Текст книги "Приключенья Стрельца (СИ)"

Автор книги: Михаил Корешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

   – У тебя, Маркин, есть стиль и нюх на перевод.

   Пригодились, всё-таки, английская спецшкола (настояли когда-то родители) и добротная институтская подготовка. Вследствие перестройки возросли контакты с заграницей, палата перешла на хозрасчёт и самофинансирование. Маркин съездил в Одессу на толкучку и купил подержанный компьютер «Atari», чтобы быстро набирать и править текст. На кафедре отца по вечерам не наработаешься. Освоил печать в слепую, время-не-ждёт.

   Одноклассница отбирала ему самое выгодное, доплачивала за сложность и скорость. На себя она оформляла редактуру его текстов, которую никогда не делала. К тому же он с ней делился. Всё равно ей спасибо. Ей с её женской командой тоже деньги нужны – дочка, мать, бабка и даже прабабка. И супруг не пришей рукав...

   Разорюсь – заработаю. Одаривать малую было легче: цепочка, выправила математику, как договаривались – подарил наручные женские часы с будильником, специально для школы. Ввёл правило – малой ежемесячно карманные деньги независимо от учёбы. Это твоё, делаешь, что хочешь. Привёз стильный школьный рюкзак Made in France – турецкий контрафакт; настоящих в Кишинёве не было.

   Он смотрел с интересом и восхищением, как казачка одновременно готовит, прибирает, слушает новости, гладит школьную форму дочери и обсуждает с ней планы на зимние каникулы. В компьютерной технике это называется многозадачность. Ему такое казалось недостижимым.

   Он привык делать за один раз только что-то одно. Перечинил в доме всё, что можно – от утюга до стула. Строчил на привезённом «Atari» очередной заказ. Он видел недостатки ручной работы – нужен не тупой машинный перевод, а помогающая, управляемая переводчиком мощная языковая база данных. Записался в читальный зал областной научной библиотеки ради справочной литературы, почитывал про компьютеры.

   Делал с малой уроки.

   – Можешь теперь погулять или сходи к подружке. А после музыкалки я тебя встречаю.

   Дочка с мамой выбрали как основной предмет флейту – за размер и относительную лёгкость обучения. Малая оказалась душевным человечком – подкармливала уличных псов; одна дворняга бежала за ней до школы. Мать промокнет до нитки под дождём – бросается на помощь с ножными ванночками и укутывает бабушкиной шалью. Казачка малую обожала.

   – Зачем ты с мамой вместе в душ ходишь? Вам же тесно.

   Всё ты видишь, ясноглазая.

   – Так быстрее, чем по одному. Мы не стесняемся друг друга.

   – Если тебе с мамой надо, – заявила, подумав, малая, – то ты мне скажешь, я пойду ещё погуляю.

   – Нет, спасибо, – улыбнулся Маркин, – мы справимся.

   Мальчик из старшего класса проводил её домой, да ещё и рюкзак нёс. Видно и в школе такое не проходит незамеченным.

   Пришла она из школы расстроенной, швырнула рюкзак на диван:

   – Машка говорит, у меня ноги кривые...

   – А ну-ка стань. Нет, не замечаю. Вот у меня кривые.

   И нарочно чуть присел и слегка вывернул колени в сторону.

   – Нет, ты притворяешься.

   – Ничего я не притворяюсь. У всех мужчин ноги кривые. Я тоже в школе переживал. А мне твои ноги нравятся.

   – Правда?

   – Правда. Машка завидует. Мальчик-то не её провожал, а тебя. Значит, всё в порядке. И, вообще, ты замечательная. Я рад, что ты у мамы есть. На неделе пойдём фотографироваться – посмотришь на себя. Иди, позанимайся музыкой, пока пельмени сварятся.

   Флейта пела из детской – «Родина слышит, Родина знает...» Ножки у малой были нормальные. В том же самом сочинском поезде цыганка нагадала девочке раннее счастливое замужество и двоих детей. Подрастала новая черноглазая казачка.

   В подземном переходе на Ворошиловском проспекте он видел мозаичное панно – Григорий Мелехов на рыбалке. Ах, да, Мелехов звал Аксинью с собой на рыбалку, а она не пошла, чуяла, к чему дело клонится.

   Маркин привёз с Центрального рынка розы на день рождения казачки. Кажется, Григорий Аксинье роз не дарил, а что он там дарил? Не помню...

   Ему начинал нравиться тёплый просторный город. На Большой Садовой они с казачкой зашли к часовому мастеру – у Маркина остановились часы. Молодой парень продул механизм резиновой грушей, подкрутил и вставил в корпус.

   – Сколько с нас?

   Видимо, было что-то в их лицах. Он посмотрел, усмехнулся и сказал:

   – С вас – ничего!

   В сиреневой дымке угасала заря. В кинотеатре «Буревестник» смотрели уже виденный не раз фильм «Вокзал на двоих», но впервые – вдвоём. Прислушивались к себе.

   Гуляли по бесконечной ночной набережной. Над водой звенела тишина. Призывно светил Млечный Путь. Летела к земле Полярная звезда.

   Казачка водила его к своим – к старшей сестре с ликом богоматери, шестилеткой пережившей оккупацию Ростова, и к младшему брату, любимцу семьи, цеховику-обувщику, а ныне кооператору. Один из своих альбомов с марками Маркин подарил его старшему сыну. У мальчика было такое лицо, будто папа купил ему автомобиль. Младшему досталась игрушка.

   Родня праздновала дружно, но в каждой семье ощущались какие-то свои нелады. Пили только водку, но никто не доходил до грани. Никто не лез в душу – друг из Кишинёва приехал? Ну, друг, так друг.

   Подумалось – наверное, эта вольная и сильная женщина не раскрывает перед родней его происхождение. Вот тебе и решительность, и смелый нрав. Видать, плетью обуха не перешибёшь. Интересно, что скажет станица? Хотя без разницы. Или её сестра скажет – ты хороший, но ты другой...

   Не сомневался – к нему присматриваются. Участвовал в беседе, рассказывал анекдоты, имел успех. Тоже пил водку, хотя предпочёл бы немного красного вина. Водку впервые попробовал на семейном торжестве лет в тринадцать. Не понравилось – горькая. Спирт на школьном выпускном. Принесли втихаря, разливали на компанию, а он настолько боялся, что залил всё водой, и даже ничего не почувствовал.

   Бутылку водки – свой рекорд – выпил в двадцать лет на вечеринке после выездного комсомольского семинара. Обхаживал и добивался комсомольского секретаря института Алёну. Из-за близости комсомольской богини алкоголь плохо брал его, скорее, подстёгивал. Целовалась она умело и вкусно, а потом в институте делала вид, что его не узнает, видимо, давая понять – всё, что по пьянке, не в счёт. Остались пустота и неприятный тяжёлый осадок. И Маркин, как говорится, прикрыл лавочку. Хмельное – это не его.

   Маркин пил за компанию. Первые три рюмки вместе, потом периодически пропускал. Осуждают или нет – безразлично. Рука подруги лежала в его руке. Рядом с нею не хотелось напиваться. Это отделяло бы его от неё. Не хотелось наедаться досыта, курить, отвлекаться. Она была ему другом, сестрой, наложницей, женой, едой, питьём, алкоголем, наркотиком... Она была всем.

   Казачка подарила ему объёмистый, редкий и с превосходной печатью венгерский альбом «Женщина в мировом изобразительном искусстве», присланный бывшей Сашкиной библиотекаршей. Светились прелестные, большей частью обнажённые женщины, написанные очарованными ими мастерами живописи.

   Спасибо, необычно, трогательно. Роскошное издание. Какие удивительные, проникновенные лица. Если бы я был художником...

   Перед отъездом он ходил к жене старшего брата пломбировать зуб – зубная боль отдавала в висок. Левых пациентов та принимала на дому, а брат развлекал беседой. Ругая Горбачёва, он как-то невпопад обронил:

   – Ты не думай, что раз она одна... Она чувствует мужика. И к тому же мозг не выносит.

   Маркин уловил оттенок горечи – брат сравнивал двух женщин.

   – Я знаю.

   – А ты какой нации будешь?

   – Я буду еврейской нации.

   – Ничего, тоже человек.

   Сашка засветился уже директором издательства на радиостанции «Маяк»:

   – Мне довелось по службе посетить наши бывшие братские республики. С течением времени всё заметнее, кто кого кормил. Я видел всю эту дружбу народов. Они, как пауки в банке, ненавидят друг друга, и все вместе русских. Эксперимент с равенством и братством завершился...

   И он требовал – закрыть границы, не пускать никого, рабочие места только для россиян, а эти пускай друг другу глотки рвут...

   Новая жена Сашки была журналисткой и поэтессой из Гатчины. Он присылал Маркину её лирические стихи. Показалось даже, что пишет она лучше мужа. Сашка дописал постскриптум: «В воздухе пахнет националистической контрреволюцией, валил бы ты из Молдавии. Привет красному донскому казачеству!»

   Из-за небольшого размера и своеобразия запомнилось четверостишие – стилизация.

   Стрелец, влекомый к Венере

   Хрупкое таинство полнит его мирозданье.

   Вечность течёт на его, на песочных часах.

   Тусклое солнце горит на исколотых латах

   Быстро летящего к цели шального Стрельца.

   IX. Каким ты был

   Кишинёв пребывал слякотным, холодным и рано темнеющим. У бывшего дома казачки прокладывали трубы – газифицировали. На работе коллега крутил Ким Уайлд «You Keep Me Hangin' On». Бесстрастно бил барабан под глубокий зовущий голос.

   Вечера и выходные допоздна проходили в напряжённой гонке за клавиатурой – помимо переводов он готовил для Сашкиного издательства на примере бестселлера «Телевидение?.. Это очень просто!» начатую ещё в Ростове книгу «Компьютер для тебя». Идея принадлежала Маркину.

   – Годится, – написал Сашка, – мы не изобретаем компьютер, но донесём его до каждого. Если будут продажи, запустим книжную серию этого направления; за тобой предложения, подумай над вариантами. Аванс и договор вышлю.

   Он рассчитывал завершить всё к последней неделе декабря. Новый год встречать в Ростове. Билет взял заранее, знал, что перед праздниками билеты во все стороны будут распроданы. Из самолёта он увидит летящую навстречу зарю. А дальше – вместе. Ну, ещё наезжать в Кишинёв проведывать мать.

   В республике шли кадровые перестановки.

   – Я вам перевод в Ростов не подпишу, – заявил Маркину новый директор телецентра Жосан, сменивший Лаврова. – Почему? Знаете, как пишут в газетах – от комментариев отказался. Так и считайте...

   Прямому взгляду казачки даже этот не отказал бы. Ничего, обойдёмся без перевода. Ростовский телецентр – он справлялся – мог взять его должностью пониже. И одноклассницы из торговопромышленной палаты там не будет. Ладно, деньги как-нибудь заработаем; люди идут в кооперативы. В паспортном столе пояснили – пока всё по старому: заполняете листок убытия...

   Нельзя было оставить мать. Обменивать квартиру? Лишить её родственников и дорогих могил? Надо спросить. Пусть мама выскажется.

   – Тебе будет хорошо с твоей подругой. Никуда я не поеду, сынок. Здесь прошла моя жизнь. Это мой город.

   – Мама, ты сможешь сама о себе позаботиться?

   Мать задыхалась, перебирала старые фотографии.

   За удержание переправы через Северский Донец весь её батальон был награждён медалями «За отвагу», которые по военному времени никто не получил. Маркин говорил матери – напиши в Министерство Обороны, пусть пришлют награду. Мать отвечала – неудобно выпрашивать, не я же стреляла, напишу, может, когда-нибудь.

   Так и не написала.

   Он зашёл к отцу и сообщил о себе и казачке.

   – Я ждал, что ты придёшь. Однако мама моей помощи не примет. И дело не только в этом. Бывает, чувства проходят. – Отец помолчал. – Но это твоя жизнь, Лёня. Тебе решать.

   Жена отца была десятью годами его моложе.

   Пока мать сопровождала маршевые эшелоны, отец, как не достигший призывного возраста, копал котлован на химкомбинате в Саратове. Потом отца обучили на пулемётчика – две пули на каждый метр сектора обстрела! – но ни одного немца, как ни хотел, не успел убить, и закончил войну во взятом другими Кёнигсберге.

   Он написал заявление на увольнение.

   Медведев, не поднимая головы, черкнул на листе – возражаю! Потом посмотрел исподлобья поверх очков.

   – У Жосана был?

   – Был.

   – Работу себе нашёл?

   – Почти.

   – Не торопись, а то застрянешь ни здесь, ни там. У тебя, конечно, и прописки ещё нет. Возьми с января дней десять без содержания. Уладишь дела, определишься – договорюсь с кадрами. Отпустим в любой момент.

   Маркин понимал – Медведев заботится не о нём... Подумал и согласился:

   – Спасибо.

   Городской клуб туристов звал на ёлку в заснеженные Карпаты.

   Маркин писал о желании скоро прикоснуться, казачка ответила – а мне уже ничего не хочется.

   Он потрясённо догадался – у неё полностью прекратились месячные, загадка которых его умиляла, потому что она была женщиной. Она перестала ею быть.

   Небеса оказались жестокими к ней и к нему. Ей шёл сорок третий год. А она писала невозможное – женись и приезжай с женой в гости, мы будем рады вас видеть; когда-нибудь я приеду в Кишинёв и пройдусь по знакомым нам местам...

   Он понял недосказанное – я могу отдать тебе всю нежность, но этого недостаточно; тебе стоит позаботиться о себе.

   Она хотела ему счастья.

   Он чуть не выл – идиот! Он тут беспечно валандался, когда утекали его мгновения, не думая, что это рано или поздно случится. А надо жить с женщиной, которая по сердцу; хоть час да наш. Обнять её, и будь что будет. Лишь бы целовать давала, да куда она денется. И так поженимся. Что-нибудь придумаем. Надо ехать и оставаться.

   Дал телеграмму – приеду! Казачка не отозвалась.

   Внезапно слегла мать и больше не вставала. Прогноз был плохой. Операция ничего бы не дала. Требовались уход и дорогие лекарства.

   Он сообщил о болезни матери. Ростов молчал. По вызову на телефонные переговоры она не явилась. Он позвонил от деда Ромы по межгороду старшему её брату.

   – ...Нет, она здорова, разве что не в настроении. ...Извини, передавать ничего не буду. В ваши дела я не суюсь и не участвую. Разбирайтесь сами.

   Он звонил её сестре.

   – Приезжать не надо, Лёня. Она против. И не пиши. Ей и так трудно.

   Телефон младшего брата он не помнил.

   Их телефонные номера, показалось, чуть ли не моментально стали недоступными; наверное, сменились. Станица заняла круговую оборону. И руководила этой обороной правнучка кузнеца, сейчас, в темноте, глотающая слёзы на подушке. На этой подушке они лежали вдвоём.

   Он писал и на дом, и на телецентр с указанием фамилии и должности. Служебного телефона с выходом в город у неё не было. Вежливое письмо на бланке Ростовского телецентра попросило впредь частную корреспонденцию не присылать. Она касалась его листков, она его слышала. Уже два телецентра знали об их отношениях.

   Казачка молчала. Она работала, готовила еду дочери и давала ему время.

   Мать кричала от боли. Не выносила дневной свет. В его сознании стали путаться дни и ночи.

   Он оставался один, без казачки и без матери.

   Мать чувствовала его ношу.

   – Это жизнь. Ты не виноват. Поплачь, сынок, мужчины тоже плачут.

   А он не мог. Он спрашивал кого-то рядом – за что?

   Ангел Маркина невидяще глядел на низкое бесснежное небо.

   Участковый терапевт, сослуживец матери, принёс болеутоляющее. Маркин прочёл аннотацию и посмотрел на врача:

   – От него возникает зависимость...

   – Да, зависимость возникает. Но сейчас главное облегчить страдания. Стать наркоманкой ваша мать уже не успеет.

   Сашка прислал сигнальный экземпляр книги – отзывы хорошие, ждём продолжения! – и новый телефонный справочник по Ростову. Ни казачка, ни её родные в нём не значились.

   Виделось в коротком ускользающем сне – он приезжает в утренний, малолюдный Ростов в командировку, а из подземного перехода навстречу поднимается она в вишнёвом платье с летящими рукавами.

   От отчаяния он сблизился с присланной отцом, когда он уже валился с ног, молодой аккуратной сиделкой. По необходимости подменяя друг друга по уходу за матерью, они много времени проводили вместе, спали в одной комнате, и как-то само собой... А может, он искал в ней казачку.

   Сиделка залетела с первого раза. Из-за казачки он отвык предохраняться. Но и потом от близости она не отказывалась – не уходи, уже всё равно...

   Мать догадывалась:

   – Ребёнок это подарок. Она хорошая девушка. Не оставляй её. Не забудьте проверить предлежание плода.

   Три женщины пытались ему помочь.

   С беременностью почти сразу что-то пошло не так. Медики сошлись во мнении на аутоиммунной атаке, настаивали на аборте, иначе – гибель и плода, и матери. Теперь он отвечал за всех. Время поджимало.

   Однокашник профессора Пинского по университету, женатый на англичанке, писал из Кембриджа, ссылаясь на агентство «Reuters» – Германия начинает принимать еврейских эмигрантов из СССР. Народный Фронт от намёков – мы никого не звали и никого не держим, перешёл к прямым угрозам – русских за Днестр, евреев в Днестр! В Тирасполе собирали рабочие дружины.

   Отец был против отъезда в Германию.

   – Не все грехи можно искупить. Я хорошо помню бомбёжки, горящий поезд с людьми и убитых детей. А наши родственники, расстрелянные на окраине?

   – Прости, папа, мне необходимо уезжать: там медицина другая – нам помогут.

   Он женился, чтобы вывезти в Германию и спасти своего ребёнка и роженицу. Была крохотная надежда – там помогут и матери. Разрешение на въезд пришло скоро, но матери оно уже не понадобилось.

   – Рома звонил коллеге по международной конференции, врачу берлинской клиники Шаритэ?. Если вы там появитесь, он сделает всё, что возможно... Счастливо, Лёня. Давай о себе знать.

   – Не переживай, папа, мы ещё увидимся.

   Так и не свиделись.

   Где бы я ни был...

   Уезжая, он сжёг её письма, чтобы никто на свете не читал строки, обращённые к нему. Потом жалел – да пусть читали бы. Тепло этих писем могло наполнить и согреть вселенную.

   «Я твоя каждой клеточкой тела».

   Перед отъездом он отправил откровенное письмо – ребёнок мой, но для меня ничто не кончилось – оставшееся без ответа.

   Она освобождала его от себя.

   Если родится девочка, он знал, чьё имя она будет носить.

   Сашка, уже депутат Ленинградского областного Совета народных депутатов, писал электронной почтой: «Хоть ты теперь и немчура, нашим странам надо ладить... Скоро всё станет ближним зарубежьем. Жизнь продолжается, всему своё время, Ростов Ростовым, а Берлин Берлином. И нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Спасибо за всё, что было...»

   Письмо в Ростов летело над холодной равнодушной отчизной.

   Он послал ей официальное гостевое приглашение c оплаченной страховкой и двумя авиабилетами с открытой датой из Ростова через Москву на Берлин. Конверт вернулся с несколькими обратными штемпелями и пометкой – адресат выбыл. Сашка по своим каналам запросил Ростовский телецентр: ответили – уехала в Москву по договору с частной рекламной видеокампанией, не оставив координат.

   Она прощалась с ним – (не) забудь меня.

   Он искал её в интернете. Бескрайний интернет её не знал. Начиналась новая эра. Люди тронулись с места.

   Он женился дважды. Обе жены были красивыми, понимающими, достойными уважения. Они подарили ему крепыша-сына и двух очаровательных дочерей. Он был им благодарен, но не мог дать того, что мог бы.

   Он оставался на той стороне, на высоком берегу, под Полярной звездой, над тихим Доном, откуда ветер приносит едва различимые слова.

   Ну что ты?

   Я твоя каждой клеточкой тела.