, и оставшиеся в тетради страницы ничем не заполнены.

Кто же помешал геологу завершить описание прошедшего дня, вследствие чего мы лишаемся в дальнейшем возможности цитировать документы путешествия?

Но прежде мы последуем за несчастным Телятниковым. Мучительно страдая, ничего не видя перед собой, он идет по пескам, и далеко позади остался чуть заметный огонек костра. И вдруг он остановился. Тихие звуки однотонной песни послышались впереди. Не веря себе, он согнулся, дрожь пробежала по его телу, и механически он сделал несколько шагов.

Тусклый свет луны проскользнул по барханам. Песок как будто зашевелился. И вот рядом, за бугром, снова послышалась песня. Тонкий женский голос… Телятников ускорил шаг – теперь не могло быть сомнения, женский голос звучал близко, и кинооператор, не отдавая себе отчета, побежал. Все ближе и ближе звучала странная песня. Одним махом взлетев на бугор, Телятников замер. Перед ним стояла хрупкая китаянка.

Тучи разошлись, и при свете луны в двух шагах от себя он увидел китайскую девушку. Нисколько не смутившись от появления Телятникова, точно она его ждала, китаянка, не переставая петь, не двигаясь с места, улыбнулась. Как зачарованный, кинооператор подошел к девушке и взял ее за руку.

– Кто ты? – изумленно спросил он.

В одно мгновенье лицо китаянки преобразилось. Изогнувшись, она отскочила в сторону. В воздухе взвился легкий канат, и опутанный с головы до ног Телятников не успел раскрыть рта, как она сильным рывком свалила его на песок.

…По рассказу самого Висковского мы продолжим хронику экспедиции и с его слов передадим все, что произошло после того, как дневник с оборванной фразой упал на песок.

«Увлекшись записями, захваченный переживаниями дня, – сообщает геолог, – я ничего не слышал вокруг себя. Давно уснули мои товарищи, никто не мешал моим занятиям. Как вдруг возле автомобиля, находившегося в каких-нибудь десяти метрах, внезапно что-то упало, точно с машины свалился тяжелый мешок. Я хотел вскочить, но было уже поздно: длинное и широкое темное покрывало упало на мою голову, чьи-то руки опутали меня толстой веревкой, – в секунду я превратился в мумию, однако ноги оставались свободными. Сильным рывком меня поставили на ноги и, толкнув в спину, заставили идти. И я пошел с завязанной головой, не видя дороги, не зная, куда меня ведут. Руки стиснуты по бокам. Я часто спотыкался, теряя равновесие, но в ту же минуту меня поддерживали и, дергая за конец веревки, опять заставляли идти быстрым шагом. Спустя некоторое время я почувствовал, как пески исчезли, из-под ног потянуло сырой прохладой. Толчком в грудь мне безмолвно приказали лечь на спину, и я съехал вниз, ударяясь головой об острые мелкие камни. Спуск на спине продолжался с четверть часа; я слышал, как рядом со мной ползли люди и под ними осыпались камни. Не менее двадцати человек сопровождали меня. Я слышал их шепот и прерывистое дыхание. Наконец ноги уперлись во что-то твердое, я встал и пошел, как конь на поводу. В одном месте я нерешительно остановился; мягкая почва закачалась, я едва не упал, но сразу же понял, что иду по плетенному из веревок мосту. Зыбкий мост качался, внизу шумела вода. Снова спуск, и мы пошли по вырубленным в камне ступеням, потом левым плечом я, ощутил щербатую каменную стену. Необъяснимое внутреннее чувство самосохранения заставило меня без всякого предупреждения идти, прижимаясь к камню. Я как будто знал, что справа – пропасть.

Около часу я плелся на поводу. Еще толчок – и я падаю на холодную, твердую землю. Под приглушенный говор меня привязали к чьей-то горячей спине. Шум шагов, люди уходят, с моей головы стаскивают покрывало, и, оцепенев, я вижу себя на дне пропасти.

Черные отвесные скалы врезаются в светлеющее небо. В горной теснине нет никого, кроме привязанных спинами друг к другу Джамбона и Ли Чана. По хрипу за моей спиной узнаю, что сам я связан с Телятниковым. Кинооператор лежал молча, не двигая ни одним мускулом.

Ясно помню: первое, что бросилось мне в глаза, был клочок свежей травы. Я с изумлением смотрел на пробивающуюся из-под камней зелень. Голубой свет в тумане утра заполнил узкое ущелье, и на вершинах засветилось лиловое солнце. Невиданная красота рассвета на миг заставила забыть о случившемся. – Неожиданность нападения, вероятно, настолько ошеломила нас, что мы словно онемели.

– Барабан прозвучал, – сказал профессор, и я с дрожью подумал, не сошел ли он с ума.

– Какой барабан? – крикнул я, стараясь разглядеть его лицо. – Что вы слышите?

– Утро, – вздохнул профессор. – Горы напоминают мне башни древних китайских городов. Со сторожевых башен барабанным боем оповещали население о наступлении дня и ночи.

Шаги. Медленные, неторопливые шаги. Из-за огромного валуна появились два китайца с винтовками в руках. Седоусый старик, раскачиваясь из стороны в сторону, держал винтовку наперевес. Его синяя ватная куртка была крест-накрест перевита лентами патронов. В широких шароварах, перехваченных белым полотняным поясом, он чем-то напоминал запорожцев. В двух шагах позади него шагал юноша в распахнутой кожаной тужурке, обутый в высокие желтые шнурованные сапоги.

Два китайца уселись на корточки и уставились на нас в упор с ярко выраженной во взгляде ненавистью. Не произнося ни слова, они положили на землю винтовки, вынули длинные трубки и, не спуская с нас глаз, набили их табаком. Второй китаец, молодой парень, высек огниво, подал его старику, но тот не принял огня. Он бросил трубку и схватил винтовку. Приставив дуло к моей груди, напирая на меня всей своей тяжестью, он разразился злобным проклятием».

Навсегда Висковский запомнил его пронзительный, неистовый голос. Старик, осыпая пленников яростной руганью, грозил каждую секунду выстрелить, и Ли Чан отчаянно закричал:

– Послушай нас, узнай, кто мы!

– Молчи, продажный раб! – взмахнул винтовкой старик. – Нам хорошо известно, зачем вы, как волки, шныряете по пустыне и, как змеи, ползете к горам. Смерть вам, ничтожные, трусливые негодяи!

– Старик, перед тобой ученые люди! – прокричал Ли Чан. – Они изучают камни и землю.

– Разбойники! – гневно воскликнул профессор. – Мы мирные путешественники, слуги науки! Возьмите в автомобиле сумку, в ней все мои деньги. Берите их – это все, что вам нужно…

– Не сомневайся, – усмехнулся старик. – Деньги мы возьмем, но вам не откупиться. Деньги! – вскипая злобой, подскочил он на месте и рванул куртку, ударяя себя кулаком по голой груди. – Проклятые ваши деньги! Из-за денег вы стреляете в нас пушками, стреляете из огненных повозок, преследуете на железных автомобилях и летаете на аэропланах. Деньги! Двадцать тысяч долларов вы назначили за седую голову Лю Ин-сина. Но прежде он двумя пулями уничтожит четырех собак. Деньги! Как звери, с сыновьями и женщинами, нашими женами, живем мы в ущельях. Но, но… – злорадно закончил китаец, – напрасно рыщете вокруг! Никогда вы не узнаете ход в наши горы. Смотрите, глядите на них в последний раз.

– Клянусь памятью отца моего, слушай меня. Ли Чана, слушай, почтенный! Это ученые люди. Двое – из СССР. Русские молодые ученые!.. Висковский, Телятников, – спросил Ли Чан, – у вас есть в автомобиле документы, паспорта?

– Безусловно есть, – откликнулся Телятников и, верный себе при самых невероятных обстоятельствах, добавил: – Переведи им, пожалуйста, Ли, Чан: если сюда без пропуска вход воспрещен, я готов хоть сейчас покинуть это место…

– Девять дней назад, – с неостывающей злобой перебил старик, – мы захватили два автомобиля с русскими и японцами. Деньги объединяют вас – японцев, немцев и русских. Они гнались за нами с пулеметом. Нанятые немецкие офицеры летают над нами и бросают бомбы. Но нет силы, которая могла бы на уничтожить. Мы истребим всех врагов! Пусть ваши души отнесут им мои слова.

Старик, назвавшийся Лю Ин-сином, щелкнул затвором и приказал молодому китайцу:

– Прислони их к скале. Две пули на четырех.

Старик прицелился в геолога, но задержался.

– Не стреляй, остановись! – раздалось несколько голосов, и со скалы посыпались люди с походными сумками из автомобиля путешественников.

У одного из них Висковский заметил в руках свой заграничный паспорт. Блеснул золотой герб. Запыхавшийся человек сунул паспорт Лю Ин-сину, и старик, перекинув винтовку через плечо, выслушал обступивших его китайцев. Он осмотрел вещи. Ему подали второй паспорт в красном переплете. Лю Ин-син повернулся к пленникам и горестно промолвил:

– В остаток дней моей жизни я бы никогда не простил себе величайшего из грехов!

С этими словами он пошел к Висковскому, острым кривым ножом перерезал веревки. Молодой китаец освободил Джамбона с Ли Чаном.

Склонившись до земли, сложив на груди ладони, Лю Ин-син тихо промолвил:

– Братья… Простите негодного старика…

В ущелье Алмасских гор

В ту ночь, когда Висковский в Ленинграде, на набережной Невы, передавал нам свой необычный рассказ, он взял с нас слово, что при опубликовании хроники путешествия в очерках будет пропущен ряд моментов, которые невольно могут причинить вред отряду китайских, партизан, нашедших убежище в тайниках Желтой пустыни.

Седоусый предводитель взобрался на высокий камень – осколок разбитой скалы, поднял руку и в наступившей тишине произнес следующую взволнованную, торжественную речь:

– Братья, смелые воины, и жены, матери наш детей! Солнце наступающего дня приносит нам счастье, ибо вы видите перед собой людей из Страны Отрады, – которой мы провозглашаем «тысячу лет»!

– Тысячу лет! – взбрасывая над головами винтовки, сверкнув саблями, подхватили партизаны. Да здравствует Советский Союз!

– Преследуют нас, травят, морят голодом империалисты, но по горам и рекам с победными боя идут красные войска советского Китая. Мы помогаем нашим братьям. Врагам никогда не узнать прохода в нашу крепость, мы неуловимы и доживем до радостного дня встречи с могучей красной армией. Она, как сокрушительный поток, движется из Цзянси; девятью провинциями владеет красная армия, и сейчас наше знамя поднято над цветущими землями Гуйчжоу, Сычуани, Сикана и Ганьсу. Советскому Китаю тысячи лет!

Со скалы с приветом и речами выступило еще несколько человек. От лица путешественников отвечал Висковский. К его изумлению, на камень вскарабкался Джамбон и, вытянув трость, попросил слова.

– Люди гор! – растроганно начал профессор. – Позвольте мне называть вас братьями, – тем именем, каким почтили вы меня и которого я недостоин. Пятнадцать столетий прошло с тех пор, как перестала существовать династия Цинь, по имени которой ваша родина, воспетая поэтами – «Земля цветов», «Страна земледелия и вежливости», – названа Китаем. Разбирая документы полутора тысяч лет, ученый знает, какие страдания во все века переносил народ под игом императоров, мандаринов, феодалов, ростовщиков.

Братья партизаны, вы боретесь против вековечных угнетателей. Я верю: вы завершите историю счастливой победой, и слава ваших воинов затмит блеск памяти Чингис-хана.

Родина моя, Монголия, с помощью народов СССР стала свободным государством. Но я… я лично был всегда далек от политики, не боролся и не страдал. В эти минуты я узнал больше, чем за всю жизнь, и хотя немного шагов осталось мне до берега реки забвения, всю свою жизнь я готов отдать вам и подобным вам!

Партизаны с почетом повели гостей в Долину Горного Потока. В шуме бурного водопада девушки на углях жарили мясо, и в огромных чанах кипело варево. Издалека доносилось конское ржание.

– Почтенный Лю Ин-син, – сказал Джамбон, – мы счастливы праздновать радостный день нашей встречи, но сейчас я должен рассказать тебе о великом горе, постигшем нас в пути.

Старый китаец молча выслушал подробный рассказ профессора о случившемся. Вместо ответа Лю Ин-син взял Джамбона под руку, сделал знак, чтобы и остальные путешественники следовали за ним Лю Ин-син провел их на вершину скалы и, отдав приказание своему сыну, протянул руку по направлению к пустыне.

Молодой китаец, сын вождя партизан, усевшись на корточки, установил барабан и, по взмаху руки отца, забил отрывистую дробь.

– Смотрите, – сказал Лю Ин-син, – пустыня живет!

Как только сын старика перестал бить в барабан, вдали раздалась точно такая же сигнальная дробь Эхо прозвучало в горах.

Солнце склонилось к закату. Сумерки заволокли горы.

– Пустыня живет! – гордо и торжественно повторил Лю Ин-син. – Смотрите, всюду есть наши люди.

В наступившей темноте далеко в пустыне сверкнул огонь. Когда огонь потух, Лю Ин-син убежденно сказал:

– В самом скором времени мы получим известие о вашей девушке… Я не могу открыть вам наши тайны, но сейчас, когда мы стоим с вами на этой скале, огненные сигналы перелетают пустыню. Через час наши люди в первом городе на краю пустыни все разузнают. Первый гонец, который прискачет в ущелье, привезет нам вести. О, мы сильны, мы сильнее, чем думают и знают о нас наши враги – японцы. Каждая песчинка в пустыне живет!..

С этими словами Лю Ин-син стал спускаться со скалы. Внизу пламенели костры, и в плясках кружились молодые китайцы. Джамбон перевел друзьям то, что сказал ему старик.

Обрадованный Телятников тотчас вспомнил о св ем аппарате.

– Ли Чан, – спохватился он, – кто будет пировать, а кто и работать! Попроси товарищей доставить аппарат и мешки с кассетами. С этой минуты ты можешь считать себя на службе Союзкинохроники.

Ли Чан перевел просьбу кинооператора. Оказалось, что на рассвете партизаны перенесли весь груз из автомобиля в ущелье. Телятников кинулся к своим мешкам, вытащил кассеты и в ужасе опустился на землю.

– Ли Чан, – скрипнув зубами, простонал кинооператор, – они раскрыли кассеты!.. Пленка засвечена. Скорей, скорей, пусть принесут аппарат! Он заряжен… Хоть что-нибудь…

Ли Чан перекинулся с партизанами парой фраз смущенно пожал плечами:

– Они говорят… Они думали, что это новый пулемет, и… открыли аппарат.

– Засвечена… вся пленка засвечена! – схватился за голову Телятников.

Джамбон между тем, усевшись на цыновке и придвинувшись вплотную к Лю Ин-сину, настойчивым шепотом допытывался:

– Слыхали ли вы про алмасов? Скажите, не встречали ли в горах какие-либо замечательные надгробья, изваяния, начертания или следы неведомых людей?

– Позовите Хэ Мо-чана, – вместо ответа распорядился предводитель партизан, – пусть он придет ко мне.

Два человека, посланные Лю Ин-сином, привели дряхлого старика. Седая коса, завитая в пучок, украшала его голову, с плеч свисало теплое одеяло, и на ногах топорщились сапоги из волчьего меха.

– Хэ Мо-чан, – громко сказал предводитель, указывая на Джамбона, – большой человек перед тобой. Когда придет час, я позову тебя, и ты проведешь этого человека в Долину Смерти и Пещеру Снов.

Старик склонил набок голову, длинным, изогнутым ногтем мизинца поцарапал в ухе и, еле шевеля губами, покорно произнес:

– Син (ладно). Повинуюсь.