Текст книги "Легенды Невского проспекта"

Автор книги: Михаил Веллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

И тогда он договорился со знакомым из общаги, чтоб побыть день в его комнате, когда все на работу уйдут. Утром уломали вахтершу, подарили ей коробку конфет, и когда еще трое из комнаты ушли на работу, знакомый оставил их с ключом, велев удалиться до четырех.

Остались они вдвоем. Зажгли свечу, выпили бутылку шампанского, съели торт и килограмм апельсинов: венчальная трапеза. Долго писали предсмертное письмо, где всем прощали. И легли в постель.

А потом вскрыли пакетик, разделили таблетки по десять каждому, приняли и легли обратно. Обнялись и закрыли глаза. И стали ждать вечного забвения.

Снотворное действовало медленно. Перевозбудились. Но постепенно стали тихо и сладко засыпать.

От сна отвлекало только металлическое ощущение в желудке. Возник холодок по телу, выступил пот. Кольнуло в животе, там появились спазмы; забурчало. Крутить стало в животе, нет уже мочи терпеть.

Он, стиснув зубы, признается: "Мне выйти надо на минуту". Она: "Мне тоже". Они одеваются, сдерживая поспешность, и шагают к двери. И тут выясняется кошмарная вещь. Потому что дверь они, разумеется, закрыли. А ключ, приняв яд, выкинули в форточку. Чтобы уже в последний миг не передумать, не выйти за помощью малодушно. А этаж – четвертый.

Они шепотом кряхтят, не глядя друг на друга. Сна ни в одном глазу. Кишки поют, скрипят и рычат на последнем пределе. Он пытается дубасить в дверь, но везде тихо и пусто: обезопасились от помощи и помех!

Если им и раньше жизнь была не мила, то сейчас они и умирать тоже больше не хотели, потому что хотели они только одного – в сортир. И любовь, и смерть, конечно, прекрасны, но все это ерунда п сравнению с туалетом в необходимый момент.

Шипя и поухивая пытается он подковырнуть как-то замок, выломать дверь, но силенок уже нет, а в брюхе наяривает адский оркестр под давлением десять атмосфер. Убийца-санитарка проявила предусмотрительную гуманность – снабдила их хорошим слабительным.

Глупости это, что смерть страшна. Фармацевтика в союзе с природой способны устроить такое, перед чем смерть покажется пикником на взморье.

Придя с работы и не достучавшись, хозяева открыли запасным ключом комендантши. И выпали обратно в коридор. Вы не пытались войти в туалет колхозного автовокзала после ярмарки?

Две голубые тени беззвучно лепетали об отравлении. Скорая с разгону закатила им промывание и увезла вместе с пакетиком из-под яда, взятым для анализа оставшихся крупинок. По результатам анализа врачи, с характерным и неизменным цинизмом, разумеется, бессердечно гоготали; чего нельзя было сказать о гостеприимных хозяевах комнаты.

Так высокая кульминация и низменная развязка завершили отношения злосчастной пары: разбежались. Его потом дважды ловил знакомец и бил морду; а она, напротив, подружилась с санитаркой.

ПЬЯНАЯ ТРАВМА

Одним из халатных упущений Интуриста было то, что иностранцам при въезде в Ленинград не читали технику безопасности. Один лектор мог бы сэкономить труд нескольких бригад скорой. А ведь могли бы организовать с того конца адаптационные курсы и качать дополнительную валюту.

А это был вообще невезучий америкашка. Его бы сразу выбраковать -не готов морально и физически, сиди уж дома; нет, тоже поперся. Показать, значит, жене и дочери загадочную страну белых медведей. Какой он храбрый и богатый.

Первый раз скорую вызвали с утра. Колитик у него легкий образовался. Приступ геморроя с мелким кровотечением. Ну что: хватил вечером водяры нашу дозу, закусил непривычным, переварить без тренировки не смог. Так отдыхай в номере, лелей свечку в анусе!

Нет – потащился с группой по городу; рейнджер. Ах, дворцы, ах, Невский! – как же, деньги уплачены, надо получить все сполна. На Невском у него брюхо и схватило.

Переводчик эвакуировал его в ближайший туалет – под телеателье, напротив Строгановского дворца. Ждут десять минут, двадцать, беспокоятся. Выползает америкашка наверх сильно хромая, разъяренный и мокрый. Порывается переводчику въехать по морде.

Выяснилось, что когда он влетел в освободившуюся кабинку, его унитаз смутил. Загажен до непривычности. Он лихорадочно вспомнил армейскую службу и туристские рассказы и проявил смекалку – взобрался на стульчик ногами и сел орлом, подобно русскому рядом. Но он был не орел, и не русский, и в кульминационный момент скользнул. Он натужился, ножки старческие дрогнули, и он со скользкого мокрого фаянса слетел. Одна нога, значит, сдрыгнулась на пол, а вторая в унитаз. И он загремел набок.

Он чуть не вывихнул колено и соответственно изгваздался. Туалетной бумаги вокруг не оказалось и мыла тоже. Благоухая и кряхтя, пострадавший путешественник обтерся платочком, обмылся ледяной водой, харкнул в зеркало и клокоча похромал наверх воевать за правду. Он припылил на тачке в гостиницу и устроил такой бенц, что группе молниеносно сменили переводчика.

Новой переводчице внушили задобрить и сгладить. И девочка объявила группе маленький сюрприз: в Ленинграде открылась первая пиццерия, и вот они за очень дешево пообедают настоящей горячей пиццей и оценят наше качество привычной в Америке еды.

Тут она немного промахнулась. В Америке такое качество оценивает уголовный суд. Пицца, унаследовав итальянское имя, была ублюдком от брака русского блина с еврейской мацой: полупрозрачная сухая лепешка, посыпанная крошкой, измельченной до такой степени, чтобы нельзя было определить, колбаса это или иной какой деликатес. И сверху украшена кляксой томатной пасты.

Америкашка, в довершение несчастий, оказался по национальности итальянцем. Такое сочетание кого хочешь подкосит: штатник и итальяшка в одном лице, с приступом геморроя и свалившийся с горшка.

Американец не согласился, что это пицца. Официантка заменила черствую на горячую. От этих издевательств американец завопил поитальянски и, кавалерийски потрясая пиццей, заскакал забинтованным коленом вперед на кухню. Бороться, значит, за качество питания.

Что за бескультурье, удивляется пекарь, а еще иностранец! Тут вам не там! Живо сдерет милиция валютный штраф и – коленом под зад обратно: дома в Америке гангстера изображай! не такие едали! Наглый халдей, все кругом прикормлены.

Американец взрывается ангилйским матом, доступным пекарю и по видеопорникам. Пекарь парирует, что он его фак и клиент может кисс его в эсс. Американец надевает ему пиццу на рыло, бьет посуду, получает слевасправа по уху, к обеим сторонам набегает подмога – итальянский темперамент плюс американская раскованность внакладку на национальную гордость великороссов дают потрясающие результаты! Любо-дорого поглядеть, какой погром! Еле всех растащили.

Американец баюкает руку, обожженную кипящим маслом. Янки дудль. В гостиницу приезжает та же скорая, что три часа назад ему ногу вправляла. Подмигивают старому другу и врачуют ожог.

Цезарь после такой кампании отступил бы. Но Цезарь не был американцем.

Бригада по возрващении на станцию устраивает пресс-конференцию. Третий вызов! ну не климат ему здесь.

Так вечером попозже он решил пропустить рюмочку, успокоить нервы. Он пропустил рюмочку, и две рюмочки, и четыре рюмочки, и вышел чуть-чуть прогуляться перед сном, вдохнуть прохлады и полюбоваться зрелищем ночного Ленинграда.

Зрелище было хоть куда. У него поинтересовались, который час, попросили закурить, вслед за чем на сносном английском предложили выгодно продать доллары. Вместо шестидесяти официальных копеек – по четыре рубля. Такая подвалила финансовая удача, и он продал стольник.

Это компенсировало несчастья прошедшего дня. Микрокалькулятор показал прибыл от операции в шестьсот шестьдесят шесть долларов шестьдесят семь центов, а это даже для небедного американца славный заработок за день отдыха. И он придумал отпраздновать находку покупкой самого лучшего коньяка в ближайшем открытом гастрономе. И у кассы обнаружил, что с верху пачки десятка, и с низу – десятка, а между ними – аккуратно настриженная бумага. Куклу ему задвинули. Один, в темноте, выпивший: лох.

Это на него произвело такое сильное впечатление, что по пути в гостиницу его хватил инсульт. Лег он на тротуар и стал тихо помыкивать.

Лежит? Мычит? Пахнет? Пьяный! Мало у нас близ винных вечером народу лежит: кто мычит, кто нет. Переступали. Потом луноход приехал.

Подняли его загружать, а там лоб разбит и рука забинтована. Милиция вызывает скорую – не хочет ответственности: обвинят в избиении, были прецеденты.

Прикатывает скорая: битый алкаш. Кидают на носилки, пихают в машину, и – в 25-е Октября. Эта больница вечно по пьяной травме дежурит.

В приемной скатили его на кафельный пол и отбыли.

Поскучал он полночи на полу среди алкашей, в порядке очереди. Хлопнули на топчан, стали раздевать – и обнаружили паспорт. Он лежал не в нагрудном внутреннем кармане, как у людей принято, а как бы потайном, изнутри полы. От воров прятал. Скорая и не нашла.

Больница имени 25-го Октября для иностранцев не предназначена. Туда и своим лучше не попадать. Дежурный врач звонит в диспетчерскую скорой. Оттуда – в интуру, оттуда – в гостиницу. А там уже группа колготится, экспедицию на поиски организует и чуть ли не в ООН обращаться собирается.

И толпа интуристов вламывается в приемное. Ознакомились они с контингентом, глянули на перегоревшие лампочки меж облезлых стен, нюхнули запашку и пришли в тихий ужас. Застонали, завопили, одни камерами щелкают, другие консулу звонят: такие условия!.. Дежурный врач хватается за сердце: нельзя иностранцев, нельзя снимать, провокация западной пропаганды! Узнают, затаскают, выгонят! И узнали, и выгнали, поскольку телефоны посольства на прослушке, стукач при группе: прибыло ГБ в штатском, оттеснило иностранцев, засветили им пленки; одновременно прибыл третий секретарь американского посольства, готовый защищать жизнь соотечественника всей мощью державы; просочилось все на "Голос Америки", и слава больницы 25-го Октября достигла всемирных масштабов.

Уволили за недосмотр и переводчика (третьего, последнего). И стукача уволили. Скорая, к счастью, отделалась выговорами. А америкашку перевезли в больницу Куйбышева и положили в отдельную палату, где он через два дня благополучно и помер.

Так сообщать приятную новость жене с дочерью врачи выпихнули опять же переводчика, уже четвертого по счету, приставленного лично к больному. Однако когда переводик утешил, что все хлопоты и расходы по доставке тела на родину советская сторона, верная законам гостеприимства, берет на себя, убитая горем семья обнялась и просияла. Таковы их нравы.

Вот после этой самой истории КГБ и потрясло Интурист, что в результате кончилось снятием и посадкой за миллионные хищения бессменного директора Ленинтуры Ванюшина и воцарением в его кресле верного номенклатурщика Сорокина. И Интурист в Питере стал называться не "Дети Ванюшина", а "Сорочинская ярмарка".

ИСКУСАНА ЖИВОТНЫМ

С тех пор, как большевики разогнали Смольный институт, в Ленинграде всегда наблюдался переизбыток старых дев. Старость не радость, а девам вообще живется трудно. Интимный же аспект ограничивался общественным осуждением внебрачных связей и жэковскими лекциями о разрушительном вреде онанизма в противоположность безусловной пользе воздержания. И старые девы устраивались как могли. Заводили птичек и кошечек. Причем кошечек, суки, норовили заботливо кастрировать у ветеринара,– для порядка и чистоты в доме и, есть подозрение, из завистливого ханжества.

Раз приезжаем на вызов к одной такой старой деве, еще не дряхлой старушечке. Кровотечение из половых органов. Встречает нас, ковыляя с прижатым полотенцем.

В комнатке чистота, кружевные салфеточки, пушистая кошка с алым бантиком. Ввели коагулянты, наложили повязку: надо везти зашивать. Изодрана у нее промежность, и как-то странно.

Расспрашиваем: что и как случилось, каким образом? Бабушка, нам надо знать, мы врачи: вдруг инфекция, серьезное заболевание – мы должны иметь полную картину, чтобы правильно лечить; место, знаете, деликатное, осложнения ни к чему.

Она мнется, жмется, и полную картину рисовать уклоняется. Ну, это, короче... кошка вот исцарапала...

Боже! как кошка туда попала?! ничего себе исцарапала, швы теперь накладывать... что за изыск кошачьего бешенства?! Смотрим опасливо на эту тварь с бантиком – сидит, вылизывается розовым язычком.

Да нет, она не бешеная... просто рассердилась...

Однако! и часто она сердится? вы за свою жизнь не боитесь?

Нет, она хорошая киска, ласковая... но вот... недоразумение...

То есть? Бабушка, мы врачи!

Ну, она сначала-то не драла... ничего...

А что?

Ну просто... легонько...

Что легонько? Бабушка, у нас нет времени!

Ну... так... лизала...

Что лизала.

Ну... это... там...

А? Зачем, почему?

Да я как бы и дремала...

Во сне, значит. А кошка это с чего?

Ну... сметана, видно... немного попала...

Куда попала сметана?! Бабушка, как вам в промежность попала сметана? Вы что, храните ее там? или сели случайно в миску со сметаной?

Да в общем случайно... немного там... намазано было...

Что там – трещины были, зуд, воспаление?

Вспотели, покуда раскололи. Зуд... Она жила со своей кошечкой. Кошка в любви была сторона страдательная, потому что ей не давали жрать. И когда голодная кошка уже была согласна на все, старушка мазалась сметаной. Таким образом кошка, не имея иных средств к существованию, отдавалась за стакан сметаны. Таким образом старушка, не имея иных возможностей для личной жизни, отдавалась кошке, за тот же стакан сметаны. И даже, по ее словам, познала легендарное явление, именуемое оргазм.

У нее специально было знакомая продавщица, чтоб сметану кефиром не разводили.

И вот в час утех получают они взаимное удовольствие – бабка от кошки, кошка от кормежки,– и тут не ко времени зазвонил телефон. А она (бабка) ждала важного звонка. Она отпихивает партнершу, чтобы встать. Но кошка, обуреваемая зверским вожделением, преодолеть страсть не в силах – жрать хочет до дрожи и полного забвения приличий. Угрожающе урчит и дыбит шерсть! Та ее шлепает, оттаскивает, но кошка выказывает решительное отвращение к такому садизму и мазохизму и в ярости вцепляется в свою законную пищу. Старушка вопит и ее отдирает. Кошка вопит и отвоевывает хлеб свой насущный когтями и зубами. Ерунда этот Мцыри с барсом!

Такое, можно сказать, изнасилование с причинением телесных повреждений. Это называется дотрахались. Не ломайте мине кайф.

Ну что – привезли, подштопали. Поржали. Каких не случается оргинальных форм любви – Общество защиты животных должно бы рехнуться. От античного осла и классической козы до свиней и собак – можно составить список зоопарка. Но кошечка, пушистая, с бантиком... Старушку в гинекологии прозвали "поручик Ржевский".

РЕВИЗОР

Инспекция в сумасшедшем доме выглядит совсем не так помпезно, как некоторые представляют. Просто звонят в занюханный районный психдиспансер где-то в глубине области и сообщают: у вас будет инспекция, всем присутствовать на месте. А дурдому для полноты счастья вечно не хватает только инспекции.

Ну что – приезжает инспектор. Из новых. Представляется. Его сопровождают к главврачу и начинают развлекать разговорами и жаловаться на трудности и нехватку всего. А он отчеты просматривает мельком и норовит поскорее перейти к обходу. Направляется в пищеблок, интересуясь стандартно: "Как у вас с питанием?" С питанием так себе. Он лезет в кастрюли, проверяет котловую закладку и дотошно проводит контрольное взвешивание. И начинает припахивать скандалом, потому что везде, конечно, воруют. Инспектор слушает объяснения, кивает, соглашается, но бездушно требует накладные на получение продуктов. Дотошно сравнивает цифры с наличными запасами – ничего, конечно, не сходится: маслдо не сходится, мясо не сходится и прочие яйца и ценные овощи-фрукты. Теперь составляем акт о недостаче. Возникают слезы и просьбы.

А инспектор, карающий меч закона о здравоохранении, лезет дальше и глубже, сестру-хозяйку трясет: где новое постельное белье? халаты первого срока? полотенца? Сестра-хозяйка мелко жмется, мекает и бумажками шелестит: нового не хватает, старое списано, но наличествует, рваные пополам простыни по ведомостям фигурируют за целые две, стиральные порошок сплыл неведомо куда – переживает сестра-хозяйка, песни о тяжкой доле поет. А несгибаемый инспектор намерен рисовать акт второй.

А за инспектором фельдшер ходит, старый змей, всему облздраву давно известный. И что тот пропустит, этот подсказывает, подзуживает: а вот, мол, еще на такой моментик мы должны внимание обратить!..

Начальство клянет вороватых и прожорливых психов. Срочно строит с въедливым инспектором личные отношения, прибегает к обычному испытанному варианту: время, значит, уже обеденное, не угодно ли перекусить. Садятся с ними в казенную машину и везут в наиприличный ресторан, заказывают все лучшее. Причем старый змей фельдшер жрет за двоих и пьет за четверых, норовя исключительно самый дорогой коньяк. На халяву-то.

Но после обеда зараза-инспектор со свежими силами продолжает лезть во все дыры. А почему у хроников плохо пахнет? А чему ж там пахнуть -розам?.. А почему вот этому делали сульфидин, а в истории не указано? Как – не делали, а желваки на заднице отчего, от усиленного жевания по системе йогов? не надо, любезный, не надо мне врать! А теперь, командует, выйдите за дверь, я один с больным побеседую, жалобы послушаю. И все, сволочь, записывает себе в журнал. А псих – он летопись бед надиктует!

Видя такую напасть, начальство отзывает в сторонку потеплевшего фельдшера. Слушай, говорят по-тихому, ну твой – зверь! Он что – не понимает, или мир хочет перевернуть? Можно как-то решить все вопросы почеловечески, нормально договориться? Облздраву, пойми, скандал тоже ни к чему. Естественно, мы останемся благодарны.

Фельдшер держится спокойно, солидно. Да, говорит, человек тяжелый. Но работать с ним можно. Я-то, как старый сотрудник, вас, конечно, понимаю. Если настаиваете – готов попробовать повлиять. Авось удастся... но не знаю...

Удаляется с инспектором в кабинет. Через полчаса выходит, утирая пот. Только для вас, говорит, рискую работой и, можно сказать, всем. В общем, между нами, четыре сотни, ну и, презентик там... и я это дело по старой дружбе улажу...

Крякают, но какие разговоры. Тут же сбор средств, быстроногого в магазин, вручают конвертик и сверток с парой коньяка.

И это действует. Инспектор ликвидирует свои записки, и после рукопожатий и взаимных уверений и добрых напутствий садится с фельдшером в свой москвич с красным крестиком на лобовом стекле, и отбывает восвояси.

Неплохо отделались. Кому нужно это ЧП, эта куча актов и грязь из дому? Ведь псих – он что? он существо безответное. Легкие – они у кого-то огород копают, кому-то мебель таскают. Тяжелые – их кухня обкрадывает вообще беспредельно. Сестрички понемногу наркотики прут, шофер втридорога водочку возит. Везде при желании можно откопать недостатки, и даже медицинские ошибки, и завалиться всем дружным коллективом под монастырь. И тем ухудшить показатели по области.

Этот инспектор свою службу понял туго, потому что в короткий срок обзавелся дорогим костюмом и плащом, купил однокомнатный кооператив и, повысив таксу за свою сговорчивость, сократил одновременно процедуру досмотра. Хорошо жил.

Только однажды при такой инспекции больной ему говорит:

– А, Витька, здорово! Отлично выглядишь! Что, опять залетел -обострение?

Инспектор говорит: позвольте... Врачи, естественно, насторожились, а больной щебечет: "Так это ж Витька, мы с ним вместе на Пряжке лежали!"

Все смотрят на инспектора, и, хотя извиняются, но просят показать документы. Инспектор возмущается и норовит смыться. Его задерживают и вызывают милицию.

Это было такое позорище, что областная конференция психоневропатологов держалась за головы и лежала вповалку.

Бывший псих, больной, придумал способ, как жить. У него был зуб на врачей, так он решил – я вам устрою, ну держись! И стал ездить по диспансерам как инспектор. Машину он одалживал у знакомого, налеплял крестик и звонил по справочнику: к вам едет инспекция. Быт диспансера он знал, а вдобавок сошелся через приятелей-психов с этим фельдшером, которого недавно выгнали с работы за вечное пьянство. Но мало кому было известно, что его выгнали. Псих-инспектор сгоношил фельдшера, пообещав за сеанс хороший обед, много выпивки и еще четвертной денег, и тот согласился.

И никому в голову не пришло – звонок из Облздрава, проверяющий, и главное – при нем этот фельдшер, который всем сто лет в системе примелькался – не то что позвонить в Облздрав и перепроверить, но даже спросить какой-то документ кроме бланка командировки с печатью, которых фельдшер через кого-то из старых друзей спер пачку впрок!

Дела зводить не стали, потому что заикаться о факте взяток за сокрытие недостатков было всем причастным сторонам не интересно. Кстати, вполне толковые у этого психа были замечания. Обед и коньяк – вы ж понимаете; как же вы даже не посмотрели, кого вы принимаете?!

Так что фельдшер отделался легким испугом, а психа законопатили на пару месяцев полечиться, чтобы он не воображал себя инспектором.

Но купленная за это время квартира осталась ему.

Я никогда не вернусь в Ленинград.

Его больше не существует.

Такого города нет на карте.

Истаивает, растворяется серый вековой морок, и грязь стекает на стены дворцов и листы истеричных газет. В этом тумане мы угадывали определить пространство своей жизни, просчитывали и верили, торили путь и разбивали морды о граниты; и были, конечно, счастливы, как были счастливы в свой срок все живущие. Мы жили в особом измерении, скривленном пространстве: видели много необычного и смешного. Жили вязко и жаждали странного: вот кто куда и поперли – а кого и выдавили -дергать перья из синей птицы.

А хорошее было слово: над синью гранитных вод, над зеленью в чугунных узорах – золотой чеканный шпиль: Ленинград. Город-призрак, город-миф – он еще владеет нашей памятью и переживает ее. Сколько пито и пето с его героями, сколько грехов не смыто с рук, сколько текучих предательств и подвигов не занесено ни в какие досье, сколько утерянных сокровищ бытия отсеяно золотыми крупицами.

Время, беспечный старатель, тасует карточную колоду географии. Нас проиграли в очко уголовники в бараке.

Пробил конец эпохи, треснула и сгинула держава, и колючая проволока границ выступила из разломов. Мучительно разлепляя веки от сна, мы проснулись эмигрантами.

Это эмигрантская книга, написанная немолодым уже человеком.

Город моей юности, моей любви и надежд – канул, исчезая в Истории. Заменены имена на картах и вывесках, блестящие автомобили прут по разоренным улицам Санкт-Петербурга, и новые поколения похвально куют богатство и карьеру за пестрыми витринами – канают по Невскому.

Текст и внетекстовые художественные структуры

Созданный автором текст оказывается включенным в сложную систему внетекстовых связей, которые своей иерархией нехудожественных и художественных норм разных уровней, обобщенных опытом предшествующего художественного творчества, создают сложный код, позволяющий дешифровывать информацию, заключенную в тексте.

Однако специфика художественных коммуникаций, в частности, состоит в том, что код воспринимающего всегда в той или иной степени отличается от кода передающего. Это могут быть сравнительно небольшие отличия, определенные культурным опытом личности, спецификой психологической структуры, но это могут быть и глубокие социально-исторические черты культуры, которые или делают художественное восприятие текста невозможным, или глубоко его переосмысливают. Читатель стремится втиснуть текст в привычные представления, подбирая из уже имеющегося у него художественного опыта те внетекстовые структуры, которые, как ему кажется, более подходят для данного случая.

Оособенности внетекстовых структур определены теми социальноисторическими, национальными и психолого-антропологическими причинами, которые формируют художественные модели мира. Однако нельзя не отметить, что коммуникационная природа искусства накладывает на него глубокий отпечаток и что в тех текстовых и внетекстовых структурах, которые определяют формы искусства, одни в большей мере соответствуют "интересам" слушателя, его позиции в акте коммуникации, другие -автора.

Можно априорно сказать, что те принципы построения художественного кода, которые ближе структурным принципам естественного языка, "удобнее" слушателю, противоположные – автору. Автор строит текст, как одновременно функционирующий в нескольких кодовых системах. Каждая новая часть его должна оживлять в памяти уже известные коды, проецироваться на них, получать от этого соотношения новые значения и придавать новые значения уже известным и, казалось бы, понятным частям текста. Читатель склонен смотреть на художественный текст как на обычное речевое сообщение, извлекая из каждого эпизода отдельную информацию и сводя композиционное построение к временной последовательности отдельных событий. Естественно, что сюжетный текст тяготеет к "читательской" позиции, бессюжетный – к авторской.

Читатель заинтересован в том, чтобы получить необходимую информацию с наименьшим расходом усилий (наслаждение продлением усилия – типично авторская позиция). Поэтому если автор стремится к увеличению числа и усложнению структуры кодовых систем, то читатель склонен редуцировать их, сводя к достаточному, как ему кажется, минимуму. Тенденция усложнять характеры – авторская тенденция, черно-белая, контрастная структура -читательская.

Наконец, автор склонен увеличивать сложность внетекстовой структуры, упрощая текст, создавать произведения, кажущаяся простота которых требует для адекватной дешифровки сложнейших подразумеваний, богатства внетекстовых культурных связей. Читателю удобно, чтобы максимальная часть структуры была явлена в тексте. Нельзя не заметить, что "читательские" тенденции побеждают в таких видах текстов, которые наиболее сюжетны, содержат явно контрастные, обнаженные построения. Этими свойствами обладают тексты, принадлежащие, например, фольклору, средневековому искусству, плутовскому роману, романтической поэме. Следует признать, что – не как правило, а как тенденция – позиция "слушателя" более свойственна массовым видам искусства и особенно – так называемой "массовой культуре".

Ю. М. Лотман