Текст книги "Через всю войну"

Автор книги: Михаил Паджев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Это видели все советские воины, проходившие по освобожденной земле. Видели огромные масштабы разрушения и уничтожения. Сегодня известны точные цифры и факты. Только в Белоруссии оккупанты убили 2 миллиона 200 тысяч человек, уничтожили 430 000 домов, 7000 школ, библиотек, больниц. На Украине они убили 4 миллиона советских граждан. В Российской Федерации – 1 миллион 700 тысяч. Хотели убить больше, но не успели.

На освобожденной территории проходил набор в Красную Армию. С огромным желанием шли служить молодые люди, которые на собственном опыте убедились, что у них есть что и кого защищать. Политуправление нашего Воронежского фронта в те дни обратилось к молодым воинам со специальной листовкой. "Товарищи бойцы! – говорилось в ней. – Вы – очевидцы чудовищных зверств и насилия немецких палачей. Многие из вас сами пережили все ужасы фашистского ига. У одного немцы расстреляли отца, брата, близкого товарища. У другого гитлеровские бандиты убили родную мать, обесчестили любимую жену, а сестру увезли в проклятую Германию. У третьего сожгли дом, отняли скот, выгребли хлеб, обрекли семью и малых детей на голодную смерть.

Это они – фашистские грабители – разрушили и сожгли прекрасный старинный русский город Воронеж...

Это они – подлые разбойники – грабили и разорили население Советской Украины, Воронежской и Курской областей.

Это они убивали и насильничали в Харькове, Курске, Белгороде, Чугуеве, Льгове, расстреливали и вешали на столбах сотни и тысячи наших отцов и братьев.

У кого из вас не сжимались кулаки при виде этих гнусных злодеяний? У кого не обливалось кровью сердце? Кто из вас не говорил грозных слов мести: "Обождите, варвары! Придет время, и мы за все отомстим вам!"

Это время пришло. Теперь вы в рядах Красной Армии. Родина дала вам в руки оружие. Теперь у вас есть чем мстить проклятым гитлеровцам, есть чем бить их.

Так обрушьте же всю силу этого оружия на головы презренных бандитов! Мстите им беспощадно. Бейте их без промаха. Излейте в бою всю силу своей ненависти. Отомстите за все муки и страдания ваших жен, матерей, детей.

Будьте храбры и дерзки в наступлении, стойки и упорны в обороне. Сражайтесь, не щадя своей крови, не щадя своей жизни. Пусть ни один гитлеровец не уйдет из-под вашего смертельного удара".

И советские воины показывали образцы храбрости и мужества, беззаветной преданности Родине, любви к своему народу. Они шли в бой, презирая смерть. Именно в те февральские дни 1943 года все мы узнали о героическом подвиге Александра Матросова, заслонившего амбразуру вражеского дзота своим телом в бою за деревню Чернушки. На его подвиге, на подвиге десятков и сотен других бойцов и командиров мы воспитывали пограничников.

Отходя, враг оставлял в нашем тылу свою резидентуру. Приходилось выявлять и ликвидировать ее. В соответствии с директивой главной квартиры командующего немецкими войсками на Восточном фронте гитлеровские оккупационные власти использовали в период оккупации в качестве ставленников и пособников немецкого фашизма бывших белогвардейцев, националистов, кулаков, изменников Родины, уголовников. Это отребье в той или иной мере помогало тайной полевой полиции, жандармам, местным комендантам получать разведывательные данные о прифронтовой полосе, изыскивать необходимые ресурсы для германской армии, выявлять коммунистов, партизан, семьи военнослужащих Красной Армии.

8 февраля 1943 года была задержана агент немецкой разведки "Б", работавшая при штабе немецкой дивизии. Она выявляла коммунистов, партизан, военнослужащих Красной Армии, лично выезжала на розыск советских летчиков, сделавших вынужденную посадку. Агент передала немецкой разведке список, в котором значились имена 28 партийных работников и партизан. При отходе немцев она была оставлена с целью шпионажа.

Но были и другие встречи. С нашими советскими людьми, что, оставаясь на временно оккупированной территории, не пошли в услужение к врагу, а действовали, как подсказывала им совесть, сердце советского патриота. Мы встречались с партизанами, подпольщиками, партийными и комсомольскими активистами, которые по своей доброй воле, как могли, боролись с врагом, не страшась смерти.

Однажды вечером мы оказались в саду дачного поселка в нескольких километрах от Харькова. Большинство дач пустовало. Только в нескольких домах в окнах мерцали огни. До Черкесско-Лозовой было еще далеко. Бойцы приустали, да и пора было подумать о ночлеге.

Подозвал Городнянского:

– Проверьте, товарищ старшина, что это за дома, можно ли в них расположиться на ночь.

Через десяток минут Городнянекий вернулся и доложил:

– Есть один дом. Правда, будет тесновато. Но чисто. Да и жильцы приглашают, говорят – для всех места хватит.

Мы прошли в сад. Неподалеку от калитки виднелось большое одноэтажное деревянное почти квадратное здание с множеством дверей и сплошной террасой. Вошли в него. Разместились по комнатам. Вышло по два-три бойца на каждую комнату. В одной обосновались мы с политруком Гончаровым. Старшина Городнянский принес ужин. Вошла хозяйка, женщина лет сорока. Согрела чай. Мы сняли куртки, сели за стол. Женщина долго рассматривала нас, а потом спросила:

– Вы медики?

– Нет, – отозвался я. – Я командир, а он политрук. А у вас что, болен кто-нибудь?

– Да нет, – сказала женщина, – такие петлицы, как у вас, до войны носили пограничники. Но ведь пограничники служат на границе. А тут фронт. Вот я и подумала, что медики. У них тоже петлицы зеленые, только чуть темнее.

И она умолкла. На лицо ее легла печать раздумья.

Мы поняли, что женщина что-то хотела сказать, но не решилась. Я продолжил разговор:

– А у вас кто-то служил на границе?

– Нет, – ответила она и опять задумалась.

Я сказал, что мы с политруком войну встретили на западной границе. Отходили через эти места. Теперь идем снова к родным заставам.

– Вот как, – удивилась женщина. И призналась: – До войны я работала в Харьковском пограничном училище. Сколько мы провожали питомцев этого училища на границу... – И посмотрела на меня, потом на политрука: – Из вас случайно никто не учился в нашем училище?

– Нет, – ответил я, – Иван Иванович стал офицером в войну, а я кончал Саратовское пограничное училище.

Женщина присела и стала рассказывать о черных днях фашистской оккупации. Я понял, как у нее наболело на сердце. Потом спросил:

– Почему же вы не эвакуировались с училищем?

– О, это вопрос сложный, – произнесла женщина. – Можно ли об этом рассказывать? Да и кто мне поверит, кроме того человека.

– Кто этот человек?

– Он работал у нас в училище. Когда фронт приблизился к Харькову, он сказал мне: "Вы уроженка Белгорода, езжайте туда. Там к вам придет наш человек и скажет, что вам необходимо делать в тылу врага". – Она подлила нам чаю и продолжала: – Время шло, ко мне никто не приходил. Я решила вернуться в Харьков в надежде встретить знакомых людей. Но жить было не на что, и я устроилась работать в саду. Немцы открыли в этом здании "контору" по переработке фруктов. Они консервировали яблоки, груши, сливы. Рабочие, которые исполняли эту работу, через три-четыре месяца куда-то исчезали, а вместо них прибывали новые. Это показалось мне подозрительным. Тогда я познакомилась с одним из вновь прибывших. Он работал в канцелярии. Мой знакомый сказал, что это вовсе не контора по переработке фруктов, а филиал разведшколы немцев. Я собрала много материала об этой разведшколе и о тех людях, кто учился в ней. Посоветуйте, как мне найти того товарища, который оставил меня в тылу врага.

– Да, – заметил я, – это интересно. Но человека, что оставлял вас в тылу, найти в данной ситуации довольно сложно. Да и жив ли он? Вот что я вам посоветую. Нам надо уходить. Но вслед за нами сюда придут сотрудники территориальных органов государственной безопасности. Расскажите все им.

Женщина поблагодарила нас и ушла. А я лежал и думал об этой мужественной патриотке, которая сама себе поручила и выполнила сложное разведывательное задание, рискуя жизнью. Сведения, которые она собрала о гитлеровской разведшколе и о тех, кто учился в ней, пригодятся нашим чекистам. Не помню имени этой женщины. Но и сегодня вспоминаю о ней, советской гражданке, выполнившей свой долг в тылу врага.

Так неожиданно мы побывали на территории одной из разведывательных школ, готовившей агентов, с которыми нам все это время приходилось бороться, с кем еще предстояло бороться до конца войны и после нее.

Утром мы продолжали свой марш. Прошли Холодную гору и оказались на северной окраине Харькова. А во второй половине дня прибыли в село Черкесско-Лозовую. Оно лежало в глубокой лощине вдоль берега замерзшей реки. В центре на небольшой площади возвышалось здание школы. Тут размещался штаб полка. Я доложил командиру полка полковнику Блюмину о прибытии и о ночевке в бывшей немецкой разведшколе. Он сделал пометку об этом на листе бумаги, а потом спросил, как мы дошли, каково самочувствие людей, настроение. Затем показал телеграмму, в которой начальник войск охраны тыла Воронежского фронта предписывал нашему полку выйти на рубеж Нижняя Сыроватка – Новая Водяга. Командный пункт полка расположить в городе Красный Кут.

Помолчав, Блюмин добавил:

– Части Красной Армии подходят к Днепропетровску. С каждым днем увеличивается участок, охраняемый полком. Резервный батальон уже задействован. Теперь я вашу заставу вывел в резерв. Завтра утром к вам в подчинение перейдут саперный и учебный взводы, с которыми вы и должны убыть в Красный Кут. Подготовьте там место для расквартирования штаба полка. Мы тронемся вслед за вами. – Блюмин достал карту, показал ее мне: – Здесь расчет на марш, маршрут движения. Готовьте людей.

Выступили на рассвете. Исходный пункт – город Дергачи прошли в назначенное время. Потом выбрались на шоссе Харьков – Богодухов. На обочинах его валялась подбитая вражеская техника. Особенно ее было много в районе Ольховатки, где шли самые жаркие бои. Накренившиеся, с развороченными боками танки, разбитые орудия, обгоревшие машины всех марок Европы – все это теперь застыло, остановилось, бездействовало.

Ничто так не радует бойца на фронте, как поверженный враг. Только тот, кто пережил трудное лето сорок первого, кто стоял и выстоял против гитлеровских танковых лавин, мог по достоинству оценить все то, что теперь происходило на советско-германском фронте. И хотя нам приходилось не раз отступать и отходить, терять дорогих людей, драгоценную технику и сейчас, но уже ничто не могло изменить общего хода событий, заглушить победную песню, звучавшую в душе. Проходя мимо подбитых вражеских боевых машин, мы не без гордости смотрели на них. Взгляды бойцов словно бы говорили: "Ну что, не по зубам оказались просторы России? Не на тех напали..."

Слышались и реплики:

– А здорово им дали наши артиллеристы.

– Знай наших...

В середине дня мы сошли с шоссе на проселок и лесом напрямик двинулись к Красному Куту. Стемнело. Впереди послышался лай собак. Головной дозор доложил, что лес кончился, видны дома. По расчетному времени это и должен был быть Красный Кут. Расположив людей на опушке леса, я с дозорными прошел к домам начинавшейся здесь улицы. Сержант Шкуро постучал в окно крайнего дома. На стук никто не ответил. Тогда Шкуро настойчивей забарабанил по стеклу. Скрипнули половицы. Кто-то вышел в сени и, не открывая двери, спросил:

– Чего надо?

– Свои, не бойтесь.

Дверь приоткрылась. Я осветил фонарем стоявшего на. пороге старика.

– Скажи-ка, отец, в городе наши есть?

– Нет, – отозвался старик хриплым голосом, – вы будете первыми.

И он пригласил нас в дом. Мы узнали, что немцев в городе нет, но есть местная полиция. Немецкий комендант находится на сахарном заводе.

– Далеко это отсюда?

– Да километров пятнадцать, пожалуй, будет.

– А солдат там много?

– Сказывали, с десяток, может, чуток больше.

– А знаете, где на вашей улице живет полицай?

– Знаю.

– Тогда вот что, отец, одевайся, пойдешь за ним и скажешь, что у вас в доме остановился немецкий офицер, пришла, мол, какая-то их часть, требуют полицая.

Старик ушел.

Мы расположили вокруг дома отделение сержанта Векшина, а старшину Городнянского с тремя бойцами оставили в сенях. Они пропустили, как было условлено, возвратившегося старика, а полицейского схватили и отобрали у него оружие.

Ни жив ни мертв стоял он посередине комнаты, не понимая, что произошло, но чувствуя, что случилось непоправимое.

– Ну что, господин полицейский, давайте будем знакомиться.

Он вытянулся, руки по швам. Мелкая испарина покрывала его лицо. Заниматься полемикой нам было некогда, сразу приступили к делу.

– Знаешь, где живет начальник полиции?

– Знаю.

– Хочешь искупить свою вину перед советским народом?

– Да, – заверил полицейский.

– Тогда слушай. Пойдешь сейчас к начальнику и скажешь, что на вашей улице расположилась прибывшая немецкая часть, ее командир остановился у тебя в доме, а его вызывает к себе. Веди начальника полиции в свой дом, да не вздумай шутить.

– Все сделаю так, как вы сказали, – залепетал полицай.

– Ну, тогда пошли.

Полицейский довел нас до своего дома, открыл дверь. В нескольких комнатах было чисто прибрано, но пусто. В кухне на столе стояла начатая бутылка водки и закуска.

– Где семья?

– Я не здешний, не краснокутский.

– Ну ладно, беги за своим начальником.

Полицейский убежал, а мы стали ждать его возвращения. Сдержит свое слово негодяй или поднимет шум? С улицы донесся приглушенный говор, заскрипел снег под ногами. Две тени приблизились к дому. Городнянский крикнул:

– Хальт!

Не успел начальник полиции опомниться, как его уложили на снег и обезоружили.

Так по одному мы собрали к полуночи всю немецкую администрацию города в управлении полиции. По сути, это был дом начальника полиции – какое-то здание, превращенное им в личный особняк и управление полиции одновременно. Добра в доме было много. Обосновывался начальник краснокутской полиции, чувствовалось, надолго. Грабил людей основательно. Тут было и пианино, и мебель красного дерева, и ковры, и посуда. Всего в избытке. Полицейские сидели съежившись, не смея открыть рта, как сидят преступники, пойманные с поличным. Пропитое, обрюзгшее лицо начальника полиции выражало растерянность. Заплывшие жиром глазки его бегали, в них отражался страх, растерянность, досада: как это его взяли, обхитрили, обвели вокруг пальца.

Пока Джамолдинов допрашивал этих мерзавцев, мы занялись немецким гарнизоном на сахарном заводе. От полицейских стало известно, что гарнизон состоит из двенадцати гитлеровцев. Посоветовавшись с Гончаровым, решили на ликвидацию послать старшину Городнянского. Такой выбор оказался не случайным. Старшина был опытным пограничником. Службу свою в погранвойсках начал в 92-м Перемышльском пограничном отряде. В первый же день войны вступил в бой, бил фашистов на Сане. Не раз прорывался из вражеского окружения. Был волевым, храбрым командиром, остроумным, смекалистым бойцом. Внешне Городнянский походил на чистокровного арийца, к тому же неплохо знал немецкий язык. Однажды политрук Гончаров рассказал мне, как при выходе из вражеского окружения в начале войны старшина Городнянский надел мундир немецкого ефрейтора, сел на мотоцикл, пристроился к колонне немцев и разведал маршрут для выхода комендатуры.

Не пришлось старшине Городнянскому увидеть день окончательного разгрома фашизма. В апреле 1945 года он был откомандирован в разведроту 24-й стрелковой дивизии и вскоре пал смертью храбрых буквально за несколько дней до конца войны. Было это в Чехословакии. Батальон, которым я к тому времени командовал, совершал марш. У небольшого чехословацкого села мы сделали привал и тут увидели на пригорке наших солдат, устанавливавших четырехгранные столбики со звездами на свежевырытых могилах. Нас невольно потянуло туда. Как обидно погибнуть в самом конце войны! Хотелось отдать последние почести тем, кто пал в одном из завершающих боев при освобождении чехословацкой земли от коричневой гитлеровской чумы. Каково же было мое изумление, когда на одном из памятников я увидел фотографию старшины Городнянского. От волнения никак не мог прочитать под ней надпись. Спросил хоронивших:

– Это старшина Городнянский?

– Да, – ответил сержант из похоронной команды, – это командир взвода нашей разведроты. Наш взвод первым ворвался в это село. Вон там, на высоте, у фашистов был дзот и пулемет, они не давали полку продвигаться по дороге, а горы мешали обойти это место. Командир взвода повел нас в атаку. Мы уничтожили дзот, но гитлеровская пуля оборвала жизнь нашего командира...

Мы дали троекратный прощальный залп старшине первой заставы Городнянскому и павшим вместе с ним его боевым товарищам и пошли дальше на запад.

Вот кто в начале марта 1943 года был послан с отделением сержанта Пугачева на полицейских лошадях на сахарный завод, чтобы уничтожить немецкую комендатуру. Пограничники подъехали к заводу часа в четыре утра. Городнянский прихватил с собой отделение сержанта Пугачева и первого взятого нами полицейского. Расположив людей у проходной, сам с полицейским подошел к двери.

– Ну, полицай, стучи.

На стук ответили по-немецки заспанным голосом:

– Кто там есть?

– Господину коменданту срочный пакет от начальника полиции.

У двери послышались шаги. Потом открылся дверной волчок. Увидев лицо знакомого полицейского и пакет в его руке, немец открыл дверь. Через мгновение часовой неподвижно распластался на полу.

Отделение сержанта Пугачева вместе со старшиной Городнянским проникло на завод, окружило здание, где размещались гитлеровцы, и блокировало его. В окна полетели гранаты. Потом автоматным огнем бойцы прочесали комнаты. На все это ушло несколько минут. С немецким гарнизоном было покончено.

Утром к нам стали подходить граждане города. Узнав-, что вся полиция арестована и начальник полиции в руках у пограничников, которые в Красный Кут как с неба свалились, люди стали рассказывать о том, что творили в городе прислужники фашистов. Особенно гневно они выговаривали главарю полицейских:

– Ну что, гад, запасся добром на всю жизнь? Ты же говорил, что немецкий порядок на советской земле установлен навечно. Что скажешь теперь? Что скажешь, когда тебя будут вешать на осине?

Прослышав, что в городе объявились советские бойцы, из леса пришли к нам несколько партизан. Вот их-то я и попросил отконвоировать немецких прислужников в Харьков, в военную контрразведку. Партизаны передали полицейских по месту назначения.

Два дня мы пробыли в Красном Куте, готовя помещение к приходу штаба полка, разбираясь с отдельными лицами, выполнявшими ту или иную работу у гитлеровцев, искали тайных агентов, беседовали с населением. Людям было возвращено отобранное у них имущество. Непривычным для них казалось, что наконец-то можно снова ходить по улицам не оглядываясь и говорить то, что у тебя на уме, без опаски. Город Красный Кут, стоявший посреди лесного массива в стороне от больших дорог, ожил.

А штаб полка не подходил. Зато справа и слева стала слышна артиллерийская канонада. Тогда этому трудно было дать объяснение. Лишь много лет спустя, перелистывая страницы одного архивного дела, я прочитал донесение командира батальона: "Командиру 92-го погранполка, 3.3.43 г. 20.00. Выйти на рубеж по приказу не могу, противник на некоторых участках перешел в контрнаступление. Командир 3-го батальона Пашков".

Мы были в первом батальоне, но нашелся именно этот документ. Суть же была одна. На фронте что-то произошло. А получилось тогда следующее. Гитлеровское командование, перегруппировав силы, создало юго-западнее Харькова мощный кулак, превосходивший наши наступавшие войска на этом направлении. Немецкие войска перешли в наступление. Если бы не были так растянуты тылы и коммуникации Воронежского фронта и не столь измотаны в непрерывных наступательных боях соединения и части, противник не имел бы здесь значительного успеха. Но в этой обстановке советские войска с большим трудом сдерживали бешеный натиск врага. 6-я армия, в тылу которой мы находились, вынуждена была отойти к Харькову.

Полковник Блюмин получил приказ от начальника войск по охране тыла фронта отвести батальоны полка на новый рубеж. 6 марта прибыл связной из штаба полка и к нам. Заставе предписывалось вернуться в село Черкесско-Лозовую. Прикинув на карте маршрут движения, который составлял добрую сотню километров, мы решили на основную магистраль Богодухов – Харьков не выходить, а идти проселками. Так было короче и безопаснее. Выступили сразу, рассчитывая к рассвету перейти мост через реку у села Ольховатки, так как немцы могли отрезать заставе и приданным ей саперному и учебному взводам пути отхода.

Только мы миновали Ольховатку и подошли к селу Пересечному, как у перекрестка дорог от Богодухова и Полтавы появилась колонна немецких войск. Мы свернули в лес в сторону Дергачей. Так и добрались до Чернесско-Лозовой. Штаб полка уже снимался.

Вот что говорится об этом в донесении штаба полка: "В ночь с 8 на 9 марта 1943 года через Черкесско-Лозовую стали отходить наши подразделения и части. Для наведения порядка в селе оставлена первая застава с заместителем командира полка майором Башмаковым. Штаб полка отошел в село Мянца".

Наша первая застава осталась в селе. Майор Башмаков и капитан Цыганков вскоре убыли в Харьков, в штаб 3-й танковой армии, для уточнения обстановки. Мы же, выполняя приказ, перекрыли все подходы к ЧеркесскоЛозовой. Чтобы не связывать действия заставы, отправили свои небольшие "тылы" со старшим лейтенантом Джа-молдиновым вслед за штабом полка.

Около полуночи в дом, где мы расположились, вошел сержант Пугачев, а с ним высокий человек в папахе и черной казачьей бурке.

– Полковник Самохин, – представился он, – где тут на ночь можно расположиться?

– Верю, что вы полковник Самохин, – сказал я, поднимаясь, – но прошу вас все-таки предъявить документы.

Вошедший протянул удостоверение личности, которое свидетельствовало, что податель сего начальник особого отдела кавалерийского корпуса.

Я посоветовал полковнику Самохину разместиться в школе, где находился штаб полка. При этом добавил, что там наша полковая машина и в одном из классов отдыхают сержант и шофер.

– Хорошо, – согласился Самохин, – проводите, пожалуйста, нас туда.

Вслед за полковником к школе подъехало еще человек пятнадцать. Все они были одеты в такие же казачьи бурки, как и их начальник. Попросив у полковника разрешения, я вернулся к своим бойцам.

Часа в три ночи меня разбудил сержант Астахов, спавший с водителем машины в школе:

– Вас вызывает полковник Самохин.

В комнате, где находился Самохин, горела на столе свеча. Я доложил полковнику о прибытии.

– Сколько у вас людей? – спросил он.

– Двадцать со мной.

– Вот что, старший лейтенант, через час мы снимаемся. Там, впереди, находится наш эскадрон. С рассветом он немного пошумит и начнет отходить. В Дергачах много танков противника. Как видите, если мы ничего соединением сделать не можем, то вы со своими людьми нам не поможете. Доложите своему командиру полка, что я приказал вам отходить вместе с нашим прикрытием.

Вскоре полковник Самохин и сопровождавшие его всадники ускакали. Мы ожидали рассвета. Внезапно со стороны Дергачей донеслись громовые раскаты. Через секунду на площади с сухим треском стали рваться снаряды, а в саду затрещали автоматные очереди. Галопом через село пронеслись конники. Прибежал шофер, доложил: машина разбита, сержант Астахов убит. Накрыло школу сразу несколькими снарядами, так что хоронить некого. Опять через село проскакали кавалеристы, видимо последние. На скаты высоты выползли немецкие танки с десантом автоматчиков. По ним тотчас от Белгородского шоссе беглым огнем ударили наши пушки.

– Ну что, политрук, – обратился я к Гончарову, – и нам, наверно, пора?

– Да, задерживать здесь больше некого. Жалко Астахова, – с грустью сказал Гончаров.

– Да, Иван, вот она какая жизнь. А ведь с Астаховым я прошел от Карпат до этих мест. Как нелепа смерть!

Мы уже были в поле за селом, когда неожиданно появились вражеские самолеты и обстреляли нас из пулеметов. Вдогонку ударили танки. Они вырвались на шоссе Харьков – Белгород.

Часа три мы шли по лесу. Потом путь преградила глубокая и широкая лощина, вдоль которой на несколько километров растянулось огромное село. Появились наши машины, танки, повозки. Оказалось, что это Казачья Лопань, через которую проходили части Красной Армии. Мы присоединились к ним и добрались до села Мурома. Здесь догнали свой обоз и расположились на ночь.

Ночь прошла спокойно. Отдохнув, тронулись дальше. Где-то возле Волчанска застава переправилась через Северский Донец, а поздно вечером оказалась в Волчанских Хуторах. Заночевали в надежде утром установить связь со штабом полка. Не успели, однако, расположиться, как мне доложили, что в ближайшем селе Ефремовне появились какие-то военные: говорят не по-русски и одеты не так, как наши.

Хотя мы были за рекой, вроде в тылу, но на войне всякое бывает. Поэтому я приказал своему заместителю старшему лейтенанту Джамолдинову разузнать, кто объявился в селе. Вскоре он вернулся и доложил, что в селе чехословаки. О том, что на участке нашего фронта будет сражаться чехословацкий отдельный батальон, мы знали. В сообщении штаба фронта говорилось, что чехословацкие солдаты и офицеры одеты в шинели, брюки и гимнастерки из сукна цвета хаки английского покроя, головной убор – шапка-ушанка с кокардой, на которой изображен лев, оружие советское. Для опознания установлен пароль "свобода" – по имени их командира батальона подполковника Людвика Свободы.

Утром с политруком Гончаровым я решил заглянуть к чехословакам в Ефремовку. Разыскали дом, где находился штаб, или точнее батальонная канцелярия. Здесь были несколько капралов и два офицера. Встретили они нас приветливо. Некоторые хорошо говорили по-русски. Выяснилось, что батальон выходил из боя в районе Соколове – Мерефа; там состоялось боевое крещение первого чехословацкого подразделения на советско-германском фронте.

– Ну и как воевали?

– Добре, горячий был бой. Не пропустили фашистов через Мжу. Чехословаки выполнили приказ советского командования.

Мы узнали, что под Мерефой вместе с чехословацкими воинами дрался и батальон войск НКВД. Чехословаки рассказали о бое советских воинов в селе Тарановке, что лежало на пути к Соколово. Они не знали подробностей, но заметили, что наши воины первыми приняли удар гитлеровцев, чем дали возможность батальону вступить в бой не с ходу, а заранее подготовившись к обороне.

Только спустя некоторое время стали известны подробности боя в Тарановке. В марте 1943 года там был совершен подвиг, подобный подвигу 28 героев-панфиловцев. В Тарановке героически сражался взвод, которым командовал гвардии лейтенант П. Н. Широнин. Почти все воины взвода погибли, но не пропустили фашистские танки. Всем двадцати пяти отважным широнинцам было присвоено звание Героя Советского Союза.

Геройски дрались и чехословацкие солдаты. Наносившие под Тарановкой, Соколово, Мерефой главный удар в направлении Харькова с юго-запада немецко-фашистские войска не сломили героического сопротивления чехословацких воинов. Бой под Соколово стал яркой страницей в боевой истории чехословацкой армии. "Надо сказать, что чехословаки в Соколово дрались так, как можно драться только за свою родину", – писал бывший командир советской дивизии, на участке которой сражались чехословаки.

Узнав, что под Харьковом действует первое чехословацкое подразделение, гитлеровцы попытались сделать все, чтобы уничтожить его. Но это им не удалось. Однако в их руки попало несколько тяжело раненных чехословацких воинов. Фашисты подвергли их страшным пыткам: отрезали уши, носы, выкололи глаза.

– Мы видели наших замученных товарищей, привязанных к столбам и выставленных фашистами для устрашения, – сказал один из чехословацких офицеров, с которыми мы встретились в Ефремовке, – они хотели запугать нас, но мы не испугались, мы только больше теперь ненавидим фашистов.

Мы узнали, что основные силы батальона вместе с командиром Л. Свободой еще на подходе к Ефремовке, и распрощались со своими новыми знакомыми.

Было солнечное мартовское утро. Из домов на улицу высыпали чехословацкие солдаты. Они собирались группами, оживленно переговаривались, а потом запели какую-то чешскую песню. Слов песни мы не поняли, но мелодия была задушевная, сходная с напевом наших украинских песен. Узнали, что это песня об их родине. Пели ее чешские и словацкие воины вдохновенно.

Мы подошли к одной группе, поздоровались. Солдаты дружно ответили: "Наздар!" А в это время от другой группы отделились трое солдат и направились к нам.

Один из них, широко улыбаясь, подошел ко мне совсем близко и спросил:

– Господин надпоручик, а вы нас не познаете?

Я вглядывался в подошедших солдат, пытаясь вспомнить, где я их мог видеть.

– Нет, – признался я, – не узнаю.

Тогда, мешая чешские, словацкие, украинские и русские слова, солдаты наперебой стали объяснять, что знают меня. Это было осенью 1940 года. Их задержали пограничники нашей заставы у села Кривки. И я вспомнил многоликие, пестро одетые группы людей, почти каждый день доставлявшиеся пограничными нарядами на заставу, – уходивших в СССР от фашистской неволи граждан Чехословакии. В одной из таких групп были и те, кто узнал меня сейчас в Ефремовке. Солдаты вспоминали подробности перехода границы и время, проведенное на нашей пограничной заставе.

– Господин надпоручик, а помните, как ваш капрал . кормил нас прямо на улице? Много тогда нас было на вашей заставе. А тот капрал сейчас с вами?

– Нет, – ответил я, – старшина Вершинин погиб в 1942 году под Обоянью.

– Жалко, – сказал один из чехословаков, – добрый был человек.

Потом солдаты рассказали, как из Сколе, где находился штаб нашего отряда, они приехали во Львов, а потом в Казахстан. Работали в совхозе. А когда началась война, попросились в формируемую в Советском Союзе чехословацкую часть. Теперь чехи и словаки с оружием в руках сражаются за свой оставленный дом, за свою родину.

– Где происходило ваше формирование?

– О, далеко отсюда, на Урале, в Бузулуке.

– А под Харьков как попали?

– Хотели на фронт, драться с фашистами, вот нас и послали сюда.

Они тоже рассказали, как сражались с гитлеровцами и как не уступили им.

Чехословацкие воины были счастливы, что наконец били фашистов, с оружием в руках боролись и за свободу своей родины.

Неожиданная эта встреча тронула до глубины души. Словно встретился со старыми знакомыми. Было приятно сознавать, что молодые люди правильно поняли и оценили события в трудную минуту для своей и моей родины. Мы тепло распрощались, пожелали друг другу успехов и снова встретиться уже после войны. Не знаю, кто из этих чехословацких солдат дошел до своего дома. Больше наши пути не пересекались, хотя Чехословакию я увидел, когда попал в эту страну со своим батальоном с наступавшими частями Красной Армии.