Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 23"

Автор книги: Михаил Веллер

Соавторы: Роман Подольный,Александр Силецкий,Дмитрий Биленкин,Владимир Гаков,Игорь Росоховатский,Виктор Колупаев,Сергей Другаль,Александр Горбовский,Евгений Филимонов,А. Горцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Михаил Веллер. Тест

Первого августа, за месяц до начала занятий в школе, мама повела Генку на профнаклонность. Генка не боялся и не переживал, как другие. Ему нечего было переживать. Он знал, что будет моряком. Его комната была заставлена моделями парусников и лайнеров. Он знал даже немного старинный флажной семафор и морзянку. И умел ориентироваться по компасу.

Вот Гарька – Гарька, да, волновался. Он семенил рядом со своей мамой, вспотевший и бледный. Вчера он упросил Генку, что будет проверяться после него. Он во всем с Генки обезьянничал. И модели с него слизывал, и тельняшку себе выклянчил, когда Генка впервые вышел во двор в тельнике. Ему тоже хотелось стать моряком. Генке было не жалко. Пожалуйста. Море большое – на всех хватит. Даже так: когда он станет капитаном, то возьмет Гарьку на свой корабль помощником.

С солнечной улицы они вошли в прохладный вестибюль поликлиники. Генке мама взяла номерок на десять сорок. Гарькин номерок был на десять пятьдесят.

В очереди ждало и томилось еще человек пять. Трое девчонок сидели чинно, достойно; девчонки… что с них взять, сначала им куклы, потом дети – весь интерес. Пацаны тихо спорили, с азартом и неуверенностью. Профнаклонность – это тебе не шутка, все понимали.

Настала Генкина очередь. Они шагнули с мамой за белую дверь.

– Останься в трусиках, – сказала медсестра. – А вы, – к маме, подождите здесь с одеждой.

Генка независимо вошел в кабинет. Доктор оказался совсем не такой; не старый и в очках, а молодой и без очков. Из-под халата у доктора торчали узкие джинсы.

– Садись, орел! – Он подвел Генку к высокому креслу. – Сиди тихонько, пощелкал переключателями огромной, во всю стену, машины с огоньками и экранами. Снял со стеллажей запечатанную пачку карточек и вложил в блок. Не волнуйся, – приговаривал он весело, успокаивающе, а то, можно подумать, Генка волновался… хм. Доктор надел Генке на голову как бы корону, от каждого зубца тянулся тоненький проводок за кресло. Подобные же штуковины доктор быстро пристроил ему на левую руку и правую ногу. И прилепил что-то вроде соски к груди. – Так. Вдохни. Выдохни. Расслабься. Сиди спокойно и постарайся ни о чем не думать. Будто бы ты уже спишь… – Он повернул зеленый рычажок. Машина тихонько загудела. – Вот и все) – объявил доктор и снял с Генки свои приспособления.

– Доктор, я моряк? – для полного спокойствия спросил Генка уверенно.

– Одну минуточку… – Доктор открыл блок, вынул карточки, нажал какую-то кнопку, и машина выбросила пробитую карточку в лоток. – А ты, брат, хочешь стать моряком?..

– Ну естественно, – снисходительно сказал Генка.

– Ого!.. Сто девяносто два! – Доктор одарил Генку долгим внимательным взглядом. – Сто девяносто два! Поздравляю, юноша.

– Я буду адмиралом?! – подпрыгнул Генка.

После паузы доктор ответил мягко:

– Почему же обязательно адмиралом?..

И то ли от интонации его голоса, или еще от чего-то странного Генку вдруг замутило.

– Что… там?.. – выговорил он, борясь с приступом дурноты.

Доктор был уверен, весел, доброжелателен:

– Чудесная и редкая профессия. Резчик по камню! Нравится?

– Какой резчик, – шепотом закричал Генка, вставая на ноги среди рушащихся обломков своего мира, и замотал головой, – какой резчик!

Появившаяся медсестра положила добрую властную ладонь ему на лоб и что-то поднесла к лицу, от едкого запаха резануло внутри и выступили слезы, но сразу отошло, стало почти нормально.

– Нервный какой ты у нас мальчик, – ласково сказала медсестра и погладила его по голове.

– Редкая и замечательная профессия, – убедительно и веско повторил доктор. – И у тебя к ней огромнейшая способность. Утречко, а? – обратился он к медсестре. – В девять был этот мальчишечка… Шарапанюк… резчик по камню, сто восемьдесят. Теперь, пожалуйста, этот – сто девяносто два, а?

– И тоже резчик? – сестра взглянула на Генку по-особенному и вздохнула. – Талант…

– Посмотри на его убитое выражение. – Доктор даже крякнул. – А поймет, что к чему, еще ведь зазнается, возгордится. Ты еще прославишься, мальчик.

– Я не хочу прославиться, – горько сказал Генка. – Я все равно моряк…

Мама поняла все сразу, когда Генка вышел обратно в приемную. Она взяла профнаправление – и лицо ее посветлело. Она взволнованно поцеловала Генку куда-то между носом и глазом и принялась сама надевать на него рубашку, как будто бы он маленький.

– Чудесно, сынок, – сказала она. – Замечательно! Пойдем с тобой сейчас в художественную школу.

– Я пойду в мореходку, – ответил Генка непримиримо.

Мама покусала губы.

– Хорошо, – сказала она. – Пойдем сейчас домой. Пусть папа придет, там решим вместе.

Генка хмуро сидел во дворе под старым кустом акации, когда его отыскал там Гарька. Гарька самодовольно сиял.

– Меня уже оформили в мореходку, – похвастался он. – Что же ты меня не подождал, как договаривались? А мама сказала, что ты теперь пойдешь в художественную школу… Я не поверил, конечно, – доверительно сообщил он. – Какой у тебя уровень? У меня девяносто один! Почти сто! А у тебя? Сто один?

– Тыща, – сказал Генка, поднялся и ушел, пряча глаза.

Семейный совет был тягостен. Папа настаивал:

– У тебя все данные к редкой и замечательной профессии. Тысячи ребят были бы счастливы на твоем месте. Послушай нас с мамой, сынок. Ты ведь, хотя и взрослый, не все еще понимаешь… А в свободное время ты сможешь купить катер и плавать где душе угодно.

– А доктор не мог ошибиться? – безнадежно спросил Генка.

– Как?..

– Ну… может, машина его испортилась…

Папа молча взъерошил ему волосы.

– Я пойду в мореходку, – сказал Генка и заплакал.

Месяц прошел ужасно. Предатель Гарька дразнил его во дворе и похвалялся синей формой. Генка не отвечал ни на чьи расспросы (все, казалось ему, только и думают об его несчастье и позоре) и отказывался выходить гулять вообще. Мама с папой переглядывались.

Тридцатого августа мама сказала:

– Гена. Ты уже большой. Послезавтра тебе идти в школу. Ты – резчик по камню. Понимаешь? Кем бы ни стал, но все равно ты – резчик по камню. Идти тебе в мореходку – ну… как если бы птице учиться быть рыбой.

– Чайки плавают… – сказал Генка.

– И кроме того, в первую очередь все будет предоставляться ребятам с профнаправлением, ты понимаешь?

– Понимаю, – упрямо сказал он.

Назавтра они с мамой отнесли его документы в мореходку.

Завуч, взяв его профкарточку, с некоторым недоумением воззрился на Генку, потом на маму, потом снова на карточку, потом покачал головой.

– На вашем месте, – порекомендовал он, – я бы без всяких сомнений и вариантов отдал его в художественную.

Мама неловко помялась и развела руками:

– Он хочет… Мечтал… Ему жить.

– Вырастет – поймет. Благодарен будет.

– Не буду, – угрюмо пообещал Генка. Он ждал, обмирая в отчаянии.

– Что ж, – сказал завуч и кашлянул. – Мы возьмем тебя, конечно. Характер есть – уже хорошо. Но тебе придется трудно, учти, друг мой. Очень трудно.

– Пускай, – сказал Генка неожиданно ослабшим голосом и впервые за этот месяц счастливо перевел дух. – Морякам всегда трудно!

Через неделю Генка понял, что такое профнаправленность. Гарька давно гулял во дворе, а он еще готовил домашнее задание. Класс успевал решить три задачи, а он корпел над первой. Все уже усваивали новый материал, а он разбирался в старом и задавал вопросы. Полугодие он закончил последним в классе.

– Ты бы не хотел перейти в художественную школу, сынок? – печально спросила мама. – Тебя всегда примут. Подумай!

– Нет! – бросал Генка и зло сдвигал брови. – Нет!

Он шел последним до третьего класса. В третьем он передвинулся в таблице успеваемости на две строки вверх.

– Так держать, – сказал завуч, встретившись в коридоре. – Уважаю!

В шестом классе Генка стал достопримечательностью. Он был включен в состав команды, посланной на олимпиаду мореходных школ. Команда заняла третье место. Генка был единственным участником олимпиады, не имевшим профнаклонности. Гарьку в команду не включили.

Сознание необходимости делать больше, чем требуют от Других, больше, чем делают другие, укоренилось в нем и стало нормой. Он привык, как к естественному, весь вечер разбираться в пособиях, чтобы на следующем уроке знать то, на что по программе, составленной с учетом профнаклонности, хватало и учебника.

Генка окончил мореходку десятым по успеваемости. Это очень нужно было. В числе первого десятка он получал право поступления а Высшее мореходное училище без экзаменов.

На медкомиссии он проходил исследование на профнаклонность. "Резчик по камню. Сто восемьдесят один", – последовало не подлежащее апелляции заключение. Комиссия уставилась на Генку непонимающе и вопросительно.

– Да, – сказал Генка. – Ну и что? Я моряк.

Комиссия полистала его характеристики.

– Будете сдавать экзамены на общих основаниях. Таковы правила.

Он проходил комиссию каждый год. "Резчик по камню".

На преддипломной практике он впервые не травил при сильной волне четырнадцать лет тренировки вестибулярного аппарата.

Гарька получил уже под команду сухогруз, когда его еще мариновали в третьих помощниках. Потом он четыре года ходил вторым. Потом старшим. Потом ему дали старый танкер-шестнадцатитысячник, двадцать восемь человек экипажа.

В пароходстве привыкли к необычному капитану и перестали обращать на него особенное внимание, пока внимание это не возникло вновь, уже в благосклонном плане, когда третья подряд комиссия по аварийности признала его самым надежным капитаном пароходства. В тридцать девять лет, являясь исключением из инструкций, он стал капитаном трансатлантического лайнера. Капитан лайнера без профнаклонности".

Он приезжал в отпуск, проходил двором мимо куста акации домой и каждый раз говорил стареющим родителям: "Ну как?" – и раскрывал чемодан с заморскими подарками.

– Как надо, – отвечал отец.

– Никогда не сомневалась, что из моего сына в любом случае выйдет толк, – говорила мама и на несколько секунд отворачивалась с платочком.

В сорок семь, капитан-наставник флотилии, он сошел в августе во Владивостоке. Пять широких старого золота галунов тускло отливали на его белой тропической форме. Широкая фуражка лондонского пошива затеняла загорелое лицо. Солнце эффектно серебрило седые виски. Навидавшиеся моряков владивостокские мальчишки смотрели ему вслед.

Дворец был вписан в набережную, как драгоценность в оправу. Линии его были естественны и чисты, как прозрение. Воздушная белизна плоскостей плыла и дробилась в сине-зеленых волнах и искрящейся пене прибоя.

Стройный эскорт окружья отграненных колонн расступался при приближении. Причудливый свет ложился на резьбу фронтонов и фриза, предвосхищая ощущение замершего вдоха.

Экскурсовод произносил привычный текст, и негромкие слова, не теряя отчетливости, разносились в пространстве: "…уникальный орнамент… международная премия… потомки…"

Капитан вспомнил фамилию, названную гидом. Она держалась в его памяти с того дня, того, главного дня, когда он смог… смог вопреки судьбе, вопреки всему… Это была фамилия того мальчишки, резчика, у которого было сто восемьдесят в то утро, а у него сто девяносто два. Шарапанюк была его фамилия.

Корабль уходил в море ночью. Спелые звезды августа качались в волнах. Полоска портовых огней притухала за горизонтом. Капитан стоял на открытом крыле мостика. Он снял фуражку, и ветер шевелил поредевшие волосы.

– Я лучший капитан пароходства, – сказал капитан и закурил.

И только холодок печали звенел, как затерянный в ночи бубенчик.

Александр Силецкий. Киберомахия

Ах, какая была витрина!

Очарование, чудо! Что душе твоей пожелается – все красовалось под стеклом. Не захочешь – остановишься и будешь целый час глазеть, слюнки глотая, как гарцуют перед тобой огромные, раскрашенные, сверкающие короба, в которые, ей-богу, будто вся вселенная упакована и выставлена напоказ. Решайся, заходи и покупай! Любую благодать. Механика кругом – сплошная.

И вот в один солнечный весенний день набрался я храбрости и денег и пошел в тот самый магазин приобретать какое-нибудь диво. Какое – я сам тогда еще не знал.

Вошел.

В магазине – чистота, уют, вдоль прилавков автоматы сияют, у каждого мастер сидит и починяет – ведь рабочий день только начался, значит, автоматы должны весь день без отказу работать. Ремонт необходим.

– Здравствуйте! – говорю.

Все молчат – заняты.

– Ну ладно, – говорю, – мне ведь не к спеху.

Подходит тут ко мне продавец с лицом физика-теоретика, который только что переворот в науке сделал, но сам тому не верит, и спрашивает вдруг:

– А кофе не хотите?

Я смутился. К чему вопрос? Однако вмиг сообразил.

– Ага! – вскричал я. – Сервис максимум – такова программа? Превосходно! Что ж, налейте.

Нацедил продавец мне кофе в чашечку и, подавая, говорит:

– Вы за столиком в углу посидите, обождите немного. Купить, наверное, что-то пришли?

– Верно, – отвечаю, – угадали. Товар пока не выбрал, но уж что-нибудь куплю. Непременно!

– Вот и отлично. Как только освобожусь – весь ваш.

И продавец исчез.

Пошел я к столику. Настроение было радужное. Приятно, когда с тобой душевно говорят, не казенно… Я люблю, чтоб все на уровне и с блеском выходило – душа у меня современная, иначе не могу.

За столиком сидел какой-то гражданин. Он тоже кофе попивал и, будто нехотя, листал журнал с картинками. Одет он был отменно и выражение лица имел лощено-деловое. Я ценю такие лица. Как видно, сильный человек.

– А что, – говорю, садясь напротив гражданина, – не правда ли, день сегодня особенный?

– Ждем катаклизма? – отозвался гражданин мгновенно.

– Да нет. Просто солнышко светит, гололеду нет.

– Весна, – развел руками гражданин и улыбнулся.

– И впрямь, – киваю. – Как это вы подметили!.. Весна и впрямь. А после будет лето. Время отпусков. Вы – здешний?

– Все мы здешние, – еще шире улыбнулся гражданин.

Вот-вот, подумал я, какой подтекст, глобальный ход идей!.. Интеллигент, поди ж ты…

– Ждете долго? Что собираетесь купить?

– Могу журнальчик показать, – вдруг сообщает гражданин.

– Боитесь сглазить, понимаю… А журнальчика не надо. Там картинки заграничные. А я, признаться, не обучен. Не пойму.

Тут за прилавком дверь распахнулась, и подлетел к столику наш продавец.

– Ну как? – спросил он очень деловито.

– Что – как? – не понял я.

– Ну, разговорились, обменялись новостями?

– Это уж как положено, – усмехаюсь. – А что?

– Вам нравится этот человек?

Посмотрел я на гражданина – тот сидит, сияет весь, ну прямо душка!..

– Да, – говорю. – А все-таки, что случилось?

– Если товара для души не выбрали, то вот, предлагаю, покупайте. Прекрасный экземпляр!

– Чего-чего?! – У меня аж глаза на лоб полезли.

– А ничего, – говорит продавец. – Наша последняя модель. Друг механический. Прошу любить и жаловать.

Гражданин вдруг подскочил и давай эдак сердечно, с изяществом раскланиваться. Будто заезжий какой гастролер, бисы срывать мастак.

– Вот это новости, – говорю, – а я тут с ним беседы по душам вести пытался… Оказывается, механизм!..

– Друг механический, – поправил продавец. – Если вы одиноки, если вы нуждаетесь в помощнике, опоре на всю жизнь, если вам нужен добрый совет в тяжелую минуту и преданное существо, то лучше этого вам не найти. Высшего качества, изъянов нет. Гарантия – полвека. Отзывчив, мил, любую просьбу выполнит в момент. Сделан с учетом международных стандартов. И стоит недорого. Подумайте-ка: за гроши такого друга заиметь!..

Все у меня в голове перемешалось, и почувствовал я себя внезапно дурак дураком.

– Как же так? – спросил я, пытаясь встать на твердую почву. – Выходит, каждый может…

– Совершенно верно! В недалеком будущем – любой! Хватит с нас случайностей. Ошибки сокращают жизнь. Теперь все по-научному. Друзей теперь будут и в самом деле выбирать. Наверняка! Магазины откроют, пункты проката, предварительные заказы, торговля в кредит… Вам повезло. Это наш первый, пробный экземпляр. Еще ручной работы. Ну так что, берете или нет?

Я современный человек, и не приобрести новинку – как я могу? Затем ведь и живу, чтоб в ногу с временем шагать.

– Беру, – сказал я, больше не колеблясь. – Друг под рукой всегда сгодится. Ваша правда.

– Прекрасно сказано! – обрадовался продавец. – Вот вам квитанция, извольте – в кассу.

Влез он под прилавок, повозился там немного и выволок на середину магазина здоровенную коробку – кубометр, не меньше. Потом вдруг весь взъерошился и ка-ак цыкнет на друга моего механического. Тот мигом сник куда только лоск его пропал? – задергался, закрутился волчком, руками, будто веслами, воздух загребая, и… сложился пополам. Сложился и застыл. Схватил его тогда продавец за штаны и разом запихнул в коробку. Сверху стружек набросал и на крышку навесил пять замков – все блестящие и с музыкой.

Уплатил я деньги, тут внимание мое другая коробка на полке привлекла.

– А что, милейший, там у вас лежит? – интересуюсь.

– Жена, – отвечает продавец. – Механическая жена – холостяку всегда нужна.

– Ну? – изумился я. – Батюшки, и женами торгуют! Во, времена бегут!.. А взглянуть на нее можно?

– Нет, – важно говорит продавец, – ни в коем случае. Иначе вся герметизация пропадет, и станет эта жена не для кого-то там, кто заплатит, существовать, а для всей широкой публики. Вот будут у вас деньги приходите. И жену оформим вам.

Подхватил я за ручки коробку с другом – а он, чертяка, в теле, ощутительно тяжелый! – поймал такси и полетел домой. Счастливый.

Ввалился в квартиру – и сразу к телефону. Звоню приятелю:

– Старикашечка, привет! Поздравь – друга купил! Настоящего! До гробовой доски! Вот он, теплый, красивый, – и нежно так по стенке ящика стучу. – Я, брат, тысячу целковых выложил. Все равно что пианино или мотоцикл купил. Соображаешь? Ты заходи, брат, полюбуйся.

Стал я запоры с коробки снимать.

Тут одна мысль в меня вошла. А что, думаю, ежели он шалить вдруг начнет или качать свои права, коли что ему не по вкусу придется?

Но я сомнения отмел и сказал себе определенно: раз заплачено, то опасайся где-нибудь еще, а не на этом свете.

Снял я, наконец, запоры и сижу, любуюсь на ящик красочный. Глаз оторвать не могу. Тут же и применение коробке нашел. Поставлю я ее в углу на кухне и пальму в нее посажу.

Откинул я крышку и жду, когда же друг мой механический вылезет наружу. А он – ни гугу. Не шевелится и молчит. Как будто его там и нет.

Я сидел и огорчался. Прямо хоть беги назад.

Вдруг стружки зашевелились, в ящике затукало, завздыхало, потом стружки поднялись горбом, и народился из них мой друг механический. Увидал меня, встрепенулся, мотнулся вон из ящика и, очутившись на полу, одним движением весь отряхнулся и снова стал лощено-деловым, как в магазине за столом, и вновь сердечная улыбка заиграла на его лице.

– Ну вот. Я дома, – произнес он, потирая руки. – Я твой друг, делай со мной что хочешь, повелевай как заблагорассудится. Все для близкого человека сделаю!

Ну что ж, думаю, поди, и впрямь не врет. Вон, и в магазине заприходовали… Дескать, верный спутник на всю жизнь.

– А как зовут тебя, любезный? – спрашиваю.

– Как назовешь, так и будет.

– Ну, зовись тогда, мнэ-э… Выпертотом. Нравится?

– Нравится. Так чего желаешь, друг сердечный?

– Это смотря, что ты можешь.

– Все могу!

Ежели все, то еще ничего, думаю. Что б мне хотелось сейчас эдакого особенного? Чтоб на всю жизнь запомнилось и не стыдно было потом перед собой?

– Ага, – решил я. – Неохота мне на работу идти, слабость какая-то одолевает… Сделай так, чтобы все считали, будто завтра у меня воскресенье.

Друг пожужжал, попыхтел, покрутился на месте и говорит:

– Готово!

– Мнэ-э… Вон ты какой шустрый… Ну, коли так, то сооруди тогда, чтобы я совсем работать перестал, а жалованье ко мне бы шло.

Еще две минуты – и уже готово. Хорошо иметь механического Друга!

– Так, – говорю после некоторого размышления, – это тебе и впрямь раз плюнуть… А сделай мне теперь автомобиль – не век же пешком ходить! И чтоб права, и… Словом, понимаешь.

И автомобиль добыл. Потом квартиру мою до восьми комнат расширил, мебелью в большом количестве модерновой обставил, с хрусталями и бронзой литой, фонтанчик устроил и бассейн для купания. Затем дачу мне отгрохал и участок в лесу отхватил гектаров на пять, с садом, стадом, с речкой, пожарной командой и шоссейной дорогой прямо к даче. Потом аэродром построил и самолет пригнал.

– Ну, что еще? – спросил Выпертот, изрядно потрудившись. – Чего еще ты хочешь?

– Славы хочу. Хочу стать великим писателем, чтоб меня называли новым Львом Толстым.

Стал я писателем. Обо мне в газетах тут же напечатали. Дескать, живет такой-то и творит. Начал я в маститые выбиваться и дачу свою прозвал "Ясный овражек".

Словом, в один день – да что там, меньше, в несколько часов! заполучил я все и зажил припеваючи, как и должен уметь жить простой человек, идущий в ногу со временем.

Уж не помню, сколько минуло с тех пор, как вдруг является ко мне делегация, вся из товарищеских судей, и сообщает, что живу я на нетрудовые доходы, что на деле я дутый хапуга и все, что у меня есть, пора бы и конфисковать.

Естественно, возмущению моему не было предела, я рвал и метал, строчил объяснительные статьи, выступать порывался, но… не помогло.

Забрали у меня все. И дачу, и машину, и самолет, и квартиру, и даже ненаглядного друга моего Выпертота. А я так к нему привык, можно сказать, полюбил… Даже ящик красочный – и тот забрали!

В смятении душевном побежал я в магазин.

На витрине было пусто, и только белел плакат "Наш быт – лицо наших дней" с аршинными огненными буквами.

В магазине – все та же чистота, уют, и вдоль прилавков автоматы сияют, у каждого мастер сидит и починяет.

– Как же так? – вскричал я оскорбленно.

Подошел ко мне продавец с лицом физика-теоретика, который ничего не открыл, но верит, что откроет, и сказал:

– Вышла ошибочка, молодой человек. Та машина, которую мы продали вам, для творчески-порядочных лиц предназначалась. Она уж слишком многомощная.

– Но отчего сказали, будто я на нетрудовые доходы жил?

– Да так оно и есть! Вы жили в ущерб государству. Думаете, машина из воздуха вам все это строила? Нет! Она выкрадывала имущество народное и передавала вам. Так вы и жили.

– Что же делать мне теперь? – спросил я в отчаянии.

– Ничего, – успокоил продавец, – машину мы назад в витрину поместим, пусть постоит пока, где стояла. А вас – туда же!

– То есть как? За что?

– Я ж говорил вам – неувязка вышла, – пояснил охотно продавец. – Вот поглядите.

Шагнул он ко мне, елейно улыбаясь, и вдруг проворною рукою под мою рубашку – шасть! – и вытянул оттуда глянцевый ярлык на пурпурной тесьме.

– Вот, – сказал он, – мы думали, все обойдется, не станем вас расстраивать, да, видно, судьба… Вслух читайте!

– "Хомо вульгарис, экземпляр экспериментальный, гарантия 100 лет", прочитал я, холодея.

– Вы и есть, – заметил продавец. – Мы вас сделали, дали путевку в жизнь, хотели в серию пустить, а вы нам такую свинью подложили… Придется вас в надежные руки отдать. Может, куда и для лабораторных нужд. Уникальный вы все же тип.

Тут я возмутился. Что значит – для нужд лабораторных?! Я не мартышка и не крыса!

– Книгу жалобную! – рявкнул я в сердцах.

– Извольте, – согласился продавец. – Да толку?

Мигом появилась книга – на мелованной бумаге, в супере атласном – и помчалось перо по страницам, выделывая кренделя. Дескать, обманули; дескать, затирают; дескать, страшно мне теперь вообразить, как дальше повернется жизнь. Всю книгу исписал.

– Ну, вы даете, – восхитился продавец. – Ах, лихопись шальная!

Забрал он книгу и спрятал под прилавок, в сундучок. А после сладко потянулся.

– Поймите, – сказал он назидательно, – вы – машина, вы – только копия человека. И не воображайте из себя бог знает что. Ну, не удался эксперимент, ну, что теперь поделаешь? Хотя, возможно, этого и ждали…

– Жалобу прошу рассмотреть, – сказал я зло.

– Рассмотрим. Куда она денется? Но ведь не сразу, сами посудите. А пока… К чему упрямиться? Ступайте на витрину. Надеюсь, кто-нибудь вас купит. Организация или отдельный человек.

– Купит, – чуть не заплакал я. – Друга лишили, а теперь вот – и свободы.

– Эксперимент, – развел руками продавец. – Ступайте, не мешайте мне работать.

– Отпустите!

– Нет! Вам теперь не верят. Где гарантия?

Я подумал и кивнул:

– Нет гарантии. Все верно. В душе-то я человек. И мне не чуждо…

– Вульгарис хомо, – скривился продавец. – Сам знаю. Ну-ка, брысь!

…И встал я под стекло.

Я поворачиваюсь в витрине под перекрестным сиянием ламп и пальцем незаметно выпячиваю на животе ярлык с названием товара и ценой. Пусть видят все, пусть знают…

А мимо по улице люди снуют, и среди них, наверняка, уже запущенные в серию механические друзья – бежит, бежит время… А я спокоен. Потому как верю: вот приглянусь я кому-нибудь и купит меня мой друг механический, чтоб вместе со мною по жизни шагать. И какая разница, кто в конечном счете за кого заплатит. Главное, нам ничто не чуждо… Да, ничто! Как и всем, у кого душа современная…