Текст книги "Чай вдвоём в Литературной газете"

Автор книги: Михаил Коломенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Михаил Коломенский
Чай вдвоём в Литературной газете

Предисловие

Однажды, двадцать лет назад, я был колумнистом в региональной версии «ЛГ» («Литературная газета. Юг России»). С конца 1999 года три полосы в каждом номере готовились ростовской редакцией, а авторы были ещё и из Краснодара, и из Ставрополя, и из многих других городов ЮФО, который как раз в то время и образовался. И в каждом номере я занимал колонку с маленьким рассказом (размер мне был задан). Рассказов этих набралось не меньше трёх десятков, потому что я вёл колонку более полугода. Точной цифры не назову: подшивки не делал, а в моих компьютерах с тех пор многое попропадало.

Когда мне, зная моё быстрое перо, предложили эту работу, никто – и я в том числе – не ждал диалогов. Думали, будет обычный отклик в беллетристической форме на актуальную тему – точка зрения, мнение и т.п. Как теперь блоги. Но предо мною возник Арт Бухвальд (см. интернет), убедительно издевавшийся над сенатом, конгрессом, Пентагоном, президентом, вице-президентом и американским обществом – в диалогах. Его тексты в «Вашингтон Пост» перепечатывались 500 газетами всех континентов. У нас его можно было прочитать в еженедельном дайджесте «За рубежом», и там я его раньше и читал – приходя в восторг от возможностей несуществующего в нашей публицистике жанра.

Да, стоило пойти по этому пути – тем более, что я только что освободился от сериала «Приподнятая целина», где герои в закрытом пространстве и едва ли не в ритме ситкома (две реплики, третья – смех) комментировали жизнь; рука ещё не успела остыть. На мировой успех, однако, я рассчитывать не мог – как и никто с подобной задачей ни в СССР, ни в России. Кто б из нас ни написал про наши выборы ещё смешней и ярче, чем Бухвальд про свои, ему всё равно не видать колонок в Индии, Канаде, Франции, США, Испании, Австралии, Италии и далее. Незатейливую шутку Бухвальда об отсутствии у телевизора второй страницы помнят и продолжают цитировать; но роди её в РФ – за границей не подхватят. У Жванецкого шуток получше не счесть, и он художественно выше, и мысль его объёмней и парадоксальней, – а никак ему было не стать мировым феноменом. Короче: случись ты Бухвальдом у нас – не возьмутся печатать тебя тридцать лет пятьсот зарубежных газет.

Почему так – можете гадать; а возможно, вы и знаете. А я, не зная и не гадая, добросовестно тянул газетную лямку, впервые ставшую для меня приятной; и Бухвальд, явившись вначале, куда-то делся. Я увлёкся, вошёл в своих двух героев. Это были как бы я сам и приходивший ко мне Виктор Петрович; мы пили чай и выясняли истину. Я жил один, поскольку был разведён, а Виктор Петрович жил с тёщей, женой и детьми. (Я полагал впоследствии задействовать его семью.) Бывало, мы ссорились, но всё-таки очень дружили, потому что поговорить нам обоим было больше не с кем. И вот мы говорили и спорили, обсуждая текущее и сами себе помогая его понять, – и вдруг перестали. Москва закрыла наш южный выпуск – по причинам, оставшимся без объяснений.

Кроме ростовской, выходили ещё две региональные версии: в СПб и Екатеринбурге. Об их судьбе мне ничего не известно.

Недавно я нашёл часть этих рассказов в связках старых бумаг в сарае и удивился. Я был убеждён, что они все пропали. Потом я их почитал – и удивился снова: написанные на злобу дня когда-то, они практически не устарели. Мало что изменилось с тех пор. А может, вообще ничего. Обдумав это, я огорчился – но зато сообразил, наконец, позаботиться об их сохранности и отправил их в компьютерный архив.

И тут, опять же вдруг, позвонила Наталья Старцева – в искрящемся прошлом главный редактор «Юга России», а ныне хозяйка небольшого, но серьёзного издательства – и спросила меня о них. Двадцать лет! – а я и не вспомнил – да если б и вспомнил? – юбилей нашей общей вспышки, открывшей и проявившей многих и разных людей, способных писать так, как нельзя было писать для местных газет. На несколько месяцев нам тогда подарили возможность заговорить своим нормальным голосом, побыть собой, и теперь Наталья всех нас разыскивала и собирала сохранившиеся тексты: она хотела издать их книжкой.

У неё тоже оказалось что-то из моей колонки, и мы соединили найденное – as is, не правя, лишь добавив даты и смирившись с тем, что читатель помоложе чего-то не поймёт. Из ежедневных новостей давным-давно исчезла бывшая в них почти обязательной и ставшая почти нарицательной 124-я ростовская лаборатория, куда везли для ДНК-анализов останки погибших в Чечне; а из памяти исчез вагон-холодильник, заполненный солдатскими телами и простоявший невключённым три или четыре жарких лета в тупике на какой-то станции. О нём забыли сразу, отогнав и оставив. Случайно обнаружив – сообщили; и общее тут возмущенье и ужас: во что тела превратились. И опять сразу забыли. И как хоронили (и где? и кого? имена назовите погибших наших солдат!) – уже не сообщалось. И не спрашивали.

Ковидные теперешние дни заставили отложить издание – никто не скажет, на сколько. Но его идея, поселившись во мне, принялась искать выход, и я решил опубликовать свои рассказы сам – то есть с помощью ЛитРеса.

В них ничего не выдумано (я о фактической основе). И не преувеличено. Приходилось даже преуменьшать: жанр. И до Бухвальда, конечно, я не дотянул. Он не грустил.

Слава богу

«Литературная газета. Юг России» 15.12.1999

В этот раз Виктор Петрович, придя ко мне, отказался сесть и долго выхаживал по кухне взад-вперёд. Чтобы ему удобней было ходить, я снял с верёвки полотенце и носки и поплотнее устроился в уголке.

– Я не знаю, что думать, – сознался он наконец.

– Ну, тогда ничего не думай, – посоветовал я. – Мозг ещё не готов. А когда будет готов – само что-то подумается.

– РПЦ стремится срастись с государством, – сказал Виктор Петрович. – А криминальные структуры стремятся войти в государственную власть. И я не знаю, кто кого опередит.

Мне стало интересно.

– Что такое РПЦ?

– Русская православная церковь.

– Религию сейчас лучше не трогать, – предостерёг я. – Тем более, православную. Можно и триндюлю получить.

– Я не религию! Я церковь. Разницу понимаешь?

– Конечно.

– И о срастании с властью – это не я придумал.

– Конечно.

– Так вот…

– Прости, – перебил я. – А какая разница – срастись с властью или прийти во власть?

– Тут технический момент, – объяснил Виктор Петрович. – С властью срастаются тогда, когда в неё нельзя прийти. И наоборот: приходят, когда нельзя срастись. Но я о другом. Вот представь: криминал входит во власть, и тут церковь как раз подоспела – и что тогда получается? Криминал оцерквляется? Или церковь криминализуется?

– Криминализируется, – поправил я.

Он подумал.

– Да, ты прав, – сказал он. – Криминализируется.

«Чёрт побери, – подумал я. – Если ещё и церковь криминализируется, тогда совсем хана. Но должен же быть какой-то выход!..»

К счастью, мой мозг оказался в большей готовности, чем мозг Виктора Петровича. В следующий миг я этот выход нашёл.

– Церковь не может криминализироваться, – сказал я.

– Почему?

– По определению. Церковь – она вся специально против всего такого.

– Какого?

– Незаконного. Вспомни: при коммунистах батюшки сотрудничали с КГБ. Это же общеизвестно. Не с организованной преступностью, а с КГБ. Так сказать, антикриминал.

– А сейчас они с кем сотрудничают?

– Сейчас должны с ФСБ.

– Точно?

– Ну, не знаю. Надеюсь, да.

– А говорят, что ФСБ сама с криминалом связана.

– Плюнь тому в глаза, кто это говорит.

– Как же я могу плюнуть в глаза близким людям?

– Это кому?

– Например, тёще. Вот ты – попробуй. Подойди и плюнь в глаза своей тёще. Что в итоге получится?

– У меня нет тёщи.

– А, да, – вспомнил он. – Легко тебе советы давать!

– А у тебя что, тёща – близкая? – спохватился я.

– Ещё как близкая. В одной комнате.

– А, да, – вспомнил я. – Конечно. Это не жизнь.

– Конечно, – сказал он. – Но почему я должен плевать ей в лицо?

– В глаза, – поправил я. – Это логично вытекает. Если бы ФСБ криминализировалась, то они бы там тоже стремились во власть. А они не стремятся.

– Действительно… – Виктор Петрович задумался.

– Из ФСБ – я имею в виду: из действующего состава – кто-нибудь когда-нибудь куда-нибудь баллотировался?

– Да вроде нет.

– Вот то-то. Значит, она – не криминальная.

– Значит, не криминальная, – с облегчением согласился Виктор Петрович.

– Ну, слава богу. Хоть кто-то.

– Слава богу.

Мы удовлетворённо выпили чаю, и Виктор Петрович ушёл.

А я остался. И перед сном ещё долго думал: «Ну, слава богу! Слава богу!»

Рубеж эпох

«Литературная газета. Юг России» 22.12.1999

– Ну, вот, – сказал Виктор Петрович. – Вот мы и дожили.

– Да, – сказал я. – А собственно, до чего?

– Как до чего? До двадцать первого века.

– Ещё год доживать, – уточнил я с удовольствием. С некоторых пор я перестал приветствовать быстрый ход времён.

– Какой ещё год?.. Всё! Уже!..

– Ошибаешься, – сказал я. – В новом году мы продолжим жить в старом веке.

Виктор Петрович вскочил.

Стало очевидно, что придётся объяснять. Я сел поудобней.

– Давай посчитаем. Вот наступает две тысячи первый год…

– Двухтысячный, – перебил Виктор Петрович.

– Ладно. Двухтысячный. Но после него – какой?

– Две тысячи первый.

– И вот он наступает. Две тысячи первый, десять тысяч первый, сколько угодно первый – если он первый, то, значит, он первый?

– Ну безусловно! – сказал Виктор Петрович.

– Значит, две тысячи первый год – это первый год нового века, так?

– Ну так, так!

– А двухтысячный – это тогда какой?

Виктор Петрович задумался.

Я развивал успех:

– Ты полагаешь, 1999-й – это последний год…

– Это факт! – вскричал Виктор Петрович.

– Но если он последний, а 2001-й – первый, то 2000-й – это какой?

Виктор Петрович засунул руки в карманы и заходил по комнате.

– Промежуточный, – сказал он наконец. – Или никакой.

– Но так не бывает, – я настойчиво вёл его к правильному результату.

– Не бывает.

– Тогда, значит, что?

– Подожди, – он остановился. – 1999-й – это последний год старого века. А 2000-й – это начало нового! Это его первый год!

– А 2001-й – это второй?

Виктор Петрович опять подумал.

– Ну, да. Первый – это второй. Хотя нет. Тут что-то не так. А! Я понял. 2000-й год – это год нулевой! Ясно? Не никакой, а нулевой. Это даже астрономически более научно.

К этому я готов не был. Действительно: если принять 2000-й год за нулевой… а он нулевой и есть… аж целых три нуля… Но тут меня осенило.

– То есть этого года нет?

– Почему?

– Ну, если это ноль.

– Нет, он есть… но не считается.

Я торжествующе встал:

– Год может считаться за два! Но не считаться совсем он не может!

– Но если он нулевой?..

– В таком случае он не войдёт тебе в стаж для пенсии – это раз…

– Достаточно, – Виктор Петрович опять начал ходить. – Значит, 2001-й – это первый…

Я успокоенно сел.

– Да.

– 99-й – это последний…

– Нет!

– Ну, как это «нет»?..

– В том-то и дело! Он предпоследний! А последний – 2000-й!

– Чушь! Чушь говоришь! – когда Виктор Петрович волновался, он прибегал к литературным выражениям. – 2000-й не может быть последним!

– Почему?

– Потому, что он первый! Это уже новый век! Мы сейчас переходим рубеж эпох!

– Переходим! Но не сейчас!

– А когда?

– Через год!

– Нет! – отрезал Виктор Петрович и сел.

Мы замолчали. Потом я прервал молчание.

– Почему ты не хочешь, чтобы рубеж эпох был через год? – спросил я миролюбиво.

– Потому, что он сейчас.

Я вздохнул поглубже.

– Согласись, – сказал я, – что 2000-й – это последний…

– Да как это может быть?..

– Ради бога! – взмолился я. – Ну, почему? ты! не хочешь! признать! 2001-й – первым?..

Виктор Петрович неподвижно сидел на табуретке. С неожиданной тоской он глянул мне в глаза.

– 2001-й – признаю… Но что делать с 2000-м?

– Встретить! Прожить! И всё!

– И не считать его новым веком?

– Конечно, нет!

Помолчали ещё. Я уже хотел предложить ему чаю, но Виктор Петрович вдруг встал.

– Так, – сказал он и одёрнул на себе одежду. – 2001-й – это первый. Согласен. Но 2000-й – это начало нового века. Понял? А 99-й – это последний. Понял? И рубеж – будет сейчас!

– Но так же не может быть!.. – я не выдержал, вскочил, даже подпрыгнул.

– Всё равно все думают так, как я, – сказал Виктор Петрович, уже без всякой тоски глядя на меня в упор.

Против этого мне возразить было нечего. Тут он был прав.

Глас народа

«Литературная газета. Юг России» 05.01.2000

Виктор Петрович молча выпил весь чай и только после этого начал беседу.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Все говорят, что на выборах победил Путин. И даже президент его похвалил.

– Было дело, – подтвердил я.

– Но победили-то – коммунисты!

– Естественно, – сказал я. – Они всегда побеждают. Один раз они даже целый съезд созвали из одних только победителей. Он так и назывался – «съезд победителей».

– Ну, а как же тогда Путин?

– Очевидно, имеет место быть двойная победа, – рассудил я. – Их и его. Или, может быть, так: его и их.

– Получается, они и он – вместе?

– Нет, ну что ты. Путин отдельно, а коммунисты отдельно.

– Значит, будучи отдельно, они одержали совместную победу. Над всеми остальными. Так?

– Ну, так, так!..

– Я хочу докопаться до истины. – Виктор Петрович слегка задумался. – Что-то это всё напоминает… И никак не могу вспомнить, что.

– Да ладно, – утешил я его. – Вот жаль, чая больше нет.

– Ничего, – утешил он меня. – Но Путин-то не избирался?

– Не избирался.

– А как же тогда он смог победить на выборах?

– Обыкновенная юридическая иллюзия, – объяснил я. – Формально кажется, что этого не может быть, а на самом деле именно так и есть. В связи с тем, что иначе и быть не могло.

– А в чём конкретно его победа?

– Как это в чём? В том, что победила его партия.

– А он в ней давно состоит?

– Он в ней не состоит.

– Он не состоит в своей партии?

– Она и так его. Зачем в ней ещё состоять?

– А какая у неё программа?

– У неё нет программы.

– Так, – сказал Виктор Петрович. – А почему?

– А зачем? Если можно и без программы.

– А как могли зарегистрировать партию, не имеющую программы?

– Вот этого я не знаю, – сознался я.

– Так, – повторил Виктор Петрович. – И теперь, наконец, главный вопрос. Как могла партия!.. не имеющая программы!.. полутора месяцев от роду!.. наравне с коммунистами победить всех остальных?.. Как объяснить этот феномен?..

– Очень просто, – сказал я. – За неё голосовал народ.

– Но почему он за неё голосовал?

Я сел поудобней.

– Во-первых, она была всё время на всех каналах. В ущерб остальным блокам и…

– Это не аргумент, – перебил Виктор Петрович. – Ну, сколько она там была? Месяц?.. А остальные до этого – ей в ущерб – были на всех каналах годы!..

– Во-вторых, – продолжил я, – у Путина был Шойгу.

– Ну, и что?

– Зажмурься, – велел я.

Виктор Петрович зажмурился.

– Теперь представь: Шойгу за Примакова, а с Путиным – Яковлев. Кто побеждает?

– Э-э… Примаков.

– Вот то-то, – сказал я.

– Да, – сказал Виктор Петрович и открыл глаза. – Теперь я вижу. Но всё равно этого мало. Ведь не может же быть, чтобы всё предрешил один Шойгу!

Он был прав. Я задумался.

– Тут есть третье объяснение, – догадался я. – Один Шойгу, конечно, предрешить не мог. Но один президент – мог.

– Вот это-то и пакостно… – Когда Виктор Петрович был удручён, он непроизвольно цитировал Шекспира. – Вот как-то вот так народ вдруг – раз! и весь за тех, на кого ему указали. Всё-таки это как-то народ унижает.

Он неподвижно смотрел в дно пустой чашки. Мне стало его очень жаль.

– Наоборот! – возразил я. – Народ этим самым очень даже возвышен. Я бы сказал: запредельно возвышен. Тем более, что тут ничего и не попишешь. Вспомни старую поговорку: чего хочет женщина, того хочет бог. Кого хочет президент, того хочет народ.

Виктор Петрович оторвался от чашки.

– Получается, наш президент… он как женщина?

– Да! А народ при этом – получается как Бог!

Виктор Петрович вскочил.

– Точно!.. Ведь говорят: глас народа – глас Божий!

– Ну, вот видишь, – сказал я. – Всё сходится.

– Фу-ух!.. – сказал Виктор Петрович. – Ты посиди, я за чаем сбегаю.

Он убежал, а я включил газ и снова поставил чайник.

Здравствуй, 2000-й

«Литературная газета. Юг России» 19.01.2000

– Спихнули, значит, президента-то нашего, – сказал, усевшись, Виктор Петрович.

Я только что позавтракал и собирался на базар за батарейкой. Пришлось остаться.

– Что значит «спихнули»? Он сам принял решение.

– Под давлением, – многозначительно сказал Виктор Петрович.

– Разве что обстоятельств, – не согласился я.

– Да, он крепко держал власть. Однако не додержал.

– К чему ты клонишь? – Я поставил на газ ещё не остывший чайник.

– Идёт могучая сила, – сказал Виктор Петрович. – И я это чувствую. Но без Ельцина уже так не придавишь ни Примакова, ни Лужкова. Получается парадокс: усиление Путина через его появление на месте Ельцина означает и усиление его политических конкурентов опять же благодаря отсутствию Ельцина.

За окном в бесснежном дворе пацаны гоняли на роликах. У соседа вверху завыла и стихла дрель. Со словом «Ельцин» это не совмещалось. И со словом «Путин» тоже. И со всеми другими такими словами.

– Сегодня воскресенье, – сказал я. – Давай дадим себе роздых. Хотя бы один день в неделю.

– Какой роздых? – возмутился Виктор Петрович. – Наступает новое время! И к нему нужно быть готовым.

– Ну, если новое, то конечно, – согласился я. Я часто спорил с Виктором Петровичем, но часто и соглашался.

– Сделаем вот что, – продолжил Виктор Петрович. – Рассмотрим каждого кандидата со всех сторон.

– Лучше бы с одной, – попросил я. – Во всяком случае не более чем с трёх.

– Ну, хорошо. Итак, кто будет? Само собой, Путин. И Примаков. Зюганов. И Жириновский.

– И Лебедь.

– Лебедь пропал.

– В каком смысле?

– С экранов. А может быть, и буквально. И я думаю, он не появится. Кроме того, он заявил об отказе.

– Лебедь экстравагантен. Вдруг возьмёт и появится. Во втором туре. Ты же знаешь этого человека.

– Ну, допустим… Дальше. Явлинский.

– Не бывать ему президентом. Пока я жив.

– Почему? – встревожился Виктор Петрович.

– Потому, что я за него всегда голосую. А у меня рука несчастливая.

– Значит, тебе надо голосовать за Путина.

– Ты не хочешь, чтобы Путин был президентом?

– Я хочу уравнять шансы. Дальше. Лужков.

– Сомневаюсь.

– Не сомневайся.

– А от СПС кто-нибудь будет? – вспомнил я.

– Их там трое… Я думаю, они двинут Хакамаду.

– По-видимому, да. Астрологи предсказывали приход Великой Дамы.

– Значит – она, Жириновский, Лужков…

– И Аман Тулеев.

– И Аман Тулеев.

– Кажется, все, – сказал я с надеждой.

– Нет… Кого-то забыли. А! Черномырдина.

Я покачал головой.

– Он на спичрайтера денег жалеет, а тут – президентская кампания!

– Остальные – мелочь, – сказал Виктор Петрович. – Теперь будем рассматривать.

Я напрягся, вглядываясь. И поразился.

– Да это ж опять они! Всё те же!..

– Да ведь и мы всё те же, – философски заметил Виктор Петрович.

– А что ж тогда нового?

– Выборы.

– А! – понял я. – Значит, будет так. Зюганов и Путин, который Ельцин сегодня, по-новому выходят в следующий тур, и нас по-новому призывают сделать правильный выбор между коммунистами и демократами. Притом, что в реальности вновь нет ни тех ни других.

– И мы… делаем? – спросил Виктор Петрович.

– Ну… – Я выключил кипевший чайник. – Подумай сам.

Виктор Петрович подумал и загрустил.

– Чёрт возьми, – сказал он.

– Ничего, – утешил я нас обоих. – Вот эти выборы сбагрим – и всё. И четыре года передышки!

– Ага, – сказал Виктор Петрович. – А губернатор? А мэр? А законодательное собрание?

Я вспомнил, что по-абхазски «библиотека» будет «абиблиотека». Очень захотелось в Сухуми, в кофейню Амирана, умевшего готовить такой кофе, какого я не пил больше нигде. Но об этом давным-давно нечего было и думать. Теперь было чего думать о внеочередных очередных новых выборах – конкретный, но непонятный исход которых нам уже объявили.

Национальная идея

«Литературная газета. Юг России» 26.01.2000

Виктор Петрович ворвался ко мне в расстёгнутой куртке и с вытаращенными глазами.

– У нас нет национальной идеи!.. – закричал он с порога.

– Слава богу, – сказал я. – А я уж думал – что-то случилось.

– Как ты можешь так говорить!.. – опять крикнул Виктор Петрович.

– А как ты можешь так кричать? – удивился я. – Все знают, что её нет. Заходи.

Я налил ему чаю послабее, и не в чашечку, а в стакан. Он выпил его залпом и немного успокоился.

– Я тоже это знал, – сказал он. – Но как-то упускал из виду. Иногда читал или слышал – и опять упускал. И вот сейчас опять услышал. Но теперь уже больше не упущу!..

– Да не волнуйся ты так, – посоветовал я ему дружески. – Идея будет. Как раз сейчас над ней идёт работа. И два года назад шла. Я помню, передавали. Так что это дело на контроле. Может, уже недолго осталось. Может, уже совсем чуть-чуть. И завтра нам её объявят.

Виктор Петрович снял куртку и успокоился окончательно.

– А кстати, кто над ней работает? – спросил он.

– Вот это конкретно не сообщается.

– Всё-таки как-то долго… Ведь идея – это что? Формулировка. Несколько слов. Неужели их нужно подбирать несколько лет?

– Возможно, всё время не те слова попадаются, – предположил я.

– Уже должны были попасться! Хотя бы просто путём перебора.

Даже я, не математик, такой бы глупости не сморозил.

– Они же не отдельные. А в сочетаниях. Вариантов много.

– А компьютеры на что?

– Компьютеры тут не помогут. Тут надо думать, а не считать. Ты пойми: идею не то чтобы подбирают. Её – ищут.

– Где?

– Это тоже не сообщается.

Виктор Петрович потёр висок.

– Ну, что ж там такое должно быть в нашей идее… что никак её не найдут… не придумают… не подберут…

– Очень непростой случай, – сказал я. – К нам трудно подобрать. Недаром говорят: «загадочная русская душа».

– Так для кого она загадочная?.. Не для нас же!.. А это значит что? – глаза Виктора Петровича опять вытаращились. – Над русской национальной идеей думают не русские!

– А кто?

– Кто, кто. Евреи. Больше некому.

– Евреи русскую душу изучили будь здоров. Тем более, если это евреи, то сообразили бы быстро.

– Действительно… Ну, а кто тогда?

– Может быть, просто олухи? – предположил я.

– А как могли олухам это доверить?

– Они дали взятку. И получили этот заказ.

– Значит, не олухи.

– Олухи. Придумать же не могут.

– А может, оплата почасовая.

Мне стало страшно.

– Если так, то Россия погибнет.

– Так вот она и гибнет!..

– Надо спасать!..

– Да!..

– А как?..

Виктор Петрович подумал.

– Единственный способ спасти Россию – объявить всероссийский конкурс. На лучший проект национальной идеи.

– А вот этого как раз нельзя, – твёрдо сказал я. – Конкурс выиграет тот, кто купит жюри. Идея, естественно, будет фиговой, а нам потом никуда не деться.

– Тут какая-то тайна… – Виктор Петрович сам налил себе второй стакан. – Идеи всё нет и нет. Страна в прогаре. Я в тревоге. А наверху – спокойняк. Дескать, работа идёт, ждите. Тебе не кажется это подозрительным?

Я задумался. И вдруг всё понял.

– Слушай меня! – сказал я. – Там отнюдь никакие не олухи. Наоборот! Потому мы их и не знаем. И работа действительно идёт. И национальная идея давно уже придумана. Но не одна. А пять. Или пятнадцать.

Виктор Петрович застыл.

– Нацидея, – продолжил я, – это главнейшее из богатств. Это ценнее, чем нефть и газ, потому что и нефть не впрок, когда нет идеи! А что мы делаем с нашим богатством? Мы его у себя воруем. И продаём. Так?

– Так! – горячо подтвердил Виктор Петрович.

– И чтоб мы при этом прошли мимо самого дорогого?.. Виктор Петрович! Мы украли у себя национальную идею так же, как и всё остальное, и толкнули её в полцены Венесуэле! Или Словакии, я не знаю. Потом придумали ещё – и опять толкнули. Дело поставлено на поток! Доход, разумеется, не в бюджет. А идеи прекрасные. Ты посмотри, как живут малые страны! Как у них всё нормально!..

– Нет!.. – вскричал Виктор Петрович. – Я верю! У нас будет национальная идея! Вот-вот! И, может быть, прекрасная!..

Я помолчал.

– Ну, что ты, Виктор Петрович, – сказал я затем. – Ну, что ты. Ну, какая у нас может быть национальная идея? Пока у нас на хозяйстве воры?..

И я налил себе чай. В стакан и послабее.