Текст книги "Вторая жизнь Наполеона"
Автор книги: Михаил Первухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
V
Подводная лодка мистера Шольза и пакет m-elle Бланш. Двойник Наполеона
В Новом Орлеане мы с Джонсоном и Костером загостились: пробыли почти четыре месяца.
Разумеется, никто не поверит, если я скажу, что меня не интересовала история с постройкой подводной лодки Фултона-Шольза. Интересовала не столько сама лодка стоимостью в пару миллионов франков, что по тем временам было чудовищной суммой, сколько загадка: для каких именно целей должна была служить Джонсону и Костеру эта лодка.
Признаюсь, я подозревал, что эти цели едва ли будут добрыми: я думал, что Джонсон вошел в компанию с Костером, и они намерены заняться в грандиозных размерах провозом контрабанды подводными путями.
Идея, надо признаться, была более чем соблазнительной: ведь на одном провозе в Англию итальянского шелку и французских бархатов в те годы можно было зарабатывать буквально миллионы. Россия после войны с Наполеоном повысила таможенные ставки на золотые и серебряные изделия и на все вообще предметы роскоши. Германия страшно нуждалась в дешевом сахаре.
Словом, найдите только возможность незаметно с моря проникать в устья охраняемых таможнями рек, – и вы будете грести золото лопатами.
Признаться, – в контрабанде я особого греха не видел, и даже не имел ничего против того, чтобы принять участие в предприятиях Джонсона и Костера, если бы эти предприятия заключались только в контрабанде.
Но участие Костера, признаюсь, жестоко смущало меня. Ведь тот же Костер, не стесняясь, цинично признавался мне, что он «немножко» занимался пиратством; что, если и теперь подводная лодка будет служить для «небольшого» пиратства…
Нет, покорно благодарю.
Другой еще вопрос интересовал меня: откуда шли те деньги, которыми Костер и Джонсон рассчитывали уплатить изобретателю подводной лодки и ее строителям?
Сто тысяч долларов Шользу, триста или четыреста тысяч долларов на постройку лодки, вот уже полмиллиона долларов или четыре миллиона франков. Сумма чудовищно огромная.
Я знал, что у «дяди Сама» водились деньги, – он накопил кое-что своими рискованными, но выгодными операциями с контрабандой. Но это «кое-что», во-первых, представлялось скромной суммой в несколько десятков тысяч фунтов стерлингов, во всяком случае, не свыше трех десятков; а, во-вторых, Джонсон благоразумно передал деньги на хранение «дракону в юбке», миссис Эстер, которая берегла деньги, как зеницу ока.
Словом, если Джонсон и имел деньги, то, во всяком случае, тратить он мог только часть процентов с них. Может быть, тут участвовал Костер?
Но Костер откровенно признавался мне, что за последнее время он «немножко прогорел», попросту говоря, потерял все, что имел, на какой-то неудачной операции с доставкой партии негров бразильским плантаторам.
Откуда же брались эти деньги?
Тайна эта, или, но крайней мере, часть ее, раскрылась для меня совершенно случайно.
Как-то, когда ни Костера ни Джонсона не было дома, вечно гримасничавший негр Юпитер, слуга нашей гостиницы, прибежал ко мне с докладом:
– Масса! – кричал он во все горло. – Приехала миледи с молодым джентльменом. Хотят видеть мистера Джонсона или мистера Костера.
– Скажи им, что ни Костера ни Джонсона нет дома.
– Я им уже говорил. Но они хотят оставить мистеру Джонсону какие-то документы. И когда я сказал им, что вы дома, миледи потребовала, чтобы я позвал вас, масса.
Заинтересованный появлением какой-то леди, я спустился в салон отеля. Там я увидел еще молодую женщину, поразительно красивую, одетую с невероятной роскошью. Рядом с ней сидел молодой человек или, вернее сказать, подросток лет четырнадцати.
При первом взгляде на этого молодого человека я невольно подумал, что где-то и когда-то я уже видел его. Но где и когда?
Я видел это смело очерченное лицо с орлиным носом, этот высокий лоб, эти соколиные глаза и энергичный рот.
– Люсьен! – сказала дама подростку, когда я приближался к ним. – Документы у тебя?
– У меня, мама! – ответил он, глядя на меня.
И опять я не мог отделаться от мысли, что этот голос я уже слышал. Только… только тогда это был голос не юноши, а взрослого человека. Голос слегка хриплый, усталый, но полный повелительных ноток…
– Мне сказали, что вы – племянник мистера Джонсона, – осведомилась приветливо улыбаясь при моем появлении дама, меряя меня с ног до головы взором своих лучистых глаз.
Я в ответ кивнул головой.
– Я думала, что я застану мистера Джонсона здесь, – продолжала она, – но его нет.
– Нет! – коротко подтвердил я.
– И когда он вернется?
– К вечеру.
– Но я не могу ждать до вечера. Что делать, Люсьен?
Странные прозрачные глаза подростка внимательно осмотрели меня с головы до ног и остановились на моем лице. Осмотр, казалось, удовлетворил мальчика.
– Отдай документы этому джентльмену, мама! – решительно сказал он. – Я чувствую, что этому джентльмену мы можем верить.
Порядочный сверток перешел в мои руки. Красавица поднялась, чуть склонила свою голову и пошла. И, клянусь, она шла, как королева.
Подросток задержался на мгновение возле меня.
– Это очень важные документы, – сказал он сухо. – Мы оказываем вам исключительное доверие, мистер…
– Меня зовут Брауном! – ответил я. И в это мгновение я понял, кто стоял передо мной в образе подростка со смуглым красивым лицом; это был… император Наполеон. Но только не тучный и сонный Наполеон дней Ватерлоо, а Наполеон – ученик Бриеннской военной школы.
Такое абсолютное сходство бывает чрезвычайно редко, и исключительно между отцом и сыном. Я знал отца. Его образ врезался мне в память по тысячам гравюр, еще больше с того часа, когда туманным утром я, обезоруженный пленный, стоял чуть не по колено в грязи на полях Ватерлоо, пряча за пазухой сорванное с древка полотнище нашего полкового знамени.
– Всего хорошего, джентльмен! – и подросток отошел от меня. И в каждом его жесте, в каждом его движении я узнавал кровь его великого отца.
Когда загадочные посетители отъехали от отеля, я поймал гримасничавшего Юпитера и спросил его, не знает ли он имени миледи.
– О, масса Браун! – всплеснув руками, воскликнул он. – Да разве вы не знаете сами? Ведь, это же мадемуазель Бланш!
– Кто такая? В первый раз слышу!
– Нет, вы только забыли, масса! Вы только забыли!
– Да нет же! Уверяю тебя!
– Это знаменитая дама! Ее все знают в Новом Орлеане! Потому что, масса, пятнадцать лет тому назад она была… императрицей Франции, масса.
– Что за вздор? Пятнадцать лет тому назад императрицей Франции была креолка Жозефина Богарне, первая жена императора Наполеона.
– Ну, да, масса! Только с Жозефиной «Бони» повенчался, а с мадемуазель Бланш – нет. Но ее он любил больше, чем Жозефину, потому что Жозефина не подарила ему сына, а Бланш… Да вы, масса, видели того красавца сына, которого она подарила Наполеону? У нас в Новом Орлеане все говорят, что «Бони» напрасно не узаконил мосье Люсьена. Ведь, мосье Люсьен – вылитый отец.
Словно повязка спала с моих глаз…
О чем думал я, разглядывая подростка?
Ведь, это перед его отцом я стоял в роковой день Ватерлоо! Ведь, это его отец сказал своим маршалам:
– Это мои личные пленники, господа! Поберегите их!
Ведь, это его отец щелкнул меня пухлыми пальцами по лбу и сказал:
– Ты дурак, но ты бравый солдат! И подарил мне табакерку с императорской короной и вензелем N.
Меня неудержимо потянуло побежать следом за «мосье Люсьеном», догнать его, сказать ему. Но что сказать?
Сделав два или три шага, я остановился, опомнившись: ведь это было бы глупо…
Я унес в свою комнату сверток таинственных документов, полученных мною для передачи Джонсону, и до возвращения «дяди Сама» и Костера не решался покинуть комнату: ведь сверток был доверен мне на хранение. Я являлся ответственным за его целость. Значить, я и должен был охранять его, не поддаваясь соблазну пойти погулять по залитым потоками солнечного света улицам Нового Орлеана…
Вечером явились Костер и Джонсон. Я вкратце передал им случившееся. Джонсон забрал сверток и запер его на ключ в своем чемодане, не развертывая.
– Надо будет вызвать Шольза! – сказал Джонсон Костеру.
Тот в ответ утвердительно кивнул головой.
VI
О человеке, который перегнал мистера Роберта Фултона на десять лет
Мистер Джонсон и Костер внезапно уехали из Нового Орлеана, для каких-то таинственных переговоров с двумя видными членами конгресса штата Луизиана, оставив меня в Новом Орлеане одного. Собственно говоря, – делать мне было нечего, но подобие дела имелось: я должен был непонятным для меня самого образом заменять «Дядю Сама» и Костера в переговорах с принявшимся уже за сооружение подводной лодки мистером Шользом и проверять предъявляемые им счета на закупленные для постройки материалы.
Скажу откровенно, у меня закружилась голова, когда мне пришла в голову мысль пересчитать деньги, оставленные для этой цели в мое распоряжение «дядей Самом»: этих денег у меня было на руках около двухсот тысяч долларов.
Я не из робких, но с того момента, как деньги очутились под моим присмотром, я потерял покой, аппетит и сон: все время мне чудились злоумышленники, подбирающиеся к большому черному чемодану из моржовой кожи, в котором эта колоссальная сумма лежала. Ночью я вскакивал, сжимая ручку пистолета, при малейшем шорохе, при ничтожнейшем скрипе. Днем я не осмеливался отлучаться из комнаты больше, чем на полчаса, и то только в столовую отеля, где я усаживался у двери, лицом к лестнице, ведшей в коридор моего номера. И, сидя таким образом, я мог видеть каждого, кто попытался бы туда проникнуть.
Единственным человеком, который меня в эти дни навещал, был изобретатель Шольз.
Но помню, на третий или на четвертый день после отъезда Джонсона и Костера, Шольз явился ко мне с крайне удивившим меня заявлением.
– Странное дело, мистер Браун! – сказал он, угрюмо улыбаясь и нервно потирая руки. – Странное, очень странное дело!
– В чем суть? – осведомился я.
– Я целыми годами пытался заинтересовать людей своим изобретением. И все было тщетно. Хорошо еще, если меня просто отказывались выслушать, гораздо чаще надо мной смеялись в глаза. Меня объявляли сумасшедшим! А теперь… Теперь, с той поры, как я заключил договор с мистером Джонсоном, я получил уже два новых предложения. Знаете, какие? Три дня тому назад явился какой-то немец, который предложил мне немедленно ехать в Россию, чтобы там заняться постройкой подводного судна за счет русского правительства. А вчера явился другой, предложение которого оказалось еще интереснее: он был готов заплатить мне немедленно пятьдесят тысяч долларов только за то, чтобы я отказался от контракта, заключенного мной с мистером Джонсоном, и обязался в течение десяти лет не продавать никому чертежей моего судна. Кажется, это был француз.
– И что же вы сделали, мистер Шольз, с этими джентльменами? – осведомился я.
– Что я с ними сделал? – удивился Шольз. – Да ничего особенного. Просто-напросто спровадил их!
– Отказались от их предложений?
– Разумеется! Кой черт? Я дал слово мистеру Джонсону, а я умею держать данное слово. И затем, какая нелегкая понесет меня на край света, в Россию? Кто гарантирует мне, что там мне в самом деле дадут средства предпринять постройку подводного судна, осуществить дело всей моей жизни?
– Это касается первого предложения. А второе?
– Второе еще менее улыбается мне. Вы знаете, что я взял с Джонсона только сто тысяч долларов за изобретение, которое стоит – миллионы. Почему? Да только потому, что это – первый человек, серьезно отнесшийся к моей идее, давший мне средства для осуществления ее. Это для меня дороже миллионов. Нет, я уже принялся за постройку лодки, и я выстрою ее. Я докажу на примере возможность подводного плавания людям, которые издевались надо мной или подозревали во мне шарлатана.
Рассказанное мне Шользом заставило меня несколько встревожиться.
В чем дело, я, конечно, не имел ни малейшего представления. Но одно было для меня ясно: дело наше кого-то заинтересовало, кого-то обеспокоило. Кто-то, и, по-видимому, люди могущественные, влиятельные, располагавшие огромными средствами, глядели косо на таинственное предприятие Джонсона и Костера и собирались помешать осуществлению его.
– Слушайте, Шольз! – сказал я моему собеседнику. Убей меня Бог, если я знаю, в чем тут дело, хотя я и собираюсь жениться на племяннице Джонсона, и хотя Джонсон таскает меня с собой в свои путешествия, неведомо зачем! Но я чувствую, что тут начинает пахнуть скверным!
– То есть? – насторожился инженер.
– То есть, вам следовало бы быть поосторожнее. Я предвижу возможность попытки украсть у вас секрет!
В ответ Шольз весело рассмеялся.
– Ну, этого я меньше всего боюсь, – ответил он уверенно. – Я ведь не маленький мальчик, из карманов которого можно вытащить в давке новенький доллар, подаренный ему в день рождения чадолюбивым дедушкой. Украсть у меня могут только такие чертежи, при помощи которых ничего построить нельзя, мистер Браун. Суть моего изобретения – в очень сложных вычислениях, и, раз добившись известных результатов, я уничтожил важнейшие записи на тот случай, чтобы кто-нибудь не воспользовался моим открытием помимо моей воли. Предположите, что кто-нибудь, в самом деле, похитит те чертежи, по которым изготовляются сейчас известные части моего подводного судна? Что дальше? А вот что. Пусть он, то есть вор, строит судно согласно моим чертежам. Это – возможно… Но знаете ли вы, что будет дальше. А вот что… Изготовляя чертежи, я в каждом, – слышите ли вы? – решительно в каждом намеренно сделал одну и ту же ошибку. Я так сказать подделал эти чертежи. И только один человек в мире знает, в чем фальшь в каждой части, изготовленной по моим чертежам. И этого человека зовут…
– Его зовут мистером Натаниеэлем Шользом, – догадался я.
– Да, его зовут Натом Шользом! – подтвердил мою догадку инженер. – Только я знаю, где и в чем фальшь. Когда все потребные части будут уже изготовлены и надо будет начать сборку машины, – тогда в моем присутствии специальные рабочие переделают все части, просто спилят лишние куски. Эта работа обойдется в пять или десять тысяч долларов. Но зато я спокоен: если чертежи у меня украдут и по ним выстроят подводную лодку, она не сможет плавать. Она ключом пойдет ко дну… Поняли?
– Понял!
– А кроме того, – продолжал, стиснув зубы, механик, – ведь дело не так просто. Мало выстроить лодку, которая держалась бы на воде и под водой в горизонтальном положении. Важно снабдить ее соответствующим двигателем. Откуда вор добудет этот двигатель?
– Я слышал, что мистер Фултон делал какие-то опыты с машиной для судов на озере Мичиган.
– Совершенно верно! Фултон добился кое-чего. Но только кое-чего, мистер Браун! С его машиной судно такого типа, который вам знаком по модели, – может не плавать, а только ползать. Три, много четыре километра в час по поверхности, полтора километра под водой. С этим далеко не уедешь, нет…
– А вы…
– А я, я ушел на десять лет дальше Фултона. Может быть, совершенно случайно, признаюсь. Но, словом, моя машина в три раза сильнее машины Фултона. А секрет ее конструкции я держу вот где. Пусть попробуют отсюда украсть что-нибудь.
И он злорадно засмеялся, тыкнув себя пальцем по лбу.
Заявление Шольза меня несколько успокоило, но одно сомнение, все же, оставалось: я думал, не предпримут ли неведомые враги Джонсона что-либо, чтобы помешать Шользу довести до конца постройку его таинственного подводного судна.
– Ну, этого-то я не опасаюсь! – самоуверенно ответил Шольз. – Я ведь принял соответствующие меры предосторожности: в моих мастерских работают только испытанные люди, да и те находятся под самым бдительным присмотром. Нет, нет. Работа уже кипит, и вы увидите, что моя подводная лодка будет готова гораздо раньше условленного срока. Ведь вы, вероятно, знаете, что за каждый месяц экономии во времени я получаю от Джонсона лишних десять тысяч. Чертовски богат, должно быть, этот Джонсон.
На этом наш разговор закончился. А на другой день…
На другой день разыгралось то, чего ни я ни сам Шольз не могли и предвидеть. И то, что случилось, опрокинуло вверх дном все наши планы…
VII
Мистер Джон Браун начинает подозревать, что он впутался в дело, за которое можно поплатиться жизнью
На другой день после вышеприведенного разговора в той гостинице, где мы с Джонсоном и Костером остановились по прибытии в Новый Орлеан, появился целый караван трапперов, привезших тюки с мехами с верховьев Миссисипи. Все это были загорелые и мускулистые молодцы, одетые в крайне разнообразные охотничьи костюмы. И все они были невероятно крикливы и вульгарны, и горланили без отдыха по целым часам.
По-видимому, немедленно по приезду, они получили солидные деньги, и потому сейчас же принялись кутить.
Отвоевав себе половину общей столовой, они расположились там, как у себя в лагере. Столы ломились под тяжестью яств и питья. Вина лились рекой.
Но было что-то в поведении трапперов, что мне не понравилось с первого взгляда. Может быть, в этом сказывалась моя личная нервность, вызывавшаяся опасениями за участь порученных моей охране денег, – но мне трудно было отделаться от впечатления, будто трапперы чересчур внимательно посматривают на меня.
Некоторые из них пытались затянуть меня в свою компанию, радушно угощая меня, но я, разумеется, отклонил их угощение.
Сейчас же после обеда ко мне пришел Шольз, я должен был уплатить ему несколько тысяч долларов и взять с него расписки.
Покончив с ним это дело, я вышел проводить его.
– Посидим здесь, в столовой! – предложил мне инженер. Я сегодня здорово поработал с рассвета, и не прочь дать себе хоть маленькую передышку.
Какое-то темное предчувствие толкало меня отклонить это предложение, но я не мог привести ни единого мотива, и поэтому предпочел промолчать.
Как всегда, мы с ним заняли место за отдельным столиком у двери, так что я мог видеть дверь своей комнаты, где хранился чемодан с деньгами Джонсона.
Едва мы расположились там, и негры принесли пару бутылок с освежающими напитками, как в том углу, который был отвоеван трапперами, поднялся дьявольский шум. Один из трапперов, человек чуть ли ни саженного росту, охмелев, начал кричать во все горло и стучать кулаками по столу. Его товарищи тщетно уговаривали его вести себя тише.
– С какой стати?! – кричал он, размахивая руками, словно мельничными крыльями. – Разве Тони Бауцер – краснокожий пес, который не умеет себя держать в порядочном доме? Ого!
Пускай кто-нибудь осмелится сказать мне это прямо в лицо, и я загляну в его печенку кончиком моего ножа. Разве я не плачу чистыми мексиканскими долларами за все съеденное и выпитое? Уйдите вы все к черту! Я хочу гулять!
Еще пять минут спустя он чуть не подрался с каким-то товарищем. Остальные трапперы с трудом отняли у него огромный нож и пару пистолетов.
Потом шум утих, Тони Бауцер как будто успокоился, и, дав клятву не скандалить, потребовал, чтобы оружие было ему возвращено.
Занятый своими мыслями, я довольно невнимательно наблюдал всю эту сцену, отнюдь не подозревая, что она может иметь какое-либо отношение к нам с Шользом.
Траппер, пожилой человек с лисьей физиономией, который отобрал у Тони Бауцера оружие, громко осведомился у товарищей:
– А что, ребята, отдавать ли этому мустангу его нож и пистолеты?
– Почему нет? Конечно, отдай! Он уже не пьян.
– А вдруг он, пьяный крокодил, вздумает тут палить? Мы, ведь, не в пампасах? Краснокожими здесь не пахнет!
– Отдавай смело! Тони не такой глупец, каким ты его себе представляешь!
– Ну, разве что так! Ладно, Тони, бери свои пистолеты!
И старик протянул молодому трапперу его оружие через стол. Тот схватил оба пистолета, и… и направил их в голову старику. Старик с поразительной быстротой юркнул под стол. Грянуло два выстрела. Что-то ударило меня, словно палкой, по голове. Я вскочил, схватился за голову. Мне показалось, что потолок обрушился на меня, пол провалился под моими ногами, а стены завертелись в бешеной пляске.
Грянуло два выстрела. Что-то ударило меня, словно палкой, по голове.
Это продолжалось, надо полагать, всего несколько мгновений, покуда сознание не покинуло меня. Но этих нескольких мгновений для меня было достаточно, чтобы увидеть нечто непонятное и ужасное.
Я увидел, – правда, как сквозь туман, – что на лбу сидевшего рядом со мною Шольза показалось круглое пятно, потом из этого пятна выполз красный червяк, и, извиваясь, принялся спускаться к правому глазу Шольза.
Потом Шольз, в это мгновение подносивший к губам стакан с содовой водой, выронил этот стакан и уткнулся лицом в доску стола.
Пришел я в сознание – и удивился: комната, в которой я лежал, была заполнена народом. У меня нестерпимо болела голова, и глазам было больно смотреть на свет. И при этом я чувствовал такую страшную слабость, что мне казалось, будто кто налил в мое тело несколько литров жидкого свинца…
– Что со мной? Чего вы от меня хотите? – с трудом ворочая языком, спросил я человека, который с бритвой в руках возился над моей головой.
– Что с вами? – улыбнулся он. – Вы чуть не отправились на тот свет. Чего я от вас хочу? Только того, чтобы вы лежали смирно, не шевелясь. Иначе я не могу обрить нашу дубовую голову.
– Обрить голову? – удивился я. – Это зачем?
– Для того, чтобы можно было промыть и перевязать рану!
– Я ранен? – еще больше удивился я.
– Да, ранены! – серьезно ответил возившийся со мной хирург.
– Опасно?
– Нет! Пустяки! Пуля скользнула по черепу, почти не повредив кости. Но рана болезненная… Дней пять-шесть вам придется отлеживаться. А пройди пуля на палец ниже – мне вместо оказания вам помощи пришлось бы сейчас писать свидетельство о вашей скоропостижной смерти….
– Кто же меня ранил? – осведомился я уже несколько живее.
– Неизвестный, которого сейчас разыскивает полиция.
– Траппер Тони Бауцер! – вскрикнул я, сразу вспомнив все происшедшее.
– Кажется, в самом деле, так зовут этого человека, – пожав плечами, ответил хирург, откладывая к сторону бритву и принимаясь поливать мою голову холодной водой из кувшина. – Во всяком случае, – к вам он был милостив. Ваш товарищ не был так счастлив…
– Инженер Шольз?
– Не знаю, инженер ли он… Если инженер, то, во всяком случае, никаких машин ему больше не придется строить, бедняге….
– Он… он убит? – не веря своим ушам, спросил я.
– Наповал! – ответил доктор. – Пулей из дальнобойного пистолета на таком близком расстоянии – прямо в лоб. Вышла в затылок, разрушив, конечно, почти весь мозг…
– О, Господи! – простонал я. – Какое несчастье!
– Несчастье! – угрюмо улыбнулся хирург. – Я думаю, что это не совсем «несчастье». По-моему, это преступление.
Я припомнил все, о чем мы так недавно беседовали со злополучным изобретателем подводной лодки, и вынужден был согласиться, что смерть Шольза была отнюдь не случайной…
Люди, которые не хотели, чтобы Шольз выстроил для Джонсона подводную лодку, не могли придумать лучшего средства, как устранить изобретателя. За смертью Шольза уже некому было строить подводное судно… Таинственные планы Джонсона и Костера были разрушены вмешательством каких-то темных сил.
Подумав об этом, я сейчас же вспомнил о деньгах, доверенных моему попечению.
Лицо хирурга мне нравилось: это было лицо честного человека, и притом лицо солдата. И это лицо казалось мне знакомым.
– Как вас зовут, доктор? – осведомился я.
– Мое имя – Томас Мак-Кенна! – ответил он. – Вы, очевидно, познакомившись со мной мельком, позабыли меня. Но я помню вас: вы племянник Самуила Джонсона!
– Да, я позабыл ваше лицо, но… Но я хорошо знаю ваше имя.
– Очень может быть! – пожав плечами, ответил он. – Иногда английские газеты удостаивали меня своим вниманием…
– Вы были личным врачом адмирала Нельсона?
– Имел эту честь.
– Доктор! Могу ли я довериться вам?
– Если ваше дело честное, то можете, – резко вымолвил он. – Я в жизни еще ни разу никого не обманул. В чем дело?
Я попросил удалиться остальных присутствовавших в комнате, и, когда они вышли, я сказал доктору Мак-Кенна о знаменитом чемодане из моржовой кожи, в недрах которого находились деньги Джонсона.
– Это чужие деньги, доктор, – сказал я. – Мне они доверены на хранение. Владельцы их в отсутствии. Я ранен и беспомощен, как младенец. Я больше не в состоянии охранять доверенное мне сокровище…
– Хорошо! – грубым тоном ответил врач. – Вы – англичанин, я – англичанин. Мы дети одной земли… Я сейчас не занят, и могу пожертвовать вам несколько дней. С этого момента я поселяюсь здесь. Разговор кончен. Выпейте вот это питье. Это – снотворное. Сон укрепит ваши силы и смягчит вашу боль от этой нелепой раны. Спите спокойно: я буду охранять и ваш покой и ваши деньги…
И, в самом деле, я заснул спокойным сном.
На другой день, убедившись, что заживление раны на голове идет нормальным порядком, не грозя осложнениями, Мак-Кенна сообщил мне новость, которая при других условиях взволновала бы меня: ночью какие-то неизвестные взорвали на воздух тот маленький завод, на котором несчастный Шольз строил свое подводное судно. За взрывом последовал пожар, уничтоживший то, что уцелело от взрыва.
Среди развалин завода валялись изуродованные покоробившиеся железные листы и согнувшиеся в спираль стальные тимберсы лодки… В огне погибли и все чертежи Шольза.
Теперь мне было ясно, что смерть Шольза отнюдь не была роковой случайностью: Шольз был убит теми самыми людьми, которые не желали допустить, чтобы его детище, – подводное судно, – когда-нибудь увидело свет…
Через неделю в Новый Орлеан вернулись из поездки Джонсон и Костер. Узнав о случившемся, Джонсон свирепо выругался, а Костер засмеялся.
– Сколько потеряно? – осведомился Костер.
– Не так много: я выплатил Шользу, согласно условию, авансом всего десять тысяч долларов, да по его счетам около тридцати тысяч. Другие расходы – десять тысяч. И того пятьдесят… В деньгах недостатка нет.
– Да, но Шольз мертв, его изобретением воспользоваться мы не можем…
– Ну, что же?! Надо придумать что-нибудь другое.
– Прежде всего, надо заставить наших противников потерять нас из виду.
– Это довольно легко: уйдем в море на несколько недель.
– Да, уйдем в море.
И, в самом деле, через несколько дней, как только я кое-как в силах был двигаться, Джонсон и Костер перетащили меня на палубу «Ласточки». Там я увидел и моего врача, доктора Мак-Кенна. Хирург чувствовал себя на борту «Ласточки», как дома.
– Я свободный человек, сказал он мне. – Я могу пожертвовать несколькими месяцами жизни. Кстати, мне давно хотелось посетить Австралию…
– Разве люгер идет в Австралию? – удивился я.
– А разве мистер Джонсон вам этого не сказал? – несколько удивился хирург. – Да, да. Мы идем в Австралию…
