Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 27"

Автор книги: Михаил Веллер

Соавторы: Генри Каттнер,Курт Воннегут-мл,Владимир Михайлов,Владимир Гаков,Борис Руденко,Геннадий Гор,Игорь Пидоренко,Роман Леонидов,Джон Риз
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Я с трудом сдержал себя… Зависть к моим соотечественникам испарилась. Я впервые подумал о них с ненавистью. Прошло столько лет, человечество осудило их, а они все еще думают, живут будущим. Может быть, не только Мезе, но и «швейцарский Парацельс» успел под шумок перевести свои «шарики» через океан? А фрау Тепфер? Нет, ее, конечно, не взяли. Старой развалине незачем брать реванш у истории.

Я брезгливо бросил телеграмму и вытер руки о салфетку. Улыбающийся доктор Хенрик появился в сиянии своего белоснежного халата и стал изощряться в каких-то стандартных формулах радости по поводу моего выхода на арену политической жизни.

Он подвел меня к распахнутому окну и широким жестом указал вниз на мостовую. Я увидел оживленно болтающую кучку людей в строгих черных костюмах и таких же черных рубашках. На рукавах элегантных костюмов красовались повязки со свастикой. Отвороты пиджаков украшали ордена вермахта. В руках они держали знамена, трубы, барабаны и венки роз.

– Позвольте, доктор, вы не скажете, какой сейчас год?

– А вы шутник, Штанге. Радуйтесь. Ветераны войны пришли отметить ваш торжественный выход из больницы. Здесь и опекунский совет. Вот я вижу герра…

Я понял, что обязан действовать, что минуту спустя будет поздно и машинная логика жизни вновь запрет меня в какое-нибудь секретное логово, где высокоинтеллектуальные варвары будут спокойно и хладнокровно извращать историю.

И тогда, разорвав на себе сорочку, я повел себя так же непристойно, как в первые годы моей изоляции.

Лицо Хенрика вытянулось, стало восковым. Парикмахер Штюмпке нажал кнопку вызова санитаров. Они вломились в гардеробную и хладнокровно спеленали меня как ребенка.

Я сопротивлялся, имитируя приступ, и не без успеха. Меня поместили в бокс. Старшая сестра Маргарита смотрела на меня с тоской и сожалением. А я тем временем выл, лепетал всякий вздор и обдумывал план своего дальнейшего поведения. Я разработал его в мельчайших деталях. И поэтому, когда через неделю меня поместили в общую палату, я украл у Ганса серебряную оберточную бумагу и прикрепил к своему халату шесть бумажных крестов.

НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
РОМАНА ЛЕОНИДОВА
«ШЕСТЬ БУМАЖНЫХ КРЕСТОВ»

Научно-фантастической литературе XX столетия положили начало почти одновременно появившиеся два романа, описывающие путешествие во времени. Правда векторы были разные. Марк Твен в 1899 году отправил своего предприимчивого янки в Англию короля Артура. На четыре года раньше Г.Уэллс засылает своего Путешественника по времени s далекое будущее той же Англии. Фантастические по сути своей произведения служат вполне реалистической цели – в них закладываются и обостряются с помощью необыкновенных обстоятельств политические, социологические, социально-психологические концепции писателей. Примечательно, что в обеих книгах авторы по вполне понятным причинам пренебрегают описанием технических аксессуаров транспортировки во времени. У Марка Твена они вообще отсутствуют, а обычно более озабоченный технической стороной Уэллс явно копирует в своей Машине времени только что изобретенную тогда мотоциклетку. С тех пор этим фантасмагорическим плаваниям против течения Леты посвящалась не одна книга. Не будем их касаться. Перед нами, можно сказать, последняя по счету – повесть Романа Леонидова «Шесть бумажных крестов», о ней и речь.

Коль скоро в ней трактуется все та же проблема – перемещение во времени – с «технологией» этого процесса дело обстоит не лучше, чем у Уэллса. «Шарообразная камера» доктора Ф. напоминает мне популярный в 30-е годы аттракцион в Московском парке культуры и отдыха – вращающуюся комнату, которая производила на меня, тогда десятилетнего мальчика, впечатление неизгладимое. В общем, «шарообразная камера» не лучше и не хуже сооружения из никеля, горного хрусталя и кварца, на котором уэллсовскому герою однажды удалось проскочить на восемьсот тысяч лет вперед. Но когда мы имеем дело с научно-фантастическим произведением, в котором не предвосхищаются технические новации, а моделируются социально-психологические ситуации, всяческая машинерия вообще никакой роли не играет. Тем более персонажи повести Р.Леонидова не физически мигрируют во времени, а пытаются воздействовать на прошлое чисто психологическими средствами. С научной точки зрения разница здесь не большая, чем между синим и желтым чертом, но для замысла автора этот оригинальный, хотя от того и не менее фантастический, прием представляется вполне оправданным.

Р.Леонидов переносит нас в атмосферу фашистской Германии военных лет, в научную лабораторию, где некий авантюрист доктор Ф., иллюзионист и гипнотизер, работает над проектом преобразования истории путем психического воздействия на прошлое. Фантастика? Бесспорно. Бред? Да, но в нем – используем Шекспиров – скую ремарку – есть система. Во-первых, не так уж это фантастично для идеологии Третьего рейха. Вера в сверхъестественное теснейшим образом переплеталась там с расистскими бреднями и геополитикой. Это характерно и для иррационального идеализма лейпцигской школы, порожденной немецким романтизмом и религиозной мистикой, и для характерологии психолога Иенша. На этих дрожжах поднимались принятые в тогдашней Германии психологические учения. Не случайно в ближайшем окружении Гитлера процветали ясновидящие и прорицатели, оказывающие реальное воздействие на политические события, а оккультные науки заставляли потесниться серьезных ученых. Если Гитлер позволял себе верить состоявшему при нем в ранге придворного чародея ловкому гипнотизеру, то почему фашистские бонзы должны были отказать в доверии «швейцарскому Парацельсу», доктору Ф.? Во-вторых, если оставить в стороне техническую невозможность, абсолютную невыполнимость программы лаборатории доктора Ф., то мотивы его деятельности более чем трезвы и реалистичны. В самом деле, фальсификация истории всегда была излюбленным орудием политического авантюризма, идет ли речь о национал-социалистической идеологии или современном великодержавном гегемонизме. Фашистский агрессор стремился доказать, что он жертва нападения. Гегемонист с помощью подлогов и натяжек претендует на территории, где расположены «нашенские» города. Империалистические ястребы стряпают себе голубиные автобиографии. Прием не нов. Проблема лишь в том, как заставить людей в это поверить, внедриться в их сознание, подсознание. Для этих целей разрабатывается специальная, базирующаяся на экспериментальной основе психология пропаганды. И здесь некоторые западные психологи, духовные наследники доктора Ф., не стесняются в средствах, используя фармакологические психотропные препараты и применяя гипнотическое воздействие, производя варварские опыты над ничего не подозревающими людьми…

Повесть Р. Леонидова откосится к жанру научной фантастики и подчинена ее непреложным законам. Автор, как это уже не раз делалось в такого рода книгах, оставляет читателю (и себе, разумеется) лазейку для рационального объяснения. В конце концов историк Штанге, от имени которого ведется повествование, находится в психиатрической клинике. Ему многое могло привидиться, и тогда его рассказ о лаборатории экспериментальной историографии – это всего лишь бредовое объединение в связное целое различных известных ему фактов об опытах на заключенных, которые широко практиковались в гитлеровских лагерях смерти, о многочисленных случаях передергивания исторических фактов в интерпретации историографов фашистской Германии, о слепой вере в сверхчувственные качества ницшеанских «сверхчеловеков». Но даже если так, то еще раз убеждаешься в том, что фантазия – «качество величайшей ценности». Она позволила автору, а за ним и читателю, проникнуть в психологию людей, которые вновь и вновь тщатся переписать историю в своих корыстных и человеконенавистнических целях. В этом ценность этой интересной, хорошо написанной повести.

А. В. Петровский, академик АПН СССР

СЛОВО МОЛОДЫМ

ИГОРЬ ПИДОРЕНКО
Все вещи мира

Казалось, так будет продолжаться вечность… Он поднимался и спускался по лестнице, пробирался между штабелями, скользя равнодушным взглядом по аккуратно составленным ящикам и пакетам, уложенным в стопки. Когда ему хотелось есть, он брал со стеллажей банки консервов, вскрывал их ножом и ел, не чувствуя вкуса. Он потерял счет времени и уже не пытался проснуться, как в первые часы этого своего последнего путешествия. Надежда почти оставила его, и только одна мысль не давала упасть: «Должен же быть конец!»

Но временами казалось, что конца не будет никогда. Появлялось желание разбить голову о стеллажи и больше не мучиться. Чтобы преодолеть это желание, он садился на пол и отдыхал, закрывая глаза и забываясь в полудреме. Ему чудились чьи-то голоса, шаги, он вскакивал и, крича, бежал между штабелями. И каждый раз убеждался, что все это ему лишь привиделось, и падал в изнеможении.

Настал час, когда он действительно не смог больше идти и потерял сознание. Потом обморок перешел в тяжелый сон без сновидений. И какие сны он мог бы здесь видеть?! Проснувшись, почувствовал голод. Не спеша пошарил по полкам, набрал провизии, поел. Потом закурил и стал обдумывать свое положение.

С чего все началось?

Жизнь его была обыкновенной, сытой и безбедной, как, в общем-то, и у других. Но не лучше, не богаче, чем у других. У него было мерило успеха и своего, и чужого: вещи. У тебя стереовертушка за восемь кусков и джинсы за два с половиной? Значит, ты живешь лучше меня. Значит, надо искать вертушку еще дороже и штаны – еще модней. А это было трудно и дорого. Он страдал от сознания, что где-то есть вещи, которыми он хотел бы обладать.

…Потом начались сны. Вообще-то он снов видел мало и не помнил, о чем они. И в первый раз очутившись среди полок, заваленных вещами и продуктами, он испугался яркости сновидения и промаялся бессонницей до утра. Попытался трезво разобраться – вещи одолели, уже сниться начинают. Но весь день увиденное не выходило из ума, и вечером, ложась в постель, он вновь представил себе бесконечное хранилище, полное вожделенных предметов. И опять увидел его. Сон стал возвращаться регулярно, как по расписанию, он привык к нему и стал яростно мучиться от того, что все только снится ему, а проснувшись, он сжимает в руках всего лишь край одеяла.

Безумная мысль пришла ему в голову. А что если не держать вещь в руках, а спрятать в карман? Посмеиваясь над собой, в одном из снов он опустил в карман пижамы пачку сигарет. И на следующее утро затрясся в истерическом хохоте, обнаружив сигареты в кармане!

Так это все правда! Во сне он действительно переходит в какое-то огромное хранилище, неизвестно кем и для каких целей созданное. И все это богатство может принадлежать ему, стоит только руку протянуть!

Разум отказывался верить происходящему. Он чувствовал, что сходит с ума. Но ведь вот она, эта пачка! Можно распечатать ее и закурить длинную сигарету, ощущая теплый горьковатый дым и рассматривая роскошную упаковку с изображением благообразного старца, каких-то геральдических лент и корон.

На следующий вечер он лег в постель не раздеваясь и положив рядом самую большую сумку, какую только смог найти. Возбуждение не покидало его, было трудно уснуть. Он верил и не верил в предстоящее чудо. В кармане едва помещался большой складной нож. Зачем? Он не ответил бы определенно – так, на всякий случай… Наконец сон победил нервную лихорадку. Как сквозь туман проступили контуры стеллажей, бесконечных проходов, груд всевозможных товаров. Шаг, еще шаг. Вот теперь все реально. Вот они перед ним – все вещи мира!

Теперь не спешить, выбирать осмотрительно все самых лучших марок… А ведь у хранилища должны быть хозяева и сторожа. Надо вести себя поосторожнее. То, что он делал, он не считал воровством. Ведь не обеднеют же хозяева, если он возьмет ничтожнейшую толику того, что есть в хранилище!

В сумке оказались два превосходных магнитофона, радиоприемник и даже небольшой телевизор. Карманы его куртки были набиты разной ювелирной мелочью. Странно было лишь то, что среди сумасшедшего изобилия хранилища не было часов – ни наручных, ни настенных, никаких! Его собственные часы, как выяснилось, стояли все то время, что он находился в хранилище, и начинали идти, когда он открывал глаза у себя в постели. И каждый день ему приходилось переводить стрелки на несколько часов вперед.

Каждую ночь он отправлялся в путешествие, и каждый день он ждал очередного путешествия. Явь постепенно тускнела, потому что в серой череде будней не было красок рекламных оберток, глянцевых обложек проспектов, пестроты этикеток на бутылках, пронзительных цветов анодированного алюминия, сияния хромированных деталей, тяжелого блеска серебра… И соя стал понемногу не средством, а целью. Но все же он смутно понимал, что без яви, без бодрствования нельзя, ибо вечный сон – это смерть…

Однажды он встретил в хранилище другого человека. Это был молодой парень. Он появился в проходе невдалеке и вяло поплелся вдоль полок, не обращая никакого внимания на вещи, переполнявшие стеллажи. В руке был зажат ремень волочившегося за ним тяжело автомата. Хозяин! Сейчас парень направит автомат на него и потребует вернуть все то, что он успел взять и перенести в свой дом! Что же делать? Как спастись самому, спасти вещи? Прижимаясь к полкам и медленно, бесшумно отступая, он наткнулся на какой-то ящик, обошел его и краем глаза увидел надпись. Оружие! Да, это именно то, что ему сейчас нужно! Такой же автомат, как у хозяина. И тогда все будет зависеть от того, у кого тверже рука и быстрее реакция. Осторожно открыть крышку, чтобы она не скрипнула, достать автомат, магазин… Тяжесть оружия в руках придала ему уверенности, и он, уже не таясь, шагнул в проход, держа палец на спуске. Тот, другой, медленно шел навстречу, не поднимая глаз, и почувствовал присутствие чужого лишь метров за десять. Взгляд хозяина скользнул сначала равнодушно, как будто перед ним был еще один стеллаж, потом в глазах загорелся огонек, парень шагнул вперед, и вроде бы улыбка начала появляться на лице, но автомат в руках пришельца коротко прогрохотал, и тело, чуть не переломившись пополам, ткнулось головой в пол.

Не убирая пальца с курка, он медленно подошел, подсознательно ожидая подвоха со стороны хозяина. Но нет, парень был действительно мертв. Он обыскал его карманы, надеясь найти какие-нибудь документы, проливающие свет на происхождение хранилища. Пачка сигарет, зажигалка, нож. То же самое было и у него самого в карманах. Ничего выяснить не удалось. Надо спрятать труп на всякий случай. Место нашлось за огромными ящиками с тушенкой. Ну, вот и все. Теперь хозяином будет он и не потерпит в своих владениях никого чужого.

Убийство не оставило в душе никакого следа, даже память об этом парне стерлась через неделю…

Шло время, он засыпал, отправлялся в очередной поход, нагружал сумки, просыпался, разгружал добытое, готовился к новому путешествию. В первые ночи ему удавалось засыпать сравнительно легко, и так же легко он просыпался. Но как бы в прямой зависимости от гор вещей, что росли у него дома, сновидения-походы становились все более трудновыполнимыми. Он стал прибегать к снотворному. И количество таблеток, требующихся для того, чтобы заснуть, медленно, но неуклонно росло. Просыпаться стало тоже труднее, требовалось все большее напряжение, чтобы, сомкнув глаза в хранилище, открыть их дома. Подсознательно он чувствовал, что когда-нибудь не сможет больше вернуться и останется навсегда среди стеллажей. Давно можно и нужно было остановиться. Каждый раз он давал обещание самому себе: «Сегодня последний раз. И все!» И каждый раз, ослепленный количеством вещей, которые не смог взять, забывал обещание. Он не выходил на улицу, перестал бриться. Дни уходили на то, чтобы хоть немного разобрать вещи, принесенные с собой из снов. Все это было его, его собственностью! И он, сидя на полу, часами разглядывал добытое. А потом наступал вечер, и, проглотив еще увеличившуюся дозу снотворного, он ложился на постель, прижимая к себе сумки. Он осунулся, питался только консервами, благо, выбор их был велик.

И наступил день, когда все его старания проснуться не увенчались успехом.

…Теперь уже не было сил даже плакать. Жадность, жадность погубила его! Он хозяин необъятного склада, и в то же время он раб этого неизмеримого количества вещей.

Если бы здесь был хоть один человек! Неважно, друг ли, враг – лишь бы живой человек, с которым можно было бы перекинуться парой слов, посмеяться анекдоту или просто посидеть, покурить молча, думая о своем. Отчаяние вновь овладело им. На глаза попались ящики с оружием. Он вытащил автомат и, воткнув обойму, начал поливать пулями стеллажи, с какой-то дикой радостью видя, как разлетаются банки, бутылки, магнитофоны и телевизоры. Потом опять наступила тишина, которую прерывало только едва слышное журчание какого-то сока, вытекающего из пробитой банки.

Прошло несколько минут, прежде чем он понял, как бессмыслен был его бунт. Он разгромил всего несколько полок, а ведь здесь тысячи и тысячи таких же! Автомат выпал из рук. Оставался простой и легкий выход – вставить новый магазин и, повернув к себе ствол, нажать на курок.

Но нет, он будет бороться до последнего, до конца! До конца? Его долго ждать. Он не умрет от голода – еды сколько угодно, не умрет от болезней – лекарств тоже хватает. Только старость или случайно свалившийся на голову телевизор может его убить. Не лучше ли все-таки нажать на курок?

Рука уже потянулась к автомату, как вдруг в отдалении послышался слабый треск. Если бы не мертвая тишина, стоявшая в хранилище, пожалуй, он не расслышал бы этого треска. И больше всего этот звук напоминал автоматную очередь. Значит, он не один? Значит, есть люди в этом кошмарном скопище вещей, безмолвных и слепых?! Мозг еще раздумывал, а руки уже поднимали автомат и вставляли обойму. А теперь передернуть затвор и нажать на курок! Короткая очередь взорвала тишину, отдалась эхом. Треск ответных выстрелов послышался отчетливее, ближе. Значит, неизвестный идет сюда! Автомат дергался в руках, пахло порохом. Наконец ответные выстрелы послышались совсем близко. Не помня себя от радости, крича, он бросился по проходу. И… наткнулся на автоматную очередь.

Боль пронзила его, заставила согнуться, прижав руки к животу, но не убила сразу. Все поплыло перед глазами, закачалось. Автоматные выстрелы еще громыхали в ушах. Сквозь грохот послышались шаги, и над ним склонилось лицо. Пристально рассматривали его чужие серые глаза. Шевелились губы – торжествующий победитель что-то говорил. «Теперь это все мое! Мое!» – послышалось умирающему, и усмешка скривила его губы. «Твое, пока тебя не убьет такой же, как ты!» – попытался сказать он, но смог только захрипеть, а затем стеллажи обрушили на него весь свой груз. И в этом водопаде вещей погасли последние искорки света…

БОРИС РУДЕНКО
Убежище

…Беспорядочные толчки следовали один за другим, полностью лишая ориентации. Будто невидимые великаны дрались из-за его корабля, вырывали друг у друга из могучих лап.

Грохот незакрепленных предметов и надсадное пение аварийной сирены надрывали слух. Он отделил от гибнущего корабля посадочный модуль и успел выбросить орбитальный маяк. Теперь его обязательно найдут.

Толчки сразу прекратились, сменившись сладким до тошноты ощущением потери веса: двигатели модуля включались через тридцать секунд после отделения. А через двадцать корабль-матка взорвался. Беззвучно вспыхнул ослепительным белым сиянием и исчез.

Он не допустил никакой ошибки. Все сделал совершенно правильно. От неге ничего не зависело. Оставалось только ждать спасателей.

Ошибка была совершена позже, когда он собрал флаер и, оставив место посадки модуля, полетел на север, туда, где заметил огни, показавшиеся ему следами Разума. Что это было? Солнечные блики на зеркальных крышах города, сохранившихся каким-то чудом? Отсвет артиллерийских залпов или языки огнеметных установок? Разве мог он знать тогда!

Планета тут же заставила заплатить за легкомыслие. Мощный грозовой разряд поразил машину над лесом. Его парализовало на секунду – от неожиданности и инстинктивного страха: флаер был надежно защищен от подобных и многих других случайностей, – только на секунду, но ее оказалось достаточно. Флаер рыскнул вниз, а потом последовал сильный удар о вершину огромного дерева, еще удары и рывки, когда машина валилась вниз, подминая соседние хилые вершины, и острая боль в руке…

Алик вздрогнул и проснулся. Рука и в самом деле слегка побаливала. Перелом срастался хорошо, хотя боли иногда беспокоили.

В убежище стоял ночной полумрак. Слабо колебалось пламя дежурного светильника, пахло людскими телами и порохом.

Порохом здесь пахло везде и всегда…

После утреннего огневого налета Алик опять задремал и не заметил, как обитатели убежища ушли в город. Его окончательно разбудил пронзительный скрип двери и грохот подбитых железом сапог по каменным ступеням. Вернулся Фог.

Фог ввалился в убежище с полным мешком банок. Дышал хрипло и тяжело, бросил в угол мешок, автомат и уселся рядом на матрасе, опершись о серую, с разводами сырости стену. Всегда он напоминал Алику взведенную пружину. Даже сейчас, в позе отдыха. Не очень высокий, плотный, но гибкий на изумление. Черты лица аккуратно вылеплены, а взгляд серых глаз такой стремительный, быстрый, что не всегда поймаешь их цвет.

– Веда, помоги-ка, – сказал Фог, неуклюже шевельнув плечом, и Алик понял, что на этот раз не все прошло гладко.

С готовностью подбежала Веда, принялась разматывать заскорузлую тряпку на руке Фога. Тот сидел спокойно, терпел и дернулся только раз, когда присохший конец повязки оторвался от раны.

– Ничего, ничего, – успокаивающе бормотала Веда с выражением хлопотливой заботы на маленьком, сморщенном личике. Осторожно отерла сукровицу, потрясла над раной банкой с присыпкой и ловко перебинтовала руку наново. – И где тебя угораздило?

Она не спрашивала, просто приговаривала, не женское это дело, Фог все равно не станет отвечать. Да если и ответит, что с того? Места этого Веда все равно не знает, никогда там не была и не будет. Доставать пищу – забота мужчин.

Опираясь на палку, прихромал Увиц, раскрыл шелестящую, потертую на сгибах карту, вытащил аккуратно очиненный карандаш.

– Фог, ты что, новую точку обнаружил?

– Она меня обнаружила, – мрачно сказал Фор.

– Давай-ка мы ее на карте нарисуем, пока не забыл.

Фог криво усмехнулся, покосился на раненое плечо:

– Теперь не скоро забуду. И как я ее проворонил, не пойму!

Вытянув негнущуюся левую ногу, Увиц устроился рядом с ним:

– Ну рассказывай, где точка.

– У портовых складов, – показал Фог. – Так резво палит, словно только вчера установили.

– У портовых складов? – Увиц разыскал нужный участок карты. – А где, до газгольдеров или уже после?

– После, после, – сказал Фог, – с той стороны я все точки как свои пять пальцев знаю.

Они сосредоточенно склонились над картой. Веда сразу отошла в другой угол, чтоб не мешать мужчинам.

Кроме Увица с Ведой да Алика обычно в этот час в убежище никого не было. Мужчины промышляли в городе, женщины с детьми уходили к реке – узкому мутноватому потоку, зажатому в каменных боках набережных. Тут вылавливали мелкими сетками всякую речную мелюзгу – тощих, почти прозрачных рыбешек и рачков-октоподов. В это время года от жары уровень воды в речушке сильно падал, рыбу и рачков с известными допущениями можно было употреблять в пищу, не опасаясь отравиться какой-нибудь химической дрянью, смываемой с территории разрушенных заводов дождевой влагой.

Увиц наконец закончил разбираться с Фогом и поплелся наверх, на свое привычное место у окна третьего этажа с хорошим обзором до самой площади реформатора Лотта. Веда принялась разбирать мешок Фога.

– Ого! Солонина в банках! – восхищенно сказала Веда. – Ну и молодец ты, Фог.

Солонины в банках в убежище было полно. Просто Веда всегда старалась сказать или сделать что-нибудь приятное для окружающих. Она добрая, Веда, за это к ней хорошо относились все обитатели убежища, хотя из-за врожденного уродства и слабости от нее было мало толку. Алик тоже очень скоро привык к постоянному мельканию ее скрюченной, сухой фигурки, участливым звукам голоса и ласковым, осторожным касаниям маленьких рук. В первые дни Веда буквально не отходила от матраса Алика, меняя ему повязки и тряпки с примочками. Если бы не она, Алик так скоро не поднялся бы.

Снаружи донеслась далекая пулеметная очередь, потом еще и еще.

– Пустое, – хмыкнул Фог, не раскрывая смеженных век, – это пулеметное гнездо у вокзала, я его по голосу узнаю. Уже все гнилое насквозь, палит в белый свет без причины каждое утро. Алик, расскажи что-нибудь. Ну про то, как там за городом.

Алик понимал, что Фог просит просто так, от скуки, но отказываться не стал. «Пусть слушает, – думал Алик, – когда-нибудь они привыкнут к этому и, может быть, поверят когда-нибудь. Даже если просто заинтересуются – уже хорошо».

– Ну расскажи, Алик, – попросил еще раз Фог, – чего без толку сидеть.

– Хорошо, – согласился Алик – Если идти все время в одну сторону, то город рано или поздно кончится. Не будет больше домов и улиц, пулеметных точек и артиллерийских позиций. Город кончится, и перед тобой откроется огромное ровное пространство, а вдали будут видны белые вершины гор, Там, перед горами, начинается лес.

– Это что, я забыл? – спросил Фог. Ему было так же скучно, но он продолжал соблюдать правила игры.

– Лес – это когда вместе растет много деревьев.

– Тогда это парк, – возразил Фог. – Увиц, когда был молодой, пару раз побывал в парке. Правда, деревьев там вроде уже не было, пни одни.

– Лес гораздо больше парка. В сотни и тысячи раз.

Фог не выдержал и усмехнулся. Он-то прекрасно знал, что никакого леса на свете нет, что сразу за городом начинаются обширные минные поля, замаскированные в сухой земле пулеметные дзоты и бункеры с огнеметами. И все это тянется невесть сколько, а если и существует предел, то все равно толку от того никакого, потому что наверняка вместо мин и пулеметов есть еще какие-нибудь радости. От открытых пространств Фог добра не ждал.

– А там в лесу никто не стреляет? – спросила Веда. Она пристроилась рядом и внимательно слушала. Единственная из всех обитателей убежища, она любила слушать Алика и, кажется, немного верила ему.

– Никто. Некому там стрелять. Да и не для чего. В лесу от ветра шумят листья, кричат птицы, и все-таки там всегда настоящая тишина.

Старушечье лицо Веды сделалось мечтательным.

– Как хорошо! – вздохнув, сказала она.

Тут Фог не удержался.

– Ну, предположим, – иронически произнес он, – этот твой лее существует. Но что там делать людям? Чем питаться? Может, там есть заводы биомассы? Или продовольственные склады?

– Нет, – согласился Алик, – заводов в лесу нет и складов, вероятно, тоже. Но насчет еды все не так сложно. Ведь когда-то и в городе заводов не было.

– Вот тут ты не прав, – торжествующе рассмеялся Фог. – Раньше заводов было раз в пять больше, это и Веда тебе подтвердит. Странный ты, Алик. Лес какой-то… А ведь когда я тебя в убежище притащил чуть живого, ты и разговаривать по-нашему не умел, бормотал что-то непонятное, бредил. В бреду все и придумал.

Кто и как притащил его в убежище, Алик не помнил. Память обрывалась вместе с тем взрывом на разбитом шоссе, у самой границы города. Конечно, улетать на флаере от посадочного модуля было ошибкой. Нужно было ждать помощи там, в лесу, вдалеке от этого сумасшедшего полуразрушенного, агонизирующего города с его автоматическими пулеметными гнездами, неизвестно кем поставленными, никому не нужными, но исправно действующими десятки лет, роботами-снайперами, минными ловушками и прочими гадостями вечной войны ни с кем, войны ни за кого и ни за что, причины и смысл которой давно утеряны, давно забыты даже самыми старыми обитателями города.

Вопреки здравому смыслу город еще жил. Громадное каменное кладбище населяли малочисленные группки людей, не расстающихся ни на минуту с оружием, враждующих друг с другом из-за скудных источников воды и пищи, обшаривающих руины в поисках заброшенных складов с продовольствием и боеприпасами, не знающих иного способа существования, кроме постоянной борьбы за жизнь.

«Собственно, и я остался жив вопреки здравому смыслу», – вяло подумал Алик.

Стуча палкой, сверху пришел Увиц.

– Фог, Алик, – крикнул он, – тележка с биомассой едет, идем меняться.

Захватив оружие и ящик с меняльными вещами, они поднялись на улицу. Фог быстро перебежал к дому напротив и с автоматом наготове занял позицию в дверном проеме. По разносчикам биомассы стрелять не полагалось, но на всякий случай следовало быть настороже.

Тележка показалась минуты через две. Она отчаянно тарахтела, выпускала клубы сизого дыма, но двигалась едва ли быстрее обычного пешехода. Возле убежища тележка перестала тарахтеть и остановилась.

Из маленькой кабинки водителя, обитой броневыми листами с прорезями обзора, вылез человек в ярко-желтой куртке – видно издалека и всем сразу ясно, что это торговец с пищевого завода, стрелять нельзя. Увиц и Алик вышли ему навстречу.

– Приветствую выживших, – сладко сказал человек в куртке, – всегда приятно встретить людей деловых и умных. Чувствую, сегодня будет хорошая торговля.

– Ты один? – спросил У виц.

– Как всегда, – ответил торговец, – я доверяю постоянным клиентам.

Увиц повесил винтовку за плечо дулом вниз и стукнул палкой по ящику.

– У нас есть солонина в банках, патроны для крупнокалиберного и еще кое-какая мелочь.

– Прекрасно! – воскликнул торговец. – Хороший товар! За каждую банку по полмеры отличного коллоида. За пятнадцать патронов целую меру.

– Почему пятнадцать? – подозрительно сказал Увиц. – На прошлой неделе было десять.

Торговец вздохнул и покачал круглой обритой головой, блестевшей на солнце, как отполированный приклад.

– Тяжелые времена. Биомасса растет плохо. Нет свежей воды, совсем мало питательных грибов. Завод работает почти в убыток.

– Вижу я по твоей толстой роже, какой у тебя убыток, – пробормотал себе под нос Увиц и махнул рукой: – Согласен! Алик, неси ведро.

Минут через десять мена состоялась. Торговец забрался в тележку, она зачихала, тронулась с места и скрылась за поворотом. Из дверного проема медленно вышел Фог.

– Крыса, – процедил он и сплюнул, – попадешься мне где-нибудь, подонок.

– Ты чего, Фог? – удивился Увиц.

– Я его видел, – объявил Фог и еще раз плюнул. – Когда на убежище Оршада напали и всех перебили, этот тоже был. Я его хорошо запомнил. Промазал я тогда. В следующий раз не промажу.

Про торговцев биомассой ходили слухи, будто они нападают на убежища, но точно никто этого не знал – свидетелей не оставалось.