Текст книги "Махно"

Автор книги: Михаил Веллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Александровск

Немцы ушли, петлюровские отряды заняли Киев, контролируя западную половину Украины. А юго-восток остался за республикой Махно, не впускали никого.

– Батько, рабочий класс протягивает свободному селянству руку дружбы и просит помощи. – Рабочие делегаты из города держались вежливо и даже зависимо, но притом весомо: цени, сам пролетариат без тебя не может и то признает. – Житья нет от жевто-блакитных, вся самостийность – одни грабежи да казни.

Идейные анархисты из штаба Махно усмехались торжествующе: вот и сбылось! вот и признал городской пролетарий главенство свободного земледельца, и пришел за помощью!

– А мне то на шо? – Махно уже научился подпускать опасной дурковатости: поди знай, в шутку все обернет грозный батько или вдруг вызверится и в расход выведет.

– Город деревне тоже полезен. Инструмент, мануфактура, ремонт оружия, да хоть ремни и посуда. В союзе оно все и налажено, без спекулянтов.

– Патроны. Орудия со снарядами. Единая свободная республика.

– Ну что, товарищи большевики и эсеры? Не получается без анархистов?

...В рассвет базарного дня втекли в город мелкими группами, ввезли пулеметы под зерном и картошкой, забрались за проводниками на чердаки и во дворы. И грохнули в полдень по церковному колоколу! По штабу, складам, казармам, по станции.

– Махно в городе!!

Вышибли самостийных легко на удивление. Подкрепление все вдавливалось в город, и хозяйственные крестьяне начали прочесывать дома. Гражданская война поставила на самообеспечение все воюющие стороны.

– А ну стой! Я же сказал – брать только то, что на себе унести можешь и что самому сгодится. А это что за горжетка?!

– Сейчас верну, батько!

Трах! Своей рукой расстреливал батько за мародерство сверх разрешенного самоснабжения.

– Мы – защитники трудового народа, а не грабители. Еще непонятливые есть?

Все деньги сносились до кучи в штаб – и наутро начиналось снабжение трудового населения: вдове тысячу карбованцев, инвалиду три тысячи, учительнице тысячу, погорельцам с выводком детей – пять тысяч на обзаведение...

– Деньги кончились, батько!

– Он бис им в ребро... Прощувайте остальные, граждане, спробуйте завтра еще зайти.

Тюрьма – настежь:

– Анархическая теория запрещает лишать человека свободы! Виноват – народ будет судить. Тяжкая вина – расстрел. Исправится за малой виной – наказать и отпустить на свободную работу.

Контрразведка

Необычный человек Лева Задов. По одному документу Задов, а по другому Зеньковский. По его словам – из Одессы, а слыхали – с херсонщины. Афишу затертую при себе бережет: там он цирковой артист. А улыбка – лучше в темном переулке такого не повстречать, и здоров, как хороший коваль. Идейный анархист!

Заговорил у крыльца с махновскими культпросветчиками – и первым делом: помнит пару скрытых офицеров в городе, что выдают себя за простых обывателей, а сами, скорей всего, деникинские агенты.

– А пойдемте-ка, Лева, до батьки.

Жмурится батька у теплой печки, как кот, молодая красавица-жена чай наливает.

– Соображение вот какое, Нестор Иванович. Про деникинскую контрразведку все наслышаны. Потому что большевистских агентов везде полно, все города ими переполнены. Пока мы на селе – всех своих мужики знают, не очень-то пошпионишь и внедришься. А в городе – здесь есть и белым сочувствующие, буржуазия городская, и красным сторонники, среди пролетариата. И надо, чтоб к нам никто не внедрился. И информацию про нас ни белым, ни красным не передавал. И теракт провести не смог. Твоя жизнь – дороже золота, батько.

Выслушал Махно, посербал с блюдечка чаю, отгрыз сахару белыми зубами.

– Так. Ты донес? Ты и пойдешь с хлопцами, ты их и заарестуешь. Ты и допрашивать будешь. Шпионы – расстреляешь. Невиновные – отпустишь... хотя... офицерье невиновное не бывает. Они все враги нашей свободе.

Через час донеслись дикие вопли. Махно в раздражении свистнул ординарца:

– Сашко! Он что, дурный, этот Левка? Скажи, батька велел – пусть сделает свою контрразведку где-нибудь в подвале, где стены потолще. Людей пужает!

Офицеров Левка застрелил сам:

– Сознались, батько, что связника от Деникина ждали – про вашу силу сведения передать.

Махно подумал:

– Может, и врешь. Но... лучше мы их, чем они нас. Скажи, чтоб поставили тебя на довольствие.

Дыбенко и жена его Коллонтай

Украшен перрон красными и черными полотнищами. Примерзая губами к мундштукам, выбивает оркестр из латунных труб «Интернационал».

Чухнул паром в последний раз паровоз, замер бронепоезд, и в салон-вагоне, склепанном броневыми листами, плавно отворилась дверь.

Чернобородый гигант в бескозырке и бушлате ступил на платформу и, оглядывая встречающих, с удовольствием замедлил взгляд на бескозырке же Щуся.

Оркестр грянул напоследок под удар барабана и смолк. Оцепление с примкнутыми штыками замерло. Махно вольно подошел к гиганту, но ладонь к белой папахе поднес:

– Командующий повстанческой анархической армией свободной республики хлеборобов батько Махно!

– Командир Заднепровской железной пролетарской дивизией комдив Дыбенко!

– Прошу в штаб для встречи и ознакомления с обстановкой, товарищ Дыбенко.

– Да сейчас. Обстановку я уже понял. Зайдемте на минутку ко мне, товарищ Махно... ну, за встречу перед рабочим днем, – повел рукой на вагон.

В салоне Дыбенко треснул в перегородку:

– Саша! У нас гость!

Вышла стройная, в прическе и воротничке, странно сочетая что красивая и немолодая явно... культурная и норовистая барыня. Протянула руку:

– Александра Коллонтай, начальник культпросветотдела дивизии.

– Махно... Нестор Иванович. Командующий повстанческой армией!

Выпили, закусили, закурили. Для вежливости – о политике, о Деникине: присматривались. Расклад был прост: у красных мало сил – у анархистов нет промышленной базы, источника боеприпасов. Деникин – враг общий. Петлюра – сумеет вырезать коммунистов и москалей – примется за республику интернационалистов-анархистов. По пути – докуда?

Уже в своем штабе Махно вежливо велел:

– Товарищ Лепетченко, начальника культпросветотдела позови мне.

Вошла Галина, протянула руку.

– Моя жена.

Дыбенко весело округлил глаза, вспушил подкрученные усики над бородой:

– Я тебя понимаю, товарищ Махно, и очень одобряю ваше боевое сотрудничество!

Проведя инспекцию и утомившись (пили вровень), вечером в том же салон-вагоне, сидя двумя семейными революционными парами, подводили итоги.

– Я твои взгляды уважаю! Сам анархистом был. А сейчас – политический момент сменился. В общем, так. Выше комбрига я тебя сделать не могу – власти не имею. Но это – так, для вида, для формы. Если ты идешь под меня комбригом – все делаешь сам, как раньше, но прислушиваешься к общему руководству фронта. Мы твою самостоятельность не нарушаем. Ты бьешь Деникина – мы тебя снабжаем боеприпасами и вообще поддерживаем. Согласованность действий организовать можно.

– А дальше? – сумрачно спросил Махно.

– Дальше? – приблизился гигант, дыхнул спиртом на жилистого непьянеющего карлика, перешел на шепот: – Ох, Нестор, никто не знает, что дальше. Все под богом ходим, хоть верь в него, хоть нет. Дальше – победим Деникина, победим Петлюру, сядем выпьем и продолжим разговор.

– Договорились, Павел. Приказ пришлешь мне в штаб. – Встал Махно, звякнул шпорами, пожал Коллонтай мягкую душистую ручку. Дыбенко протянутую кисть Галины поцеловал.

– Как красного комбрига – тебя будут рабочие уважать. Пора по городам ударить!

Анархокоммунистическая советская республика

Тула дала винтовки и патроны.

Александровск дал рабочий батальон. Коли махновцы стали Красной Армией – по закону им полагалось денежное довольствие. Условные 150 рублей стремительно мельчающими знаками заменялись посильным денежным содержанием – а кормиться в условиях паралича экономики пролетариям было нечем. Шли служить. В помощь чему ЧК проводила мобилизацию.

Большевистская власть норовила засылать в части комиссаров. Комиссаров терпели, и дисциплина крепилась дополнительно.

Бешеным налетом взяли Умань.

В Мелитополь вошли густыми колоннами – белые откатывались.

Под вопли «ура!», стрельбу и конский скок с клинками – города брали в кино. Взять город – это:

Прикинуть время и маршруты движения разным частям; по одной дороге – столпятся, все сожрут и все загадят.

Обеспечить боеприпасы и продовольствие. И думать, где ночевки наметить – в селе чи в чистом поле. Сухо или дождь? Под телегой спать или в луже?

Разведка засылает под видом торгующих селян, да шукающих родню рабочих, да отбившихся от семьи баб, – разведчиков. Где силы стоят? Где штаб, где казармы, где пулеметы? Что на водокачке, что на колокольне, как укреплена станция, много ли паровозов и вагонов на путях? В то же время – захватывают языков и выбивают сведения. Принимают добровольных осведомителей, натерпевшихся под белыми, – да смекают по ходу, честно ли они пришли, или засланы?

Контрразведка жилы мотает из подозреваемых: откуда взялся? что здесь делаешь? а как удалось тебе увидеть то и это?

Откуда ударим? А где для отвлечения внимания стрельбу поднимем? А в резерв на всякий случай что выделим?

Во всем этом нет особой ученой премудрости. Есть нормальный ум, смекалка, опыт и способность учиться кое-чему по ходу дела. Главная трудность в том, что соображать дома на печке горазд любой – а учесть все в сутолоке беспрерывных докладов, под градом неизбежных неожиданностей, под огнем, в неснимаемой тяжелой ответственности за всех своих людей и за последствия всех своих шагов – вот для этого нужно быть полководцем: хладнокровным, цепким, последовательным и бесстрашным, умеющим гнуть чужие воли в один намеченный жгут, преодолевающим чужие слабости и неумения.

Взяли Мариуполь, прошли по знойным улочкам, обсаженным тенистыми деревьями, под гром оркестра митинговали на площади, разместили раненых в больнице и в школе.

Взяли Бердянск – артиллерийскую базу Деникина!

– Реквизируйте у населения весь гужевой транспорт! Все подводы – под снаряды! Что не увезти – взорвать к чертям! Наша сила – в маневре!

Сутки горели и рвались склады, пацанва подбирала по улицам теплые зазубренные осколки; цветастый фейерверк трещал и рассыпался огненным цветом в ночном небе.

Взяли Екатеринослав! (Будущий Днепропетровск), столица края, цветущий город, жители которого были уже донельзя задерганы войной и частой сменой властей. Цокали копытами конные разъезды, звенели подкованными сапогами по булыжнику патрули, еле держались на затылках лихие папахи.

То было огромное пространство народовластия. (Демократия в изначальном американском смысле, как отчеканил Бенджамен Франклин: «Пространство договоренности вооруженных мужчин».)

В Харькове, Екатеринославе, Александровске (Запорожье), Луганске – всем правили свободные Советы. Стучали типографские машины, отшлепывая тиражи анархических газет. Работали школы и мастерские. Ставили в театрах спектакли отчаянные артисты, сбежавшие от голода и ЧК большевистских столиц.

И взорваны были все тюрьмы. И знаменитый александровский централ, и харьковская пересыльная. (Их восстановят позднее...)

– В нашей республике тюрем не будет! Сам сидел – знаю, шо це таке.

В кратчайшее время – обитатели тюрем или разошлись по домам, или влились в армию, или были пристрелены на месте грабежа, буде такие встречались.

Орден красного знамени

Наркомвоенмор и Председатель Р.В.С.Р. товарищ Троцкий правильно понимал насчет организации армии, которую и создал. По его указанию и настоянию ВЦИК учредил первый советский орден – Красного Знамени. Для красных героев!

Дальше начинается обычная для войны вообще и для всех советских начинаний также вообще история. Орден учредили в сентябре 1918 года. И тут же наградили им товарища Блюхера Василия Константиновича. За вывод из окружения Сводного Уральского отряда и соединение через 1500 км с частями 3-ей армии. Невелика и победа, но первый подвернулся под руку.

Орденом Красного Знамени № 2 наградили члена Р.В.С. 8-й армии Иону Эммануиловича Якира за тяжелую контузию в боях с казаками Краснова. В октябре 18-го.

Подробность же в том, что первую партию орденских знаков товарищ Троцкий получил только в январе 1919-го. И раздраженно телеграфировал из своего знаменитого летучего спецпоезда Председателю ЦИК товарищу Свердлову, что «Орден Красного Знамени невозможен, слишком груб и снабжен таким механизмом для прикрепления на одежду, что носить его практически невозможно. Выдавать его не буду, ибо вызовет общее разочарование». Короче: переделать все, сделать раза в четыре меньше, металл получше, что за бляха носильщика, понимаешь.

Теперь – сцена. Красные выбили Петлюру из Киева, он снова сидит в Виннице. Махно контролирует Донбасс, Азов, красным отгружается уголь и хлеб, Деникин утирается. И к Махно прибывает – лич-но! – командующий фронтом Антонов-Овсеенко. Который конкретно брал Зимний и арестовывал Временное правительство, который в пенсне, но с наганом, легендарный.

Оркестр, караул, встреча, доклад!

И из рук командфронта Махно получает Орден Красного Знамени № 4! И звание красного комдива. Ну – стали уже делать нормальные ордена, а до того награждение прекратили.

На тот момент Махно сделал для Советской России неизмеримо больше, чем Блюхер или Якир. Он контролировал огромную территорию, не давал развернуться наступлению Деникина, отрезая его от стратегически важных районов и угрожая ударить в тыл при продвижении того к Москве. Он обеспечивал хлеб и уголь Москве. И не давал Петлюре распространиться на юго-восток (вместе с Григорьевым, который на тот момент также был красным комбригом).

Его повстанческая армия насчитывала от 30 000 бойцов (если основная масса разойдется до дому) до 200 000, если с винтовочками подойдут все симпатизирующие – порезать бар да пограбить в меру (насколько батько дозволяет) добришка для хозяйства. 100 000 реально стояли под ружьем сейчас.

Артиллерийский парк – 60 полевых орудий: 15 батарей! 700 пулеметных тачанок – только бы патроны были, и сметем кого хочешь. 3 аэроплана и 3 бронепоезда.

Лирическое отступление

Прозрачна и хила ткань беллетристики, чтобы выдержать свинцовую гирю подлинной истории. Накал тех дней и пыл тех героев так горяч, не остыл до сил пор, что скукоживаются и исчезают страницы романов, в которые пытаются поместить то пламя.

Нет слова сильнее голой правды, да не любит она показываться голой. Вот и представляй себе сквозь туман времени и одежды фантазий...

Боже мой. Маленький слабый мальчик. Малограмотный сирота. Поденщик с детства. Отчаюга, хулиган, бандит, революционер, убийца. Каторжник.

И вот сотни тысяч вооруженных селян, миллионный край, ставший армией, смотрит на него влюбленными глазами, и восторженным ревом покрывает речи, и бросается исполнять приказы, и трепещет его гнева. И зовет его – батькой.

И ученые городские люди, из культурных семей, бывавшие за границей, теоретики анархизма, работают у него в штабе, и в культпросвете, в его подчинении. И сделал он то, о чем они мечтали – свободное сообщество селян, которые сами решают свою жизнь и винтовкой отобьются от любого посягательства.

Как равного, принимали его Ленин и Кропоткин.

Погодьте. Он еще договорится с Григорьевым, они еще скрутят шею Петлюре, Новороссия и Малороссия объединятся в свободном строе, и тогда... тогда побачат большевики, за кем народ, и за кем правда.

...А ведь кличка его на каторге была «Скромный». Он вообще тих. И до власти не жаден. Просто гадов ненавидит. И страха не знает. Оттого и тянутся к нему люди.

Он – во-ождь. Истинный вождь! Не сам собою – но фокусируется в нем миллионная воля людей, и эта воля масс и есть его сила. Его сила и их сила – одно. Народ его породил. Без народа он – ничто.

За ним – объективный процесс истории. За ним – природная стихия народа. Волин понимает. И Аршинов понимает. А Кропоткин – он просто из великих мудрецов и пророков.

И вот хлопцы в теории не искушены – а все основы чуют верно. Ибо идет анархизм от души человеческой и от справедливости.

Понятен ли вам всемирный масштаб и драматизм происходящего? Человек творил судьбы мира и брал на свою руку ответственность за миллионы жизней и будущее страны. Он жизнью отвечает за каждый свой шаг, за каждое свое слово – да не своей жизнью, а всеми, кто ему доверился, кто уже отдал жизнь за светлое будущее для всех, кто еще должен народиться в этом светлом будущем, ради которого мы льем столько крови, и плачем над порубанными телами родных, и кричим в кошмарах.

Он верил – в счастье для всех, кто трудится и честен. Герои и святые горящих горизонтов – ангел за одним плечом, и черный бес за другим: как воскресенье и тень от перекрещенных стволов.

Т.т. Каменев и Ворошилов

Станция Гуляй-Поле находилась верстах в восьми от самого села, что в России не редкость. Хотя в любой другой стране такое село называется городом – в 1913 тут жило более 10 000 человек.

Вот на своей родине, в своей собственной столице, Махно и решил принимать очередных высоких гостей.

Прибыл к перрону, как водится, бронепоезд с, как водится, бронированным салон-вагоном посредине. Высыпал из броневагонов отряд охраны, направил в стороны пулеметы.

Утро, листва шепчет, пыль летит, рельсы мазутом пахнут, мало торжественности.

И выходят из салона на дощатый полусгнивший перрон:

Председатель Совета Труда и Обороны, один из вождей партии большевиков и героев Октября – Каменев Лев Борисович. Вполне господского вида и в летнем пальто. Сподвижник Ильича.

И следом за ним – командующий войсками Харьковского округа Климент Ефремович Ворошилов. Усики щеточкой, сапожки зеркалом, галифе «Черное море» и гимнастерка мягкого дорогого сукна. Папиросу закуривает.

Прогуливаются! Ждут Махно. Батько задерживается в Мариуполе. Ясно, да? Подождут, не баре. Махно работает.

Махно приехал с истинным шиком: к локомотиву был прицеплен один вагон.

Секретарь Каменева вспоминал:

«Махно – приземистый мужчина, блондин, бритый. Синие острые ясные глаза. Взгляд в даль, на собеседника редко глядит. Слушает, глядя вниз, слегка наклоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит всех и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере.

Поехали в автомобилях – всем разжился Махно. В центре Гуляй-Поля ждал строй бойцов каре. Махно произнес речь с трибуны, потом Каменев произнес, но ему хлопали и кричали меньше. Обедали, и Каменев косил на красавицу-украинку, жену батьки, а Ворошилов ухарски щурился.

Когда один из вождей в сопровождении командующего войсками наносит визит скорее, нежели инспекцию, – это почти дипломатический уровень. Собрали «актив», и Каменев прочитал доклад. Увы; места о коммунистах и ЧК одобрения собравшихся не вызвали.

В порядке прений председатель Гуляйпольского Совета Коган спросил: «Зачем большевики организовали эту постыдную травлю нашего революционного анархического движения?»

Заминая неловкий момент, Махно указал в окно на дерево, где лично повесил белого полковника.

Махно демонстративно не пил спиртного. Пьяных не было.

Каменев сообщил Ленину свои подозрения: не соединился бы Махно с атаманом Григорьевым, не было бы головной боли... (Была в этих матерых эмигрантах предусмотрительность...)

Маруся Никифорова

Еще античные феминистки работали амазонками в древнегреческие времена. Христианское Средневековье пресекло непотребное смешение определенных Сверху функций разных полов. Однако женщиной оказался по усыпальном обмывании один из Римских Пап, женщины выбивались в люди на пиратских кораблях, и кавалерист-девица Надежда Дурова проложила дорогу в спецназ женщинам из русских селений. И вообще каждая революция имела свою Теруань де Мерикур.

Русская революция поставила женщину в авангард прогресса. Софья Перовская руководила бомбистами-нигилистами! Вера Засулич стреляла в губернатора! В конце концов, даже Фаня Каплан была определена конспиративными руководителями навсегда канувшего в тайну заговора как бы стрелявшей в Ленина. И шикарная идейно-бывалая красотка Коллонтай обратала не кого-нибудь, а руководителя решающего для революции Балтфпота Дыбенку. Роза Землячка руководила массовыми расстрелами в Крыму, Лариса Рейснер была комиссаром флотилии, а вклад Инессы Арманд и Надежды Крупской в бессмертное дело Ленина общеизвестен. «Женщина в революции» – о, это тема! ждет со стоном нетерпения свою автора-феминистку!..

Как постсоветские годы стерли грань между понятиями «заработать» и «награбить», так Гражданская война стерла грань между профессиями «революционер» и «разбойник». Грабишь богатых? убиваешь классово чуждых? проповедуешь всеобщее равенство? ждешь светлого будущего без буржуев? – ну, видимо, революционер.

Происхождение Маруси Никифоровой осталось малоизвестным. «Из мещан». На нескольких сохранившихся фотографиях отображена не актриса и не киска. Нефотогенична: дубовая рожа. Остались воспоминания: резка, хладнокровна, мгновенно соображает и решает, жестока.

Отряд ее никогда не превышал сотню конных. Был молниеносен и неуловим – поскольку в той серьезной круговерти ни одна серьезная сила не снисходила до того, чтобы тратиться на поимку блохи – досадливой, но неопасной, ничего не решающей! Чуть что – отряд смывался, да и хрен с ним. Он был вроде рыбки-лоцмана при акулах, шакале меж волчьих стай.

Отчасти потому большевики еще в апреле 1918 прикрыли у себя анархистов – что любой разбойник мог объявить себя анархистом, отказать в подчинении кому угодно и успокаивать смущенные души бандитов приличной идейной подкладкой. Приблудившихся же «идейных» анархистов банды охотно кормили и слушали вечерами их рацеи о теориях, как уголовные на нарах велят вечером «романисту» «тискать ро?ман», т.е. развлекать их беллетризованной байкой об изячной и авантюрной жизни.

К Махно Марусечка прибилась еще в Александровске. Ее интересовали города, потому что там были хорошие вещи. Ее интересовал Махно, потому что давал вольности и «крышу». Махно терпел ее как еще одного борца за анархию, легкого на подъем и привыкшего к самообеспечению и самоснабжению. Вот – все до нас тянутся!

О, это мог бы быть роскошный мелодраматичный сюжет из времен революции: два альбатроса, нашедшие друг друга в огненной буре. Но он был более идейный, и стал попрекать ее непринципиальностью, а она была более взбалмошная, и укоряла его за назидательность. И, плача скупыми слезами, эти души, созданные друг для друга, расстались, чтобы продолжать борьбу порознь и встретить неизбежную смерть в одиночку.

В серьезном бою отрядик Маруси был бы уничтожен, и она берегла своих, уводя от ударов: они не хотели умирать, они хотели грабить буржуев и убивать офицеров при надежных гарантиях победы и малого риска. Озверевший как-то батько отрядик расформировал, а Марусю загнал в лазарет сестрой милосердия. Этот вариант монастырского покаяния беззаветной борчихе мгновенно осточертел, и она вымолила у Махно отпустить ее с хлопцами: ведь анархия – это всем воля?

В то время белые вышибли красных из Таврии, и следом сами пошли на север. «Белые тылы» оказались силовым вакуумом, и Маруся порезвилась на славу в хлебном и теплом Северном Крыму. Пока не нарвалась на нормальную роту, уничтожившую ее банду. Удостоилась в симферопольской контрразведке встречи лично с генералом Слащевым: победоносный командир полюбопытствовал, что за феномен. После чего была повешена. У Слащева в тылу всегда был порядок и дисциплина.